ОБНИНСКАЯ ЗЕМЛЯ В КОНЦЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА
У Петра Наркизовича Обнинского и его жены Лидии Павловны, урожденной Выговской, было четверо детей: Анна, Лидия, Виктор и Борис. Жизнь шла своим чередом, дети выросли, им пора было создавать свои семьи, и встал вопрос о разделе земель белкинского имения. На лесных пустошах, примыкавших к деревне Пяткино, в 1880-х годах был обустроен хутор Бугры (ныне "дача Кончаловского"), а на рубеже века - хутор Турлики (ныне "Морозовская дача"). В то время хутором официально называли любое обособленное поселение: это могла быть и небольшая усадьба, как в данном случае, и просто отдельно стоящий крестьянский двор.
Петр Наркизович распределил земли белкинского имения между своими детьми следующим образом. Старший сын Виктор получил хутор Турлики с обширными лесными пустошами, старшая дочь Анна - хутор Бугры, Лидия - часть лесных угодий, где предполагалось в будущем построить дачу (что так и не было осуществлено). Младшему сыну Борису, жившему вместе с родителями, отошла старая усадьба Белкино.
Этот раздел не был сразу оформлен юридически, и формально до конца жизни Петра Наркизовича все имение считалось в его собственности. Примечательно, что в формулярном списке В.П.Обнинского, составленном в январе 1905 года, в графе об имении указано: "за родителем его в Боровском уезде 953 дес.земли и в Малоярославецком уезде 84 дес.земли" [1]. В формулярном списке, составленном спустя несколько месяцев, за Виктором Петровичем числится уже не родительское, а его собственное родовое имение в 438 десятин земли в обоих уездах (имеется в виду усадьба Турлики с лесными пустошами).
Во второй половине XIX века дворянские усадьбы окончательно утрачивают былой парадно-дворцовый облик и превращаются в тихие, романтические "дворянские гнезда", ставшие феноменом нашей культуры. Усадебные парки все больше зарастают, сливаясь с окружающей природой. Вместо помпезности и показного блеска на первый план выходят представления об уюте и удобстве. Немалую роль играют и соображения экономии. В духе новых веяний Обнинские, как и другие помещики, стараются сочетать в обустройстве усадьбы приятное с полезным, перенося упор на последнее. Неподалеку от белкинского особняка, восточнее липовых аллей регулярного парка, был разбит обширный яблоневый сад (сейчас там находится братская могила времен Великой Отечественной). Еще при Наркизе Антоновиче были перестроены внутренние помещения особняка, которые приспособили для зимнего времени. В комнатах были сооружены большие изразцовые печи и камины, а в арочные проемы анфилады второго этажа встроены двери. Теперь здесь можно было жить круглый год. Но с течением времени особняк ветшает, по стенам расползаются трещины, и поддерживать старинное гнездо в достойном виде становится все труднее.
Усадьба Бугры. Трояновские
В начале 1880-х годов Анна Обнинская вышла замуж за московского врача Ивана Ивановича Трояновского. В приданое ей достался хутор Бугры, ныне известный обнинцам по имени последних владельцев как "дача Кончаловского". И действительно, с самого начала усадьба больше напоминала роскошную загородную дачу.
Усадебные земли включали обширные участки леса и лугов в холмистой местности (откуда и пошло название хутора), в районе современных Кончаловских гор. Сама усадьба поставлена на вершине холма среди соснового леса. Большой бревенчатый дом, одноэтажный с мезонином, хорошо сохранился до сих пор. Он не претендует на стилевую изысканность, но при изящных замысловатых пропорциях очень красив и удобен. Стройный мезонин с огромным окном во всю стену придает дому сходство с большим кораблем, плавно плывущим среди волн колышущейся зелени. Первоначально у "корабля" имелся и "капитанский мостик" - с каждой стороны мезонин был украшен балконом, но с течением времени балконы разрушились от ветхости. Позади к дому примыкал хозяйственный двор с множеством построек, за ним был разбит обширный сад. А по склону холма перед главным фасадом расстилался прекрасный живописный парк с экзотическими деревьями.
Дом был приспособлен для проживания в течение всего года, в нем были устроены голландские изразцовые печи. Но Трояновские обычно бывали здесь только летом.
Иван Иванович Трояновский (1855-1928) - талантливый врач, хирург и терапевт, был широко известен в среде московской творческой интеллигенции как страстный любитель искусства, собиратель картин выдающихся русских художников. Происходил он из смоленских дворян. После окончания медицинского факультета Московского университета остался в столице и работал в городских больницах. По словам дочери Ивана Ивановича Анны, лечение рабочих было его главной заботой. Наряду с тем он занимался обширной частной практикой.
