Караван

 


      





Они шли скрытно: ночами проходили перевалы, просачивались через ущелья.
Щедро снабженные иностранным оружием, наркотиками они спешили из Пакистана,
чтобы еще на день, на месяц, на год продлить афганскую трагедию.
Им на пути вставали заслоны из наших парней.
Ценой своих жизней они рвали четки смертей, – уничтожали караваны
Горькая правда войны –  Караваны Афганистана.

                Автор.





Караван. Третий тост,
Помолчим:
Кто пропал, кто пан.
Караван, караван, караван.

                А. Розенбаум

               





   
  НОЧНОЙ ДЕСАНТ


Десант выбросили ночью. Вертолет, обдав снежной пылью, накренившись, круто ушел вверх, надрывно ревя турбинами.
   Едва они сошли с каменистой площадки, сразу же провалились почти по грудь в рыхлый снег, но это был единственный выход из положения, и они побрели, разгребая его в стороны, словно упругий поток горной речки.
 Неожиданным было другое. Под снежным полутораметровым одеялом оказалась вода, и через десять минут остервенелого барахтанья они были мокрые, как щенята, попавшие по своему недомыслию в лужу. Ватные брюки набрякли, холодная вязкая вода хлюпала в сапогах.
 Продрогли до самых костей, пока гуськом, по траншее, пробитой идущим впереди лейтенантом, выбрались из ложбины-ловушки. Несколько десятков метров преодолевали, как им показалось, целую вечность.
-Все! – выдохнул лейтенант, опрокидываясь на спину, выливая воду сначала из одного, затем из другого сапога.
-Подтянулись все сюда! – немного выровненным дыханием скомандовал он. – Вы уже знаете, караван пойдет через этот перевал под утро. Они где-то в шести-восьми часах хода отсюда, - помедлив, он добавил: - Если ничего не случится и им никто не помешает. Располагаемся в пещере у подножия гряды, - ждем до рассвета. Сержант Гаркуша! Идете замыкающим – остальные за мной, след в след. Не забывайте про мины.
Через два с лишним часа были на месте. Не доходя до пещеры метров сто разделились на две группы: одна осталась у валунов, густо рассыпанных возле тропы, остальные с лейтенантом, забирая влево от тропы, чтобы не оставлять следов на чистом снежном покрывале, двинулись к входу в пещеру.     Девственный снег лежал вокруг, скрывая красноватый гранит, чахлый кустарник, выглядывающий местами из-под снега. Он выпал несколько дней назад, с тех пор здесь никого не было,– это было им на руку. Они вышли с противоположной стороны от гряды, протыкая  щупом  рыхлый снег,   шаг за шагом проверяя каменистую, еще не схваченную морозом землю. От «духов» можно было ожидать всего. Они любители подкинуть какую-нибудь пакость. На этот раз вроде все обошлось без сюрпризов.
  Оставив у входа рядового Сазонкина, зажгли фонарь, осмотрелись. Осторожно ступая, проверили, нет ли мин в пещере. Судя по кучкам золы, вороху примятой соломы в углу, это убежище посещали довольно-таки часто.
  Дали знак остальным. Ступая след в след, прошли, петляя между валунами, собрались вместе. Повытаскивали из десантных рюкзаков у кого, что было из сухой одежды. Полукольцом присели возле командира.
- Охранение – два человека. Меняемся каждый час. Самое сухое – уходящим в дозор. Особое внимание левой стороне гряды и спуску у перевала: караван появится именно там. Остальным проверить еще раз оружие, просушить обмундирование и отдыхать, - закончил он.
  В углу, в глубине пещеры, разожгли небольшой костерок, прикрыв вход растянутой плащ-палаткой. Сухой кизяк затрещал, разбрасывая искры, словно бенгальский огонь, озарил неровным трепетным светом усталые лица парней. До рассвета оставалось чуть больше шести часов.



