***
Сборы в лагерь напоминали Бородинское сражение. Вовка настойчиво отбивался от советов мамы, бабушки и старшей сестры, торопливо складывая в свой школьный рюкзак лишь самое необходимое: несколько тюбиков дешевой зубной пасты, свечку, бечевку, зачем-то отлил в пенициллинку немного содержимого из любимой папиной бутылки с надписью “Whisky”. Положил в рюкзак “Остров сокровищ” и пневматический пистолет, стреляющий горохом. После этого почувствовал скуку и милостиво передал полномочия бабушке, о чем, впрочем, тут же пожалел, поскольку уже через пару минут рюкзак представлял собой объемистый шарик, компактно забитый теплыми носками, штанами и рукавичками.
Заканчивалось 1-ое января. Буквально полчаса назад папа пришел домой с путевкой в детский оздоровительный центр. И Вовка совершал ритуальные танцы по длинным коридорам своей квартиры, радуясь тому, что так здорово начинается этот замечательный новый год. Завтра в лагерь!
***
В лагере Вовка за свои 11 с половиной лет не был ни разу, хотя мечтал об этом с самого первого класса. Все знакомые мальчишки проводили там не только летние каникулы, но и зимние, осенние и весенние. А возвращались всегда с горящими от восторга глазами и целым возом самых потрясающих воспоминаний. Разговоров потом хватало недели на три - это точно. Правда, впечатления их были очень разными. И бедный Вовка никак не мог понять, что же такое лагерь в целом.
Сашка, например, говорил только о том, как было здорово убегать от вожатых на берег моря, купаться, рвать огромный спелый шиповник, а колючие ветки подкидывать в кровати к девчонкам.
- Девчонки, когда спать ложатся, визжать начинают и бегают за нами, точно уколотые, - с упоением рассказывал Сашка.
Что хорошего, когда за тобой бегают, «точно уколотые», - Вовка не понимал. Как не понимал он и долговязого Вадика Менжинского, который, приезжая из лагеря, тоже рассказывал только о девочках. Как он с ними, танцевал, ночевал у них под кроватями, потому как спать у себя в комнате ему было скучно, и даже… целовался!
Впрочем, не всему, что рассказывает Вадик, следовало верить. И Вовку не покидало стойкое ощущение того, что в лагере, как в Зазеркалье - ни секунды без приключений, и все не так как дома.
Целых три года Вовка пытался объяснить это своей маме. Но она почему-то была уверена, что в лагерь отправляют детей, за которыми не кому смотреть, или которых нечем кормить. А это, по мнению Вовки, было такой нелепицей, что ее даже обсуждать не стоило. Он просто ждал. И, наконец, дождался.
Когда били куранты, отмеряя секунды до прихода нового года, когда все Вовкины домочадцы стояли вокруг стола, подняв искристые бокалы, и, повинуясь старой привычке не скрывать ничего друг от друга, загадывали свои самые сокровенные желания, Вовка громко прошептал: «Хочу в лагерь». Правда, перед этим он успел протараторить, что желает компьютер, младшего брата, стать капитаном и съездить в Севастополь. Но слова про лагерь были завершающими. Они совпали с последним ударом курантов и почти слились с хрустальным перезвоном бокалов. А дальше все пошло быстро и ярко, как в рекламном ролике. Вовкин отец стукнул ладошкой по столу и весело сказал: «Хватит, пусть парень привыкает к самостоятельности и учится жить в коллективе». Эти слова Вовка явно уже читал в какой-то умной книжке, но хуже ему от этого не стало, а, наоборот, сердце часто-часто забилось и очень захотелось подпрыгнуть до потолка. Что он, собственно, и проделал, попутно уронив со стола блюдо с каким-то салатом и привалив к стене наряженную елку. А папа уже говорил в телефонную трубку.
- Коля, с наступившим тебя! Ты, кажется, переживал, что у тебя путевка пропадает. …Что? Две? Нет, две не надо. Моя дочь вышла из пионерского возраста (сестра Марина училась в девятом классе и была уже совсем серьезной). …Хорошо, поправляйтесь, завтра забегу.
***
Все первое января у Вовки прошло в сборах и мечтах о лагере. А ночью ему снились удивительные сны. Сначала он в пилотке, красном галстуке и с барабаном, как показывают в старых фильмах, упрашивал маму отпустить его на войну. Мама разрешила, и Вовка закидал неприятеля спелым шиповником. Но поскольку он находился в Зазеркалье, то весь шиповник попал не во врагов, а в своих – таких же, как и он, ребят с красными галстуками. Небо в одночасье сделалось черным, и откуда-то сверху раздался громовой папин голос, рассказывающий всем, что Вовка не умеет жить в коллективе. Будто в ответ на эти слова, обе воюющие стороны набросились на несчастного барабанщика и стали хлестать его колючими ветками. Вовка начал отбиваться и вдруг понял, что он не один. Рядом, плечом к плечу, стоял веснушчатый, как сорочье яйцо, мальчишка и пел боевую песню про «Варяг». Причем, когда он пел, ни одна ветка не могла коснуться их обоих. Закончив песню, мальчишка поднял глаза на Вовку, и твердо сказал: «Я – друг. Мы обязательно прорвемся».