В 1880-х годах Иван Иванович приобрел свою первую картину, точнее, этюд к картине В.Д.Поленова "Больная" - быть может из-за того, что его взволновала столь верная и глубокая передача такого знакомого ему сюжета. Эта картина положила начало великолепной коллекции, которую он собирал на протяжении всей жизни. Впоследствии врачебная практика сблизила Трояновского и с Поленовым, и с другими видными деятелями нашей культуры: А.П.Чеховым, Ф.И.Шаляпиным, И.Э.Грабарем, Н.К.Метнером, С.В.Рахманиновым - этот перечень можно продолжать еще долго. Он был лечащим врачом и близким другом В.А.Серова и И.И.Левитана: у обоих в самом расцвете сил стала развиваться тяжелая болезнь сердца.
Со многими из них Трояновские дружили семьями, и их скромная московская квартира часто бывала местом встреч служителей искусства. Современники отзывались об Иване Ивановиче и Анне Петровне как об очень гостеприимных и радушных людях, в доме которых всегда ощущался какой-то особенный уют. Сначала они жили в домике на стрелке между Большой и Малой Молчановкой, затем снимали квартиру в Скатертном переулке на Арбате.
В начале века в коллекции Трояновского насчитывалось более двухсот произведений русской живописи и графики, в том числе работы Серова, Репина, Левитана, Врубеля, Коровина, Грабаря и многих менее известных, но ярких и оригинальных художников. Пополнение коллекции требовало немалых затрат, но иногда близкие знакомые Ивана Ивановича просто дарили ему свои работы.
Анна Ивановна Трояновская вспоминала, как однажды отец пришел к Левитану приглашать его на ее именины (ей исполнилось десять лет): "Исаак Ильич захотел подарить мне какой-нибудь этюд свой. "Эх, - говорил он, перебирая этюды, - все это слишком мрачное для подарка такой юной особе!" Наконец он остановился на небольшом пейзаже с цветущими яблонями" [2]. На обороте этюда он написал: "Милой деточке Анюрке старый хрыч И.Левитан, 1896". А "старому хрычу" еще не исполнилось и сорока лет.
Художник Игорь Грабарь рассказывал в своем письме брату от 12 января 1904 года: "Трояновский покупал у меня за 200 рублей этюд, который я успел уже написать, но я не мог с этого человека взять денег и подарил его ему. Как-то грешно с таких брать. Сам зарабатывает практикой, отказывает себе во многом (это я знаю), только чтобы иметь возможность купить что-нибудь" [3].
В отличие от многих коллекционеров, Иван Иванович не гнался за модными именами и не стремился отразить в своей галерее весь спектр существующих направлений. Он руководствовался лишь своим художественным вкусом, и потому его коллекция отличалась, по выражению одного журналиста, характерным "единством художественного настроения собирателя". Особенно его привлекали модернистские течения в живописи.
Другим увлечением Трояновского, которому он предавался не менее страстно, было садоводство. В обширном парке Бугров он высадил редчайшие древесные породы, такие как пробковое дерево, маньчжурский орех или сибирский кедр. Среди образцов экзотической флоры особенно поражал красный клен, который осенью стоял зеленый, а к весне покрывался багрецом. Сад был засажен многочисленными кустами сирени десятков сортов, всех возможных оттенков. Площадка перед домом представляла собой роскошный ковер из цветов, полыхавший всеми красками радуги.
Но главной "ботанической" страстью Ивана Ивановича были орхидеи. В Буграх он специально выстроил для них оранжерею, где не только собирал уникальные сорта этих чудесных цветов, но и занимался выведением новых сортов, причем весьма успешно. В 1913 году он издал научную монографию "Культура орхидей", после чего был признан крупнейшим в стране специалистом этого профиля. Когда же случился пожар и оранжерея сгорела, ему стали присылать клубни орхидей со всего мира, и погибшая коллекция была быстро восстановлена во всем великолепии.
Когда Иван Иванович жил в Буграх, он охотно занимался лечением крестьян из окрестных деревень. Больницы в ближайшей округе не было, а необходимость в медицинской помощи ощущалась очень остро. При этом Трояновский никогда не брал никакой платы. Крестьяне относились к доброму доктору с огромным уважением и охотно шли на прием в усадьбу. Нередко доктору приходилось ехать на дом к тяжелым больным, случались и сложные операции.
В 1907 году И.И.Трояновский стал одним из организаторов общества "Свободная эстетика". Общество провозгласило своей целью содействие "успеху и развитию искусства и литературы", для чего следовало прежде всего способствовать сближению служителей всех родов искусства между собой.