  КАРАВАН

 Они шли четвертые сутки.
 За седыми горными отрогами осталась  пакистанская граница.
 Как назло, совсем неожиданно повалил снег, и спутал все карты. Два верблюда с итальянскими пластиковыми минами и ручными американскими гранатами, сорвались в пропасть. Погонщики едва-едва успели обрезать ремни, спасая идущих следом животных. Аллах оказался милостив на этот раз, сохранив остальных верблюдов.
 «Ничего. Потеплеет, он, караван баши Разим, пошлет вниз своих людей,– они соберут все! Что же, выходит, он зря платил доллары за это добро в Пешаваре?»
  Недешево теперь все это достается. Цены кусаются. За последний год подскочили почти вдвое. Но и он тоже хитер, не одной рукой плов загребает. В прошлый раз он подкупил одного из охранников на складе, и тот ночью запихнул под брезент, в уже подготовленный к вывозу его товар, четыре ящика из-под винтовок, в которых лежали обильно смазанные и разобранные ручные гранатометы.
  «Как только охранник их дотащил?» – подумал он, глядя, как двое его людей с трудом сгружают эти ящики.   «Кто-то помогал?» – решил Рахим, и сразу отбросил эту мысль, вспомнив, как тот, воровато дрожа от нетерпения, слюнявя грязные пальцы, перелистывал лохматую пачку зеленых бумажек.   «Такой удавится, будет один таскать, а не поделится ни с кем, - это уж точно», - решил караван баши и успокоился.
  «Чем меньше людей будут знать, об этой сделке за полцены – тем лучше. Незачем дразнить остальных».
  В последнее время участились случаи разбоя, нападений на караванных тропах. Было бы не так обидно, будь это неверные, враги ислама. А то ж свои, правоверные. Нападают, как шакалы, из-за угла, шайтаново племя, тащат, не боятся проклятий Аллаха. Где-то сзади послышался грохот камней, крик вспыхнул и погас, улетел, многократно повторенный эхом.
  «Да что же это за несчастье такое?» – подумал, Разим, спеша и догадываясь, что опять наверняка сорвался верблюд в ущелье. Запахнув плотнее полы стеганого халата, опираясь на палку-посох, засеменил по скользким камням.
   Влажный снег, сползая, вызвал обвал и накрыл тропу, а вместе с ней и трех верблюдов широким каменным языком. Чтобы разобрать завал сейчас, когда до рассвета оставалось несколько часов, не могло быть и речи.
   «Вот шайтан» – ругался он про себя, чтобы не накликать еще большую беду. По ту сторону завала остались еще три верблюда. Что же делать? С поклажей они не пройдут.
   Распорядился снять груз, перенести через немыслимое нагромождение камней и попробовать затем провести бедных животных, сгрудившихся тесной облезло коричневой кучкой возле скалы. Почти два часа ушло на это. Один верблюд попал задней ногой в глубокую расщелину, попытался выбраться, забился в беспомощности, его тащили несколько человек, он поскользнулся, упал, ломая ноги, - пришлось прирезать. Жалко. Это был сильный молодой самец. Он купил его совсем недавно, и не задешево и вот такая беда приключилась. Одни расходы, одни расходы.
   Проклятый снег. Все идет и идет. Конца и края не видно. А им еще сутки тащиться по горам. Теперь могут и не успеть до рассвета пройти перевал. Придется идти в открытую по гряде в светлое время суток. На это он не рассчитывал.
   Хорошо, если будет идти снег, и низкие пепельные облака скроют их. Впрочем, что здесь хорошего? Из-за этого снегопада караван баши уже потерял шесть верблюдов. Вместе с товаром это влетит ему в кругленькую сумму.
   Он посмотрел вверх. Призвал всемогущего Аллаха помочь ему благополучно добраться до родного кишлака, к тайникам с оружием. Хорошо, что в такую погоду «шайтан» не прилетит, а то вся работа, весь переход пойдет ишаку под хвост. Он больше всего боялся этих железных, хищно вытянутых пятнистых птиц, сеющих смерть и разрушение. Разим, поежился, вспоминая разрывы снарядов, летящих с небес к земле с противным воем. «Сколько товара загубили. Проклятый снег, проклятые шурави, - запри-читал он, - о, Аллах непогрешимый, не дай в обиду сына своего, верного тебе Разима».
   Халат намок, бил отяжелевшими изодранными полами по ногам. Люди, как и животные, выбились уже из сил, но команды на привал не было. Разим, шел, опираясь на посох, отполированный многолетним прикосновением рук. Он знал, что делает.
   Караван баши и не думал делать привал, осталось несколько часов пути, там перевал, пещера, где можно будет отдохнуть, отогреться, накормить людей, дать передышку животным.
   Люди шли, несколько успокоенные такой погодой: особой опасности пока не предвиделось, если не считать скользкой заснеженной тропы. Автоматы и винтовки висели за спинами, вздрагивали в такт, словно живые.
   Караван подходил к перевалу Нарг-Чар…