В мире сразу стало светло, и почему-то неудержимо захотелось тоже что-нибудь спеть. Через мгновение два звонких мальчишеских голоса разрубили тишину.
- …И тогда, вода нам как земля
И тогда, нам экипаж – семья
И тогда, любой из нас не против
Хоть всю жизнь, служить в военном флоте!
Под эту песню Вовка проснулся. Она доносилась из включенного на полную громкость радиоприемника, и во всем мире только он один знал, что первым запел ее он сам, со своим новым веснушчатым другом. Это наполнило его такой дикой радостью, что пришлось крепко-крепко зажмуриться, дабы превратиться опять в нормального, спокойно-сдержанного мальчика. Правду сказать, удавалось это плохо. Решив не мучить себя, Вовка вскочил, и стал энергично делать зарядку. Ощущение приближающегося чуда не покидало его. Не задушили этого чувства и многочисленные мамины наставления. Вовка наспех проглотил завтрак. И … поехали!
***
Территорию лагеря наш герой знал назубок, хотя ни разу здесь не был. Просто ему так много рассказывали и даже рисовали планы, что он сразу же почувствовал себя как дома. Взяв мамину руку, прямиком направился к медпункту. Мама, до сих пор относившаяся к Вовкиному отъезду без одобрения, на этот раз улыбнулась, и видимо решила, что сын ее вполне самостоятельный.
Следом за ними, слегка расхлябанной походкой вышагивал паренек, с виду года на два постарше Вовки. Паренек Вовке не понравился, было в нем что-то отталкивающее: то ли нервно-бегающий взгляд, то ли глупая привычка сплевывать сквозь зубы через каждые два шага, а может быть воровато спрятанная в рукав сигарета, так не подходившая к его почти красивому лицу и очень аккуратной одежде.
Все это Вовка отметил на ходу и тут же забыл, потому как отвлекаться на неприятные размышления ему не хотелось. Не то было настроение. Но ее величество судьба считала иначе, решив, во что бы то ни стало, крепко столкнуть Вовку с этим парнем.
Получилось так, что, несмотря на разницу в возрасте, попали они в один отряд. Впрочем, сначала Вовка этого не заметил. Он ласково поцеловал маму и Маринку, проводил их до машины и, наконец, отправился в свой корпус. Он так долго ждал этого момента, так долго о нем мечтал, что все происшедшее в следующие секунды показалось ему не просто ударом, это было хуже плевка в лицо!
Дверь в корпус загораживал «старый знакомый» – с сигаретой в руке, и в окружении трех девиц, которые почему-то называли его Фитилем. Фитиль толкнул Вовку и противным, дребезжащим голоском запел.
- Вовочка – сыночка,
Поцелуй-ка мамочку,
Да не падай с саночек,
А то будет вавочка!
И уже открыв дверь в корпус, громко крикнул:
- Внимание, к нам в отряд направляется маменькин сыночек – мистер Сю-Сю, целующий свою мамочку при каждом удобном случае!
Нет, не ожидал этого Вовка. Никак не ожидал. Больше того, он этого не заслужил. Не зря же так долго хотелось в лагерь. Тревожные мысли вихрем проносились в его голове, перемешиваясь с липким, тошнотворным страхом.
Смельчаком он себя не считал. Дрался один единственный раз, защищая свою собаку. Да и то, в абсолютно невменяемом состоянии. После, даже не мог вспомнить, как добрался домой. Но тогда случай был особый, – били его друга, и иного выхода не было. А сейчас? Бьют его самого – Вовку. Больно бьют, по самым незащищенным местам души. И времени на размышления больше нет. Надо либо молча, с позором заходить внутрь, и с нетерпением ожидать приезда мамы с папой, либо…
Ледяной ветер, будто колючие ветки, с силой хлестал его по замерзшим щекам. В ушах зазвенела барабанная дробь. А в следующую минуту Фитиль сидел на высоком, белом сугробе.
- Теперь ты и впрямь - фитиль. Только от снежной свечки, - гневно бросил ему Вовка и зашел в корпус.
В большом холле, в центре которого стояла украшенная елка, никого не было. Получалось, что зря боялся позора. Хотя… Не в ребятах было дело, - это Вовка понимал хорошо. Гораздо больше его интересовал вопрос, как бы он стал жить потом, если бы сейчас сбежал от Фитиля? Он не посмел бы взглянуть в глаза одноклассникам, не решился бы взять в руки любимую книгу. Потому что в книгах не пишут про трусов.
А барабанная дробь продолжала звучать в ушах. Это билось Вовкино сердце.
***
- Да подойди ты поближе, я не кусачий, - вывел мальчика из оцепенения непонятно откуда взявшийся вожатый. Как тебя зовут? Чем любишь заниматься?
Оказалось, что Вовка с Фитилем приехали самые первые, а девушки, те, что выковыривали «Фитеньку» из снега, были из старшего отряда.
Вовка занял первую попавшуюся койку в палате, подальше от той, где расположился неприятель, улегся на нее и предался невеселым размышлениям.
Палата постепенно заполнялась. Вовка с интересом смотрел на ребят, с которыми ему предстояло десять дней делить одну комнату. И они ему определенно нравились.