Общество объединяло более сотни членов. Среди них были художники В.А.Серов, И.Э.Грабарь, П.П.Кончаловский, писатели А.Белый, М.А.Волошин, артисты Ф.И.Шаляпин, К.С.Станиславский, В.И.Качалов, музыканты А.К. и Н.К.Метнеры и многие другие представители модернистских течений, а также известные коллекционеры, меценаты и просто поклонники "нового искусства". В числе последних был и В.П.Обнинский. "Свободная эстетика" устраивала художественные выставки и концерты, литературные и музыкальные вечера, чтения докладов с дискуссиями о путях развития современного искусства. Председателем общества был избран поэт-символист В.Я.Брюсов. Трояновский входил в состав руководящего комитета и наряду с Серовым возглавлял художественную комиссию ("отдел живописи").
Один из членов комитета Андрей Белый представил в своих мемуарах очень яркий и выразительный образ Ивана Ивановича. Вот некоторые выдержки из этой весьма оригинальной характеристики:
"Иван Иванович Трояновский, душа комитета, незабываем; ему было лет пятьдесят, а он, как ребенок, носился с каждым достижением Ларионова, Кузнецова, Судейкина... Небольшого росточку, с носом, загнутым в торчки усиков, крепкий и верткий, он едко иронизировал вместе с Грабарем, но не был - "натюрмортом", как Грабарь, взрываясь сердечным энтузиазмом, делавшим его присутствие незаменимым в "Эстетике"... Этот мечтатель и любвеобильный отец, ставший отцом всех, любивших "Эстетику", за которую - с кем не бодался он?.. В житейское дело "Эстетики" он вносил, где мог, и сердечность, и мудрую мягкость, склоняясь к талантам, которых выращивал он, как свои орхидеи, потряхивая хохолком, суетясь гогольком; петушишка по виду, по сути же - сокол, стрелой налетал на ехидн, заползавших в "Эстетику": жалить украдкой" [4].
Многие именитые современники Трояновского подчеркивали его незаурядную роль в жизни художественной Москвы, в развитии "живых сил искусства" Серебряного века.
В 1885 году у Трояновских родилась дочь, названная в честь матери Анной. Анюрка росла очень бойким и даровитым ребенком, она обладала блестящими способностями и в рисовании, и в музыке. В юности она училась в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, в классе у великого Серова (в качестве вольнослушательницы). Затем отправилась в Париж, совершенствовать свое мастерство у самого Матисса. Накануне Первой мировой войны она серьезно занималась пением в Милане, собираясь стать оперной певицей, и добилась заметных успехов, но вскоре бросила эту затею.
Как видно, Анна не могла сконцентрироваться на каком-то определенном занятии и тем более не желала ограничивать себя рамками одной профессии, предпочитая менять вид деятельности в зависимости от настроения и желания. Всю жизнь она отличалась экстравагантностью, была очень импульсивной. Не случайно ее любимым произведением искусства, по воспоминаниям ее ученика В.Почиталова, стала Ника Самофракийская: эта безудержная порывистость (при символическом отсутствии сдерживающего начала) была характерна для Анны с юных лет и с годами только усиливалась. Насколько можно судить, законченного образования она так и не получила - но ведь в ту пору люди интересовались отнюдь не дипломами.
Виктор Петрович Обнинский. Усадьба Турлики
Наибольшую известность в роду Обнинских получил старший сын Петра Наркизовича Виктор. В конечном счете именно из-за него название нашего города оказалось связано с этой фамилией. Поэтому его жизнь и деятельность вызывает у нас особый интерес.
По всей вероятности, Петр Наркизович дал своему первенцу такое имя в честь Виктора Арцимовича, навсегда оставшегося для него идеалом борца за свободу и справедливость. И сын не обманул надежд отца. Судьба его складывалась очень непросто, но в глазах своих единомышленников в борьбе за возрождение России он всегда оставался "высоким образцом нравственной выдержки, энергии и стойкости".
Виктор родился 2 апреля 1867 года в белкинской усадьбе, где и прошла большая часть его детства. Еще подростком он был помещен на обучение во 2-й Московский кадетский корпус (военную гимназию), а в семнадцать лет поступил юнкером в 3-е Военное Александровское училище. В 1887 году он был зачислен в чине подпоручика в лейб-гвардии 4-й стрелковый Императорской фамилии батальон.