 ЗАСАДА

Володя Ермаков, рядовой Ермаков – мотострелок горного полка, лежал в маскхалате, слившись с белизной, в ямке, выкопанной в снегу и выстланной плащ-палаткой.
В пятнадцати шагах от него, за валуном, устроился Димка Воропаев – его друг и земляк: они вызвались первыми идти в охранение. Димка расположился чуть ближе к пещере. Так было оговорено заранее, что в случае появления каравана он по сигналу Володи сообщит ребятам в пещере.
Перевал был как на ладони…
Предполагали дать каравану пройти через него и, когда погонщики будут увлечены опекой животных, на каменистой осыпи, открыть огонь. Так они предполагали. Но, как говорится в пословице: «Мы предполагаем, – Бог располагает».
 Уже рассвет расплескал начало дня по склонам. Низкие облака как при ускоренной съемке, неслись над дремлющими скалами, задевали снеговые вершины, рвались в узкий каменистый проем неугомонные дикие ветры, особенно злые и беспощадные в это не-уютное время года. Высота в десятки раз увеличивала, возносила их силу, и они напирали, ища свободу, рыская меж скал вольной вольницей.
   Володя чуть не прозевал караван. Вот только сейчас он смотрел на склон, на тропу, вернее, на полоску мокрого снега, с еле обозначенными границами тропы, и вдруг, словно провалился в какое-то обволакивающее, ласково убаюкивающее тепло. Он больно ткнулся носом в холодный металл автомата…и проснулся. Подняв резко голову, сразу же пригнул ее. По тропе спускалась, извиваясь, нитка каравана. «Наконец-то», - подумал он, подсчитывая людей.
- Жарко будет сегодня, - уже вслух добавил он, остановившись на цифре тридцать два. Первые верблюды уже достигли склона Послушные животные шли, пофыркивая, чистый горный воздух доносил сюда эти мирные, обыденные звуки.
   Ермаков хотел тихонько свистнуть, но это было уже лишним, потому что Димка скрылся в каменном проеме пещеры. Через несколько секунд цепочка бойцов, впереди лейтенант, рассыпалась веером вдоль тропы, за валунами, оставаясь еще какое-то время незаметной со стороны перевала. По цепочке передали: «Без команды – не стрелять! Приготовить ручные гранаты».
   Оставалось несколько десятков метров. С гребня спускался последний верблюд. Это хвост каравана. Пора.
- Огонь!
   Автоматные и пулеметные выстрелы разорвали тишину, и небо, казалось, лопнуло от разрывов гранат. На секунду даже показалось, что стрелять начали на какое-то мгновение раньше команды лейтенанта: так ждали они этого приказа.
   Раненые верблюды падали, подминая под себя людей, дергались, съезжая вниз, растопырив ноги. Поклажа – увесистые тюки – сбивались набок, ремни обрывались, ящики рвали брезент, падая, рассыпались дощечками: оружие матово блестело на чистом снегу. Крики умирающих, рев обезумевших животных, выстрелы, многократно повторенные эхом,– все слилось в какой-то немыслимый кошмар.
   Бойцы били короткими, скупыми очередями, ловя в прицелы фигуры в длиннополых одеждах. Но скоро первое смятение, оцепенение прошло, и со стороны перевала начали огрызаться сначала одиночными, а затем и хорошо слаженными очередями. Пули зацокали по камням, высекая бледные звездочки, рикошетили, с против-ным свистом уходили вверх.
   Замолчал ручной пулемет. Взрывом гранаты разбило автомат у Назаренко, а он сам, скорчившись, зажимал пятерней бок развороченного бушлата. Меж пальцев сочилась ды-мящаяся на морозном воздухе кровь. Он смотрел на свою руку и только повторял: «Ой, мамо, ой, мамо, як же мни больно».
   Часть «духов» отошла за гряду, и, кажется, не с пустыми руками, потому что через десять-пятнадцать минут раздался уже знакомый всем свист, и первая мина, хлюпнув, глухо разорвалась в нескольких метрах от цепочки бойцов, осыпав снег десятками оскол-ков. Следующая шмякнулась чуть сзади лежащих почти рядом лейтенанта и Воропаева. Володя лежал выше и видел все это. Он видел, как в каком-то страшном, чужом сне, лейтенанта взрывной волной отбросило, перевернуло на спину, он судорожно дернулся, и больше уже не двигался.   Султанчик снежной пыли и дыма отнесло ветром, от воронки поднимался легкий белесый пар. Димка старался отползти от нее, подтягиваясь на руках, потому что отталкиваться ему было больше нечем: ноги отсекло по самые колени,– душманская мина сделала свое черное дело. Он, страшно матерясь, орал, хрипел, срывая голос, пытаясь перекричать разрывы: «Пристрелите меня, слышите, кто-нибудь – пристрелите, кому я теперь нужен такой? Пристрелите, – я не вынесу этого…» Потом вдруг замолчал: наступил шок, и он затих.
