Одно воспоминание

Эту историю мне поведал мой двоюродный брат Макс. Мы не виделись больше года и поняв, что родственные узы ослабли черт знает как, отправились на рыбалку – я и он. Ночь уже почти прошла, какая-то огромная рука словно добавила белесому небу яркости, и одна за другой таяли звезды. Мы сидели на берегу тихой карельской речушки. Брат, борясь со сном и то и дело позевывая, все же не забывал закидывать удочку. Будучи изрядным треплом, он со всякими подробностями и многочисленными отступлениями рассказывал мне историю, случившуюся с его бывшим одноклассником Кириллом Петрусиным. Не знаю, что там было правдой, а что мой брат приплел (на это он мастак), но Кирилл уже никогда не сможет поймать его за руку и сказать: «Макс, опять ты ****ишь, сука, и не краснеешь!», потому что Кирилл мертв. И вспомнил эту историю я очень кстати – как раз тогда, когда рвали на куски мое мясо…

К тому времени как Кириллу Петрусину исполнился двадцать один год, он зарекомендовал себя способным математиком, с успехом ведущим научно-исследовательскую работу на университетской кафедре прикладной математики под руководством профессора М. Собой Кирилл представлял большой ширококостный прямоходящий объект с массивной головой, высоким лбом и крупными ушами. Впрочем, все составляющие объекта были пропорциональны друг другу и не производили впечатления грубого уродства, свойственного всему гигантскому.
Помимо математических способностей Кирилл славился своей неприхотливостью, граничащей с неразборчивостью: он легко находил общий язык со всякой живой тварью; он мог съесть пол-банки варенья, предварительно накидав туда соленых огурцов; мог пить неразбавленную «льдинку» вместе с алкашом-музыкантом из соседней парадной, а на другой день не менее комфортно чувствовать себя в компании знакомых снобов из Финэка, потягивая «black label». Самым большим увлечением Кирилла была музыка, но и тут давала знать о себе неразборчивость. Обладая довольно приличным слухом, Кирилл с одинаковым удовольствием подбирал на гитаре сложные опусы Ритчи Блэкмора и убогие композиции русского шансона. То же самое касалось и музыкальных концертов. Сегодня он бухал со скинхедами на концерте «Danzig», а завтра сидел в цивильном костюмчике в филармонии и млел под сонату си минор Ференца Листа. Словом, человек это был достаточно противоречивый, но его любили, и в первую очередь за дружелюбность (которую, впрочем, оттеняла некоторая внешняя угрюмость) и умение слушать не перебивая.
В Питер пришла осень 1999-го года, и с ее приходом пожухла и состарилась трава. Кирилл благополучно перебрался на пятый, последний, курс и почувствовал, что в его жизни, насыщенной учебой и однотипными пьянками, было все, кроме, может быть, самого важного. Почти все его одногруппники женились/вышли замуж, а остальные по-крайней мере отыскали свои вторые половинки, и их самодовлеющий вид говорил о том, что свадьба – это не более, чем формальность, и живется им совсем не хуже, чем женатикам… А у Кирилла не было второй половинки, зато были какие-то смутные случайные связи и темнота ночных клубов и светящиеся в ней юбки. И вот вместе с осенней меланхолией в его сознание ворвалась мысль о том, что хорошо бы, наконец, обрести полноту чувств и, став, наконец, законченным произведением небесного творца, уподобиться всем своим друзьям и приятелям. Но мысль пришла – и мысль ушла, смытая первым же осенним дождем: Кирилл отнюдь не собирался бегать днем с фонарем, ища и выбирая на прилавках жизни нужный себе товар.
Как-то раз лучший друг Кирилла, пребывая в подпитом и философском настроении, по секрету сообщил ему одну из основ мироздания: ни одна случайная мысль не пропадает втуне. Пролетев сквозь сознание, она попадает в информационное поле к своим собратьям – мыслям остальных людей, и это поле называется жизнью, в которой мысли взаимодействуют друг с другом, уже независимо от тебя.
– На протяжении тысячелетий философы ломают головы, размышляя над вопросом: что первичнее – бытие или сознание, – сообщил Миша, снимая тонкую полиэтиленовую пленку с бутерброда с сыром, – а я тебе скажу так: сознание, конечно, первичнее, но оно не определяет бытие, его определяет сознание, отмершее  в нас. Понимаешь, о чем я?
– Не понимаю, – честно сознался Кирилл и посмотрел на прилипшие к окну грязные тополиные листья. Снаружи лил холодный сентябрьский дождь, а здесь, в маленьком бистро, было уютно и тепло. – Я не так много выпил.
– Тогда я тебе поясню, чувак. Вот ты продумал мысль и все, забил болт на нее. А она ведь не исчезла, она живет, являясь одним из кирпичей дома твоей судьбы. Ты, в свою очередь, являешься частицей социума, то есть взаимодействуешь с остальными людьми. Но характер взаимоотношений определяют не те мысли, которые ты думаешь сейчас, а старые твои мысли. Все предопределено на шаг раньше образом твоего прежнего мышления.
Миша был ниже Кирилла на целую голову и тоньше в два раза, поэтому, как это обычно водится, компенсировал физическую недосдачу чрезмерной подвижностью и стремительностью мысли. С грацией мультипликационного слона Кирилл участвовал во всех шалостях, инициированных его другом, с самого раннего детства, но в последнее время с некоторым удовольствием начал осознавать, что становится все серьезнее и рассудительнее. Вот и сейчас с теплой пьяной улыбкой он ответил:
– Ну и чего тут удивительного? Я строю планы, и они сбываются, когда приходит время. Ничего нового ты мне не открыл. Я еще по пятьдесят возьму?
– Ясен ***, возьмешь! А знаешь, почему они иногда не сбываются? Потому что умершие в твоей памяти мысли взаимодействуют с мыслями других людей отнюдь не по твоему желанию, а чисто по своему собственному. И никто не знает, с какими именно мыслями они будут взаимодействовать. Но одно я знаю точно: дурные мысли тянутся к дурным, а хорошие к хорошим. И вот они собираются в команды и начинают бомбить твою жизнь, а жизнь, что твоя, что моя, однотипна и представляют собой море, состоящее из волн. Хотя, раз уж ты математик, то представь себе осциллограмму импульсного колебания. Вот и скачешь ты, как дурак, по этой осциллограмме, и у души твоей есть на самом деле только два состояния: чувство полной безнадеги и охуительное чувство надежды, то есть 0 и 1. Моя отличительная черта (не знаю как твоя) заключается в том, что находясь на верхушке импульса я вижу только другие верхушки, а вниз не смотрю – потому как страшно. И, соответственно, околачиваясь внизу, я не смотрю наверх – шею ломит. А наши осциллограммы пересекаются с осциллограммами других людей, и в точках пересечения, независимо от состояния души, нам с тем или иным человеком комфортно, или наоборот. Когда я стану умным, то рассчитаю все это и нарисую клевую картинку в Матлабе.
Кирилл сходил за водкой, они выпили, откусили по половинке от своих бутербродов.
– Ну, мысли-то всякие бывают. Не обязательно плохие или хорошие. А бывает, что их вообще нет, – сказал Кирилл.
– У тебя их точно нет, или просто они очень хорошо прячутся. Я же для тебя, дурилки картонной, сделал аппроксимацию. А на самом деле там что-то такое пилообразное получается. Я еще пока точно не знаю, как себя мысли ведут, когда в кучу собираются. Ну, а теперь я тебе самое главное скажу. Я тебе совет дам очень полезный. Ты вот сидишь и думаешь небось, как бы себе телку отыскать, чтоб ее осциллограмма совпадала с твоей, чтобы жениться на ней и в ус не дуть до самой смерти, чтобы было тебе с ней кайфово и в горе и в радости. А делается все очень просто, причем тебе совершенно не придется париться. Итак, состояний души, грубо говоря, всего два, и они определяются качеством твоих мыслей. Естественно, что ты не можешь за свои мысли отвечать, потому что они определяются бытием, которое в свою очередь определяет твои состояния. Если есть надежда – мысли как правило, хорошие, добрые такие у тебя мысли, ну а если ее нет, надежды, то и мысли соответствующие. То есть получается такая обратная связь. Одно определяет другое. Так вот, можно сделать так, чтобы у тебя всегда была чистая единица, т.е. пожизненное чувство надежды.
– Как это сделать?
– А вот так! – торжественно сказал друг. – У тебя хреновое настроение. Дурные мысли так и лезут к тебе в голову. Ты прямо места себе не находишь, но осознаёшь, что думаешь плохо. Неважно о ком – о себе или о каких-нибудь еще гондонах, все равно это отыграется на тебе.
– Ближе к делу, – усмехнулся Кирилл.
– Теперь главная задача состоит в том, чтобы нейтрализовать каждую дурную мысль, которая пришла тебе в голову. Искусственным путем, при помощи своей силы воли, создать совершенно особую мысль, абсолютно иной природы, чем просто мысль, пришедшая извне, из небытия; короче говоря, надо создать мысль-терминатора, которая настигнет в информационном поле неугодную тебе мысль и уничтожит ее. И тогда ты берешь любую бабенку, поджидаешь, когда вы будете чувствовать друг друга очень комфортно, то есть когда ваши осциллограммы пересекутся. Это-то и есть точка отсчета вашей дальнейшей супер-пупер жизни, потому что с этого момента вы оба начнете отслеживать и уничтожать ***вые мысли. А потом и вовсе не придется напрягаться, так как все ваши предыдущие дурные мысли израсходуются, и на ваших морях наступит штиль. То есть осциллограмма всегда будет ровной, знаешь, как после смерти.
Кирилл задумчиво пошел к стойке бара за очередной порцией водки. Вернувшись, он спросил:
– А что это за мысль-то такая? Мысль-терминатор которая? О чем я должен в этом момент подумать?
На это его друг не ответил.  Он крепко спал на второй половинке бутерброда с сыром.

В начале октября Кирилл отправился в Филармонию. Был он одинок. Его подружки не любили классическую музыку; правда, любили друзья, но, увы, не настолько, чтобы в ненастный осенний вечер выбираться из тапочек и теплых квартир и тащиться на концерт. А концерт ожидался интересный – заезжие трубадуры под руководством нашего родного Юрия Темирканова исполняли произведения Гранадоса, Равеля  и Альбениса. Народу было много – изголодавшуюся за межсезонье публику не напугала даже скверная погода. Большинство меломанов еще только рассаживалось по местам, а кругом то и дело локально вспыхивали очаги аплодисменты, призывая музыкантов выбраться на сцену и задать эстетического жару.
Наконец, Темирканов улыбнулся, взмахнул палочкой и концерт начался. А Кирилл вдруг увидел впереди себя вереницу бессонных и тоскливых ночей, услышал бесконечную тишину телефонных звонков, почувствовал и осознал страшную пустоту одиночества, уловил пряный запах безнадежных страданий. Короче говоря, увидел он вдалеке, через пять рядов от себя, девушку, да и то не всю, а лишь малую часть – светлые волосы, немного платья, немного голой руки… увидел – и перестал видеть все остальное, и даже музыка вместе со всем оркестром переместилась куда-то в диапазоны ультразвука, не воспринимаемого человеческим ухом.
Трудно объяснить, почему так случилось. Выйдя через несколько секунд из состояния грогги, Кирилл растерзал этим вопросом свой разум. Вразумительного ответа разум не дал, хоть и бился и трепетал, как рыба, вытягиваемая из воды. А взгляд Кирилла прилип к той девушке и не отлипал до самого перерыва, будто глазные яблоки потеряли способность вращаться в орбитах. Но когда раздался шквал аплодисментов, что предвещало антракт, Кирилл почувствовал легкий укол страха – вот сейчас эта девушка поднимется, повернется, явит ему свое лицо и окажется уродиной. Его чувства и интуиция будут жестоко обмануты суровой реальностью, и ему станет очень стыдно перед самим собой. «Спокойно, Кирилл, спокойно, – сказал он себе. – О каких чувствах ты говоришь? Любви с первого взгляда не бывает, особенно к девичьему затылку. Это просто интерес, причем даже не к ней, а к своей странной реакции».
И тут девушка поднялась и явила Кириллу свой профиль. Профиль был прелестнейший.
«Так, – подумал Кирилл. – У истории может быть продолжение».
Когда девушка скрылась из виду, Кирилл закрыл уставшие глаза. Он снова подумал о том, как его жизнь теперь осложнится: надо будет знакомиться с ней, стараться произвести хорошее впечатление, потом ухаживать, мучиться, если она не сразу полюбит его, ждать, звонить, встречаться, провожать. Да мало ли чего еще может случиться. О, боже, какая это нервотрепка! Стоит ли игра свеч, не лучше ли забыть о ней, оставив только это светлое мгновение, легкую печаль о неслучившемся?
Пока он решал это сложное уравнение со множеством неизвестных, перерыв закончился, и девушка вернулась, – а голова Кирилла поднялась усилиями его собственного взгляда, и снова он неотрывно смотрел на ее затылок, а разум продолжал прогибаться под ворохом самых разнообразных мыслей.
После концерта слушатели ломанулись в гардероб, и Кирилл потерял девушку из виду.
– Тьфу, дьявол! – бросил он в сердцах. Затем, словно оправдываясь перед теми, кто мог его услышать. – А впрочем, к лучшему.
Не познакомился – так не познакомился. Значит, судьба.
Но изнутри его начала подтачивать тоска. И когда он стоял в очереди в гардероб, а мимо прошла она, уже одетая, Кирилл чуть было не рванулся к ней, но не успел, – к полу его пригвоздила рефлексия; страх перед тем, что он может попасть в неудобное положение, оказался сильней желания изменить жизнь. Ну, в самом деле, подойдет он к ней и скажет: «погоди секунду, я только куртку возьму, и мы познакомимся»? Навряд ли подобный способ знакомства входит в число удачных.
