По вечерам, когда кончается день, и на землю опускаются серые мышиные сумерки, когда включаются фонари, и темнота прячется по углам, настороженно шипя и ожидая удобного момента для нападения, мне все труднее делать вид, что я уже ничего не помню.
Я закуриваю сигарету и включаю телевизор, но едва ли могу уловить хоть пару слов. Я включаю везде свет, но темнота караулит меня, неожиданно прыгая в лицо в самый неподходящий момент. Я достаю бутылку вина, но оно лишь притупляет боль до поры до времени, а потом становится совсем плохо.
Мой лечащий врач с уверенностью заявил, что все пройдет, но я уже полгода глотаю таблетки, выписанные им, и с каждым днем все больше боюсь вечеров. Порой мне кажется, что боль со временем не ослабевает, а наоборот, становится все сильнее.
И каждый вечер я сажусь в кресло у маленького журнального столика, в ярко освещенной электрическим светом квартире, ставлю перед собой бутылку вина и стакан, и медленно, подчиняясь непонятно чьим желаньям, прокручиваю в голове все снова и снова, ничего не прибавляя и не приукрашивая, и даже уже не стараясь понять…
…Она появилась неожиданно с холодным, по-осеннему тоскливым дождем, которые так нередки в конце лета. Был субботний вечер, я варил себе кофе, в предвкушении уютного кресла у телевизора. Когда позвонили в дверь, я немного растерялся: я не ждал никого, и не очень желал разделить с кем-то мое одиночество.
Она стояла на пороге, и с волос ее стекали струйки дождя.
- Вы извините, - сказала она. – Я промокла и никого в этом городе не знаю. Можно войти?
Я пропустил ее в дверь, успев разглядеть насквозь промокший свитер и черные джинсы, серые глаза, обведенные синими кругами, и тонкую руку с браслетом, сжимающую кожаную сумку.
Через пятнадцать минут она, забравшись с ногами, сидела в моем кресле, в моем халате, который был ей явно велик, и пила мой кофе. Я стоял у плиты и варил еще, зная на тот момент лишь то, что зовут ее Тина.
- Тина? – еще удивился я.
- Кристина, - пояснила она, улыбнувшись. – Но все зовут меня Тиной.
И мне тут же захотелось задушить этих всех.
Когда я вернулся в комнату с готовым кофе, она уже спала, свернувшись в кресле калачиком, как кошка, ровно и тихо дыша. Я перенес ее на диван, поразившись легкости ее тела, и накрыл пледом. Кофе остывал в моей чашке, а я сидел и смотрел на маленькую фигурку, спящую в моей кровати.
Она проснулась рано, открыла глаза, повернула голову и улыбнулась мне:
- Ты так и не ложился?
- Я подремал в кресле.
- Извини, я так устала, что даже не заметила, как успела заснуть.
- Ничего, - сказал я. – Кофе будешь?
- Я помогу, - снова улыбнулась она и откинула плед.
Она жарила на кухне яичницу, безошибочно угадывая, где находится все необходимое, а меня не покидало чувство, что все это было когда-то уже, неизвестно где и когда; где-то там, где мы знали друг друга гораздо лучше, чем сейчас.
- Ты надолго к нам в город? – осторожно спросил я, стараясь спрятать свой отчаянный интерес.
- Не знаю, - серьезно ответила она. – Я мешаю?
- Ты же знаешь, что нет, - покачал я головой. – Не уходи.
- Я не уйду, - сказала она и поднялась. – Покажи мне город. Я здесь первый раз.
И мы ушли с ней в дождь, который так и не прекращался со вчерашнего вечера.
Я вел ее по городу, она смотрела вокруг и улыбалась. Мы сидели в маленьком кафе на углу и разглядывали прохожих за стеклом. Она придумала такую игру: мы рассказывали друг другу только что выдуманные истории про проходящих мимо людей и много смеялись; в полупустом троллейбусе водитель шею свернул, ловя ее отражение в зеркале; мой плащ обрызгал пронесшийся мимо грузовик, она рассмеялась, глядя на мое сердитое лицо, и стряхнула с ткани капли. Город был сер и угрюм, как всегда во время дождя, но она была рядом, и я не видел серости и однообразия, я смотрел по сторонам ее глазами и любил все вокруг, особенно этот дождь, не по-летнему осенний…
Когда наступили сумерки, она как-то сникла, я видел, что это больше, чем усталость, что-то еще такое…
- Я устала, - сказала она. – Пойдем домой.