   Фонтанчики разрывных пуль дырявили снег перед ним. Ермаков лежал, прижатый огнем снайпера, и не мог даже сдвинуться с места, подползти туда, где истекали кровью его товарищи. Два раза пули ударяли в каску и…рикошетили. Тупо отдавалось в голове, она дергалась, хрустели позвонки, и звон металла заполнял, кажется, все клетки мозга, и каждый раз он думал, что все, вот и пришел его конец, но сталь выдерживала, пули проходили вскользь. Он, извернувшись неловко боком, бросил «лимонку», она раскатисто ухнула. Немедля, под шумок, бросил следом еще две, и выкатился из своей снежной мо-гилы.
   Выстрелы стали затихать…
   Даже минометчики приутихли. «Что это? Отошли?», - подумал Ермаков.
   Он подполз к взводному,– тот был мертв. Осколки вспахали ему весь бок, незащищенный бронежилетом. Пулеметчик Найденов, этот гигант двухметрового роста, лежал нескладный, поджав колени к животу, словно пытаясь даже мертвый ползти вперед. Распоротый на спине бушлат, рука, сжимающая так и не брошенную гранату, и кругом, на примятом, порыжевшем от крови снегу, гильзы, гильзы, гильзы…Разрывная пуля вошла ему прямо в лоб, вырвав на затылке часть черепной коробки. Каска слетела, кровь тоненькой струйкой вытекала из ровного небольшого отверстия над густыми черными бровями.
- Снайпер, сука, - подавив подступившую тошноту, прошептал он, положив ладонь на веки, прикрыл их, исполнив последний долг перед другом. Подтащил за ремень пулемет, протер забрызганный кровью приклад рукавом бушлата, передернул затвор. Прикинул расстояние, поправил сбившуюся прицельную планку.
   Впереди кто-то зашевелился.
   Ермаков дал очередь, прислушался. Наступила тишина. Непривычно было слышать в этой тишине, как где-то звенит колокольчик. Звук то нарастал, то удалялся, словно комариный писк. Он встряхнул головой. Звон опять завис над ним.
- Слышишь, «вертушка»!? - то ли спрашивая, то ли утверждая, прокричал лежащий поодаль, за валуном, сержант Гаркуша: - Слышишь!? – повторил он.
   «Тоже, видно, контузило», - подумал Володя, но вдруг отчетливо услышал шум моторов. – Так вот почему они смотались, «духи». В просвете наползающих на перевал облаков кружила пара пятнистых машин.
   Сделав два круга, они снизились, и низко, чуть не задевая подвесками скалы, на бреющем, резко накренившись, ушли за перевал в сторону пакистанской границы. Эхо донесло отголоски взрывов.   «Добивают остатки», - догадался Ермаков. Он вздохнул с облегчением и уткнулся разгоряченным лицом в обжигающий снег.
- Вставай, Володя, - это подошел Гаркуша. – Давай перевяжем ребят, Димку – в первую очередь.
   Сняли ремни с рюкзака, перетянули ноги выше колен, остановили кровь, – он был без сознания.
   «Эх, капельницу бы сейчас в самый раз», - с каким-то сожалением подумал Ермаков, бинтуя ноги. Но капельницы не было. Он раскручивал содержимое шестого индивидуального пакета, а кровь все просачивалась сквозь бинты. Обернувшись на гул вертолета, отметил про себя: «Нужно было чуть ближе посадить вертушку, вон там, на том красноватом выступе справа. По крайней мере, добираться ближе наполовину, чем от места высадки и не по такому снегу. Опять по уши в воде  придется  тащиться».
    Переходя от одного раненного к другому они, перевязали еще троих, вкололи каждому промедол: Димке Воропаеву – двойную дозу. Затем на куске брезента поднесли ближе к тропе убитых.
Таких оказалось шестеро. Их положили на плащ-палатки, сверху накрыли темным от крови и мокрого снега брезентом.
   «Эх, ребята, ребята…»