Впрочем, Кириллу предоставился еще один шанс. Завернул за угол, он увидел вдалеке, возле магазина самоцветов, уже хорошо знакомую тонкую фигурку, и белые волосы, и можно было бы догнать, но… это было бы совсем уж глупо.
«Если ты такой трус, то хотя бы проследи за ней и узнай, где она живет, – сказала ему Судьба, замаскировавшись под его мысли. – Утром подъедь пораньше, встреть ее и познакомься. Скажи, что запал на нее еще вчера, в филармонии, и простоял всю ночь под окном. Это будет романтично».
А потом Судьба сердито добавила: «Мне надоело предоставлять тебе шансы». Но Кирилл отогнал ее прочь.
И все же это случилось: Кирилл лишился покоя. Каждая клетка его тела была отравлена любовью, и он, испытывая чудовищную ломку, рассчитывал на помощь доктора Время: переболеть, перетомиться, выйти из болезни тихим, обновленным, спокойным. Но его покорная терпеливость дала трещину, раз за разом сталкиваясь с монолитным и непоколебимым воспоминанием: светлые волосы, стрижка «каре», голая рука, кусочек платья. Профессор М. спросил у Кирилла на следующий день:
– О чем ты думаешь? Сегодня ты очень рассеян.
Кирилл не был рассеян, просто его разум утратил многофункциональность. Интеллект бился над одной задачей: «встретить вчерашнее наваждение и познакомиться с ним». Свое сумасшедствие надо знать лично; познавая, ты уничтожаешь волшебное очарование тайны. Загадка исчезает и сумасшедствие превращается в норму.
Возможностей было немного: как можно чаще посещать филармонию и быть предельно внимательным. У задачи, поставленной перед ним, существовало два решения: либо над ним посмеются, и он будет отвергнут сразу, – это было очень полноценное решение, ответ без остатка, потому что Кирилл ненавидел, когда нам ним смеялись женщины, – либо… неизвестность заиграет всеми красками и оттенками, на смену одному сумасшедствию, возможно, придет другое.
Вот такие мысли и им подобные крутились как электроны вокруг атомного ядра – отсканированного и наклеенного на поверхность головного мозга видения: светлые волосы, стрижка «каре», голая рука, кусочек платья.
Через два дня Кирилл почувствовал, что ужасно устал от себя. Он подошел к телефону и позвонил своему лучшему другу.
– Миха, пошли в кабак.
– Пошли, – ответил друг. – Только сперва на рынок заскочим, мне тут всякого говна поручили купить.
Они бродили по рынку, а кругом кипел частный бизнес. Среди всех покупателей Кирилл и его друг были самыми инфантильными. Миша вяло сказал:
– Вот всегда, когда моим предкам удается уломать меня пойти за покупками, они выдают мне невъебенный список, – он помахал перед носом Кирилла длинной бумажной лентой. – Этим рулоном можно жопу целый год подтирать. Хорошо, что ты объявился, мне одному это не унести.
– Угу, – уныло кивнул Кирилл, погруженный совсем в другие мысли.
– Я вот чего думаю: мы домой сразу не пойдем. Пропустим сперва по кружечке. А то окажется еще, что я чего-то забыл купить, снова заставят переться.
– Как хочешь.
– Давай пива возьмем? Чтоб не бездарно по рынку шататься.
– Давай.
Взяли пива. Сделали покупки. Нагруженные сумками, пошли в кабак. Он представлял собою маленькое бистро со стеклянными стенами. За стойкой бара стояла девица пэтэушного вида.
Она нацедила две кружки пива, и друзья сели за столик в углу.
– Ну, чего нового? – спросил Миша, выныривая из пены.
Кирилл долго вертел кружку по столу, глупо ухмылялся, потом нерешительно сказал:
– Миха, я влюбился.
– В кого?
– В одну девушку.
– Хорошо, что в одну, и хорошо, что в девушку, – захохотал Миша. – Извини… Что за девушка-то?
– Блин, не знаю.
– Как это не знаешь?!
– Я ее в Филармонии видел. И все – кранты. Влюбился. Теперь даже не знаю, что и делать.
– М-да… Чего ж ты не познакомился с ней, кретин?
– Не знаю, – грустно ответил Кирилл, сделал два глотка и вдруг гневно добавил: – Да хули тебе объяснять – так получилось. Завтра снова пойду в филармонию, может, она снова будет там. Тогда и познакомлюсь.
Миша фыркнул.
– Знаешь что, старик… Ты только не обижайся… Что-то я не верю в любовь с первого взгляда. Но ты все равно еблан.
– Сам ты еблан!
– Договорились! Ладно, вернемся к нашей проблеме. Я, как твой личный психиатр, хочу спросить: ты сколько раз за свою жизнь влюблялся?
– ****ь, если ты будешь паясничать, я тебе вообще ничего рассказывать не буду, сука! – Кирилл рассердился, но потом алкоголь и желание выговориться примирили его с Мишей, и он нехотя пробормотал: – Два раза... Но они не в счет. В первый раз мне вообще было 7 лет. А второй раз – в школе, в одиннадцатом классе.
– Помню, помню, – Миша сочувственно кивнул.
– Но это тоже, знаешь, трудно назвать любовью. Скорее, это была взаимная игра во влюбленность, вызванная черт знает какой необходимостью. Для того, чтобы игра продолжалась, необходимо было часто видеться, как-то подогревать друг друга. А летом стало ясно, что все это полная херня. Я тогда уехал с предками на море, пробыл там целый месяц, и с каждым днем чувство влюбленности таяло, блин, как масло на солнце. В итоге, когда я приехал в Питер, ничего не осталось, осталось только шипение – это Ленка шипела, которая еще не закончила партию. Но и она скоро поняла, что все это – херня.
– Так может, и сейчас тоже херня? Перебесишься…
– Дурак ты, что ли? Что ж, по-твоему, тогда не херня?
– Ну, хорошо. Допустим, что ты влюбился… Ты хочешь на ней жениться?
Кирилл был озадачен.
– К чему ты это спросил? Я даже как-то и не задумывался...
– Да просто так спросил. У тебя ж в группе почти все женились.
– И я, подчиняясь стадному чувству, тоже начал подыскивать себе жену? Нет, Миха, ты больной. Ну причем тут моя группа? Мне на нее…
– Ну, ты мог это делать неосознанно…
– Хреновый из тебя психолог! Ты лучше и не пытайся, – засмеялся Кирилл.
Миша тоже улыбнулся, покосился на стойку и хлопнул друга по плечу:
– Ну че, по стошке возьмем?
– Конечно.
Взяли по сто грамм, выпили по пятьдесят, порозовели. Миша начал развивать тему брака:
– Жену надо искать не по клубам, в которых ты обычно ошиваешься, потому что те бабы только и умеют, что жопой вертеть. Ты придешь с работы домой, голодный, спросишь у такой вот козы: «Что, зараза, пожрать приготовила?», а она тебе в ответ: «Я, Кириллочек, целый день жопой прокрутила, «Руки вверх», ну, или там Гайдна какого-нибудь слушала». Послушай моего доброго совета: жену бери из крестьянских, чтобы вкусно готовила, ну и вообще хозяйственная была.
– Блин, тебе лишь бы пожрать. Даром, что тощий.
– Это у меня организм такой, сколько ни жри, не толстею.
– При чем тут вообще жратва?
– Не, ну я понимаю, любовь, и все такое. Но она ведь не бесконечная. Потом ведь останется только привычка, а домашнего уюта хочется всегда. В принципе, на вертихвостках тоже можно жениться, но это в том случае, если у тебя бабок до хрена. Тогда наймешь домработницу, повара, и ништяк! Но нам с тобой это не грозит, мы до самой старости в этом кабаке проторчим, такая уж у нас конституция – не созидательная, а созерцательная. Поэтому жены нам нужны не вертихвостки. А ты, козел, именно такую и хочешь подцепить.
– Ишь ты как все разложил… У тебя аж лампочка над головой загорелась.
– Какая? – Миша посмотрел наверх.
– Самая обыкновенная. Ты что, «Бивиса и Батхеда» никогда не смотрел?
– Так, давай водку допьем, и я пойду еще пива возьму, – сказал Миша. – Хорошо сидим!
После второй кружки Миша совсем повеселел, а Кириллом почему-то овладела мрачная меланхолия. Когда пили третью, Миша спросил:
– Хочешь, расскажу интересную фишку?
– Валяй.
– Я могу предсказывать будущее.
– Ну да, Нострадамус же предсказывал. Да и много всяких мудаков предсказывало. В том, что ты мудак, я не сомневаюсь, но вот в твоих пророческих способностях…
– Да ты послушай, потом ****еть будешь… Короче, все в мире предопределено заранее, может, Богом, а может, твоей тетей Майей, не суть. И зачем мироздание таким образом устроено, я тоже не понимаю. Но, как бы то ни было, все мы живем и движемся в потоке времени по заранее отведенным каждому из нас каналам. Но мы не знаем, что нас ждет за тем, или иным поворотом, – иначе было бы неинтересно жить. Ну, в самом деле, вот узнаешь ты, что тебе помирать в 15 лет, ну на хрена тебе в таком случае заморачиваться, ходить в школу, получать среднее образование и прочую ***ню. Так вот. Мы, люди, будущего не знаем…
– А Нострадамус?
– Нострадамус? – демонически усмехнулся Миша. – А ты уверен, что это был человек?
– Уверен.
– Мне бы твою уверенность… Бывают, конечно, всякие люди, и божий дар, видать, тоже бывает. А я тебе толкую об общей массе людей. Будущего они не знают. Им это запрещено. Чтобы не лишаться интереса к жизни, потому что и без того есть много возможностей лишиться оного интереса. Но это правило не распространяется на неодушевленные предметы, ведь камню наплевать, сколько он пролежит, он мертвый, у него нет интереса к жизни по определению. Поэтому мы, люди, можем попросить неодушевленные предметы заглянуть в будущее и сообщить нам информацию…
– Слушай, Миха, я не понимаю, почему ты всегда, как нажрешься, начинаешь грузить…
– Тихо, я еще не нажрался. Значит, продолжаю: главная задача заключается в том, чтобы приручить предмет. Это может быть все, что угодно. У японцев – тысячелистник, у каких-нибудь старых ведьм из Лоховиц Московской области – карты, но на самом деле – все, что угодно. Важно, чтобы ты наделил предмет своим желанием видеть будущее. Это достигается терпением. Вода точит камень. Вот у тебя есть компьютер, а в нем есть пасьянс…
– Нету у меня пасьянса. Я убил маздаи и линух поставил. «Возвращение командной строки» и все такое.
– Ладно. Говорю для примера. У тебя есть пасьянс, и ты не просто по-тупому его раскладываешь, от нечего делать, а задаешь ему вопросы. Со временем ты начинаешь верить в то, что пасьянс говорит тебе правду, а вера – это закон жизни. Теперь ты приручил пасьянс и можешь использовать в своих целях его возможность видеть будущее.
– Миха, это называется возвращением к первобытно-общинному строю. Очеловечивание предметов, фетишизм и все такое. Ты бы точно был шаманом и дурил своих соплеменников, – сказал Кирилл.
– Это ты себе какую-то ерунду вбил в голову, – заявил Миша. – Ты просто не разделяешь понятий веры и верования. Верить можно вообще во что угодно. А верование – это то, что модно и поддерживается большинством людей. Я вот, короче, был как-то в церкви, мать затащила – она у меня шибко набожной стала с недавних пор. Говорит, сходи на исповедь. Мне и самому, правда, интересно было винища местного отведать. Ну вот, прихожу я туда, а попа мой внешний вид смутил.
– Еще бы не смутил! Даже я порой стесняюсь с тобой по улицам ходить. Ты ведь, небось, в церковь в косухе и кожаных штанах поперся, и патлы как всегда забыл постирать.
– Естественно, почему для церкви я должен делать какие-то исключения? Ну, поп, короче, спрашивает у меня: «Молодой человек, а в Бога-то вы вообще верите?» А я ему отвечаю: «Нет, я верю в его существование». Понимаешь, что я имел в виду?
– Да хрен тебя, урода, поймет, я пойду еще пива возьму.
Пока Кирилл рассчитывался у стойки, в бистро зашли три ярко накрашенные девчонки в цветастых куртках и толстых джемперах, пятнадцатилетние школьницы. Расположившись за соседним столиком, они бросили свои сумочки в пивные лужи и начали громко хихикать, обсуждая какого-то пацана. Одна пошла брать пиво и чипсы. Остальные две закурили.
Кирилл вручил Мише кружку. Миша схватил его за рукав, притянул к себе и шепнул на ухо:
– Видишь этих мокрощелок? Вот такие шмакодявки просто бесят меня. Ну, дурищи! Ты только посмотри, как дебильно они хохочут, привлекают к себе внимание, строят свои уебищные глазки!
– Да хрен с ними, пиво пей.
Но Миша, выпустив рукав, повернулся к школьницам и рявкнул:
– А ну живо закрыли хлебала, суки!
Девчонки остолбенели. В бистро воцарилось молчание, слышно было, как стучит по стеклу дождь. С удивленными улыбками посетители косились на Мишу. Кирилл, покраснев, пробормотал:
– С тобой стыдно на людях показываться.
– Да мне похрен на людей, а эти малолетние шлюхи меня просто бесят, – ответил Миша.
Он занялся своим пивом, люди отвернулись, и только девчонки теперь сидели молча. Через несколько минут одна из них, пригнувшись к столу, тихо сморозила какую-то глупость, и ее подруги залились продолжительным смехом.
– Кстати, если уж зашла речь о телках, – сказал Миша, – скоро они завоюют планету.
– Ты говоришь о них так, словно они инопланетяне. Прям «вторжение похитителей тел» какое-то, – ответил Кирилл.