В комнате стоял веселый гвалт. Мальчишки, еще десять минут назад не подозревавшие о существовании друг друга, уже затеяли общую игру. Скакали по кроватям, назвав себя семьей оленей, и перекидывались щедро предоставленной кем-то шапкой. Пыль стояла коромыслом. Вовка, поддавшись царившему настроению, с разбегу врезался в пылевые облака, пытаясь разогнать их руками. После этого в воздухе зависла не только пыль, но еще и перья. В самый разгар происходящего безобразия ворвался разгневанный вожатый и пресек беспорядки на корню. Притихшие ребята в прямом смысле свалились с неба на землю.
Только теперь Вовка заметил нового жильца. На соседней с ним кровати сидел взъерошенный пацаненок, и аккуратно перекладывал свои вещи из спортивной сумки в тумбочку. На самом дне сумки лежала книга. Вовка аж подпрыгнул от радости, потому что это был его любимый «Остров сокровищ». Точно такой же сейчас лежал в его рюкзаке.
- Йо-хо-хо, сдавайся одноногий Сильвер! Тебя захватил в плен юнга Джим, - воскликнул Вовка, направив на соседа, заряженный горохом пистолет.
Мальчик подскочил, и моментально войдя в роль, ответил:
- Посторонись, юнга. Такие дела должны решать старшие! Дай мне аудиенцию с капитаном Флинтом, и закрой рот своему попугаю.
- Не тронь попугая. Флинт прислал тебе черную метку.
- Пиастры, пиастры, - закричал сосед, и они оба рухнули на кровати, не в силах больше бороться с хохотом. Глядя на них, развеселилась вся комната. Наконец Вовка, смахнув с глаз выступившие от смеха слезы, задал мальчишке определяющий вопрос.
- Ты кто?
- Я – Сережка, - тихо и просто ответил мальчик, будто бы и не он вовсе минуту назад оглашал пионерский лагерь мощным голосом одноногого Сильвера.
Вовка слегка вздрогнул. Слова прозвучали как те, из сна. Да и сам Сережка очень походил на парнишку – друга. Те же веселые чертики в глазах, та же широкая, озорная улыбка. Вот только веснушек на нем не было. Впрочем, их отсутствие с лихвой замещалось пестротой наряда: яркий балахон с изображением популярной группы «Scooter», и модно-салатовые штаны в полоску создавали очень колоритную картину, от которой, признаться, рябило в глазах.
Прекратив созерцание этого чуда, Вовка тихонечко запел, отбивая такт носком ботинка.
- …Нам нужны такие корабли на море,
Чтоб они могли с любой волной поспорить…
Через мгновение два звонких мальчишеских голоса разрубили тишину.
- …И тогда, вода нам как земля.
И тогда, нам экипаж – семья
И тогда, любой из нас не против
Хоть всю жизнь, служить в военном флоте!
Вовка обалдел. Он даже ущипнул себя, чтобы убедиться, не продолжение ли это сна, но тут в комнату ворвался персонаж совсем из другой оперы. Расхлябанной походкой потрепанного жизнью супермена, в окружении двух бравых парней, к нему направлялся Фитиль. Своим отвратительным, скрипучим голосочком он запричитал: «Ах, мистер Сю-Сюнчик еще и поет. Наверное, ты каждый день поешь своей мамочке, а потом целуешь ее в щечку, и ждешь, когда она подотрет тебе носик… ». В комнате послышались отдельные смешки. Вовка стремительно оглянулся на Сережку. Неужели и он? Неужели и он смеется! Нет, Сережка стоял чуть сзади, крепко сжав кулаки. В его глазах больше не было веселых чертиков. Там мелькали недобрые, решительные нотки. Внутри у Вовки все запело.
- Ты, Фитилек, не кипятись, а то опять в снегу остужать придется, - спокойно сказал он, глядя в колючие, странного какого-то бутылочного цвета глаза противника.
- Договоришься, малыш. Я обиды долго помню. И эти десять дней могут стать не самыми лучшими в твоей жизни.
Вдруг Фитиль резко вскинул руку, сделав вид, что пытается ударить. Однако в двух сантиметрах от Вовкиной скулы рука зависла в воздухе. Это был проверенный прием всей уличной шпаны. В ответ на него, лицо жертвы просто обязано было исказиться ужасом. Вовкино же осталось спокойным. Если честно, то он просто не успел среагировать, поставив тем самым Фитиля в крайне неловкое положение. Не очень-то приятно стоять с поднятой рукой и печатью ожидания на лице, когда тебя изучают десять пар глаз. Дав команду своим дружкам (и что они только в нем нашли), Фитенька гордо удалился. Уже стоя на пороге, не оборачиваясь, и ни к кому персонально не обращаясь, он сквозь зубы процедил: «Я все сказал». Видимо ждал, что Вовка начнет дрожать от страха. Тот, однако, не ощутил ничего, кроме легкого презрения. Да и что можно испытывать к человеку, который от одного удара падает в снег, а разговаривать приходит в окружении двух телохранителей?
На сердце все же было пакостно. Откуда только такие берутся? И ведь много же их…
- И откуда они берутся? - вслух произнес Сережка, будто читая Вовкины мысли. – У нас тоже во дворе такой есть, только рангом повыше. И по возрасту старше – ему уже семнадцать стукнуло. Он своего одноклассника ножом пырнул. И самое интересное, что срок ему дали условный. Даже в тюрьму не посадили. Так и живет среди нас. Родители говорят, что дело купленное
- А за что пырнул-то? – резко спросил кто-то из ребят.
