Логически я знаю, что умру; практически — нет.
Я не собираюсь юлить перед тобой. Перейду прямо к делу. Мысли о самоубийстве не самое страшное, что может случиться. У меня хватает здравого смысла настоятельно думать о том, как прекрасна жизнь в общем и целом. Это придаёт моим глазам то недостающее русской интеллигенции выражение, которое я называю: говорящего правду. Смотришь в мои честные глаза и видишь, человек говорит то, что думает. А то, что не думает — не говорит. Не больше и не меньше. Гораздо страшнее беспричинная, мерзкая тоска внутри. И эта горечь порой переполняет душу настолько, что страшно за других, более за других, чем за себя — как бы чего не вышло, раз они имеют дело с таким мерзавцем, как я.
Я никогда не относился к миру иначе, как метафоре, предваряющей моё личное творчество. Как это? Да очень просто. Увидел мир в плохом состоянии и решил — будь он моим, мир преобразился бы. Я ел, спал, как все люди, читал чужие книги, женился, растил детей и т. д. — но делал это только постольку, поскольку находил нужным делать для себя одного, приятным в понимании и последующем самовыражении. На самом деле, это было самовырождение, которым я занимался изо дня в день с упорством маньяка и предвзятостью эгоиста.
Я хотел творчества для себя. Я замыслил себя, как поэта. Я получил все те страхи и ужасы, комплексы, которые изначально если таятся в человеке, то отвечают за какие-то мелкие физические расстройства, припрятаны в укромном уголке, находятся в зачаточном состоянии. Я отпер тайные сундуки, на которые указывали все великие мастера слова, надеясь обрести сокровища, а получил преследователей, фантомы, бесов по собственному образу и подобию. Всё в моей судьбе повернулось против меня. Каждый шаг, который я намеревался сделать во благо, преподносил в итоге ситуацию противоположную моим лучшим намерениям. Я открыл бесконечный источник творческой энергии, и в тоже время сам стал заложником неведомых мне законов бытия, по которым я близкий родственник вам всем. Возможно, я не первый кто совершает подобное открытие, когда на уровне тела и механизмов подсознания мы, люди, животные, растения и все прочие существа вселенной — суть одно целое. Мы единый организм. И это картина не для слабонервных.
Мысли о самоубийстве, внутренняя несвобода, похоть, страх и прочие сопутствующие творчеству «идеи» не могут быть решены вопросами нравственности, и это даже не вопрос психологии. Ещё можно пытаться сгладить процесс на уровне (опять же) подсознания, занимаясь мелкой магией. Но однажды процесс станет необратимым, и его цель безусловный и абсолютный кризис внутреннего «я».
Как видно, я ещё поживу какое-то время. Я ничего не приобрёл, занимаясь творчеством. Не стал более талантливым, более совершенным. Я научился лишь выглядеть более презентабельно. Какие-то весьма наивные впечатления от жизни. Но я познал собственную немощь и бессилие. Не знаю, насколько хватит мужества сознавать себя побеждённым и… практически бездарным…
* * *
У меня возникла прекрасная идея: написать рассказ средней величины. Не много, но и не мало. Скажем так, страницы на три. При этом события должны развиваться до последней точки. Чтобы читатель со всего разбега проскочил окончание рассказа и продолжал рефлексировать ещё какое-то время. Предложение по дизайну: текст должен занимать всю последнюю страницу, когда никакие случайности не могут навредить впечатлению от последующего чистого листа. Мне кажется, это прекрасная идея. Остаётся только написать сам рассказ. Завязка, сюжетный поворот, ещё поворот, повествование набирает скорость, поворот и… кромешный тупик посттекстуального пространства. (Я приготовил даже макет в программе QuarkXPress 4.11.) И так, со всего размаха — трах! Не только до глубины души, но и по самый копчик. О таком рассказе найдётся — что сказать критикам, когда они начнут потирать свои твердолобые мензурки мозгов. Джин, джин! — выходи! Опыт — не для хлипких лабораторных комиксов. Его назовут лучшим рассказом года. Гениально! Супергениально! Контргениально! Ха! — г-е-н-и-а-ль-н-о! — скажет злодей критик.