– А что ты думаешь? Для нас, мужиков, они как инопланетяне. Чужая душа – потемки, а женская – вообще мрак. Бабы, говорю тебе точно, хотят занять наше место. Уже несколько тысячелетий они, так сказать, находились под нашей пятой, а теперь приподнимают голову. Феминизм, батенька, пришел к нам в начале девятнадцатого столетия, пустил нехилые корни, и в то время как недальновидящие люди называют будущую эру космической, я называю ее бабской. В принципе, это закономерно: бабы не пьют – отчего ты думаешь их берут на ручное производство всяких там микроконтроллеров, да потому что они по утрам не опохмеляются, и руки у них никогда не трясутся. У них более устойчивая психика, их не колбасит из стороны в сторону во время принятия каких-либо решений, они, наконец, более хитрые. И живут они дольше. А теперь стали и такими же выносливыми, как мы, мужики. Советский Союз это доказал – бабы и БАМ строили, и металл плавили. Хотя теперь это неважно, это раньше все решала сила – охота, войны, всякая там поножовщина, а теперь, с научным прогрессом, сила ничего не решает. Мы ведь их превосходили только в физической силе. Я вообще не удивлюсь, если окажется, что все бабы тайком объединились в организацию по типу масонской и дурят нам головы, как хотят. Я вот фильм как-то по ящику зырил, Марко Феррери снял, называется «Прощай, самец!» – такой апокалиптический фильм, правда, невнятный, ни хера не понятно, но одна мысль прослеживается: бабы вытесняют мужиков с их положения хозяев жизни.
– Так может это прикольно?
– Хули прикольного? Обидно это, а не прикольно.
– Зато, может, заживем нормально, – вступился за женский пол Кирилл. – Войн, например, не будет. Это чуваки сплошь бычье кровожадное с невъебенными амбициями, а чувихам власть не нужна – им покой нужен, и уют, и мир в доме. Один древнегреческий мудак комедию на эту тему снял, то есть написал, о том, как бабы двух городов объединились и сказали мужьям, что не будут им давать, покуда те не перестанут воевать друг с другом. Вот я и говорю: два мужика могут бычить и пальцы гнуть до бесконечности, а телки друг с другом всегда договорятся и общий язык найдут.
– Или перегрызут друг другу глотки. Это, уверяю тебя, скорее произойдет. Ладно, теперь ты сам грузить начал. Давай еще по сто грамм хлопнем и по домам разойдемся, а то мне и так пистонов вставят за то, что ушел за хавкой и не вернулся.
Уже совсем пьяные друзья вышли из бистро на улицу. Дождь прекратился, было темно и холодно. Фонари лили в лужи равнодушный голубой свет. Мишино внимание привлекла большая подсвеченная реклама «Мальборо-лайтс». Букву i изображала пачка.
– Что делают, суки! – возмутился Миша. – Всюду за бугром реклама сигарет запрещена, а у нас типа можно. У нас всем на все насрать. Ну, я сейчас поставлю точку над «и». Погоди-ка.
Он поставил сумки на мокрый асфальт, порылся в одной из них и вытащил красный сочный помидор.
– Не пожалею помидора, – Миша размахнулся и запулил им в рекламный щит.
Красное пятно расплылось в углу.
– Не попал… – проконстатировал Миша. – Ну, сейчас еще разок!
– Кончай буянить, – схватил его за руку Кирилл. – В ментовку заберут.
– Ладно. Да и помидоров все-таки жалко. Ну что, пока?
– Угу, удачи.
Кирилл повернулся и побрел домой. Образ девушки из Филармонии расплывался в его сознании большим светлым пятном.
– Эй, постой!
Кирилл обернулся.
К нему спешил Миша, задевая сумками асфальт.
– Сумки-то отдай, – запыхавшись, проговорил Миша. – О чем ты думаешь вообще?
Кирилл с удивлением обнаружил две авоськи в своих руках.
– Ладно, давай я тебя провожу. Ты один не дойдешь, – предложил он.
– О, давай, спасибо!
Мишина мать встретила их недружелюбно. Ее сердитые тонкие губы разжались, чтобы быстро произнести:
– Тебя только за смертью посылать, и опять напился! Здравствуй, Кирилл. Смотрю, и ты уже тепленький.
– Здравствуйте, Зинаида Григорьевна, – смущенно ответил Кирилл.
– Молчи, мать. Скажи спасибо, что вообще пришел, – парадоксально заявил Миша. – Давай, Кирюх, снимай ботинки, пошли в комнату.
В комнате Миша открыл ящик письменного стола и, порывшись там, вытащил старый медный пятак.
– Вот он, мой фетиш, – сказал Миша. – Позолоти ручку, милок, погадаю!
– Волшебная монетка, типа?
– Спроси у нее чего-нибудь, хотя я и так знаю, что ты спросишь. Только спрашивай так, чтобы ответ был или «да», или «нет».
– Ну, типа загадал.
– Загадай вслух. С монетой нужно поговорить. Она мыслей читать не умеет.
– Вслух не хочу.
– Ну, как хочешь. Смотри, я прячу ее обратно.
– Ладно, мне удастся завтра познакомиться с девушкой из Филармонии?
– Угу, я так и знал, – кивнул Миша. – Смотри, Кирилл, если выпадет решка, то «да», а если орел, то «увы, нет».
– Понял.
– Страшно? – с коварной улыбкой поинтересовался Миша.
– Хули страшного? – раздраженно ответил Кирилл. – Все равно я в твою монету не верю.
– Тогда зачем все это? Я ее убираю…
– Не еби мозги, подкидывай.
– Ну, смотри.
Ухмыляясь, Миша подкинул монету, и она, со звоном упав на ребро, покатилась под диван.
– Блллин, – Миша встал на колени и пошарил под диваном. – Не достать… Дай линейку. На столе возьми.
Кирилл передал ему линейку и заглянул под диван. В хлопьях пыли словно баржи в тумане плавали засохшие корки хлеба.
– Ты тараканов что ли разводишь?
– Что вы тут ползаете? – спросила мишина мать, заходя в комнату. – Идите ужинать.
– Я сейчас домой пойду, спасибо, – сказал Кирилл.
– О, нашел! – сказал Миша. Осторожно подталкивая линейкой монету, он выудил ее из-под дивана. – Тебе повезло, чувак, решка!

Настало грязное осеннее утро, темное и похмельное. Кирилл выбрался из-под одеяла и, поеживаясь от холода, поплелся на кухню. После вчерашнего ерша мучил сушняк. Выпив банку «пепси», Кирилл понял, что клин вышибают все-таки клином, оделся и приобрел в ларьке возле метро баночку «невского классического». После пива полегчало. Кирилл поехал в университет.
День начался неудачно – с практических занятий, на которых препод принюхался и проконстатировал факт, что студент Петрусин пьян.
– Это вчерашние дрожжи, – мрачно сказал Кирилл.
– А что сегодня на них легло? – язвительно спросил препод.
Кирилл уныло подумал, что день, неудачно начавшись, закончится так же отвратно. Но потом вспомнил о том, что выпала решка. «Все-таки Мишка дурак», – подумал Кирилл. Однако, мысль о том, что выпала решка, странным образом грела.
Вечером, в половину шестого, Кирилл надел костюм, долго выбирал галстук. Напряжение возрастало. Более того, Кирилл с ужасом отметил, что у него дрожат руки и коленки, и он ничего не может с этим поделать.
Зазвонил телефон. Кирилл поднял трубку и пробурчал «алло».
– Здаров, Киря, – услышал он мишин голос. – Собираешься?
– Собираюсь.
– А я тебе вот что хочу сказать: ты вчера неправильно сформулировал вопрос. Надо было спросить сперва «встречу ли я завтра ее?» и только потом заводить речь о знакомстве. Потому что сегодня твоя цаца может и не прийти. Но вот если она будет, то ты обязательно с ней познакомишься…
Кирилл раздраженно сказал:
– Чего ты до меня с этой херней докопался?
– А чего ты такой сердитый, урод? Может, тебе компанию составить, чтобы не так страшно было?
– Слушай, отвали.
– Ну как знаешь. Ладно, звони вечером, скажи че-как.
Кирилл бросил трубку, нацепил первую попавшуюся удавку и поехал в филармонию.

Притулившись у колонны, он всматривался в лица людей, пробирающихся на свои места. Почти все лица светились хорошим настроением, почти все лица были интеллигентны. Кирилл их всех ненавидел, потому что среди них не было нужного ему лица.
Начался концерт. Кирилл сел и мрачно уставился в спину дирижера.
В антракте он обегал всю Филармонию, если б была возможность, он бы забрался даже в женский туалет. Все было напрасно. Девушка не пришла.
Не дождавшись конца концерта, Кирилл ушел в отвратительном настроении.
«Может, ей Рахманинов не нравится», – уныло подумал он, когда приехал домой. Прислонившись к холодному оконному стеклу, он смотрел на улицу, обливаемую тяжелым октябрьским дождем. Хотелось чего-нибудь разбить, но предки могли сей поступок не оценить.
«Надо же так попасть… Один случайный взгляд – и вся жизнь пошла наперекосяк», – подумал Кирилл и пошел звонить Мише.
– Здрассте, Мишу можно? – сказал он в трубку.
Пока его друг отрывал задницу от дивана и плелся к телефону, Кириллу расхотелось с ним разговаривать, но он знал, что Миша не отстанет и будет перезванивать долго и настырно.
– Здорово, Кирюха, – сказал Миша чрезвычайно бодрым голосом. – У меня есть новости!
– Я тебя предупреждаю, если ты будешь гнать очередную туфту, я повешу трубку.
– Не, у меня цивильные новости. А у тебя, вижу по голосу, провал?
– Да.
– А я, пока ты в своей филармонии прокисал, ходил с Петькой Левашовым в кино и там с познакомился с клевой телкой.
– Чем она клевая? – без особого интереса спросил Кирилл.
– Она курносая!
– Что?!
– Шютка, дятел. Она меня прибила своим унылым видом, мне вообще нравятся унылые бабы, они претензий не имеют. А главное, живет недалеко.
– А как же твоя Маша?
– Ну, а что Маша? Маша никуда не денется. Я ведь не дурак, чтобы сообщать ей о своих любовных похождениях.
– Ну, типа рад за тебя.
– Вот, видишь, чувак. Я, в отличие от тебя, не тормозил, а сразу подошел к бабцу и представился. А ты все задницей прощелкал. Ну что, бухать?
– Зачем?
– Как это зачем? У друга горе.
– Какое у тебя горе?
– Да не у меня, чудила, а у тебя. Пошли, дернем по кружке, я волшебную монету захвачу.
– Хрен с тобой, чудила, давай через пятнадцать минут к кабаку подваливай.

Друзья пропустили по кружке пива и вышли на улицу.
Миша вынул из кармана «пятак».
– Ну что, приоткроем шторы будущего? Задавай вопрос.
– Я увижу ее в следующий раз в филармонии? – уныло спросил Кирилл.
Выпала решка.
– Увидишь, – сказал Миша. – Так что не вешай нос.
– Познакомлюсь?
– Ты или познакомишься, или будешь полным мудаком, это я могу тебе и без монеты сказать.
– Но все-таки брось…
– Ага, прибила тебя эта тема! – довольно сказал Миша. – Ладно, бросаю.
И решка выпала снова.
– Видишь, как тебе прет, – сказал Миша. – А знаешь, заведи себе тоже монету, или чего-нибудь типа того. А то есть еще одна фишка, более серьезная, чем просто «да» или «нет». Дает полные, исчерпывающие ответы…
– Слушай, давай я еще один вопрос задам.
– Затрахал ты мою монетку своими вопросами. Блин, а еще математик, бакалавр… В такую херню веришь. Ладно уж, задавай. Но он будет последним, монетка только на три вопроса в день отвечает, как золотая рыбка.
– Ну, типа, у нас с ней все будет хорошо, или как?
Вздохнув, Миша подбросил монетку. Несколько раз перевернувшись, она упала решкой в грязь.
– Или как, – тактично сказал Миша.
– Да иди ты на *** со своей монеткой сраной! – Кирилл разозлился на глупую монетку, но еще больше разозлился на себя.
– Ах ты неблагодарная свинья! Через твои немытые уши пролазит только лесть? –огрызнулся Миша, пряча монетку в карман. – Ладно, рассказать тебе про другую тему, которая дает исчерпывающие ответы?
– Ну, давай, грузи, ****обол…
– Пошли тогда в кабак, еще по кружке возьмем.
Друзья сели за столик, Миша промочил горло и произнес:
– В общем, монетка – дело, конечно, хорошее. Но недостаточное. Есть более конкретная фишка. В мире действуют простые законы: маленькому – маленькое, большому – большое, и никакое своеволие тут не поощряется. Если ты хочешь знать о будущем больше, то и обратиться ты должен к чему-нибудь большому. Вот у меня есть одно место на даче, в перелеске, там растет старый вяз. Возле него есть лужайка. Когда я сажусь на лужайке перед вязом, то начинаю с ним говорить, и он мне отвечает на любые вопросы. Понимаешь, в чем тут дело: растения, камни, да вообще все на свете, склонно к нормальному общению – это ведь не люди. Поэтому они лишены эгоцентричности. По той же причине их взаимодействие ничего в мире не нарушает и не поганит, потому что никто, кроме людей, не тянет одеяло на себя и не ищет для себя слишком уж наглой, чрезмерной выгоды.