- Не знаю. Его у нас все боятся. И всегда боялись – ненормальный он какой-то. Меня не трогал, потому что я маленький. Но когда мы с друзьями машины мыть пошли, он все деньги отбирал.. Может, того парня тоже… из-за денег… Нас после этого на улицу одних не отпускают. А на каникулы отправляют всех куда-нибудь: кого к бабушке, кого в лагерь. А в лагере, оказывается таких же «Фитильков» полно.
- А ты, Вовка, чем этому Фитилю насолил, что он обиду помнить обещает? И почему ты его в снегу тушить собирался?
- Не тушить, а остужать, - пробормотал Вовка, но от прямого ответа ушел. Не хватало еще всем рассказывать, как у него сердце от страха стучало, а от обиды слезы на глаза наворачивались.
Впрочем, к вечеру итак все узнали о его подвигах. Из чего можно было сделать вывод, что девочки из старшего отряда язык за зубами держать не умеют, и Фитилька, по всей видимости, любят не сильно. Но не это было сейчас главным.
Целая лавина ярких, из ряда вон выходящих событий, накрыла Вовку в считанные часы, и повлекла за собой, закружила…
***
За завтраком Вовка встретил ЕЕ. Сердце два раза гулко стукнуло и остановилось. Это была Алена. Самая красивая девочка из его класса. Вовка стоял, распахнув глаза, и не двигался с места до тех пор, пока Сережка мягким, но настойчивым движением не усадил его за столик. Проследив направление взгляда, он понимающе затих. Хороший все-таки парень, другой на его месте давно бы поднял Вовку на смех. А Сережка только ложку поближе пододвинул: не забывайся, мол, приятель.
Приятель… За каких-нибудь полчаса Сережка стал больше, чем приятель. Никто еще не ловил Вовкины мысли так стремительно, с полу взгляда. Никто не понимал его выходок так верно. И, что там говорить, никто не становился рядом со стиснутыми кулаками, когда это было так нужно.
Даже тогда, в деревне, когда отвратительный китаец лупил Джека – совсем еще щеночка – велосипедной цепью, а восьмилетний Вовка слепо молотил обидчика кулаками, пытаясь спасти друга, - даже тогда никто не помог ему. А ведь на улице было полно ребят, с которыми Вовка не раз играл в казаки-разбойники, которых он часто приглашал домой и, правду сказать, считал своими друзьями. Зря, видимо, считал. С тех пор он стал очень осторожно относиться к слову «друг». Какое-то время ему даже казалось, что настоящая дружба бывает только в книжках. Это, впрочем, никогда не мешало ему свободно общаться с ребятами во дворе, в школе, на секции фехтования, куда он ходил уже несколько лет. Только к бабушке, в деревню Вовка стал ездить без удовольствия. И очень обрадовался, когда дом в деревне продали, а бабушка переехала жить к ним.
В тот злополучный день, когда избили Джека, Вовка пришел домой в крови и слезах. Захлебываясь, попытался рассказать отцу, что случилось. Он был свято уверен, что «китаец» хотел убить, а потом съесть Джека, потому что китайцы и корейцы всегда едят собак, кошек и лягушек.
Отец, ни слова не говоря, вышел из дома. А когда вернулся, выяснилось, что «китайцем» был никто иной, как председатель местного колхоза. И Джека он избил за то, что тот гонял его пестрых кур. А еще он был совсем не китайцем, а «представителем татарских кровей», и папа самолично ему эту кровь пустил. Тогда Вовка не сообразил, что это означает, но потом понял, что председателю крепко влетело.
Эту историю он никому еще не рассказывал, а вот с Сережкой поделился. Сережка даже не сказал ничего, но было видно, что он там, с ним, плечом к плечу. Отбивается от колючих веток, бросается на злого «китайца», выхватывает Джека, помогает Вовке с Джеком добраться до дома, а потом радуется вместе с ними, что все закончилось хорошо.
Про Алену Вовка тоже рассказал. Он был влюблен в нее давно и безнадежно. Еще в первом классе, в первый же день, он заметил эту девочку. Она сидела за партой прямо перед ним, и ее огромные белоснежные банты загораживали ему доску. Он даже учительницу не видел, перед глазами были только две аккуратно заплетенные, свернутые калачиком косички, украшенные воздушными, будто готовыми улететь в небо, бантами. С тех пор, когда Вовка встречался с ней глазами, уши его становились теплыми, а сердце в груди начинало стучать неровно.
Алена занималась художественной гимнастикой, училась на круглые пятерки и, ко всему прочему, ходила в детский танцевальный ансамбль. Как она танцевала! Вовка несколько раз видел ее ансамбль по телевизору в детской музыкальной программе, и каждый раз щеки его начинали пылать. На этом месте Сережка попросил остановиться подробнее. И, немного подумав, подвел итог…
- Если она здорово танцует, значит, будет ходить на дискотеки? А это реальный шанс наконец-то тебе с ней подружиться. Пригласишь на медленный танец. А дальше – посмотрим…
Эти далеко идущие планы мальчики обсуждали после завтрака, на пути к игровому залу, куда их повели всем отрядом. Отряд уже состоял из сорока человек, и было очень интересно наблюдать, как вожатые пытаются построить парами всю эту ребячью братию. «Пионеры» напрочь отказывались подчиняться. Они не детский сад, - это, во-первых. Они приехали сюда отдыхать, - это, во-вторых. И вообще, ходить парами – убого, - это, в-третьих. Никакие слова типа: «нам надо просто вас посчитать», или «строем по двое ходят не в детском саду, а в армии» не помогали. Тогда один вожатый собрал ребят перед собой, а второй выравнивал эту массу с боков до тех пор, пока не получилось некое подобие строя.