Служба в гвардейских частях всегда считалась наиболее престижной. Лейб-гвардия была расквартирована в любимой резиденции императоров Царском Селе. Здесь служили главным образом представители высшей знати, "сливки" великосветского общества, включая всех мужчин императорской фамилии. Так Виктор попал в круг отборной элиты русского дворянства - главной опоры самодержавия. В то время как ему постоянно недоставало средств для поддержания престижа гвардейского офицера, более богатые и знатные товарищи по службе предавались блестящим кутежам с "безмерными возлияниями Бахусу", а в перерывах устраивали роскошные балы. Впоследствии в своей книге "Последний самодержец" Обнинский нарисует жуткую картину развращенности гвардии, где "одни пьянствовали, другие развратничали, а все вместе бездельничали" [5].
Молодой гвардеец быстро разочаровался в военной службе и чувствовал себя в казарменной атмосфере очень неуютно. К тому же он стеснялся своей глухоты, от которой страдал с детства, что сильно подрывало его уверенность в себе. Виктор относился к числу утонченных и мечтательных, творчески одаренных натур. Очень эмоциональный и ранимый, он отличался возвышенным умом и мягким обаянием, но в характере его недоставало твердости и уравновешенности. В нем рано проявились незаурядные способности к изобразительному искусству.
Примерно в это время Виктор начал заниматься у своего знакомого архитектора Борейши, жившего на даче под Петербургом. Но в тонкости проектирования он не углублялся: насколько можно судить, его увлекал процесс тщательной проработки отдельных декоративных деталей, вроде узоров решетчатых оград.
Вскоре появилось новое обстоятельство, неудержимо тянувшее его в дом архитектора. Виктор влюбился в дочь своего наставника Марусю, и это чувство было взаимным. Но накануне намеченной свадьбы у невесты начались приступы аппендицита. В семье никак не могли решиться на операцию, и протянули до тех пор, пока не стало поздно. Маруся умирала прямо на глазах у своего жениха. Эта нелепая трагедия долго оставалась незаживающей раной на его сердце.
Не желая больше оставаться в опостылевших казармах, он попытался поступить в Военно-юридическую академию, но провалился на экзаменах и в 1892 году вышел в отставку. В двадцать пять лет отставному поручику предстояло заново строить свою жизнь. Казалось бы, прежде всего следовало заняться поиском постоянного места службы, но он поступает иначе.
В 1891-1892 годах просторы Российской империи поразила страшная засуха, и на страну обрушился голод. При полном бездействии правительства голодающим крестьянам пытались помочь только частные благотворительные организации. Одну из них организовали в Пензенской губернии друзья Обнинского, пригласившие его принять участие в этой благородной деятельности. Жуткое зрелище голодающих деревень, где взрослые и дети, распухшие и посиневшие от истощения, умирали в своих убогих избах и на полях, потрясло Виктора до крайности. К тому же оно прямо наложилось на еще свежее впечатление от "домашней" постановки в Царском Селе "Бориса Годунова", где сиятельные актеры - великие князья и придворные - демонстрировали в костюмах и реквизите ослепительную роскошь подлинных сокровищ Грановитой палаты. Контраст был слишком разительным.
"Эта поездка и определила дальнейшую мою судьбу, - писал впоследствии Обнинский в своих воспоминаниях. - Я прошел на голоде курс, далеко превосходивший то, что, в смысле выработки миросозерцания, могла мне дать военная академия. Поставленный смолоду на военно-судебные рельсы, я мог докатиться по ним к 1907 году прямо в полевые суды и приговаривать людей к казни...". Быть может, мемуарист чересчур самокритичен, но вместе с тем он признает, что лишь после этого потрясения начал "относиться сознательно к окружающему" [6].
Пока же приходилось руководствоваться прежде всего материальными соображениями. В 1894 году по настоянию родителей Виктор поступил на службу в статистический отдел Министерства путей сообщения, помощником делопроизводителя. Через год, поняв, что не может больше тянуть чиновничью лямку, он решил перейти на частную службу. Ему удалось наняться в контору к двум владельцам первого в Петербурге элеватора и землечерпательного каравана, состоявшего из машин, пароходов и барж. Здесь, в постоянном контакте с хозяевами-капиталистами, подрядчиками и чернорабочими, молодой дворянин постепенно стряхивал с себя "сословные, кастовые и иные оболочки".
Вскоре Виктор Петрович познакомился с близкой родственницей одного из хозяев товарищества Клеопатрой Александровной Саловой. В 1897 году, когда девушке исполнилось семнадцать лет (а ему тридцать), они поженились. На день свадьбы Виктор подарил невесте свою рукописную книгу "Сказки старого гнома". Он старательно трудился над оформлением своего первого литературного произведения (впоследствии оно было издано в калужской типографии): и титульный лист, и заставки поражают изысканной сложностью декоративного узора. Но терпения у автора не хватило, и он заполнил лишь несколько страниц. Книга открывается трогательным обращением к его первой, умершей возлюбленной, и свои сказки он посвящает памяти "милой Маруси". Как могла воспринять такое посвящение его вторая невеста, остается только догадываться.