Вот только рассказ не может, к сожалению, предстать перед читателем в том чудесном виде, в котором обычно являются рассказы. Чистый лист бумаги, испещрённый мелким, мелким, но разборчивым почерком, а наверху крупнее, по-деловому — рассказ. Читатель видит — рассказ, и понимает, что это рассказ, так рассказ. Есть на то объективные причины. И, как я это понимаю, причины кроются в нашей повседневной, самой, что ни съесть, реальной жизни. Причины тому, что рассказ не может явиться в свет. То есть, что у меня нет пока ни одной приличной мысли, которая могла бы послужить основой для такого прекрасного рассказа. Вообще мысли есть, но до сюжета явно не дотягивают. Совсем тривиальные мыслишки. Сегодня, к примеру, звонила мама. И строго настрого наказала, чтобы не она мне, а я ей звонил. Повод для рассказа не пыхти какой, но тема животрепещущая. Кровеносная тема. Мне сорок лет. Из них больше половины я звоню маме. Выслушиваю жалобы по поводу разного рода заболеваний и обвинения в мой адрес, что я не люблю свою маму. Писать об этом муторно, да и форма не подходящая. Это тянет скорее на роман, чем на рассказ, не памятуя уже о моём раздражении в разговорной форме. Подождём…
Но если, допустим, и были бы представления о сюжете? Кто может поручиться, что именно там, внутри сюжета появятся не менее приличные мысли? А у этих мыслей должны быть приличные герои — ну и т.д. Не говоря уже о патологической нехватке времени для осуществления столь грандиозного замысла и недостатка средств существования у бедного, ещё никому неизвестного писателя… и т. д. — что, казалось бы, прямого отношения к рассказу не имеет. Кто мне даст «Сороса» под идею рассказа, которого нет? Только сейчас начинаю понимать, сколь верны слова известного русского классика Фёдора Михайловича Тургенева: «Писатель пишет не то, что хочет, а то, что может». Словом, трудностей не счесть. И на их преодоление потребуются месяцы, если не годы.
Однако, мой дорогой в своём роде читатель, моя Альфа и Омега, мой недогадливый — тут ты не прав. Я не пытаюсь никого разыграть, а тем более не имею ни малейшего намерения издеваться чисто по научному.
Давайте употребим предложенную мной форму мысли, наложив её на всякую лобную кость общественной жизни. Выбирайте область прикладывания по вкусу: политика, экономика, здравоохранение… Ба! Да тут масса открытий! Словно закадычный Шерлок Холмс наложил шифр на аляповатую белиберду словесной индульгенции. Пользуясь когортой чудных (пока с ударением на первый слог) идей, подобно банальному стихоплёту, нам повествуют якобы о реальной жизни и президенты конспираторы, и депутаты колхозники, и дворники, простите — менеджеры по уборке территории. Нам предлагают десятки вариантов увлекательнейшего повествования из жизни, которой нет, и которая вряд ли когда-нибудь состоится. Поскольку для осуществления столь грандиозного замысла нет оснований. Нет меры, так сказать, пресечения.
Десятки иллюзий, которые имеют лишь одно практическое значение — в них надо верить. Верить, чтобы жизнь стала краше, жить стало веселее. Чудная (с ударением на последнем слоге) жизнь как бы сама собой должна наладиться под идею. Но чтобы исполнить хотя бы сотую часть из образа наших надежд требуется время. Любимый материал, кстати сказать, наших общественников — время, толкаясь в котором толстозадые мужики посыпают нам мозги сладкой пудрой. На всё требуется время. На то требуется время. На это требуется время. И никакого времени не остаётся. Я предлагаю, между прочим, ввести новую статью расходов в нашем российском бюджете — Время. Другое дело, что этого не допустят. Поскольку государство не просто в этом отношении должник, а уже давно покончивший самоубийством банкрот.