Слово «домой» было больше, чем просто обозначение моей квартиры. Я кивнул и остановил такси.
Дома она забралась в мой халат и, поджав ноги, устроилась в кресле. Я достал из холодильника бутылку вина и шоколад и сел напротив.
- Знаешь, - сказала она. – Когда я шла вчера по улице, твое окно было единственным светлым во всем городе…
- Ты только вчера приехала? – осторожно спросил я.
- Да, - кивнула она, и я тут же выругал себя, давая зарок ни о чем не спрашивать ее больше: она вся сжалась, как от удара. Я встал, зажег свечи. Я знал, она этого очень хотела. Она глотнула вина и закурила.
- Я знаю все, о чем ты хочешь меня спросить, - сказала она. – Но это не нужно, правда.
- Я уже не хочу ни о чем спрашивать, - возразил я. – Только не уходи.
- Когда я была маленькой – мир казался огромным и прекрасным. И так нелепо было осознать, что он вовсе не такой огромный, и уж совсем не прекрасный. Он – страшный… - она поежилась, сделала еще глоток и неожиданно попросила. – Расскажи мне о себе.
- Да тут рассказывать-то нечего, - сказал я. – Родился, учился, потом еще учился, потом работа, и будни, будни, будни, серые как мыши.
- Ты никогда не летал? – не то чтобы спросила, а скорее уточнила она.
- Пожалуй, только во сне, - усмехнулся я невесело и допил свое вино.
- Хочешь? – серьезно предложила она.
Я посмотрел ей в глаза:
- Хочу.
Она протянула мне руку и улыбнулась чуть-чуть, одними уголками губ, и все, что было вокруг нас, закружилось и растаяло медленно, как туман. Я до сих пор не могу объяснить, что же тогда произошло. Ощущения были слишком фантастическими, чтобы их можно было описать словами. Нас нес ветер, я держал ее за руку, а цвет неба все время менялся, становясь то светло-серым, то почти фиолетовым; там не было дождя, и это дикое, долгожданное ощущение бесконечной свободы, какого я никогда не испытывал, и даже не знал, что так может быть. Тепло ее руки согревало меня, и, казалось, наш полет будет длиться вечно, а он и длился столько, потому что не было времени там, не было времени здесь, не было его нигде…
Небо окрасилось в розоватый цвет, она сказала:
- Светает. Пора возвращаться… - повернулась поудобнее в кресле и снова отпила вино.
Я опустился на колени перед креслом, взял ее руки и молча поцеловал. Она нагнулась и спрятала лицо в моих волосах. Потом подняла голову, и я увидел в ее глазах слезы.
- Я так давно не летала, - очень тихо сказала она. – Спасибо тебе. Хоть напоследок…
- Что? – встрепенулся я. – Напоследок?
- Нет, нет, - замотала она головой. – Это я так, так…
Я налил нам еще вина. Мне было абсолютно неинтересно, кто она и откуда. Я уже тогда совершенно отчетливо знал, что если она уйдет – я умру.
- Выходи за меня замуж, - сказал я и просто ошалел от радости, когда она молча кивнула.
Наутро на работе, выслушав вялые соболезнования шефа по поводу моей заболевшей тетки, только что мной придуманной, я испросил себе отпуск за свой счет, безо всяких особых хлопот. Я летел домой как на крыльях, с огромным букетом роз, застыл на пороге своей квартиры и радостно позвонил, представляя, как она откроет дверь, и я осыплю ее цветами; я даже видел, как они падают по ее волосам, груди, к ее ногам. Но в квартире было тихо. Я перепугался до того, что не мог сразу попасть ключом в замочную скважину; влетел в коридор, оттуда в комнату и застыл.
Она сидела в кресле, абсолютно белая, уставившись невидящими глазами куда-то прямо перед собой. Розы рассыпались по полу, я встряхнул ее за плечи и побежал вызывать скорую. Пока они ехали, я молился. Не знаю кому, богу, черту, мне было все равно. Я молился и плакал.
Потом нервно курил на кухне, ожидая пока закончат доктора. Руки тряслись, и я все время забывал про сигарету.
Доктор вышел из комнаты, такой маленький седой старичок, и строго спросил:
- Жена?
- Жена, - кивнул я и закричал. – Что это? Что?!
- Раньше приступы были? У какого врача она лечится?