Миша сделал смачный глоток и, не давая Кириллу вставить слово, продолжил:
– Главное, как я тебе говорил, – терпение. Сперва приручи вещь, а потом уже ее наебывай! Пользуйся ее знаниями и навыками для своей личной пользы, пожалуйста! Окружающий мир способен тебе помочь, он ничего не имеет против этого, потому что, повторяю тебе, дебилу, он не обладает человеческим сознанием. Твоя задача просто найти подход. Вот тебе практический совет: очень важно найти безлюдное место, чтобы помощи у него просил только ты. Мне смешно, когда люди приходят в церковь и просят помощи у нее. Разумеется, они ее не получают, да и как ее получить? У церкви купол съезжает, когда она пытается сообразить, кому, чем и как помочь. Но в принципе, прихожане действуют правильно: они верят в то, что помощь можно получить, но допускают одну-единственную ошибку – ломятся толпой.
– А тебе не кажется, что люди верят не в церковь, а в Бога? И помощи просят у него, а не у церкви?
– Хрена-с-два. Это ты так думаешь, и они так думают, но на самом деле, они выполняют какой-то определенный ритуал и знают, что не выполнив этого ритуала, они ничего не получат. Они целуют крест, пялятся на иконы и колотят лбом о пол. Все это реальные действия и, по сути, направлены на материальные объекты: крест, икону, пол. И именно от этих вещей они получают помощь, независимо от того, что люди при этом думают и говорят. Но, как ты уже понял, от всего этого мало толку. Ты можешь проторчать в церкви целые сутки и прогрызть крест насквозь, но толку будет гораздо меньше, чем от посещения никому не известного скита или хотя бы от простой просьбы о помощи у твоего собственного, личного киота с иконкой на нем. Ну, а что делать, если люди впитали в себя за два тысячелетия веру в христианскую атрибутику? Воспользуйся традиционным направлением духовной мысли, впитанным, так сказать, с молоком матери, – не изобретай велосипед!
– Ладно, допивай пиво и пошли. Надоел ты мне со своими бреднями. Я предпочитаю сам выкручиваться, а не выклянчивать помощь у каких-то камней.
– Ты о себе слишком многое возомнил, детка, – ласково сказал Миша. – Но ты лишь песчинка. Человек – звучит гордо только для человека. Вот так. А много людей – это никакая не цивилизация, а всего-навсего песок, который топчет Бог. Он никогда не возьмет тебя с собой – в лучшем случае сгребет в пригоршню вместе с другими песчинками, поднимет высоко, да развеет по ветру.
– Раз уж ты песчинка, то и рассуждай тогда категориями песчинки, – возразил Кирилл. – А то понесло тебя разумом Вселенную охватывать…
– Я тебе дело говорю, а ты второй раз за вечер ведешь себя как неблагодарная свинья. Если уж тебя моя монетка так приперла, то я решил тебе рассказать о кое-чем более ценном.
– Посмотрим еще, как сбудутся предсказания твоей дурацкой монеты…
– Сбудутся, сбудутся, а когда ты в этом убедишься, то развернешь вот эту бумажку, – Миша порылся в кармане и вытащил скомканную бумажку. – На, держи.
– Что это за фигня?
– Тут написан адрес одного старого, заброшенного дома. Там редко кто бывает, только случайные бомжи и наркоманы заходят, но им не приходит в голову просить у дома помощи или советов. Короче, клевое место. Ходи туда ночью, чтобы страшно было. Чтобы не было у тебя желания выеживаться и строить из себя умного. Я вот из себя умного не строю, и мне не стыдно помощи просить, при условии, конечно, что я эту помощь получу.
– Ладно, давай свою бумажку сраную.

Прошло ровно семь дней – дней удушливой неопределенности, страха и изматывающего беспокойства. Кирилл всерьез начал опасаться за свое психическое здоровье. На следующий концерт он возлагал такие большие надежды, что их крах должен был стать рычагом, который перевернет мир.
В светлом и большом зале филармонии как всегда было много поклонников классической музыки, и Кирилл бродил среди них и искал нужную ему девушку, иногда слишком пристально всматриваясь в лица.
По правде говоря, он не очень хорошо помнил лицо своего наваждения…
Начался концерт, но девушка так и не нашлась. Когда аплодисменты утихли, и музыканты взяли свое оружие наизготовку, Кирилл метнулся на первое попавшееся свободное место.
Полилась музыка. Кирилл поднял тяжелый взгляд и увидел в первом ряду ее. Поскольку у него не осталось никаких сомнений, что это она, а не какая-то другая девушка, время замедлило ход, память очистилась от тягостных воспоминаний последней недели, неопределенность ушла прочь, и ее место заняла другая неопределенность. Через час будет антракт, 15-20 минут времени, за которые нельзя совершать ошибок, потому что любая ошибка в этом отрезке времени принимает значение и вес бесконечности.
Галстук стягивал шею и мешал притоку крови к мозгу. Кирилл ослабил узел, но умных мыслей не прибавилось, разум свободно блуждал по сферам, не привязанным к данному моменту. Кирилл чувствовал себя подавленным и несчастным. Он не знал, что сказать девушке, чтобы она не смогла пройти мимо, чтобы у нее не осталось шансов. На мгновение он даже возненавидел ее, потому что она слушала музыку и ни о чем не подозревала.
Антракт. Кирилл неуверенно поднялся и пошел к первому ряду. Он хотел подойти к ней, сесть рядом и начать разговор. Но девушка вдруг тоже встала и направилась к выходу, спутав все его карты, хотя, собственно, что за карты у него были? – одна шваль. Кирилл перегородил ей дорогу и сказал:
– Здравствуйте.
Лицо у него было такое бледное и напряженное, что девушка испуганно спросила:
– Вам плохо?
– Нет, я просто хотел познакомиться, – голосом робота Вертера непроизвольно пробормотал Кирилл. Подумав, он прокашлялся и добавил:
– Если вы, конечно, не против.
– Давайте сядем, – сказала девушка, всерьез опасаясь, что он сейчас рухнет наземь.
Они сели. Она сидела, положив руки на колени, ее длинные ухоженные пальцы автоматически разглаживали складки вельветовых брюк.
– Меня зовут Кирилл, а как зовут вас? – спросил Кирилл, глядя на ее воротничок с вышитыми цветочками, высовывающийся из-под малиновой кофты. Нежная шея и этот воротничок с цветочками словно принадлежал ребенку.
– Зоя, – девушка наоборот пристально всматривалась в его лицо. – Да что с вами такое?
– Я вас видел на концерте десять дней назад, хотел еще тогда познакомиться, но потерял вас в толпе, – по лицу Кирилла крупными каплями катился пот. 
– Ну, зато теперь познакомились, – девушка успокаивающе улыбнулась. – Здесь довольно жарко, не находите?
Кирилл немного расслабился и посмотрел ей в глаза. Они были синие. Печальные. Прозрачные. В их глубине, съежившись под взглядом Кирилла, затаилось одиночество.
За время перерыва он рассказал немного о себе, узнал немного о ней и, кажется, не сделал ни одной ошибки. Девушка училась на пятом курсе в институте технологии и дизайна и любила классическую музыку: Гайдна, Беллини, Вагнера.
– Сейчас концерт опять начнется, – сказала Зоя. – Нас выгонят отсюда.
Кирилл подумал, что сможет договориться с ее соседом, чтобы он освободил место, и пошел с Зоей к первому ряду.
– Мы можем после концерта встретиться, – предложила она.
«Пропади он пропадом этот концерт, можно было бы сейчас вообще уйти», – подумал Кирилл.
Он дождался появления двух соседей Зои. Первой пришла мощная дама лет пятидесяти пяти, чем-то недовольная, и Кирилл сразу понял, что ее будет не согнать, вторым соседом оказался толстый пацан с прилизанными волосами и довольно противной физиономией. Пацан тут же плюхнулся на стул. Наклонившись к нему, Кирилл тихо прошипел:
– Слушай, освободи место, в этом ряду еще свободные есть.
Мальчишка громко завозмущался.
– Освободи, ну не в падлу… – умоляюще сказал Кирилл. Потом решил не выставлять себя перед Зоей скандалистом и сел во втором ряду, – ко счастью, место за Зоей оказалось свободным, человек, сидевший там, решил после антракта не возвращаться.
После концерта направились к метро. Кирилл предложил заскочить в кафе, но Зоя отказалась, сославшись на усталость.
– Вам до какой станции метро? – спросила она, когда они спустились под землю.
Кирилл ответил и тут же ненавязчиво (как ему показалось) поинтересовался:
– А вам? Давайте я вас провожу?
– Зачем?
Кирилл задумался. Этот круглый и гладкий вопрос обладал способностью притягивать к себе множество разнообразных ответов.
– Чтобы не скучно вам было ехать, и не страшно. К тому же мне хочется еще немного с вами побыть, – Кирилл использовал несколько вариантов – хоть один, да верный.
Зоя молча кивнула.
Она жила в другом конце города. Кирилл подсчитал, что от его дома до ее добираться не меньше часа. Но это не имело для него никакого значения – просто дали знать о себе математические наклонности.
Они преодолели большой, очень темный и грязный пустырь и оказались у двери  подъезда. Кирилл смотрел на тусклый фонарь над дверью, запрятанный в ржавую металлическую клетку, и не знал, что ему делать.
– Спасибо, что проводили. Мне было и не страшно, и не скучно. Ну что, пока?
– Пока, – сказал Кирилл и дипломатично добавил: – Давайте я вам телефон оставлю.
– Я никогда сама не звоню.
– Тогда вы… Оставьте мне телефон.
– Ладно. Есть чем и на чем записать?
Кирилл вытащил из кармана ручку и чек на бракованный компакт-диск, который хотел на днях поменять.
Зоя оставила телефон и ушла.

Кирилл взял гитару и пару аккордов. Пальцы были будто деревянными. «Вот таким же деревом ты, придурок, выставил себе перед Зоей», – сказал он себе. – «Господи, почему ты не вложил в меня хоть немного изящества?» Поразмыслив, он решил навестить Мишу. Тот уже собирался спать, тер сонные глаза и зевал.
– Миха, пойдем пивка дернем. У меня праздник, – угрюмо сказал Кирилл.
– Пойдем, – услышав о пиве, Миша легко взбодрился. – Ты ей присунул?
– Я не собираюсь говорить с тобой на эту тему! – рявкнул Кирилл.
– Да ты че, это же нормальные пацанские разговоры. Всегда, когда друзья собираются вместе, они обсуждают, кто кому и сколько присунул.

Взяв пиво и арахис, они сели за столик.
– Ну так присунул ты ей или нет? Вкусил, так сказать, запретного плода? – настойчиво повторил Миша.
– Меня раздражает, когда ты, мудила, говоришь о ней в подобном тоне. Понимаешь, и так все на свете дерьмово, а тут лучик света, да что там лучик – луч. Знаешь, как мне надоели все эти ебливые суки, как вообще все надоело, а тут я влюбился по-настоящему…
– Это такая же ебливая сука, как и все остальные, – усмехнулся Миша. – Спокойно, Кирилл, спокойно! Все бабы – ебливые суки, а все мужики – ебливые кобели. Как правильно заметил Фрейд – миром правит ебля. Мужики зарабатывают деньги, чтобы трахать красивых баб. А бабы хотят, чтобы их трахали мужики, которые зарабатывают деньги. Помнишь Лизку из твоей парадной? Ее трахает самый настоящий гоблин, зато у него до фига лэвэ. Я как-то раз спросил у нее: тебе нравится, что тебя трахает гоблин? И что же она ответила? Она ответила, что ей нравится, что он **** именно ее, хотя мог бы ебать любую другую бабу. Я ей, конечно, подгорчил пилюлю, сказал: так он их и ебет. В общем, к чему я это говорю: все бабы одинаковые. Но приятнее ебать какую-то особенную, поэтому мы и выбираем какую-то одну, хотя она, по сути, ничем от других не отличается. То же самое происходит и у них: им тоже нужно что-то особенное плюс, желательно, лэвэ. В этом плане меня совершенно добивают монашки, эти, так называемые, невесты христовы. Им, конечно, тоже хочется поебаться, только вот запросы у них больно высоки. И вместо того, чтобы трахаться с нормальным мужиком, они трахают себе мозги.
– По-моему, сейчас ты мне трахаешь мозги, – сказал Кирилл. – И вообще, достал. Во-первых, не трогай Зою, а во-вторых заебал уже материться.
– Чтоб я матом? Вот уж ***… Обрати, кстати, внимание, насколько популярно слово «****ь», оно может заменить практически любой глагол. Опять же, все оттуда идет, от всемирной ебли. Вот послушай, что я тебе скажу. Мое мнение таково: нету никакой души, все это туфта, выдуманная импотентами. Есть только разум, да и то он существует, как приложение к плоти. Плоти хочется поебаться, или там пожрать, и она включает в действие разум, чтобы тот придумал способ поебаться и пожрать. Короче, человечество – это просто мясо. Это, кстати, не я придумал, а подполковник Иванов с нашей военной кафедры. Как-то раз он скаламбурил: «Что такое человек? – это всего навсего живое мясо. А что такое солдат? – это очень полезное пушечное мясо. Поэтому ему полагаются льготы». Льготы – это, я полагаю, бесплатный проезд на скотобойню. Что, по-твоему, смерть? Это бессилие мяса. Когда хуй не стоит, организму не нужен разум. И он с ним расстается. Сперва маразм, потом три дня поноса и – мгновенная смерть. Поэтому из всех религий наиболее соответствует действительности индийская, буддизм вроде, о переселении душ. Хотя тоже, конечно, лажа – потому что плоть первичнее разума. Если уж разум такой весь из себя понтовый, то человек или там собака, рождаясь, должны сразу отменно варить головой, а на самом деле ни фига подобного не происходит.
– ****ь, ты такой умный! Если так поглядеть. А если поглядеть эдак – то у тебя всего лишь словесный понос, – Кирилл пил крупными глотками, стараясь поскорее заглушить назойливое чувство стыда за свою нескладность, свой светский позор. – Но ты ****и, ****и, мне нравится! Расскажи про христианство теперь, тему буддизма, на мой взгляд, мы уже исчерпали.