Короче, всё ещё требуются годы, десятилетия. И ещё более необходимое условие, чтобы исполнить задуманное, требуется гений. А у нас — его нет. Физически нет. Мы не способные убрать даже мусор с наших улиц. Нет. Не подумайте, что я пишу свои заметки в форме мелкой жалобы. Я не стану опускаться до интимных подробностей. Времени нет. Да и не время…
Я называю эту болезнь «синдром чтения». Так сложилось, что наш современник — это, прежде всего, образованный, как минимум — получивший среднее образование человек. На первый взгляд, сбылась мечта всех социальных работников, просветителей и просвещённых. Прекрасно, когда нация целиком состоит из грамотных людей. Но это рассуждения под идею, без учёта всех слагаемых, в том числе методов образования. Наше образование, увы, не даёт человеку возможность ощутить значение этих самых знаний в обычной, а не подразумеваемой, то есть идеальной жизни, и не учит никакой практической деятельности. Это не значит, что я отвергаю значение прикладных дисциплин. (Не вырывайте цитат из контекста!) Образование учит иметь образование. Человек мыслит формой. Есть прикладные дисциплины, достигшие сумасшедших результатов, но только в узком спектре дисциплины, как некоего фантома, как аксиомы, которая неизвестно откуда берётся и нужна лишь для того, чтобы хорошо исполнять свои обязанности в строго обозначенном реестре профессий. Есть бухгалтерия, например, есть физика, которые на девяносто семь и семь десятых процента состоят из текста. Человек никогда не видел и больше не чувствует реальной жизни. Его образование (в лучшем случае) — это книги, кино, театр. Одним словом — культура. Он и сам выражается лишь опосредствовано, через так называемые культурные знаки, ценности. При этом он живёт как бы начерно. Набело он пишет воображаемый текст. Текст о себе, о жизни, о науке, которой он занимается. Здесь, как некстати, вспоминаются мне слова Фридриха Ницше: всеобщее образование надолго испортит не только читателя, но и самою мысль.
Если бы я хотел вволю наплясаться и «оттянуться» на проблемах цивилизации, связанных со всем негативным, что привносит цивилизация в человека, то выдвинул бы лозунг: вперёд к обезьяне! («Я поверю только в такого бога, который умеет танцевать».) Но и сам я невольная обезьяна гротеска всего разумного, которая только-только начинает наслаждаться приятным климатом, приятным досугом, приятной работой. И как всякая обезьяна я не испытываю никакой жалости к тем, кто ещё не уразумел идеи «приятности». Можно представить себя гениальным писателем, мыслителем, избирателем, гражданином. Представить, что живёшь в приятном государстве, обществе равных возможностей. Можно представить, что написал гениальный рассказ, для чего вовсе не обязательно писать какой-то там рассказ. Во главу угла нашей цивилизации мы поставим психологию, которая из каждой обезьяны берётся сделать приятного человека путём обрезания всего обезьяньего. Что есть человек — обезьяна без обезьяны.
Я называю эту банальную болезнь «синдром чтения». Современный человек почти что беззащитен, есть бессмыслица и кризис всего сущего, если его не окружают удобные формы, представления, идеи, PR, культура, которые защищают извращённый разум от него самого, от зверя, чьё кошачье мурлыканье над блюдцем с молоком воспринимается как духовность. За сим рефлекторно следует попытка самому что-то написать. А что делать? На этот вечный русский вопрос мы ответили вопросом: а что ещё делать? Мы знаем, что мы этого не знаем.
Чтение, как метод осознавать себя в действительности, как форма мысли и выражений. Причины такого разгула просвещения, в котором изначально заложен кризис просвещённых, весьма абстрактны (в рамках нашей культуры). («Проблема не может быть решена на том же уровне, на котором она возникла». Эйнштейн.) Следствие, которое мне видится наиболее опасным — мы все подспудно ждём какого-то чуда, словно живём внутри бесконечной истории, автором которой обещана блаженная развязка. И всё пыжимся стать её героями. Развелось слишком много героев, практически не осталось здравого смысла.
Какую мораль следует подвести, мои недогадливые, мои Альфа и Омега? У нас она наверняка заготовлена заранее. Тысяча моралей и тысяча и одна причина ещё раз переписать написанное. (В то числе и историю.) Я приведу, как пример, только одну. Меньше не имело смысла. Возьмите ручку, и попробуйте записать что-нибудь из собственных мыслей. С этого места вы можешь по праву автора заглянуть в ту бездонную пропасть, которая отделяет реальную жизнь от вашей начитанной проперти.
А о настоящем, подлинном писателе я расскажу в следующий раз. Не в этой главе. Может быть, даже не в этой жизни. По-моему, прекрасная идея!