ГЛАВА 4. РОЗОВЫЙ ЦВЕТ ГОРЯ
В прихожей раздался звонок. Встряхнув набежавшие воспоминания, вошла в полумрак коридора.
-Одну минутку.
Включила свет. Приоткрыв дверь, была несколько удивлена, увидев подтянутого, средних лет капитана. «Лицо знакомое, - подумалось ей, - где-то я уже его видела?»
-Здравствуйте!
-Самойлова Людмила Петровна?
-Да, это я.
-Разрешите войти?
-Да, да. Да, вы проходите, что это мы с вами через порог – примета нехорошая, - засуетилась она.
-Нет, нет, не раздевайтесь, у меня сегодня генеральная уборка. Проходите.
Офицер как-то нерешительно как ей показалось вошел в комнату, и остановился посередине, увидев фотографию на столике. Потом перевел взгляд на письма, разложенные аккуратными стопочками на столе.
-Вот перечитывала, - как бы оправдываясь, сказала она.
-Людмила Петровна, я начальник третьего отдела нашего райвоенкомата, капитан Симоненко. Вот мое удостоверение.
Она, взглянув в раскрытую книжечку, вслух прочитала:
-Игорь Васильевич – будем знакомы.
-Миссию такого рода, - продолжил он, - мне не приходилось еще выполнять. Вы только не беспокойтесь. Всякое может быть, сами понимаете, – боевые действия, обстановка…, - сказал он ей, протягивая розовый листок.
Она заметила, а может, ей это показалось, как дрожат его пальцы.
-Что-то с Володей, с сыном? Что с ним? Что? Ну, что же вы молчите?
-Простите, Людмила Петровна, там… там все написано… Больше, к сожалению, никаких подробностей нам неизвестно, и я добавить ничего вам не могу.
Буквы расплывались у нее перед глазами, она встряхнула головой, как бы отбрасывая все лишнее, ненужное, стала читать:
-Извещение. Извещаю вас с прискорбием о том, что Ваш сын, старший лейтенант Самойлов Владимир Сергеевич,выполняя интернациональный долг, оставаясь верен воинской присяге, пропал без вести при сопровождении автоколонны 2 мая 1988 года.
«Боже мой, - подумала она, - единственный раз за всю свою жизнь, упомянув имя Всевышнего
– «Значит, не убит. Значит, есть шанс, что жив?»
В голове сразу же завертелись какие-то строчки из газет о пленных, пропавших без вести. От-рывки передач телевидения, где показывали наших военнопленных, побывавших в плену и разными путями вернувшихся на Родину.
Все это промелькнуло у нее в голове в одно мгновение. Сердце не могло обмануть, оно подсказывало ей, что ее сын жив!
Ну, конечно же, жив!
Она понемногу приходила в себя, пытаясь успокоиться.
- Людмила Петровна! Людмила Петровна! Вам плохо?
- Нет. Нет. Мне уже лучше, - ответила она, отворачивая лицо к окну.
- Да, мне уже лучше, - повторила она, уже скорее для себя, внушая через силу, что должно все обойтись. А сейчас нужно успокоиться.
- Теперь уже лучше, - вздохнула она, подавляя в себе, загоняя куда-то в дальний уголок души нахлынувшие, как внезапный дождь на голову, боль и тревогу.
- Может быть, вам нужна какая-либо помощь? – спросил капитан.
- Нет, нет. Спасибо. Пока ничего не нужно.
- Хорошо. Если что-нибудь понадобится, – позвоните. Здесь мой телефон, - он протянул листок из записной книжки и встал из-за стола.
Лишь после того, как за ним захлопнулась дверь, она почувствовала, сколько нервов ей стоило сдержаться, чтобы не разрыдаться на глазах незнакомого человека. Хотя она отлично понимала, что он не осудил бы ее за это. В памяти, как на негативе, отпечатались слова: «…извещаю вас с прискорбием о том, что Ваш сын…пропал без вести…2 мая…»
Она стояла перед закрытой дверью, ощущая спиной пустоту квартиры, боясь обернуться и встретиться взглядом с сыном на фотографии, и внутренний голос вторил ее состоянию: «Ну, вот и осталась одна. Поплачь, – будет легче! Поплачь.»
И сразу как отрезвление, как взрыв: «Не распускайся! Чтобы сказал Сережа, увидев тебя такой. Крепись! Володя – солдат! Пропал без вести,– не значит убит. Пропал без вести, – не значит, что его нет в живых. Человек – не иголка!»
И как спасательная отдушина в лабиринте нахлынувших чувств в ее душе начала зреть искорка той материнской надежды, которая не угасает даже через годы, долгие годы ожидания.
Она помнила бессонные ночи, беспокойные дни, складывающиеся в недели, когда из обычного, казалось бы, полета не вернулся ее муж – Сергей. И когда спустя полтора месяца: на улице была в разгаре короткая, но яркая полярная весна, под окном остановилась машина командира полка, она поняла, – нашли.
Они приехали на аэродром, и она, выйдя из машины, еще издалека увидела большую группу летчиков-однополчан, стоявших с непокрытыми головами.
При ее приближении они расступились, и ее взору открылась…
Нет! Она не сможет пережить подобное еще раз.
Она помнила, ей что-то говорили, успокаивали, она кивала кому-то в ответ на
слова утешения: все перепуталось у нее в голове. Даже сейчас, спустя двадцать два года, она помнила только тот аэродром, ту взлетную полосу, серой клетчатой стрелой уходящую к горизонту, дикой, отливающей радужным снегом тундры. Ту взлетную полосу, по которой в свой последний полет ушел ее муж, и который остался там, в вечной мерзлоте далекого северного гарнизона навсегда.
- Человек – не иголка! – еще раз уже вслух повторила она. «Человек – не иголка», - как заклинание, вертелось у нее в голове. «Надо набрать воды в ванну, постирать», - подумала она.
Щелкнула выключателем.
Вспышка.…И резкий хлопок.
Она, невольно закрыв глаза, отпрянула от разлетающихся осколков лопнувшей лампочки.
Стало вдруг страшно.
Ей почему-то ясно представилось, что вот так, перед ее сыном, неожиданно и неотвратимо разлетаются осколки разорвавшейся гранаты, подобные тем, что лежат у нее на столике в спальне.
«Нет, - подумала она, - только не это».
Где-то в сердце кольнуло. Цепляясь за косяк дверей, она медленно сползла по стене на пол. Не обращая внимания на противно хрустящее стекло, села на холодный кафель…и тут спокойствие оставило ее. Только сейчас она ощутила, что ее лицо мокро от слез.
А за окном буйствовала природа…
По-зимнему пушисто и ненавязчиво, как год, как двадцать лет назад, кружился и кружился тополиный пух. Она, запрокинув голову, до боли сжала виски, и из ее груди в пустоту безмолвной квартиры вырвался сдавленный стон: «Будь, проклята эта война!»