На фотографии, сделанной сразу после свадьбы, рядом с Виктором Петровичем стоит очаровательная юная женщина, уверенная в себе, с мечтательным и томным взглядом. В нежных чертах Клеопатры не случайно чудится что-то восточное, ведь ее мать была татарка. По семейному преданию, отец Клеопатры, офицер из дворян, во время Крымской кампании отбил у солдат татарскую княжну, четырнадцатилетнюю девочку. Несколько лет она жила в доме Александра Салова как воспитанница, а затем они вступили в брак. И необычная красота ее, и горячая кровь явно передались дочери.
Молодожены сразу уехали на жительство в имение Саловых Льзи в Новгородской губернии. После женитьбы материальное положение Виктора Петровича поправилось, он оставил службу, но бездействие угнетало его. Как и его отец в годы молодости, он намеревается посвятить себя служению народу. На это решение повлияли не только врезавшиеся в сердце воспоминания об увиденном в Пензенской губернии, но и свежие впечатления от окружающей обстановки, тяжелой жизни новгородских крестьян. Позднее Обнинский напишет: "Я стал мечтать, как о недосягаемом идеале, об избрании в гласные уездного земства, чтобы работать в этой скромной сфере и сколько-нибудь возместить обездоленному сословию те блага, какими воспользовался за счет крепостного труда, создавшего состояние моих предков" [7].
Стремясь скорее приступить к осуществлению своей мечты, Виктор Петрович с женой в 1901 году переезжает в Белкино. "Когда мы приехали в дом моего отца, и я положил на его парализованные колени только что родившегося нашего мальчика... отец, всю жизнь положивший на служение благу людей и правде, сказал: "Надеюсь, что это будет депутат русского парламента"... В этом же месяце были выборы, и я сразу попал и в уездные, и в губернские гласные" [8].
На земских выборах в Боровском уезде Обнинский был избран гласным уездного собрания, а затем и губернского. "Самые пылкие надежды были превзойдены, и я совершенно отдался изучению сложного земского дела, работая в разных комиссиях и внимательно относясь ко всем вопросам самоуправления" [9]. Так началась общественная служба В.П. Обнинского, его путь в "большую политику". Судьба, предсказанная Петром Наркизовичем для внука, на самом деле ожидала его сына в самом ближайшем будущем.
На родине Виктор Петрович сразу же принялся за обустройство своего собственного гнезда. На доставшихся ему по семейному разделу землях близ деревни Пяткино он возводит (на средства жены) небольшую усадьбу Турлики. Определить происхождение этого названия уже очень сложно, видимо, оно связано с родовыми преданиями Обнинских. Сейчас усадьба хорошо известна обнинцам как "Морозовская дача" в Нижнем парке: ее стали называть так по фамилии следующей, последней владелицы. Поскольку никаких документальных сведений о постройке усадьбы не обнаружено, мы не можем точно определить время ее создания. Судя по косвенным данным, строительство было завершено Виктором Петровичем уже после возвращения на родину, а сначала он вместе с семьей поселился в родительском доме.
В феврале 1902 года Обнинский писал В.Д.Поленову: "Мы часто мечтаем, что вы будете приезжать в наши Турлики, где все же больше удобств, чем в ветхом Белкине, и где мы постараемся сделать все, чтобы заслужить то широкое гостеприимство, что я видел в Борке, еще более милом мне потому, что я почерпнул новый запас энергии для устройства нашего гнездышка..." Обнинские побывали в гостях у знаменитого передвижника вскоре после приезда: в это время он как раз был занят обустройством своей усадьбы-музея Борок под Тарусой. А в мае того же года Василий Дмитриевич уже гостил в Турликах [10].
Усадьба располагается на вершине покатого холма, спускающегося к Протве при впадении Репинки, среди живописного соснового бора. К востоку холм резко обрывается в глубокий Репинский овраг - обрыв настолько крутой, что с этой стороны особняк кажется неприступным замком. Такое сходство ему когда-то придавала и высокая, в восемь метров, круглая башня, которая составляла организующую доминанту здания. Под самым куполом башню опоясывал балкон, служивший обзорной площадкой.