***
В игровом зале на Вовку нашло вдохновение. Впрочем, можно ли назвать игровым залом комнатку, в которой стоит один единственный, допотопный игровой автомат? Подобные колымаги раньше находились в кинотеатрах и стоили 15 копеек за игру, - так, во всяком случае, рассказывала мама.
Игра называлась «Морской бой». Сидишь будто бы у оптического прицела и бьешь всех неприятелей, какие только попадаются на глаза. При этом, чуть зазеваешься, и побьют тебя самого, даже не посмотрят, что ты ребенок из пионерского лагеря.
Ребята, кто хотел, выстроились у автомата. Остальные продолжили игру в оленей, но теперь уже большим количеством. Вовка поискал глазами Алену. Она стояла у экрана «колымаги» и с таким благоговением взирала на то, что там происходит, что он понял: такая машина для нее в диковинку. Это вам не пентиум, это куда интересней. Реликвия, можно сказать.
Вовка уверенным шагом, не смотря на неровный перестук сердца, направился к электронному уродцу. И началось…
Он играл впервые, но выигрывал раз за разом, будто сверху кто-то нашептывал, что делать. Он победил в трех играх, не потеряв ни одной своей жизни – автомат подарил ему призовую игру. Он выиграл и на этот раз. Автомат под звуки фанфар и маршей начал чествовать победителя. Мигал всеми своими лампочками и танцевал всеми своими кнопочками, превратившись в настоящую светомузыку. На раздавшийся из автомата шум прибежали даже повара из столовой, и в один голос заявили, что такого еще не было. Видимо, попался очень хороший игрок. А Вовка стоял, греясь в лучах неожиданной славы, и каждой клеточкой ощущал волнующий сердце Аленин взгляд. Кажется, она заметила его, впервые за столько лет.
Через секунду случилось событие, которое удивило и потрясло Вовку ничуть не меньше. Просто краем глаза он увидел Фитиля, а краем уха его услышал. Добрый, хороший, замечательный Фитилек говорил одному из своих телохранителей: «А этот Вовка – ничего парень. Меткий, да и не трус, зря мы, видимо, на него набросились». Жаль, что сказано это было не для Вовкиных ушей. Значит, официально война продолжалась. Хотя какая теперь война, если противник признал поражение?
Фитиль, Алена, Сережка, лагерь! Вовке второй раз за сегодняшнее утро пришлось сильно-сильно зажмуриться. И второй раз не помогло. Голова шла кругом. Вовка и впрямь считал себя победителем. А день только начинался…
***
После игрового зала, весь отряд собрали в холле, и начался «огонек знакомств». Сначала знакомили с правилами, принятыми в лагере, распорядком дня и прочими режимными моментами. И если бы не вожатые, которые, говоря все это, еле сдерживали смех, Вовка непременно решил бы сбежать отсюда, поскольку из их слов следовало, что этот лагерь хуже немецкого концентрационного. Запрещалось все, что не разрешалось. Но не разрешалось при этом ничего.
Выговорившись, наконец, а заняло это минут сорок, вожатые, - добровольно выдававшие себя за инквизиторов, - сами принялись нарушать только что установленные правила. Надо сказать, делали они это с большим удовольствием. Первым делом, устроили балаган, с романтическим названием «Снежный ком в ассоциациях». Каждый человек должен был назвать свое имя, и на букву, с которой оно начиналось, придумать для себя характерное какое-нибудь определение. Тут же посыпались многочисленные Лукавые Лены, Сильные Саши, Красивые Кати и Суровые Сергеи.
Высказался также Иррациональный Игорь, Голодающий Геннадий и Супер-Славик. Алена назвалась Альтруистично настроенной, чем несказанно развеселила народ. Вовка пошел дальше, и представился Высоковольтным Вожатовырубателем, за что тут же получил две слабенькие вожатские затрещины и громогласное одобрение товарищей. Даже в глазах Фитиля на мгновение блеснул интерес. После этого начался истинный балаган.
Все строгие слова забылись. Вовка смотрел на вожатых, самозабвенно валяющихся на полу, и думал: эти люди, такие, казалось бы, взрослые, ничем не отличаются от него. Он готов был поспорить, что они любят и умеют делать массу интересных вещей. Например, лазить по горам, кататься на роликах по деревенским колдобинам и кувыркаться в белом, пушистом снегу.