– Ой, бля, это уж полная ***ня, ваше христианство! – подбодренный Миша хлопнул ладонью по столу и задел край блюдца с орешками. Арахисовый дождь обрушился на его лицо, но Миша проигнорировал сие проявление воли рассвирепевшего христианского Бога. – Ничего более бредового я в жизни не видел. Это каким надо быть мудаком, чтобы такую хуйню придумать. Христиане точно все полоумные. Достаточно того, что они написали Библию. Но, конечно, сатанисты еще большие мудаки; я думаю, для того, чтобы поверить в дьявола, надо быть не просто стопроцентным мудаком, а как минимум двухсотпроцентным. Теперь, что касается Библии: бодяга она и есть бодяга.
– Ты ее хоть читал? – истерически смеясь, спросил Кирилл.
– Ну, так, пролистал. Да ты и сам, сука, ее не читал. Оно и понятно – читать эту брехню невозможно. Вот открываем первую страницу Ветхого завета, что видим? Бог сотворил мир за семь дней. Ну, в это еще можно поверить… Запутки начинаются с появлением человека. Что меня всегда поражало до глубины души, так это понятие «греха». Во все могу поверить, но в грех – не могу. Помнишь, в школе нам историк говорил, что мы изначально греховны, потому как зачаты в грехе? Я еще у него тогда спросил: «а как же дети из пробирки?»
– Ну, помню, – ответил Кирилл. – Дурацкий у тебя был вопрос, историк на него ответить постеснялся. Зато я не постесняюсь и скажу: дрочить тоже грех.
– Угу, подумав, я и сам пришел к такому выводу. У бедного человека есть всего одна возможность избежать греховной жизни и, соответственно, ада – умереть в младенчестве; я полагаю, что один единственный грех, которым  прытко успевает обзавестись младенец (даже не успев вылезти из материнской утробы, причем, заметь, не сам он вылезает – его вытаскивают силой), по доброте душевной ему все-таки спишут… Я бы, Кирилл, и сам умер, да только поздно уже, придется дальше грешить. Нету у меня на том свете блата – не умер я своевременно, видишь, как обидно... Но вернемся к нашим баранам: ведь Адам и Ева не были зачаты в грехе. Адама из глины слепили, а Еву – из его ребра. Знаешь, кстати, почему?
– Не знаю.
– Потому что это единственная кость в теле человека, в которой нету мозгов, – захохотал Миша. Отсмеявшись, он продолжил:
– Ежу понятно, что сделаны наши самые дальние предки были для того, чтобы грешить. Да и как мы можем не грешить, если изначально сотворены с погрешностями? Что, вообще, за претензии могут быть к куску глины и ребру? Все это наводит меня на мысль, что в мире нет греха. Заповеди нужны, чтобы их нарушать. И исповедь, это бессмысленное замаливание несуществующих грехов, сразу обретает смысл, если смотреть на это, как на еженедельный отчет. Не грешит лишь нечеловек, а человеку уготован ад. И дьявол – это истинное лицо Бога.
– Не богохульствуй, гнусная тварь, – улыбаясь, сказал Кирилл.
– Да ладно, здесь все свои!
Миша с тупым изумлением потряс пустой кружкой и пошел к стойке. Вернувшись и бухнув на стол две полные кружки, он продолжил свою пламенную речь. Его несло.
– Дерево познания – тоже туфта. Облажались, съели яблоко – и как всегда нашли козла отпущения, в данном случае змею. Типа змея виновата в том, что Адам и Ева родились непослушными идиотами. Бог сам виноват, что сделал людей несовершенными, хотя если бы они были совершенными, то являлись бы Богами. Тем самым Бог демонстрирует свое несовершеннство – по-крайней мере, он не может воссоздать самого себя. И змею тоже сделал какую-то голимую… А потом еще ведет себя, как маленький ребенок. Знаешь, как это бывает: идет ребенок, спотыкается о табуретку, а потом срывает на ней злость, ногами ее пинает и все такое. Так же и Бог себя повел по отношению к нашим предками: сперва смастерил их кое-как, сикось-накось, а потом осерчал и спровадил из Эдема на Землю. Заметь, что про еблю не было сказано ни слова: было сказано только про стыд. Прикинь, что Адам с Евой вытворяли, когда были совсем бесстыжими? Хотя, может быть, все началось с этого несчастного яблока. Но в таком случае яблоко им попалось червивое – сам знаешь, сколько пидоров живет на белом свете, куда ни плюнь – попадешь в пидораса… Вот, кстати, анекдот вспомнил подходящий. Идет мужик по темной  улице, а навстречу ему компания гопников. Подходят, спрашивают: «Ты кто?» «Я гей» – отвечает мужик. «А деньги у тебя есть?». «Нет, нету». «А машина?». «Нету машины», «Ну, а квартира-то у тебя есть?» «И квартиры нету». «Да какой ты гей? Ты просто пидор!»
Слова «ты просто пидор!» Миша произнес так громко, что их услышал весь кабак, и многие обернулись.
– Сам ты пидор! – так же громко сказал Кирилл.
Миша расхохотался.
Расхохотался и Кирилл.
– В общем, Кирюха, человеческая цивилизация – это сборище монстров, в чем нет ничего удивительного, потому как все мы – продукт одного глобального всеобщего инцеста. Так что тот, кто переживает из-за собственных грехов и пытается их замолить, либо полный придурок, либо просто возомнил себя Богом, что тоже есть грех. Поэтому, Кирилл, греши как можно чаще и со вкусом, а придя на исповедь, не испытывай раскаяния, но отчитывайся с гордостью во всем.
– Мишка, тебе не страшно так богохульствовать? Не боишься, что придется держать ответ?
– Хули, конечно, страшно. Я, по правде говоря, во всякую туфту верю. Не, а прикинь, как Адам с Евой обдристались, когда разъяренный Господь, брызжа слюной и тряся седой бородой, отчитывал их за съеденные яблоки?
– Может, он тогда еще молодой был, и совсем не седой?
– Точно. Я тоже думаю, что молодой. Наделал по молодости ошибок…
– Ладно, слушай, меня уже совсем в сон зарубает. Пошли по домам.
– Пошли. Но ты учти, что я уже пялю во все дыры свою унылую потаскушку, а ты все какой-то херней страдаешь…
– Сукабля! – заорал Кирилл и тут же тактично понизил голос, чтобы не пугать посетителей. – Я же тебя просил не равнять мою Зою с потаскушками. В том-то и дело, что она не потаскушка…
– Угу, и еще не твоя, – невинно заметил Миша.
– Короче, все. Для меня она святая, и если ты еще будешь что-то ****еть про нее, я перестану с тобой разговаривать. Понял, гондон?
– Да ладно, херня. Свято место пусто не бывает… Ну, не буду, не буду. Ты заметил, кстати, что моя монетка не ошиблась?
– Заметил, – недовольно буркнул Кирилл.
– Теперь очередь за домом.
– Иди к чертям собачьим со своим домом.

Прошел месяц. Примерно два раза в неделю Кирилл с Зоей встречались. Они ходили в театр или кино, потом, замотав шеи шарфами гуляли по набережной Невы. Замерзнув, отправлялись в какое-нибудь маленькое, слабо освещенное кафе с негромкой музыкой, а к полуночи спешили в метро, чтобы успеть до того, как карета превратится в никому не нужную тыкву.  Каждый вечер Кирилл звонил Зое домой и после разговора ему почему-то казалось, что она не проявляет никакой заинтересованности в дальнейшем развитии отношений. Его терзала неизвестность. Что Зоя на самом деле хочет? Пытается к нему привыкнуть, чтобы заполнить им душевное одиночество? Надеется, что «стерпится-слюбится»? Она была так немногословна, так отстраненна, словно пришла не от мира сего. И всегда неизменно вежлива, корректна. Медленными, плавными движениями она поправляла воротник его свитера и флегматично укоряла Кирилла за неаккуратность.
Зоя жила в квартире одна, деньги на жилье приходили из Норильска, от родителей. Но она никогда не предлагала Кириллу остаться на ночь. Она просто молчала, будто предоставляла ему возможность сделать выбор самому. И Кирилл с гулко бьющимся сердцем трусливо покидал ее дом.
Пятого ноября Зоя не подошла к телефону, не подошла и на следующий день. Кирилл превратился в ревнивую бешеную собаку – он не ходил в университет, сидел, запершись в комнате, – чтобы никого не покусать. Он даже и не предполагал в себе таких роскошных приисков: миллионы отбойных молотков днем и ночью выколачивали из горы его тела ревность, обогащая воздух нервозностью, злобой, страхом. И этот ресурс, казалось, был неистощим.
Через два дня Зоя объявилась. С трудом сдерживая ярость, он спросил, где она была.
– У подруги, она тяжело заболела, а ее предки уехали заграницу, – ответила Зоя, и за ее словами Кирилл заподозрил ложь. В голове у него роились различные теории: наиболее реальной ему казалась та, в которой помимо Зои фигурировал ее новый тайный бойфренд.
Кирилл, помнится, наговорил немало грубостей, но ему хватило благоразумия не спрашивать номер телефона подруги. Он бросил трубку и сел, обхватив голову руками, кляня себя за нерешительность и дурацкую игру в доверие. Пометавшись по комнате, он полез в письменный стол и развернул скомканную бумажку. Месяц назад небрежно, но надежно он бросил ее в ящик, и теперь она должна была пригодиться.
Кирилл прочитал адрес и вышел из теплой квартиры в промозглую ноябрьскую ночь. По черному небу неслись серые облака, за ними сверкала желтая луна. Лужи были покрыты  коркой льда. Кирилл шел к заброшенному дому по пустой улице и думал, что Зоя для него не дороже, чем жизнь, потому что она и была жизнь. Теперь, доведенный до отчаяния, он спросит совета у смерти.
Оглянувшись по сторонам, он проник через дыру в заборе и оказался под нагромождением лесов, скрипящих под порывами ветра. Дом собирались реставрировать, собирались уже который год. Перебравшись через груду битых кирпичей, он нырнул во тьму арки. Во дворе дома было гораздо холоднее, чем на улице и почему-то очень страшно. Кирилл был окружен пустым домом. Дом пялился на него бесчисленными пустыми глазницами, и их пустота приглашала зайти.
Кирилл вошел в первую попавшуюся парадную и поскользнулся на замерзшей блевотине. Старые ступеньки скрипели под его ногами, когда он поднимался по лестнице наверх. На третьем этаже оказалась открытая дверь, и Кирилл зашел в комнату, всю освещенную светом ставшей очень близкой луны. Кроме стула в комнате ничего не было. Кирилл посмотрел в окно и увидел внизу холодную землю. Он сел на стул и сунул озябшие руки в карманы.
В комнате, освещенной луной, не было страшно, но страшила мысль о том, что скоро придется идти по темной лестнице обратно во двор, а потом домой. Пока же следовало поговорить с домом и расспросить его как следует о себе, Зое, дальнейших перспективах, всю больше и больше поглощаемых тьмой подозрительности и ревности. Никто не мог дать ответа, но Миша сказал, что дом сможет, и Кирилл был готов поверить Мише, потому что больше никто ни во что поверить не предлагал. Но говорить с домом все-таки было глуповато.
Посидев немного в тишине, Кирилл вдруг сказал:
– Дом, что мне делать, как поступить?
Дом молчал.
– Дом, понимаешь, я оказался в ситуации, когда мне никто не может помочь, кроме тебя. Дело в том, что…
И Кирилл сперва неторопливо, потом с горячностью изложил дому всю свою историю, не утаивая ничего, даже самых гнусных своих подозрений. Его прорвало, как плотину, и он не умолк, пока не выложил все.
Дом молчал.
Кирилл тоже молчал, прислушиваясь к себе и пытаясь услышать какой-то внутренний голос, который все ему объяснит и разложит по полочкам. Но ничего не происходило. Кирилл почувствовал себя дураком, а потом махнул рукой: выговорился – и ладно!
Уже не было страшно, пустота и темнота, прореженная лучами лунного света, перестали страшить.
– Мертвое уебище, – отразилось от обшарпанных стен. – Хоть бы призрак какой-нибудь тухлый вылез…
«Миша – мудак!» – подумал Кирилл, вскочил и быстро пошел на лестнице вниз. У выхода он опять поскользнулся на блевотине, но на этот раз еще и упал, больно ударившись копчиком.
– ****ь! – в сердцах сказал он, с трудом сдерживая слезы от боли, досады и обиды на дом, Мишу, Зою, себя.

В середине ноября выпал запоздалый первый снег. Кирилл провожал Зою домой, они шли через пустырь, а сверху падали мягкие пушистые снежинки. Снег холодил ноги.
Кирилла посетила мысль, которая посещала его каждый раз, когда они подходили к зоиному дому: «когда же, наконец, она разрешит мне остаться?»
Он уже перестал верить в это.
– Тебе завтра когда вставать в институт? – уныло спросил он.
– В восемь, но ты уйдешь раньше, – ответила Зоя.
Сердце Кирилла затрепетало, как мышь, схваченная за хвост мышеловкой. Слова Зои ударили ему в голову и чуть  не пробили ее насквозь. «Какой изящный ответ», – восхищенно подумал Кирилл, повторил зоины слова про себя и чуть не упал в обморок от счастья.
«Но ты уйдешь раньше» – видно, это решение далось ей нелегко.
Она не хочет пускать его в свою жизнь сразу; хочет затащить осторожно, по кусочкам, день за днем. Бережно. Не кантовать. Что может стоить темный пустырь в три утра и долгие поиски заплутавшего частника, чтобы довез до дому, по сравнению с этим храбрым решением – разрушить непомерно разросшееся здание своего одиночества!
Кирилл благодарно целовал ее голые плечи; сквозь мечущиеся облака полная луна бросала пригоршнями свет на их обнаженные тела.
Вместе с каплями пота испарились последние сомнения.