- Что? – не понял я. – Раньше? Не знаю…
- А говорите, жена… - покачал головой старик. – Это уже не первый приступ, и следующего, я боюсь, ей уже не выдержать…
- Когда? – спросил я побелевшими губами.
Он пожал плечами:
- Может, через неделю. Может, через месяц. Через полгода… Она сейчас поспит, не тревожьте ее. Да, мне нужны данные.
- Данные? – я не понимал, о чем он говорит.
- Ну да, фамилия, имя, отчество, домашний адрес.
- Да-да, конечно, - забормотал я и двинулся в коридор. Нашел сумочку и вывали все содержимое на стол. Исписанный блокнот, ручка, кожаная косметичка, пара каких-то непонятных штучек, пачка сигарет и паспорт.
- Вот, - сказал я и протянул паспорт старичку.
Он несколько минут изучал его, потом поднял на меня глаза:
- Вы издеваетесь?
- Нет, а что там?
Старик вернул мне паспорт. Не было города с таким названием. Не было. Я мог в этом поклясться.
- Пишите, что хотите, - махнул я рукой, уже всей душой желая, чтобы они убрались. Старик укоризненно взглянул на меня и стал что-то писать в своем бланке. Я молча курил. Я совсем ничего не понимал.
Когда они ушли, я сидел в кресле и, как в первую ночь, смотрел на нее.
- Я не хотела тебе говорить, - сказала она, слабо улыбнувшись. – Мне не надо было оставаться. Просто я думала, что у меня еще есть время…
- Тина… - я, кажется, плакал. – Тина, что происходит?
- Существует множество параллельных измерений. Я живу в одном из них, в этом городе. Там он, правда, немного другой, но это неважно. У нас начался сезон охоты… Отстреливают особей, чем-то отклоняющихся от нормы. Таких не очень много. Я – одна из них. Летать вот умею. Мы разбежались по измерениям, кто куда. Это, как игра в прятки, только разница в том, что если найдут – убьют. Меня уже нашли. Если бы ты пришел чуть позже, меня бы уже не было…
Я сразу поверил ей. Я знал, что все, что она говорит – это правда.
- Мне не нужно было оставаться. Но я так устала, и твое окно горело так ярко… Прости меня…
- С тобой ничего не случится! – твердо сказал я. – Мы уедем, уедем сегодня же!
- Куда? – слабо улыбнулась она. – Меня уже нашли. Я сейчас соберусь и уйду, чтобы не причинять тебе боли.
- Ты никуда не пойдешь! – заорал я. – Как я буду жить без тебя?! Обратно в серые будни?!! Ты же понимаешь, что это бред!!!
- Понимаю, - кивнула она. – Но ты сильный, ты справишься.
- Не хочу! – снова заорал я. – Не хочу без тебя!!!
Она снова улыбнулась сквозь слезы на глазах:
- Иди сюда.
Я почувствовал вкус ее губ, тепло ее тела, мои слезы смешались с ее слезами, и каждый из нас по отдельности перестал существовать навсегда…
Это случилось вечером, когда кончился день, и на город опустились серые мышиные сумерки. Она сказала, что пойдет вынести мусор, я крикнул что-то веселое ей вслед, обратно она не пришла. Обегав все окрестности, обзвонив все больницы, подняв на ноги всю полицию, я возвращался домой, все еще отказываясь верить, что ее уже нет, и только тогда обнаружил в углу лестничной площадки маленькую глиняную кошку с отбитым ухом. Я не видел ее раньше, но я точно знал, что эта фигурка принадлежала Тине.
Я знаю, они вернули ее тело обратно. Ведь не может же инородный предмет быть оставлен в чужом измерении. А про кошку забыли. Или упустили из вида – мало им хлопот, еще кошкой какой-то заниматься…
Я повесил ее на шею, снимаю только на ночь, чтобы не раздавить, и ставлю в изголовье.
Мой лечащий врач не поверил ни одному моему слову. Он нагородил кучу умных названий и объяснений моей болезни, и я никогда не скажу ему, что, когда проходят сумерки, и наступает ночь, я чувствую облегчение, я беру бокал вина и очень отчетливо представляю себе ее руку в моей ладони. И тогда все вокруг меня тает, как туман, медленно-медленно исчезая, и нас несет ветер, я крепко держу ее за руку, и цвет неба все время меняется, становясь то светло-серым, то почти фиолетовым…