Случай убедиться в этом представился тотчас же. Наигравшись в разные детские и не детские игры, третий отряд (а был он именно третьим), отправился на прогулку. На улице шел снег. Седые мохнатые хлопья плавно спускались с неба, покрывая пионерский лагерь сверкающим одеялом. Вожатые, выскочив на улицу, объявили снежный бой всему отряду. И как же им за это досталось! Вовка собственноручно уронил одного в снег, да еще и сверху присыпал. Второго закидали снежками до такой степени, что он сам стал падать в сугробы, ища там убежища. При этом лагерь оглашался столь восторженными криками, что на шум сбежались другие отряды. В результате, получилась общелагерная куча мала, в которой нельзя было найти даже собственные ноги. И только чья-то фраза о том, что пора обедать, вывела лагерь из состояния массового помешательства. Обедать хотелось зверски. Видимо поэтому третий отряд моментально построился парами, сам собой посчитался, и, не дожидаясь все еще отплевывающихся от снега вожатых, отправился в столовую, громко крича при этом речевку.
За столиком, где сидели Вовка с Сережкой, почему-то оказалась Алена. Она, как ни в чем не бывало, щебетала про школу, про класс, про свой танцевальный ансамбль. Вовка сидел с окаменевшим лицом, пережевывал безвкусную пищу, и благодарил Бога за то, что все они с мороза, и за естественным после улицы румянцем, наверное, не видно как он покраснел. На самом же деле он был белее снега. Сережка, пару раз пристально взглянув на друга, понял, что человека пора спасать. Пришло время брать инициативу в свои руки. Сережа мысленно попрощался с обедом, который так и не удалось доесть, и начал, что называется, выбражать в Вовкину пользу.
Он говорил, и речь его текла словно горная речка. Он рассказывал о Вовке такие вещи, каких и не было никогда на свете, но делал это столь тонко и изощренно, что даже сам герой этого не замечал. Он тихо млел от сознания собственного величия, и был безмерно благодарен Сережке. А тот продолжал говорить… И глаза Алены все чаще обращались в Вовкину сторону. В них разгоралось Нечто.
Дать этому название никто из них не решался, но сердце у Вовки сладко заныло, а у Сережки появилась уверенность, что Алена вечером непременно потанцует с товарищем, и в этом будет немного его заслуги.
До корпуса шли молча, и Вовка даже рад был тому, что сейчас – тихий час. Ему хотелось подумать. Но в лагере это сделать не так-то просто. Тихий час – это только название, не соответствующее действительности. Для детей тихий час – это час-стояния-на-ушах, час-хождения-на-голове или час-прыжков-по-кроватям. В это время в корпусе можно услышать, что угодно, только не тишину.
В первые же минуты так называемого «сонного часа» организовалась отрядная игра «Почта». Бесшабашный почтальон рассекал на роликах по корпусу, раздавая письма получателям. Все писали всем, при этом глубокой тайной для человека оставалось то, кому он пишет и чье письмо читает. По правилам, у каждого есть свой номер, который не должен знать никто, даже сосед по кровати. Но когда на твоей руке лежат десятки посланий с признаниями в горячей любви, указанием времени свидания, обещаниями набить лицо и даже предложениями руки и сердца, то трудно удержаться от соблазна…
Поэтому через пятнадцать минут после начала игры «Почта», началась игра «Сыщик». Сорок человек носились по этажу, стремясь выяснить, кто, какой ручкой, и на каком листочке пишет. Потом образовалось «бюро проверки почерков». Три неслабых паренька, под страхом смеха от щекотки, просили каждого написать то или иное слово. Если автор находился, вероятность чего была крайне малой, так как все писали левой рукой и печатными буквами, то приговор немедленно приводился в исполнение. Щекотали до слез, но аккуратно. Так, чтобы горе-автор ни в коем случае не обиделся.
Страсти разгорались. Для сохранения хотя бы видимости сонного часа, вожатым пришлось разогнать отряд по кроватям. В комнатах за время игры определенно что-то изменилось. Вовка это почувствовал особенно ясно, когда, ухнув с разбегу на свою койку, ударился головой обо что-то твердое. С виду это была все та же аккуратно поставленная уголком подушка, под наволочкой которой, при дальнейшем осмотре, обнаружилось детское пластиковое ведро. Чтоб посмотреть на это чудо, а заодно обсудить возможные варианты его появления в данном месте, со своей кровати спрыгнул Сережка. И в ту же секунду попал ногами в непонятно откуда взявшийся тазик. Раздался удивленный возглас. А дальше эти возгласы пошли непрекращающейся чередой. Кто-то увидел свою рубашку на плафоне. Кто-то тщетно пытался найти правый ботинок, потому что у кровати стояло два одинаковых, но оба на левую ногу. В это время в соседней комнате один из дружков Фитиля в глубоком замешательстве переводил взгляд со своих ног на два одинаковых правых ботинка.
Сережкин сосед по кровати пытался отодрать колоду карт, расклеенную по его тумбочке в виде пасьянса «Косынка». Получалось плохо, поскольку карты были намертво схвачены супер-клеем. Впоследствии, эту тумбочку стали ставить на другую такую же, и стрелять по картам, как по мишеням, из Вовкиного пистолета. Особым шиком считалось попасть в пиковую даму. Из-за этого в самом конце смены произошел случай, который надолго остался в истории лагеря.
***
Незадолго до отбоя, вожатых вызвали на внеочередную планерку. Отряд остался без присмотра. А на улице властвовал зимний вечер, плавно переходящий в ночь.
Девочки, собравшись в одной комнате, таинственно о чем-то шептались. Ребята, съедаемые любопытством, толпились около двери. Однако послушно отошли в холл после нескольких серьезных слов, сказанных высокой, темноглазой девочкой со странным именем Гуля.