С тех пор они начали встречаться чаще, и каждый раз Кирилл оставался у Зои на ночь.
Утром он смотрел на нее и удивлялся, какая же она серьезная, неулыбчивая. Она пристально смотрела в его глаза, и взгляд ее, казалось, был направлен гораздо дальше, в глубь его души.
Звонил же ей Кирилл по-прежнему каждый вечер.

Через месяц Зоя опять исчезла на два дня, и Кирилл опять не знал, что с ней. Когда она появилась, он, как и в прошлый раз, набросился на нее с упреками, и тогда Зоя не на шутку разозлилась и предупредила, что впредь подобного ему не позволит. «Ну что, что тебе не хватает?! Господи ты боже мой… Я же люблю тебя! – крикнула она после суровой отповеди. – Ты хочешь, чтобы было по-другому?!». Кирилл испугался и прикусил язык так, что пошла кровь.
Вечером он сидел в кабаке с Мишей, от которого в последнее время совсем отдалился, и сетовал на жизнь.
– То есть, я так понимаю, тебя динамят по полной программе?! – вскричал Миша. – Мудила, посылай ее на ***!
– Нет, нет, погоди… Меня не динамят по полной программе, ты немножко не догоняешь. Просто два дня в ее жизни не принадлежат мне…
– Посылай, посылай! Послушайся моего дельного совета.
– ****ь, я уже наслушался твоих дельных советов – хватит!
– А в Доме был?
В голосе Миши прозвучали лукавые нотки, и Кирилл отрезал:
– Иди на ***!

Ожидая, что пятого января история повторится, Кирилл накануне позвонил одногруппнику «на колесах» и попросил об одолжении: чтобы тот был совершенно свободен и трезв к шести.
– Ну, допустим, я буду свободен, – вздыхая, сказал Костя. – Но почему я должен быть трезвым?
– Понадобится твоя машина, – ответил Кирилл. – Сможешь подъехать ко мне в шесть часов?
– Без базара! Жди меня ровно в 18.00.
– Я имел в виду 6 утра.
– Блин, чувак… Ты что, издеваешься?
– Костя, я тебя прошу.
– Ладно… С тебя магарыч.
Костя сдержал обещание и приехал в шесть утра. Гудок клаксона продырявил морозный воздух. Через минуту Кирилл сидел в салоне костиного «Опеля» и с благодарностью смотрел на сонную морду друга.
– Костя, надо последить за одной девушкой. Возможно, нам придется долго ждать. Но ты не бойся, я захватил из дома жратвы.
Машина стояла под окнами дома Зои. Кирилл ждал ее появления, ни на минуту не отрывая взгляда от двери парадной. Костя, привыкший за последнее время к тому, что его одногруппник временами странно себя ведет, со скучающим видом мучал FM-тюнер. В другой его руке покоился изрядно обкусанный бутерброд с колбасой.
– С утра ни хера пожрать не успел… – пробормотал Костя. – Кир, плесни кофейку.
– Сам, Костя, сам…
Костя пожал плечами, налил из термоса в стаканчик горячего кофе и выпил. Потом доел бутерброд и закурил.
– Да-а, Кирилл Петрусин, – потягиваясь, сказал Костя. – Ревнуешь, значит… Это, брат, такая штука… Ревнуешь – значит любишь.
И тут же, безо всякого перехода:
– По радио с самого утра какой-то отстой гоняют…
Кирилл не отвечал.
Косте было скучно – он ерзал, поправлял на шее колючий шарф, снимал и одевал шапку, чесал живот.
– Кир, послезавтра Рождество. Отмечать-то будешь?
– Не знаю.
– Давай нажремся, а? Все-таки светлый праздник, надо отметить. Надо, Кирилл, отдохнуть перед сессией, влить в себя свежих сил, так сказать.
– Посмотрим.
Костя удовлетворенно крякнул. Он всегда пытался производить впечатление солидности – солидно крякал, медленно говорил, медленно ходил и даже отращивал брюшко. Его любимой цитатой была пелевинская фраза «солидный господь для солидных господ»… Когда его вызывали к доске, он не торопился вставать, а иногда и вовсе оставался на месте.
– Вот она! – воскликнул Кирилл.
Из парадной вышла Зоя, вся в черном, и быстро направилась к автобусной остановке.
– Давай за ней, только так, чтобы она не заметила, – Кирилл толкнул друга в плечо.
– Мрачная у тебя подруга, – проговорил Костя. – Она всегда в черном ходит? Не, я, конечно, понимаю, белого не надевать…
– Ну чего ты тормозишь? Давай, поехали!
– Спокойно, чувак, успеем! А то иначе она просечет, что мы за ней следим.
– Блин, мы ее потеряем!
– Чего ты такой суетливый? Она, видишь, к остановке идет. Пусть сперва в транспорт сядет.
Кирилла вдруг пронзила мысль, а что, если она потом пересядет на метро? Он поделился с Костей. Тот сказал:
– Ну и что? Ты отправишься за ней, а потом позвонишь мне на трубу, и я тебя заберу. Кстати, что ты планируешь с ней сделать, когда уличишь в неверности?
– Не знаю, что я с ней сделаю.
– Подумай об этом заранее, составь план… Можно я еще бутерброд съем?
– Ешь. Смотри, автобус!
Костя запихал почти весь бутерброд в рот – то, что не влезло, малоэстетично висело на нижней губе, – и выжал сцепление.
«Опель» влился в скудный поток утренних машин, прямо перед ним пыхтел грязно-желтый автобус №63, Костя жевал бутерброд.
– Мне нравится это, – говорил Костя, разбрасывая по салону крошки. – Напоминает американский детектив. Чтобы было совсем клево, ты должен налить в стаканчик кофе и поставить его на приборную панель. Я резко заторможу, и стаканчик опрокинется на тебя. У тебя есть пистолет? Вдруг нам придется вступить в неравную схватку с ее любовником?
Кирилл угрюмо смотрел вперед.
– Не кисни, чувак, – сказал Костя.
Зоя вышла на улице Костюшко, возле больницы. Кирилл знал это место, когда-то он валялся там с аппендицитом. Успокаивающая теплота разлилась по его телу: значит, Зоя действительно ходит навещать больную подругу…
– Слушай, может твоя баба медсестрой подрабатывает? – предположил Костя. – Чисто ради удовольствия? Я знаю одну такую маньячку. Может, моя знакомая и твоя Зоя – подруги?
Но Кирилл продолжал обдумывать свой вариант и вскоре пришел к выводу, что вариант этот довольно сомнителен – никто не может так долго болеть, подруга должна была либо выздороветь, либо умереть. К тому же странным было то, что Зоя ходила ее навещать раз в месяц, всегда в одних и тех же числах. Была тут какая-то несостыковочка.
Тем временем Зоя исчезла в недрах больницы.
– Ну, теперь задолбаемся ее ждать, – сказал Костя. – Я, пожалуй, вздремну. Разбудишь, если что интересное будет происходить.
– Угу. Спи.
Костя надвинул шапку на глаза и немедленно заснул.
Прошел час. За это времени к больнице подъехал какой-то микроавтобус и несколько автомобилей.
Кирилл устал ждать. Вдруг он с ужасом почувствовал, что его клонит в сон. Он испугался, что его чувства к Зое поверхностны и что ему все-равно, что там с ней в этой больнице происходит. Он налил кофе и выпил. Потом поглядел на Костю. Тот уже начал похрапывать. Кирилл сделал музыку погромче, и она разбудила Костю.
– Че такое? – спросил Костя. – Песня нравится?
– Да, – соврал Кирилл.
– Не знаю, как тебе такое говно могло понравиться.
– Я тоже не знаю.
– О, смотри, гроб несут! – Костя ткнул пальцем в холодное стекло.
Из дверей вынесли гроб. Недавно прибывший микроавтобус оказался катафалком. Гроб и несколько человек со скорбными лицами и пыжиковыми шапками скрылись в нем. Из морга продолжали выходить люди. Среди них друзья заметили Зою.
– Она говорила, что у нее подруга тяжело болеет, – сказал Кирилл.
– Может быть, сейчас ее подруге лучше, чем нам, живым, – философски заметил Костя.
Вздохнув, он юмористически добавил:
– Покойница была хороша собой…
– Может, это не подруга, а какой-нибудь дальний родственник, – возразил Кирилл.
– Ну, хрен знает. По-крайней мере, ты убедился, что она тебе не изменяет.
– Нет, Костя, не убедился. Впереди еще целый день, и этот, и завтрашний. Я же тебе говорил, что она пропадает на два дня. Поехали за ней, ладно?
– Ну ладно, ладно…
Люди рассаживались по машинам, а Зоя забралась в катафалк. Вскоре процессия двинула на кладбище.
– На Южное, небось, – сказал Костя, выруливая на дорогу. – Слушай, ты такой подозрительный… Тебе не приходила в голову мысль, что она сейчас трахается там с кем-нибудь на гробе?
– Странно, что тебе эта мысль в голову пришла.
– А то и со всеми…
– У тебя, Костя, явно какие-то половые отклонения.
– Нет, я просто шучу, пытаюсь тебе поднять настроение.
– Не надо мне его таким образом повышать.
– Как скажешь, брат.
В это время зазвонил костин сотовый телефон.
– Алло! Да… Что? Нет, не знал… А что?.. Нет, не в курсе… Да занят я, блин. Угадай с трех раз, куда я еду?.. Нет… Нет… Тоже нет… И ни за что не угадаешь. На Южное, прикинь? – Костя захохотал. – Ну, на похороны, вестимо… Ладно, давай, удачи.
Костя спрятал телефон в карман пальто. Сказал:
– Давай заедем в магазин, купим водки. Помянем…
– Ты же за рулем.
– Да похуй.
– Мы их потом не найдем.
– Хули не найдем? Все дороги ведут на Южное, – Костя очень цинично захохотал.
– Ладно.
Костя лихо затормозил возле маленького придорожного лабаза. Несколько метров машина еще проскользила по льду.
– У тебя деньги есть?
– Есть, – ответил Кирилл и быстро побежал в магазин. Растолкав похмельных мужиков, он протиснулся к кассе. Мужики не спорили, мощная комплекция Кирилла, помноженная на ватные плечи пуховика, не располагала к спорам. Кирилл купил бутылку «Охты», пакет томатного «Нико» и, не взяв со стольника сдачи, побежал обратно.
– Молния! – уважительно сказал Костя. – Теперь я понимаю, что означает «одна нога здесь – другая там»… Не волнуйся, сейчас мы их догоним.
Похоронную процессию они действительно догнали довольно быстро и пристроились, потеряв осторожность, в хвост.
На Южном кладбище заняли удобную позицию – вдалеке, но так, чтобы все видеть.
– Когда пойдут хоронить, я пойду за ними, – сказал Кирилл.
– А где ты ныкаться будешь? Там же открытое место – Зоя тебя сразу засечет.
– Она меня не узнает. На мне новый пуховик и шапку я у предка одолжил. И, кстати, видишь кустарник? Я могу там спрятаться.
– Ладно, пока они там телятся, давай по сто грамм хлопнем. Возьми стаканы в бардачке.
Кирилл вынул стаканы, подержал их, пока Костя разливал водку.
– Ну, заупокой души того или той, кого сейчас будут хоронить, – сказал Костя и выпил. – Уф-ф, хорошо пошла.
Он открыл сок, глотнул и передал пакет Кириллу.
Тем временем из катафалка вытащили гроб и понесли.
– Мне пора, – сказал Кирилл.
– Давай. Я пить не буду, тебя подожду.
Кирилл петлял между могилами и под ногами у него скрипел снег. Он следил за мрачной похоронной процессией, над которой, как талисман бренной жизни, плыл гроб. Зоя шла, глядя в землю, ее черная шляпка трагично покачивалась. Кирилл подумал, что умирать зимой – последнее дело. Смерть – событие невеселое, а зимой – так и вовсе унылое. Все белое, все мертвое… И земля мерзлая, копать неудобно…
Процессия остановилась перед свежевырытой могилой. Два румяных брата-могильщика опирались на лопаты, у одного из кармана высовывала узкое горлышко бутылка водки. Братья были в хорошем настроении. Под ногами у них лежали два лома.
Хоронясь за надгробными камнями, Кирилл подобрался как можно ближе и лег на снег. Сквозь покосившуюся решетку заборчика до него долетали обрывки разговоров. Ясно было, что похоронить хотели как можно быстрее.
Какая-то пожилая женщина сказала несколько добрых слов.
Потом к гробу подошла Зоя. Кирилл весь напрягся. Зоя сказала:
– Я любила его…
«Не подруга», – подумал Кирилл. Он стянул с правой руки перчатку и подышал на озябшие пальцы. Они напоминали обледенелые прутья решетки, сквозь которую он смотрел на Зою. Он ждал, что она еще скажет. Но она больше ничего не говорила, а просто отошла в сторону.
«Хорошо, что он умер», – подумал Кирилл и надел перчатку. – «Теперь Зоя хочет начать новую жизнь со мной…».
Тяжкий груз свалился с его души. «О мертвых либо хорошо – либо никак!». Он хотел уже ползти обратно, но решил дождаться окончания спешных поминок.
Кто-то вытащил бутылки и стаканы.
Кругом было слишком много водки. Наверное, к этому располагало кладбище, решил Кирилл и вспомнил, что водка есть и у него, если, конечно, ее еще не выжрал Костя.
Зое налили целый стакан, и она выпила до дна. Возле нее ошивались два типа с неприятными лицами в дорогих пальто. Один из типов взял из зоиных рук стакан и налил еще. Зоя снова выпила.
«Что она делает?» – подумал Кирилл. Приятная мысль о смерти одного конкурента оказалась вытесненной мыслей о двух других. «Хорошо бы было, если б и они сейчас сдохли», – подумал Кирилл и начал отползать назад, потому что гроб уже опускали в могилу.
