Я рад, что вы пришли. У меня есть масса всего интересного, что вам рассказать. Устраивайтесь поудобнее и слушайте – вы ведь ради этого тут? Извините – мне нечем вас угостить, совсем, знаете ли, обленился в последнее время. Ну-с, начнем что ли?
Зовут меня…хотя по вашим…э-э-э…вы знаете, да? Ладно…это вам Лисянский сказал, гнида? … Что ж, тогда так... Как вы, вероятно, видите, я тут неплохо устроился. Заметили эти чудные обои на стенах? Даже на глаз они мягкие, а если потрогать рукой – нежные, как зефир в шоколаде. Только я их не пробовал – вы не подумайте.
Комнатка у меня просторная. Обстановочка, конечно, не фонтан - ну да что делать. Зато жить тут замечательно! Тихо и спокойно. Можно думать, можно слушать. А какое тут замечательное шуршание! Слышите? Вот лампочка под потолком, так элегантно затянутая в стальную проволоку – чудо – вот она шуршит, как стайка бельчат в кленовых листьях – рыжие в рыжем. Гогену бы понравилось. Вот книжка на подушке – вроде привык спать на полу, по-японски, а без подушки никак не могу уснуть – парадокс. Так о чем бишь я? Ах, книга?! Ну да, она шуршит колюче, как пакет чипсов – это Достоевский. Коэльо, например, шуршит лирично, как пачка новых стодолларовых. А, предположим, Хлебников красиво и идиотично, как оберточная фольга с блеском. Все по-разному. А когда они все начинают шуршать одновременно, можно сойти с ума от красоты.
Так и живу. Читаю, иногда гуляю, иногда сплю, а совсем иногда приходит Она, греза, моя принцесса. Господи, господа, как же она прекрасна! Ее шуршанье я отлично отличу из сотен других. Шорох босых ног по песку, прочь от береговой линии. Шуршанье тех же ног по сухим еловым иглам, ночь, лес. Прошлепать замерзшими лапками по паркету и нырнуть под одеяло в белой коротконогой и короткорукой пижаме в легкий фиолетовый горошек. Прошелестеть губами по твоей щеке и улететь в форточку, через которую смотрит на тебя белая, как слепой глаз Луна. Моя жизнь наполнена ее звуком, звуками, звучанием, песней.
Последнюю пару недель, я начинаю подозревать, что она ко мне не совсем не равнодушна. Ну вот смотрите. Вы, к примеру, спите. Неожиданно открываете глаза – а она рядом сидит и тихо так, нежно шуршит. Как котенок лапкой. Вроде и слышишь, а вроде и есть ли что? На моем месте каждый задумается. Приснилась он мне тут намедни – тоже факт. Я, значит, плыву на лодке, гребу себе веслом, а она рядом на воде стоит и глядит на меня. Так я чуть не утонул. Ели меня спасли. Так я – не поверите – третий день вообще не пью, даже суп. Питаюсь исключительно макаронами. Хотя если сегодня будет кисель, наверно рискну – а то уж очень пить хочется…
Она, знаете ли, идеальна. Она ведь никогда не говорит, слышите никогда, а только шуршит. Значит только я ее понимаю. Вот вы шуршанье слышите? Ладно, пусть слышите, только ведь вряд ли хоть что понимаете. А я… Она ведь только со мной говорит. Вот Лисянский ее тоже видел, да только ведь не понял ничего – сказал: «Не слышу я твою бабу, хотя и вижу – отрицать не буду». Я так мыслю – это избирательное восприятие работает. Все - не всем. Но каждому – хоть что-то…
А она хорошая…добрая, но грустная. Даже не знаю почему. Пытался я ее развеселить, укусил себя за ухо – до сих пор болячка чешется, да только все зря – прошуршала мне что-то невнятно так и упорхнула. Долго я тогда ворочался, тер прокусанное ухо и переживал самыми черными переживаниями.
А иногда приходит она ко мне и сидит молча, смотрит в темноту, и ничем ее не обернешь к себе…только иногда рошуршит, как шелковые колготки, когда женщина перекладывает ногу с ноги на ногу…сложно это все. Движенья нет – звук есть, впрочем мне симпатично и это.
Вот так раз сидит она напротив меня даже не моргает. Тогда я встал, подошел к ней и говорю: «Милая моя, ….., я ее так назвал как-то, а она возьми да улыбнись, а ведь до того и Ребеккой ее звал, и Зейнаб, и Ольгой и Жанной, даже как-то грешным делом Лю ее назвал – молчала они и не шур-шур в ответ, у тут улыбка, всплеск маленькой рыбки на губах и круги на глазах, чем дольше, тем незаметнее…
Посмотрел я на это и молвил: « Милая моя,………., звездочка моя Полынь, дай обойму тебя да поцелую в сахарны уста». Где только слов таких набрался, не разберу, как-то это у меня само выпросталось, автоматически…
А она подняла на меня глаза – печальные, как у лошади, простите за кривое сравнение, потом закрыла их да так, что даже мне темно стало. А когда просветлело, смотрю – нет ее нигде, а на губах вкус остался, мой любимый.
Такая она у меня. Не было у меня такой раньше. Вот вам, господа, ваши женщины шуршат на ночь, как ветер в верхушках сосен? Нет? А по утрам вас будит легкий шорох птичьих перьев на их руках? Тоже нет? А мне и меня – да… Вот вы спрашиваете почему? А я вам также со всей прямотой отвечу, я скрывать и искривлять не буду – потому и потому что и никак иначе…
К черту ваши вопросы…слушайте, что было вчера. Она пришла не одна, а под руку со своей страстью, полной сумкой желаний и в плаще, скроенном из куска фантазий. Какое милое зрелище! Всю ночь мы любили друг друга безумно и беззвучно – только шорохи нарушали покой темноты комнаты. Шорох и дыханье. Шорох, как ветер в волосах любимой. Дыханье, как голоса спящего океана……
* * *
- Тэк-с, все понятно… Лисянский, вы этому донжуану-виртуалу щас успокоительное вколите…
- Есть, Экселенс!
- Перестань юродствовать…
- Так точно, мосье Иван Данилыч…
- Короче, вколи ему что обычно, проследи, чтоб ночью никаких хождений, плаваний и прочее…а с утра ко мне в кабинет, попытаюсь с ним на рациональном уровне пообщаться…попытка не пытка, как говориться…н-да…
Да и еще – как снова эту его ……… увидишь тотчас ко мне, очень мне интересно с ней потолковать…и смотри на это раз руки не распускать… Да, и за прошлый раз тоже извинись…
- Понял, Иван Данилыч, оформлю в лучшем виде…
- Вот и договорились. И еще - ты с ним того поаккуратнее, все-таки поэт…