В палате было темно, и лишь пламя церковной свечки освещало крашеные стены детской комнаты, отбрасывая жутковатые тени. Девочки вызывали пиковую даму.
Начиналось с простого любопытства. Никто не верил в страшные сказки. Но когда в целом корпусе нет ни одного взрослого, а комната освящается лишь огарком свечи и тоненьким, будто струна, лучиком, пробивающимся из коридора… Когда привычный лагерный шум проваливается в темноту ночи, а в ушах отдается стук сердца, - становится не до шуток.
Вдруг Гуля, совершавшая непонятные пассы над колодой карт, и заодно призывавшая всех богов, резко вскрикнула. Девочки с ужасом смотрели на ее ладонь. Черная и будто бы живая, в свете гаснувшей свечи, Пиковая Дама лежала на дрожащей от страха руке.
Среди девочек началась паника, проявившаяся в отчаянном визге, способном контузить даже опытного педагога. На крик прибежали мальчишки, готовые оказать первую помощь. Кто-то попытался включить свет. Лампочка мигнула и погасла, видимо перегорела. Сережка, стараясь снять напряжение, сказал, что Пиковая Дама – особа занятая и ей некогда заниматься какими-то девчонками.
- В нее сегодня Фитиль тринадцать раз из пистолета попал, и то ничего, - завершил свою речь Сережка, и удивленно обвел глазами собравшихся. Было чему удивиться. Теперь паника начиналась не только среди девочек. В Пиковую Даму! 13 раз! Горохом! Судя по скорбным лицам, и глазам, готовым вот-вот пролить слезы, - третий отряд решил, что Пиковая Дама на них обиделась. Дальше события развивались как в книжке про трех мушкетеров. По принципу один за всех и все за одного. Один радуется - и всем хорошо. Один Пиковую Даму испугался – весь отряд плачет. Ночь на улице показалась ребятам менее страшной, и сорок человек высыпали туда, в поисках защиты от неведомого. Вернее, не сорок, а тридцать девять, потому что Фитиль в это время преспокойно спал. Ему не был знаком принцип мушкетеров.
Такими и нашли ребят вернувшиеся с планерки вожатые. Со слезами, замерзающими на щеках.
Третий отряд наотрез отказывался возвращаться в корпус. Объясняли это тем, что по стенам от Пиковой Дамы пошли черные пятна. Кстати сказать, черных пятен там и вправду хватало. От сырости и грязной обуви. Но никакие объяснения сейчас не принимались. Логика покинула детские головы. Тогда очень-очень бережно, будто вывинчивая взрыватель, вожатые начали говорить. Аргументировали, объясняли комизм ситуации, приводили примеры из жизни и научные доказательства того, что Пиковой Дамы не существует. Безрезультатно. Отряд бастовал. Не помогли речи старшего педагога и физрука. И только вожатый первого отряда – балагур и любимец всех девчонок – смог привести ребят в чувства. Он поднял их на смех, закидал язвительными шутками и пообещал позвать свой отряд для изгнания нечисти.
Этого мальчики вынести не могли. Мало того, что парни из первого отряда постоянно приглашают на дискотеках их девчонок, так они еще и слезы их хотят увидеть! «Нет уж»,- подумали ребята, и рванули в корпус. Девочки, и счастливые, до слез, вожатые - не отставали.
К слову, порядки в лагере после этого изменились. Никогда больше, что бы не случилось, на планерку не вызывали сразу двух взрослых. Дети, впрочем, никаких изменений не заметили. И про случай с Пиковой Дамой быстро забыли.
Уже через полчаса они изображали уставших путников, сваленных крепким сном. А еще через два часа началась обычная ночная жизнь пионерского лагеря, наполненная вкусом тайны и зубной пасты. С грохотом срабатывали разнообразные сигнализации: падали придвинутые к дверям швабры и тумбочки, на головы непрошеных гостей плавно опускались воздушные шарики, наполненные водой. Бесшумные ребячьи тени с легкостью ветра скользили по коридору, время от времени спотыкаясь о веревку с привязанными к ней баночками от напитков.
И несчастлив был тот, кому удалось уснуть в эту ночь. Его покрывали тонким слоем зубной пасты нескольких сортов. А потом начинался допрос: «Где ключи от танка?», «Куда подевал черный гроб?», «Отдай мое сердце!». Окончательно проснувшийся после этого страдалец, хватал свой тюбик пасты, и такой же бесшумной тенью несся в бой. Пару раз в разгар таких сражений Вовка просыпался на полу. Первой мыслью было: «Ой, я упал!». Второй: «Ой, я упал вместе с одеялом!». Третьей: «Ой, вместе с простыней и матрасом». А дальше Вовка с удивлением замечал, что упал из палаты прямо в коридор.
Впрочем, все это было потом. А пока Вовка валялся на своей кровати и вертел в руках детское пластиковое ведерко, удивляясь тому, какой все-таки нечестной формой оно обладало. Собираешь, например, в него ягоду. Кажется, что уже полведра набрал, а ведро, чем дальше, тем шире становится. И наполнить его уже не представляется возможным.
И все же Вовка был рад. Рад тому, что сонный час в лагере - довольно интересное мероприятие. Продолжался первый день смены.