Костя стоял с сигаретой в зубах возле своей машины и отливал в сугроб. Пар от струи  перемешивался с морозным воздухом и табачным дымом. Заслышав шаги, Костя обернулся и спросил:
– Ну что, выяснил, кого хоронили?
– Какого-то мудака. Зоя сказала, что любит его, – со злобой сказал Кирилл.
– Любила, – поправил Костя. – Ну, все хорошо, что хорошо кончается.
Он засмеялся, застегнул ширинку и полез в машину.
– Слушай, я выпил пятьдесят грамм, пока тебя не было, – сказал он.
– Я ожидал этого. К Зое какие-то два мужика сейчас клеились.
– Садись в машину… Может, ****юлей им накатим?
– Не сейчас же. Может, еще ничего и не будет. Хотя, по-моему, Зоя нажралась. Теперь от нее всего можно ожидать.
– Она что, поддать любит?
– Нет. Вообще почти не пьет. Это сегодня у нее горе. Из-за того гондона, который уже в земле лежит.
– А он че, старый был?
– *** знает, я не видел.
– Впрочем, это уже не важно. Не расстраивайся.
Они дождались появления Зои. Ее пошатывало. Два типа шли за ней. Тот, что повыше, иногда поддерживал ее под руку. Втроем они сели в «форд» - тот, что повыше, сел с Зоей на заднее сиденье.
– Не, ну это уже ****ец какой-то! – сказал Кирилл. – Поехали за ними.
В конечном результате «Форд» привел их прямо к зоиному дому. Костя остановил машину чуть поодаль. Закурив, он сказал:
– Знаю я таких уродов. Напоят бабу, причем сами, заметь, не пьют, отъебут и все дела. Когда они пойдут к ней домой, мы их перехватим и таких навешаем ****юлей, что они всю жизнь будут на врачей работать.
Но из «форда» долгое время никто не выходил.
Кирилл вынул руки из карманов и сказал:
– Пойдем. Может, они решили ее в машине… того?
– Зачем тогда домой привезли?
– Не знаю.
– Ладно, пойдем. Почешем кулачки…
Но идти не пришлось. Открылась задняя дверь «форда» и оттуда буквально выпала Зоя. Черная шляпка слетела с ее головы. Растрепанные волосы закрывали красное пьяное лицо.
– Да пошла ты на ***, дура! – крикнули из машины.
Зоя зачерпнула вместе со снегом шляпку, с трудом поднялась на ноги и, шатаясь, побрела к парадной. Очевидно было, что по пути с Южного она выпила еще, причем немало. Дверь «форда» захлопнулась, двигатель сердито взревел и машина умчала.
– Чего сидишь, догоняй свою подругу, помоги ей дойти, – сказал Костя.
– Нет. Она разозлится, когда узнает, что я следил за ней и отошьет меня, – ответил Кирилл, тяжело дыша.
– Чего делать будем?
– Сейчас она стопудово спать ляжет, а потом, когда проспится, я не знаю, что она будет делать. В любом случае надо еще за ней последить. Ты же сам видишь, какие она фортеля отмачивает!
– Да уж… И что, она так каждый месяц оттягивается?
Кирилл глубоко задумался. Потом пробормотал:
– Наверное, раньше, раз в месяц она оттягивалась с тем мужиком… Теперь, может, все будет нормально.
– Она тебя любит?
– Не знаю.
– С тобой она больше времени проводила, между прочим. Любит, наверное… Теперь за ней уже можно не следить, мужик-то сдох.
– Костя, пожалуйста, давай еще последим. Я должен точно знать!
Костя вздохнул, положил голову на руль. Посмотрев на Кирилла, он с сочувствием сказал:
– Лучше бы тебе забить на нее. У тебя от нее будут одни неприятности. Я тебе это говорю не потому, что мне не хочется заморачиваться, а потому, что это правда.
– Ну, хватит! У меня без нее будут неприятности! Вот так, Костя.
Костя выпрямился.
– Ладно, – сказал он. – Давай тогда, покуда она спит, сходим куда-нибудь и схаваем чего-нибудь горячее.
– Поехали ко мне домой.
Они торопливо ужинали, когда раздался телефонный звонок. Звонил Миша, и был он в приподнятом настроении. Очередная загадка мироздания пала под напором его интеллекта. Он радостно сказал:
– Кирюха, я получил еще одно доказательство отсутствия души. Как раз сегодня хлопнул я стакан портвешка, и он так удачно лег на всю эту предрождественскую бодягу, на все эти телевизионные передачи и открытки, что меня осенила гениальная мысль.
– Знаю я твои гениальные мысли, – мрачно сказал Кирилл, припомнив заброшенный дом и застывшую блевотину, на которой он поскользнулся и отбил задницу.
– Доказательство я нашел в самой христианской традиции причащаться.
– Что, опять ходил на исповедь?
– Нет, мне и одного раза хватило, теперь уже неинтересно. Приколись, чувак, люди на протяжении двух тысячелетий жрут плоть Христа и пьют его кровь. Понимаешь, в чем фишка-то? Почему, скажем, они не едят и не пьют его душу? Да потому что ее нет!
– Душу нельзя съесть.
– Какая херня? Плоть они ведь тоже не в буквальном смысле едят.
– Слушай, чего ты все выебываешься? Ты ведь в религии ни фига не смыслишь, а все туда же…
– Не, ну ты прикинь, да? И это называется «добрые христиане». Сперва распяли, а потом две тысячи лет пытаются сожрать труп.
У Кирилла мелькнула безумная мысль взять Мишу с собой. По крайней мере своими бреднями он мог заглушить тоску. Но Кирилл быстро отогнал эту мысль – Миша явно не вписывался в схему. Он повесил трубку и ожесточенно принялся грызть куриную ногу.
– Кто это на исповедь ходил? – спросил Костя. Как оказалось, он прислушивался к разговору.
– Мой полоумный одноклассник. Только он на нее не ходил.
– Мишка?
– Да.
– Мишка прикольный парень. Надо было его с собой взять.
– Чтобы вы нажрались на пару?
– Почему сразу нажрались…
Кирилл выплюнул кость и пошел к телефону. Набрал номер Зои. Никто не отвечал.
– Никто не отвечает, – растерянно сказал он. – Может, она уже ушла?
– Успокойся, она дрыхнет.
– Костик, поехали!
Костя по пути к прихожей прихватил из книжного шкафа книгу Роджера Желязны. Кирилл залил в термос кофе и взял еды.
Они снова заняли свой пост недалеко от зоиной парадной. Кирилл нервничал.
– Слушай, дай трубу, позвоню еще раз, – сказал он.
Костя оторвался от книги и передал другу телефон.
И опять никто не отвечал.
– Костя, сходи, позвони в дверь. Она тебя не знает. Ты ничем не рискуешь.
– Я и так ничем не рискую. Но идти и трезвонить в дверь – это бред. Говорю тебе, дрыхнет она и до утра будет дрыхнуть.
– Ну сходи, блин. Костя! Квартира номер 35.
Чертыхнувшись, Костя сунул в рот сигарету и вылез из машины. Через десять минут он вернулся.
– Ну, сходил, бля. Чуть звонок не сломал.
– Она ушла!
– Успокойся, говорю тебе. Никуда она не ушла. Она до сих пор в состоянии нестояния. Куда уж ей идти!
Тут Кирилл увидел, что в окне зоиной квартиры зажегся свет. Он немного успокоился. Но потом подумал, что пока они трапезничали у него дома, к ней вполне мог кто-нибудь завалиться, причем открыв дверь своим ключом. Ведь Кирилл, по сути, мало чего о ней знал – сам он ничего не спрашивал, ожидая, пока ему расскажут, а Зоя не стремилась что-либо рассказывать. Фантазия Кирилла заработала на полную катушку.
– Так, ты сиди, – сказал Костя, – а я сейчас подойду.
Он ушел и вернулся с двумя бутылками пива. Своего друга Костя застал в крайне подавленном настроении.
– На, пей.
– Давай.
– Чего такой мрачный?
– А как ты думаешь? – взорвался Кирилл. – Может, у нее там кто-нибудь сидит.
Костя закатил глаза и горестно вздохнул.
– По-крайней мере, она там, – строго сказал он. – Тебя ведь этот вопрос беспокоил.
– Меня беспокоит огромное множество вопросов. Но в первую очередь меня беспокоит то, что она мне не доверяет. Почему она никогда мне не говорила, где пропадает 5-го и 6-го числа каждого месяца? Она не любит меня.
– Любит она тебя, любит, – устало сказал Костя.
– Я ведь никогда ей слова поперек не говорил. Мне даже все-равно, чем там она и с кем занимается. Я ведь со всем готов мириться. Без нее мир опустеет. Он станет прежним, а прежний мир меня абсолютно не устраивает. Потерять ее – это непозволительная роскошь для меня.
– Слушай, так может тогда тебе и не надо знать, чем она занимается? Тебе ведь все-равно, ты сам только что это сказал… Езжай домой и ложись спать. Послезавтра с ней встретишься, и все будет нормально.
– Нет, я должен знать о ней все. Даже если она и не хочет рассказывать.
– Ладно. Ты как хочешь, а я сейчас буду спать. Разбуди меня через три часа, я тебя сменю…
Костя выключил свет в салоне и мгновенно заснул. Кирилл смотрел на зоино окно. Через несколько минут свет в окне погас. Кириллу вдруг почудилось, что Зоя засекла их и теперь пасет из-за шторы.
Светилась зеленым приборная доска, тихо-тихо играло радио, Кирилл клевал носом. Прошло уже четыре часа, но Кирилл не спешил будить Костю, он решил дать Косте возможность выспаться как следует, чтобы тот потом не отрубился во время дежурства.
Очень плохо помогал кофе. «Из-за пива», – подумал Кирилл.
В шесть утра Костя проснулся сам и удивился, что его не разбудили.
– Жалко было тебя будить. Ты спал таким младенческим сном! – попытался отшутиться Кирилл.
– Спи давай. Я понаблюдаю, – сердито сказал Костя и неуклюже полез на заднее сиденье за пакетом с едой.
– Только не спи! Я тебя умоляю.
– Не засну. Я еще никогда так отлично не высыпался. Только ноги и жопа затекли, блин.
Кирилл с трудом заснул.
Проснулся он в одиннадцать часов утра. Костя курил и читал книгу.
– Ты что, все это время книжку читал?! – набросился Кирилл на друга.
– Да ни ***! Я через каждую строчку на парадную поглядывал.
– А на окно?
– Поглядывал, поглядывал…
– Дай телефон.
Зоя снова не брала трубку.
– Она ушла!
– Нет.
– Ну не может же она так долго спать!
– Может. Моя сестра как-то раз двадцать шесть часов проспала. Да и потом, она может просто не подходить к телефону. Знаешь, с бодунища-то не очень прет с кем-либо разговаривать. Дай, кстати, мне телефон, позвоню своим. Они тоже, наверно, охуевают.
Около двух часов дня Костя сбегал в ларек за пивом.
Вернувшись, он сказал:
– Знаешь, что меня лично удивляет? То, что она не хочет опохмелиться… Хотя, может, у нее дома заначено…
Он повернул к Кириллу зеркало.
– Полюбуйся, кстати, на себя.
Кирилл увидел свои запавшие глаза, мешки под ними.
– В натуре, зомби. Труп, – сказал Костя. – Выпей пива, полегчает.
Кирилл приложился к бутылке, и как раз в этот момент из парадной вышла Зоя, опять вся в черном. На ее лице было очень много косметики. Она прошла мимо «опеля» по направлению к магазину.
– Все-таки решила опохмелиться, – заметил Костя. – А ты говорил: «ушла, ушла»…
– Да, был неправ, – радостно согласился Кирилл.
Из магазина Зоя вышла с пакетом в одной руке и литровой бутылкой «Тигоды» в другой.
– Ни *** себе! – сказал Костя и присвистнул. – Я чувствую, она сейчас неплохо опохмелится…
Но Зоя запихала бутылку в пакет и пошла к автобусной остановке.
– Поехали! – толкнул Кирилл друга.
И это было очень кстати. Потому что Зоя не стала дожидаться автобуса, а поймала какое-то заплесневевшее от старости «вольво».
– Ну куда ж ты на этот-то раз, зараза! – пробормотал Костя, пристраиваясь в хвост к «вольво».
Кирилл заподозрил неладное, когда они выехали на Пулковское шоссе. Мимо пробегали рекламные щиты, голые черные тополя и тянулся нескончаемый белый шлейф снега. Дорога вела к Южному кладбищу.
– Ты думаешь о том же, о чем и я? – процитировал Костя стереотипную фразу из американского кино.
– Да.
– Что ж ее так кладбище-то прет?
– Небось опять на могилу к своему хахалю пойдет. Отдать последнюю дань. В смысле, снова там наебошиться. А потом с утра будет морду косметикой мазать.
– Злобно ты, – усмехнулся Костя. – Только я не разумею, кто ее оттуда вывезет.
– Да этот же мудак и вывезет. Запал уж небось на нее, теперь сидит за рулем, *** дрочит.
«Вольво» подкатил к краю Южного кладбища, к каким-то постройкам. В одной из них, довольно внушительной, что-то гудело. Чуть поодаль стояла церковь. Справа от нее был домик священника.
Костя поставил машину за кустарником, разреженным стужей. Сквозь голые ветки было достаточно хорошо видно. «Вольво» выпустил Зою наружу, развернулся и поехал прочь.
– Мудак сваливает, – удивленно сказал Кирилл.
«Вольво» проехал мимо, и друзья смогли разглядеть мудака – это был толстый мужчина лет пятидесяти. Он был в темно-синей куртке с капюшоном, напяленным на голову.
– У него, похоже, система обогрева не работает, или крыша дырявая, – сказал Костя. – Вишь, капюшон напялил. А подруга твоя, похоже, решила обратно на автобусе добираться.