Особняк был выстроен придворным архитектором В.М.Лопатиным в новоанглийском стиле, очень популярном на рубеже века, когда романтизм и готика получают "второе дыхание" в архитектуре. Здание имеет в плане довольно сложную конфигурацию, представляя собой совокупность двухэтажных пристроек с отдельными входами и широкими верандами. Возводили его с учетом последних достижений техники, с применением новейших строительных (типа бетона) и отделочных материалов, и со всеми удобствами, многие из которых только начинали входить в быт богатейших слоев общества. Снаружи стены выложили специальным облицовочным камнем желтого оттенка, а кровлю покрыли блестящей красно-коричневой марсельской черепицей. В доме было четырнадцать комнат высотой в 6 аршин (более 4 метров), с огромными полукруглыми окнами. Кроме того, подвал фактически образовывал дополнительный подземный этаж с длинными рядами сводчатых комнат, которые использовались в основном для хозяйственных нужд.
Сохранилось подробное описание внутреннего убранства особняка (из объявления о продаже 1909 года): "Полы паркетные и под линолеумом. Стены окрашены, панели из японской циновки, линкрусты и других материалов. Двери все стеклянные, все шкафы в стенах, углы все закруглены. Кухня наверху. Для кушаний и дров - лифт. Ванна облицована изразцами, выложена метлахской плиткой, душ, горячая и холодная вода проведены во все умывальники и мойки, горячая вода круглые сутки. Водопровод из ключевой воды, в баках всегда находится 400 ведер... Отопление центральное, кроме того, голландские печи, камины по-голландски" [11]. Все комнаты были обставлены роскошной старинной мебелью в восточном стиле из дворца Шамиля в Калуге, стены увешаны дорогими коврами и великолепными картинами. Обнинский переместил сюда доставшуюся ему по разделу белкинскую библиотеку графа Бутурлина, где насчитывалось четыре тысячи фолиантов на французском.
В некотором отдалении от усадебного двора располагались многочисленные хозяйственный постройки, деревянные на каменных столбах. Для подачи воды в особняк в пойме Репинки был установлен "большой таран" (плотина), а чуть выше современного подвесного моста, в устье впадающего ручья установили "малый таран" для подачи воды к хозяйственным службам.
Внешний облик особняка удивительно гармонировал с окружающим пейзажем, и силует стройной башенки перекликался с высоченными соснами, почти вплотную подступавшими к дому. А ночью, когда среди молчаливого мрачного бора светились высокие полукруглые окна и узкие окошки-бойницы под куполом башни, особняк напоминал таинственный волшебный замок из "Сказок старого гнома". Сосновый бор был превращен в живописный усадебный парк, а на берегу Репинки на небольшой открытой площадке Обнинский установил белоснежную статую Венеры Милосской. В целом парк занимал 13 десятин, и еще 6 десятин земли при усадьбе приходилось на заливные луга вдоль берегов Протвы. Кроме того, Виктору Петровичу принадлежало 250 десятин лесных пустошей в окрестностях деревни Пяткино [12].
В начале 1900-х годов, когда обустройство усадьбы уже завершалось, на территории губернии развернулось строительство Московско-Киево-Варшавской железной дороги. Владельцы частных земель, отчуждаемых под дорогу и ее инфраструктуру, должны были получить денежную компенсацию. Но Виктор Петрович, по семейному преданию, безвозмездно пожертвовал под строительство часть своих земель. В благодарность правление железной дороги позднее присвоило разъезду N 15 название Обнинское. Так фамилия владельцев белкинского имения была увековечена на карте нашей местности, а впоследствии перешла в название города. В то время на разъезде еще не было платформы, но здесь выстроили небольшое типовое здание железнодорожной станции, которое стоит до сих пор. Рядом с этим строением появился трактир и несколько деревянных домиков, где жили станционные служащие.
В 1903 году Виктор Петрович был избран предводителем дворянства Малоярославецкого уезда. Основные усилия он по-прежнему направляет на земскую деятельность, чувствуя, что именно здесь сможет обрести свое истинное призвание. В декабре 1904 года на собрании губернских гласных его избрали председателем Калужской губернской земской управы. Этот пост являлся самым высоким из возможных для земского деятеля. Реально исполнительную власть в губернии возглавлял губернатор, назначаемый правительством, но председатель земской управы занимал одну из ведущих позиций в местной иерархии.
Обнинский принялся за новую работу с пылким энтузиазмом. Ему пришлось встать во главе управления хозяйством целой губернии с полуторамиллионным населением, исполнять миллионный бюджет, имея в своем подчинении несколько сот земских служащих. Перебравшись в Калугу, Виктор Петрович поселился в доме свояка, полицмейстера Евгения Ивановича Трояновского (брата Ивана Ивановича). Клеопатра с детьми осталась в Турликах, поскольку предполагалось сперва обустроить для их переезда собственный дом.