 
 

ДОЛГ


Они бросили к подножию валуна собранные рюкзаки, автоматы. Сели, дрожащими руками достали измятые сигареты, закурили, ожидая подхода высадившейся группы.
- Ну, вот и все, - Гаркуша сплюнул на снег кровавую слюну.
        - Что это у тебя?
- А-а, это, - он дотронулся до губы, - так, ерунда – осколком камня зуб выбило.
- Ну вот, – как бы подводя черту, подытожил он, - еще один караван взяли. – Обидно, понимаешь, - отворачиваясь в сторону, продолжал он, - что для ребят, - он кивнул головой на заснеженный брезент, - он стал последним. Да что там караван, мать твою – он еще  крепче выругался, что было на него совсем непохоже, - все у них было сегодня последним. Для нас этот караван тоже мог стать…- он замолчал, давая понять, что и так все ясно, что тут говорить.
- Слышь, Гаркуш?
- Нам теперь по «звездочке», не меньше, положено, а?
   Он устало передразнил: «Положено, положено. На что положено, знаешь что наложено? Еще один такой караван, и нас с тобой вот так положат, а сверху по звездочке – жестяной. Надоело мне все это», - он пнул лежащий у его ног пулемет.
- Не кипятись. Ты ведь знаешь, для чего мы здесь.
- Да слышал я уже об этом сотни раз. Выпол-
няем интернациональный долг. Ты хоть сам, как попугай, не повторяй. Приказ – это я еще понимаю, принимал присягу. А вот на счет долга? Тут я с тобой поспорю. Ширма это удобная для тех, кто посылает нас сюда, понятно тебе? Ширма и ничего больше. Я в свои девятнадцать ни у кого еще не брал взаймы. А ты говоришь – долг. Ты сам-то хоть веришь в то, что говоришь? У нас ведь как принято? Думаешь – одно, говоришь – другое, порой противоположное.
   Если думаешь и говоришь одно и то же, то сразу же ярлык на тебя – бац, и автоматически становишься белой вороной в стае черных. Это факт! Так вот, я хочу теперь, слышишь, те-пе-рь, стать белой вороной. Мне надоел черный цвет, понимаешь? На-до-ел!
   Мне надоело быть как все.
  Я человек, а не машина, которой можно управлять, выключить, когда это нужно, когда становится очевидным, что стучать она начинает не так, как ей было предписано по инструкции. Ты можешь, конечно, мне возразить, опять тем же. Скажешь, что присяга обязывает несколько по-иному смотреть на все это. Я соглашусь с тобой, но только в одном. Да, мы – солдаты. Приказ – это для нас все. Но пойми меня, сейчас речь не об этом.
   Я честно делал и делаю свое дело, как делают его тысячи таких же парней здесь, в Афганистане. Но объясни мне, Володя, вот что: зачем было впихивать все это в оболочку формулировки «интернациональный долг»? Вот это мне непонятно. Мы уйдем, и в истории войн этой страны добавится еще одна страница. До нас англичане пытались три раза изменить в свою пользу ситуацию в стране, сейчас – мы. Что из этого вышло, сам видишь. Чем мы лучше их, англичан? Молчишь? Девятый год топчемся на одном месте, и конца этому не видно, только ребят своих гробим.
   Антиправительственные банды…
   Неужели ты считаешь, что мы воюем с бандами? Ты только вдумайся: восемь лет мы воюем здесь, это же две Отечественных войны по годам, - и воюем с бандами, а?
   Оппозиция.
   А кто здесь четко разграничил, где она, эта оппозиция кончается, а начинается не оппозиция, народ? Опять подмена понятий, подтасовка действительности.
   А если оппозиция – это и есть народ, который не согласен с чем-то, что ему навязывают, который не совсем разобрался, что ему даровано Апрельской революцией, если он вообще разобрался, что происходит на его земле? Тогда как? Ты соображаешь, как тогда меняется смысл того, ради чего мы здесь с тобой глотаем пыль?
- Гаркуш, так нельзя. Я понимаю тебя, но так можно все поставить с ног на голову.