***
Время до ужина полетело как пробка с бутылки детского шампанского, будто кто-то прорвал дамбу, сдерживающую его ход. Вовка без устали носился между корпусами, наблюдая как проходит общелагерный конкурс «Снежная сказка». Малыши старательно лепили из снега маленьких, волшебных гномиков, черепашек и ящерок, а потом разукрашивали их гуашью с помощью кисточек и старых зубных щеток.
Первый отряд, явно издеваясь над проблемой полового воспитания, увлеченно создавал пушкинскую русалку, долго еще потрясавшую всех своим девичьими прелестями. Красиво вылепили. Даже рыбью чешую можно было различить, если приглядеться.
А третий отряд строил сказочный город. Поскольку в отряде было целых восемьдесят рук и столько же ног, а на каждые две руки и ноги приходилась светлая и буйная головушка, то строительство продвигалось стремительно. Пушистый снег податливо превращался под теплом ребячьих рук в средневековые башни и арки, рыцарские замки и навесные мосты. А посреди всего этого стоял настоящий Белый Дом, вполне современной архитектуры. Но скоро стало ясно, что в белом, будто сахарная вата, городе чего-то не хватает. Неяркий он, холодный какой-то, мертвый… А что делать? Кисточкой такую махину не разукрасишь. Если подкрашенную воду сверху лить – помнется, покорежится город, ведь не ледяной он, а из мягкого снега. И тут вспомнил Вовка, как его в церкви крестили. Вынес он веник, и несколько ведер с водой из корпуса. В воду тюбики с гуашью вылил. И стал, как поп, веником вокруг себя размахивать. Полгорода за раз окропил.
Засверкал город всеми цветами радуги. И Вовка засверкал. Радостный, побежал к столовой – туда, где самый младший отряд строил свою сказку. Вовка знакомого среди малышей нашел – соседа Митьку-чертика. Не терпелось город ему показать.
Но не добежал. Короткий путь к столовой был через рощицу. Там-то и врезался Вовка с разбегу в живот здоровенному дядьке. Этакий громила с двухэтажный дом, да еще в камуфляже. Поднял Вовку за шиворот, точно соломинку и говорит басом: «Куда бежишь, жить надоело?». А Вовка не слышит. Внутри у него все похолодело, смотрит, не отрываясь, на руку дядьки. Одной он Вовку держит, а в другой крутит пистолет. Настоящий, боевой. Не раз видел такие. В голове, будто стекло разбили. А осколки из глаз. Это нервы. Почему? Зачем? А как же мама?! Зачем ему пистолет и ведро? На земле ведро… Убивает и закапывает? Но ведь это лагерь. Здесь должна быть милиция! Ма-а-а-ма!!!
- Молчи, дурак, - скрежещет дядька, и кидает Вовку на землю.
Становится слышен треск сучьев и к Вовке подбегает запыхавшийся Фитиль.
- Чего орешь, как резаный? Привет, дядя Витя. Что случилось?!
Вовка стоял, еле держась на ногах, все еще не понимая, что происходит.
- Привет, Фитилек, опять здесь прохлаждаешься? А я, как всегда, за водой к вам иду. А тут вот малек бежит, по сторонам не смотрит, и как даст мне головой в аппендицит. Мне его только-только вырезали. Не зажил толком. А этот паршивец еще и орет.
- Ты б, дядя Витя, пистолет спрятал, а то с работы выгонят.
- А, вот почему он орет, - и дядя Витя разразился хохотом.
- Пошли, - сказал Вовке Фитиль. И они пошли. Вместе.
- Ты Витю не бойся. Он охранником в соседнем магазине работает, потому и с пистолетом. У нас в лагере он воду берет. Его все знают, кто тут не первый раз.
Вовка промолчал. Говорить не хотелось.
- Прости, что я на тебя взъелся. Не понравился ты мне. Больно чистенький.
- Да и ты вроде не грязный, - машинально ответил Вовка, все еще находясь под впечатлением пережитого.
- Дурак ты, - проворчал Фитиль и пошел быстрее.
За деревьями показалась стена корпуса. Снежная сказка продолжалась.
***
Да, конкурс продолжался. Но участвовать в нем уже не хотелось. Вместе с Сережкой Вовка сидел на высоком подоконнике и болтал босыми ногами. Молчали. Сережка явно мучался оттого, что не был рядом в трудный момент. Вовка понимал, и был благодарен, но сам мучался ничуть не меньше. От стыда. Никто не хотел причинять ему боль, а он кричал. Никто не желал ему зла, а он дрожал, как осиновый листик.
Так и сидели рядом двое мальчишек, узнавших друг друга всего несколько часов назад. Им не надо было говорить, чтобы понять друг друга. Им нравилось делить радость на двоих. И горе одного сразу же становилось горем другого.
Не знали они в этот момент, что через десять лет так же, плечом к плечу, будут сидеть на высоком подоконнике пединститута и вспоминать день первой встречи. К тому времени они уже научатся не бояться Фитилей, дядь Вить и представителей татарских кровей с велосипедной цепью. Научатся бороться с ними не кулаками, а словом. И научат этому других. По-прежнему будут любить лагерь. И сотни «пионеров» будут вспоминать их как самых любимых вожатых.
В тот день Вовка так и не решился пригласить Алену на танец, но твердо знал, что когда-нибудь это непременно сделает. Ведь впереди было еще десять дней смены…