Правительство Николая II относилось к земствам с традиционной враждебностью. Оно всячески третировало земские органы, пытаясь ограничить их деятельность рутинными хозяйственными вопросами и пресекая любые контакты между разными губерниями. Обнинский вступил в свою должность как раз в тот момент, когда в условиях небывало резкого обострения ситуации в стране на первый план выходит роль земств не как хозяйственных органов, а как общественно-политических центров. Земское движение становится основой формирования либерально-демократической оппозиции самодержавию. С момента избрания на высокий пост Обнинский вступает в "Союз освобождения" - первую нелегальную организацию земских либералов. Он принимал деятельное участие в полузапрещенных съездах земских деятелей в Москве, где в "бодрой, словно озоном пропитанной атмосфере" проходила выработка конституционных предложений и формировались зачатки будущих политических партий либерального крыла. Участник этих совещаний князь Д.Шаховской вспоминал, что Обнинский всегда выделялся "незабываемой интонацией спокойной и проникновенной речи, особенным способом ставить вопросы и неожиданно-оригинально, глубоко и убедительно их разрешать" [13]. Виктор Петрович стал автором едва ли не первого радикального "адреса" из числа тех, которые были направлены царю от земских собраний. Впервые на таком уровне выдвигались четкие предложения о введении парламентской системы. В этой связи его имя еще долго было на слуху в кругах либеральной общественности.
С началом первой русской революции Обнинский активно участвует в общественной жизни Калуги. Он вступил в открытую конфронтации с царской администрацией в лице реакционного губернатора А.А.Офросимова. В то время как многие земские служащие, даже из числа членов управы, были приверженцами радикальных партий, Обнинский пока старался держаться "умеренного тона", чувствуя свою ответственность за положение в губернии. Но губернатора крайне раздражал сам факт участия председателя управы в политической деятельности, прежде всего в земских съездах в Москве (чего тот и не думал скрывать).
Когда в октябре 1905 года массы рабочих и служащих Калуги присоединились ко всеобщей забастовке, Обнинский сумел отговорить своих сотрудников от участия в ней. На смену забастовочной волне пошла волна черносотенных погромов. В Калуге при попустительстве губернатора были разгромлены еврейские магазины, дома евреев и революционно настроенных рабочих и студентов. По сведениям Обнинского, губернатор хотел натравить погромщиков и на него самого, поэтому ему пришлось на несколько дней покинуть город и перебраться в Турлики.
Революционные события захлестнули и калужскую деревню. Реформа 1861 года не разрешила важнейшей социальной проблемы: крестьяне не могли прожить со своих мизерных наделов и были вынуждены арендовать землю у помещиков на кабальных условиях, что очень напоминало крепостнические отношения. Напряжение нагнеталось годами, и теперь в разных частях губернии вспыхнули крестьянские волнения: от потрав господских полей до поджогов и разгрома усадеб. В белкинской округе до острых эксцессов дело не доходило, поскольку основное значение здесь имели промыслы, да и мужчин на местах оставалось мало. К тому же у местных крестьян по-прежнему сохранялись благожелательные отношения с Обнинскими. Но все же и здесь было не спокойно, тем более что отходники, приезжавшие домой на праздники, будоражили односельчан рассказами о событиях в Москве, а иногда привозили агитационную литературу с призывами к свержению царя и разделу помещичьих земель.
19 января 1906 года губернатор запросил боровского уездного исправника С.П.Масловского: правда ли, что В.П.Обнинский просил его выпустить из-под ареста нескольких крестьян. Исправник сообщил, что такая просьба действительно имела место: председатель управы ходатайствовал за крестьян из деревни Самсоново Семена Филатова Петрова, Семена Константинова Петрухина и Калинника Александрова Гусакова, арестованных 5 января по политическим мотивам. Возмущенный губернатор потребовал от Обнинского объяснений. Вот ответ Виктора Петровича:
"На секретное предложение Вашего Превосходительства от 24-го с[его] м[есяца] за N 633 имею честь объяснить:
Недели три тому назад ко мне в Калугу приехали из с-ца Самсонова, Боровского уезда, два старика крестьянина, бывшие наши крепостные Филат Петров и Константин Петрухин, и со слезами рассказали об аресте двоих сыновей их и еще одного крестьянина того же сельца, Гусакова, прося похлопотать за них и устроить хотя бы свидание. Из рассказа далее выяснился оговор местного старосты, бывшего нашего приказчика, известного в округе за горького пьяницу и слабого человека. Староста этот сознался старикам во лжи и просил у них прощения - но было уже поздно. Я разъяснил крестьянам, что и думать нечего о немедленном освобождении... и что я попрошу боровского исправника о разрешении свидания и о возможном, в пределах его власти, расследовании факта оговора. С этой целью я и написал С.П.Масловскому письмо, точного содержания которого не припомню, но в ответ на которое я получил уведомление, что кр-не с.Самсонова арестованы не по одному только оговору старосты и что свидание отцов с ними уже разрешено. Вскоре же пришло и от стариков благодарственное письмо; они сообщали, что сыновей видели, что арест их кончится 5 февр. и что вероятно судить их не будут. Вот все, что я могу сообщить по этому делу. Арестованные выросли на моих глазах, один из них, Гусаков, один содержит семью в девять душ, и арест его создал для них безвыходное положение..."