   Тот взорвался:
  - Послушай, я иной раз просто поражаюсь тебе. Ты временами бываешь, наивен, как эти забитые дехкане. Но им то простительно, они живут в четырнадцатом веке. А ты? Может быть, все дело в том, что в самом начале все было, поставлено с ног на голову, тогда, в декабре семьдесят девятого, или нет, пожалуй, даже несколько раньше – в апреле семьдесят восьмого, когда у них эта заварушка под названием апрельская революция про-изошла, когда мы еще не топтали сапогами эту землю. А вот сейчас и нужно перевернуть все наоборот и поставить на свои места, а? И, уже ни к кому не обращаясь, начал тихо рассуждать: «Хорошо. Ввели наши войска, могли границу сразу же перекрыть? С Пакистаном. Могли. Этим же на протяжении всех лет здесь и занимаемся, только распы-ляем силы. Перекрыли перевалы, ущелья, и пусть они возятся между собой, пока не успокоятся. Главное, граница на замке: караваны с оружием ведь только через кордон идут.…А своих запасов надолго им не хватит. Это факт!»
 Но тот уже не слушал его, размышляя над тем, что вместилось в короткое слово «долг».
 Саша Данилов, Карэн Нахапетян, Слуцкий Женя, Рустамов Сергей, Володя Ефимов, Ведерников Саша…
  Ком подкатил к горлу.
  Зверев, Родин, Назаренко, Чижевский…
  Он сидел и, как заклинание, как молитву, шептал фамилии ребят, глотая горьковато-кислый дым отсыревшей сигареты. Потом заскулил тихо, как побитая собака, уткнулся в рукав бушлата, размазывая по грязному лицу слезы.
   Рядом что-то бубнил себе под нос Гаркуша, до Ермакова долетали обрывки фраз о Брежневе, которым вертели, как могли. Что-то на счет Бабрака Кармаля, взвалившего на свои плечи и на плечи своего народа непосильную ношу революции, ограничившись только одними лозунгами и больше ничем, про взводных, которых война выбивала из их рядов так быстро, что они едва успевали привыкнуть к одному, как приходил новый, чтобы через какое-то время оказаться в медсанбате, или в грузе «двести», в «Черном тюльпане».
На душе было пусто, словно кто-то невидимый и жестокий вытряс из нее на ноздреватый, закопченный взрывами снег, все, чем жил и дышал до этого дня. Серые, неприступные, уходящие круто вверх скалы, с пятнами  прилепившегося мокрого снега, еще больше усиливали тоску. Грусть сжимала болью сердце, и непонятно было ему, Володьке, пережившему своих друзей: то ли это отметка в пять с половиной тысяч метров над уровнем моря дает о себе знать недостатком воздуха, то ли не хватает рядом ребят. Они были пока еще рядом, и вместе с тем – уже далеко, в недосягаемом для живых, известном только им, мертвым, страшном измерении.
Сегодняшнее число станет черным еще для шести матерей….
Кто объяснит им, матерям, это слово «долг», ради которого их дети сложили свои головы вдали от родной земли?
Кто?
Вопрос повис в воздухе, как зависает вертолет над ущельем: вот он висит в кристальной сини, и круг прозрачного воздуха держит его, а между тем, вокруг него пустота, как у этого вопроса, выстрелянного  в пространство тремя буквами «кто?»   
Так и сидели они: сняв каски, автоматы на коленях, сигареты во рту.
В эти минуты им почему-то меньше всего хотелось быть теми, кем они были сейчас – солдатами. Именно здесь, среди войны, вдруг захотелось, чтобы исчезла вся эта военная атрибутика, желто-зеленый цвет, сопровождающий их на всем отрезке огненного пути. Хотелось просто лечь на спину посреди нескошенного клеверного поля, положив руки под голову, до боли в глазах, до рези всматриваться в родное облачное небо, и видеть в нем свое отражение, отражение уставшего человека, наконец-то вернувшегося с далекой войны.