Тем временем Зоя подошла к одной из небольших, невысоких построек и постучала в дверь.
Через несколько секунд дверь распахнулась настежь, и он мгновенно узнал в человеке, распахнувшем ее, одного из вчерашних могильщиков. Узнать его было очень просто – по чрезвычайно дерганым и расхлябанным движениям. Да и вообще было в этих могильщиках что-то клоунское, идиотическое.
Могильщик повис на дверной ручке, накренился всем корпусом вперед. Одна рука его, словно бы обессилев, повисла, потом сделала резкий оборот, приглашая Зою войти, и снова повисла, обессилев окончательно.
Зоя вошла в постройку. Дверь закрылась вместе с могильщиком, по-прежнему висящим на ручке.
– Неужели эти уроды будут ее трахать?! – воскликнул Кирилл.
– Какие уроды?
– Могильщики. Два брата-близнеца.
– Навряд ли, – утешительно сказал Костя.
Подумав, он заявил:
– Знаешь, я думаю, что если бы Зоя не была такой, какая она есть, ты бы ее ни за что не полюбил.
– Возможно. Наверно. Но знаешь, как меня это бесит! У меня просто нет слов… Я пойду, подгляжу в окошко, что они делают. Если они будут действительно ее трахать, я их убью.
– Погоди, пускай стемнеет. Сейчас тебя могут заметить.
Зимние дни короткие. Вот и сейчас стемнело быстро. Кирилл выбрался из машины и,  пригибаясь, побежал к могильщицкой постройке. Сначала он заглянул в замочную скважину, но увидел только край подола зоиного пальто, да носок черного сапожка. Почему-то от этого зрелища его передернуло.
Тогда он подкрался к окну, занавешенному тюлевыми занавесками. Он знал, что изнутри сквозь эти занавески его не увидят, тем более, что там было очень светло. Комната была довольно маленькая. Посреди стоял стол, покрытый газетой, а на нем – два стакана, бутылка «Тигоды» и буханка хлеба. Близнецы сидели друг напротив друга, Зоя сидела на стуле возле печки-«буржуйки» и пристально смотрела то на одного, то на другого брата. Кирилл испытал странное чувство: ему показалось, что в этой девушке слились в одно целое две сестры-близняшки, одну из которых он знал очень хорошо, а другую не знал вовсе. И еще ему показалось, что по этой самой причине Зоя смотрится очень гармонично с близнецами-могильщиками.
Близнец, который сидел справа, вытащил из кармана тужурки две консервные банки. Неловко пожонглировав ими, он уронил одну на пол, а другую швырнул брату. Тот начал ловить ее. Банка долго колбасилась в воздухе, отскакивая от неуклюжих рук, потом упала на стол. Левый близнец взял со стола большой нож, поднял его и долго им играл, любуясь блеском стали. Потом, совершенно неожиданно, вонзил нож в банку. Банка всхлипнула, зарыдала маслом. Не менее жестоко могильщик обошелся и с хлебом, он буквально искромсал буханку в клочья. Правый близнец порылся в кармане и выудил три вилки. Одну он положил перед собой, другую швырнул брату, третью хотел швырнуть Зое, но она предупредительно выставила ладонь – не надо, мол. Правый близнец скорчил гримасу непонимания и так высоко поднял плечи, что его макушка оказалась с плечами почти на одном уровне.
Когда закуска была приготовлена, настала очередь водки. Левый близнец наконец положил нож, встал и склонился над бутылкой. Постояв так немного, он бережно постучал пальцем по горлышку. Потом повернулся в сторону Зои и отвесил несколько низких поклонов. Правый близнец вдруг начал бешено жестикулировать, затем стукнул костяшками пальцев брата в бедро – Кирилл знал, что там находится болевая точка. Левый близнец покорчился, а когда боль стала невыносимой, схватил бутылку и, отскочив в сторону, открутил пробку. Правый близнец удовлетворенно кивнул, тоже встал; внезапно развернувшись, пошел к окну. Кирилл отпрянул.
Но могильщик смотрел куда-то выше окна. Подойдя к окну вплотную, он поднял руки и потянулся вверх. Его тужурка распахнулась, явив белый, выпирающий живот с тремя волосинами на нем. Живот прислонился к стеклу и тут же вжался от холода. Могильщик развернулся и двинулся обратно, но теперь в руках у него было по стакану.
Близнецы уселись за стол и начали пить, при этом кривляясь и паясничая. Зоя строго смотрела на их ужимки. Через полчаса левый близнец вышел на улицу поссать. По всему кладбищу разнесся его удовлетворенный вой. Кирилл содрогался, стоя за углом.
Примерно через два часа могильщики выпили всю водку. Зоя что-то им сказала. Правый близнец повернулся и начал что-то отвечать, традиционно при этом жестикулируя. Но в его жестах уже проявлялась заторможенность. Левый близнец плевал в пол.
Словно по команде они встали, подошли к буржуйке и взяли с полки, висящей над ней, по шапке. Потом подхватили Зою под руки и поставили ее на ноги. Все вместе направились к выходу. Кирилл снова схоронился за углом.
Зоя и близнецы шли на кладбище, таща с собой ломы и лопаты.
Кирилл побежал к Косте.
Тот, как выяснилось, ждал его, прохаживаясь вокруг машины.
– Они пошли на кладбище, – сказал Кирилл.
– Видел, – быстро ответил Костя. – И с собой они несут лопаты. Что делать будем, Кирилл?
Он вытащил из пачки сигарету и закурил, вопросительно глядя на друга.
– Я пойду за ними, – мрачно сказал Кирилл.
– А может не стоит? Отоварят тебя по башке лопатой и все дела. И поминай как звали.
– Мне кажется, что Зоя хочет, чтобы ее похоронили вместе с тем мертвым ублюдком.
Костя покачал головой.
– ***ня. Быть того не может. На такое люди неспособны.
– Я пойду. Я буду очень осторожным, а ты жди здесь, если не дождешься, то вызови ментов, хотя, в принципе, уже будет похуй.
– Я пойду с тобой.
– Нет, это наше с ней дело.
– Не гони волну, Кирилл.
– Останься здесь, черт тебя подери. Со мной все будет нормально, и с ней, я надеюсь, тоже. Я уже научился прятаться, могильщики меня не найдут, а если они решат ее заживо похоронить, то…
– То договорись с ними с помощью этого, – Костя вынул из кармана поллитровую бутылку водки. – Я ее утром купил, вместе с пивом, на всякий случай.
– Да, и я еще кое-что прихвачу.
Он сунул бутылку в карман пуховика и побежал к могильщикому дому. Отворив дверь, Кирилл нырнул в жарко натопленное помещение, в котором сильно воняло перегаром и нестиранными носками, и кинулся прямо к столу. Схватив нож, он бросился прочь. Этот домик внушал ему самый настоящий ужас.
На кладбище было очень холодно, холоднее, чем где-либо еще. Около семи часов вечера. Луна только поднялась над горизонтом. Черные тени надгробных плит резко контрастировали с искрящимся снегом. Но это были неподвижные тени. А еще были подвижные, одна – прямая, шла ровно, и только вперед, это была тень Зои. Две тени, сопровождающие ее, кривлялись, разбегались по причудливым траекториям, издавали странные смеющиеся звуки. Четвертая тень двигалась прерывисто, то и дело припадая к земле, шероховатая, нервная.
Три тени добрались до могилы, над которой вчера было сказано так мало слов и пролито много слез и водки. Четвертая тень замерла за той же самой решеткой, что и вчера…
Могильщики поплевали на рукавицы и принялись долбить землю.
– Ну, мать, задала ты нам задачку… – сказал кто-то из близнецов после получаса работы, падая плашмя на снег и выхватывая на лету из кармана пачку сигарет.
Через два часа они раскопали могилу и встали на краю ямы.
– Как знали, что не нужно закапывать глубоко, – сказал кто-то из близнецов и вдруг с идиотским смехом поскользнулся и упал вниз.
Вскоре до Кирилла донесся звук вырываемых из дерева гвоздей.
Кирилла уже давно бил озноб. Теперь его колотило так, как никогда в жизни, даже когда он болел пневмонией и у него была температура +41.
Близнец выбрался из ямы при помощи другого близнеца, они подхватили свой инструмент и подошли к Зое. Кто-то из них сказал:
– Усё, мать, готово. Давай денюжку, и мы пошли.
Зоя вынула кошелек и деньги.
Близнецы схватили деньги и распихали по карманам. Потом потребовали, перебивая друг друга:
– И не забудь, как закончишь, зайти к нам. Можешь даже не заходить, а просто стукни в окошко, и мы поймем. А то иначе некрасиво получится!
И они пошли от раскопанной могилы прочь, издавая какие-то крики и то и дело подпрыгивая, как большие нелепые пингвины, одетые в тужурки.
Зоя прыгнула в яму.
Кирилл вынул из-за пазухи бутылку, открутил пробку и сделал глоток. Горлышко тряслось и било его по передним зубам. Надо было идти к могиле, но Кирилл долго не мог себя заставить. Наконец, словно во сне, он поднялся на ноги и, содрогаясь, подошел к краю ямы и посмотрел вниз.
Крышка гроба была открыта, Зоя сидела в ногах у трупа и что-то делала с его рукой. Кирилл увидел мертвое, спокойное лицо, высокий лысый лоб и закрытые глаза. Из-под ног Кирилла посыпалась земля вперемешку со льдом, прямо Зое на спину. Она резко подняла голову. Кирилл увидел ее изумленный взгляд, но увидел так же и кое-что еще, а именно – несильно обгрызанную кисть мертвой руки. На лице Кирилла отразилось отвращение, и это была его ошибка, за которую когда-то придется платить, потому что Зою следовало принимать такой, как она есть… И изумление на ее лице сменилось злобой, она велела: «Прыгай сюда!», и Кирилл не посмел ослушаться, хотя очень хотел это сделать. Зоя схватила его обоими руками за воротник и закричала:
– Ну что, выследил? Все узнал, что хотел знать? Что ты теперь на это скажешь?!
Кирилл посмотрел ей в глаза, и вдруг в глубине его души зашевелилось робкое осознание того, что теперь Зоя принадлежит ему вся, без какого-либо остатка. И стало ему почти тепло и почти радостно, и все остальное перестало для него иметь значение. Впервые за долгие месяцы он почувствовал внутренний покой, но по-прежнему его бил озноб. А Зоя толкала его в грудь, что-то сердито говорила… Внезапно она наткнулась на спрятанный могильщицкий нож и полезла рукой Кириллу за пазуху.
– Что это, нож? – Зоя вытащила тесак. – Отрежь от трупа кусок, мы возьмем его с собой.
Кирилл не решился перечить. Он взял нож, с трудом разрезал на трупе задубевший костюм и принялся колотить замерзшее мясо. Отрезать большой кусок не удавалось, но он настрогал несколько маленьких ломтей. Зоя положила их в пакет, в котором раньше была водка. Они выбрались из могилы и пошли к выходу с кладбища. Зоя сказала, что надо постучать в окно к могильщикам, чтобы они вернули могилу в исходное состояние. Кирилл попытался ее отговорить, потому что ему не хотелось, чтобы она повстречалась с Костей, но Зоя была непреклонна. Велев Кириллу подождать, она постучала в окно и, не дожидаясь появления могильщиков, ушла. Они направились к шоссе и столкнулись с Костей. Встреча с Костей не произвела на Зою никакого впечатления, поскольку она догадывалась, что Кирилл приехал не на автобусе.
– Костя, отвези нас домой, – сказал Кирилл.
– Домой к кому? – глухо спросил Костя.
– К ней.
Сверкающая масса города приближалась; мелькали легковушки, рекламные щиты: blendamed, lucky strike, северо-западное gsm. За время пути не было сказано ни слова. Костю мучали нешуточные угрызения совести, ему было стыдно за то, что он испугался и не пошел вслед за Кириллом. Поэтому он ни о чем не расспрашивал, а только мрачно курил одну сигарету за другой. Впрочем, заметив, что Кирилл выглядит довольным, он решил:  «Наверное, действительно у них все теперь в порядке».
Около дома Кирилл повернулся к приятелю и тепло сказал:
– Спасибо, огромное тебе спасибо.
Он хотел добавить, что очень рад тому, что Костя не поперся вслед за ним кладбище – ведь в таком случае от Зои можно было ожидать чего угодно… Но Костя мог посчитать, что Кирилл над ним издевается, и Кирилл ничего больше говорить не стал.
– Не за что, чувак, – виновато ответил Костя.
Кирилл и Зоя пришли в темную квартиру, включили на кухне свет. Зоя положила мясо отмачиваться. Кирилл сидел за столом и смотрел, как она одевает передник, как суетится возле плиты.
– Сейчас я его прожарю, чтобы не осталось и следов трупного яда, – говорила она, – и ты тоже съешь кусочек.
Кириллу было все-равно. У него была высокая температура и все расплывалось перед глазами, но на душе было так спокойно, как могло быть только в раннем детстве, когда все кажется радостным и непоколебимым.
Когда ужин был готов, Зоя быстро накрыла на стол.
– Съешь кусочек за меня! – сказала Зоя, отрезая ломтик и поднося его ко рту Кирилла.
Кирилл прожевал и проглотил кусочек. Жар становился просто невыносимым, Кирилл закрыл глаза и положил голову на стол.
Зоя взяла его за руку и повела к кровати.
– Будем спать, – сказала она. – Ложись.
Кирилл разделся и забрался под одеяло. Его плавили жар и блаженство. Но весь окружающий мир уходил куда-то в красное забытье, пронизанное горячими и красивыми зарницами. Зоя сидела рядом и удивленно смотрела на его лицо. Она держала его горячую руку в своих руках и рассказывала сказку на долгую-долгую ночь…