Разъясняя мотивы, побудившие его обратиться к исправнику, Обнинский пишет: "К этому меня обязывали не только старинная связь с бывшими нашими крепостными, привыкшими в тяжелых случаях обращаться к моим предкам и к нам, но и обстоятельства переживаемого времени, когда разобщенность и суровое отношение к крестьянам может лишь способствовать возникновению враждебности их к местным помещикам" [14].
Итак, история эта окончилась для крестьян относительно благополучно. Судя по столь мягкому наказанию, да еще в условиях "переживаемого времени", проступок их был не слишком опасен с точки зрения властей: речь явно шла не об открытом выступлении, а, скорее всего, о каких-то высказываниях против самодержавия.
Заметим, что Виктор Обнинский заступается за крестьян именно из Самсоново - хотя самсоновская усадьба еще в годы его детства отошла к его дяде Анатолию Наркизовичу. Это лишний раз подтверждает, что между наследниками Наркиза Обнинского сохранялись очень тесные отношения, и его бывшее имение фактически по-прежнему оставалось единым целым.
В эти же дни в стране разворачивается первая в нашей истории избирательная кампания. В ходе подготовки к выборам в I Государственную думу на местах создаются отделения различных политических партий. В.П.Обнинский стал организатором калужского отделения партии кадетов. Е.И.Трояновский был вынужден следить за свояком (впрочем, действовавшим совершенно открыто) и подробно информировать губернатора о ходе партийных собраний и других акциях, в которых участвовал председатель управы. Губернатор завел на Обнинского особое дело в своей канцелярии и посылал все новые и новые доносы на него в Министерство внутренних дел.
В апреле 1906 года Обнинский баллотировался в Государственную думу по Калужской губернии в качестве кандидата от кадетов. "День избрания в Думу был лучшим днем моей жизни", - писал он впоследствии, признаваясь, что "чувствовал себя счастливым, как никогда" [15]. Виктор Петрович был полон решимости отстаивать свои идеи с думской трибуны и с готовностью ринулся в парламентские баталии.
Обнинский относился к левому крылу кадетов (даже к левой части этого крыла), и взгляды его далеко расходились с официальной позицией партии. Особенно занимал его так называемый аграрный вопрос, который, вполне естественно, стал центральным вопросом в "Думе народного гнева". Виктор Петрович был одним из ведущих лидеров аграрной комиссии Думы. В своей програмной речи он выдвинул радикальный принцип "вся земля для трудящихся", признавая при этом, что такой подход будет "самоубийственным" для помещичьих землевладельцев, в том числе и для него самого в этом качестве. Но другого выхода он не видел и призывал либералов осознать, что это единственный способ предотвратить стихийный "черный передел", кровавый запах которого уже ясно ощущался в атмосфере революционной эпохи.
Не менее волновал Обнинского "национальный вопрос", точнее, вопрос о самоуправлении в регионах. Обнинский примкнул к фракции автономистов, где собрались в основном представители национальных окраин империи. Объясняя в частном письме свой особый интерес к этой проблеме, он писал: "впрочем, происходя из польско-литовского рода, я, быть может, сохранил, вместе с кровью, и повышенный интерес к судьбам так называемого "некоренного" русского населения" [16].
Виктора Петровича занимало не только положение его соплеменников на "исторической родине". Убежденный сторонник федерализма, он считал необходимым предоставить всем народам России самоуправление на правах автономий, что привело бы к превращению империи в федерацию (причем решающая роль отводилась земским органам). И это в то время, когда лидеры кадетов допускали частичную автономию лишь для Польши и Финляндии и продолжали делить народы на великие и малые, считая ущемление прав последних вполне естественным.
Насколько можно судить, Обнинский ощущал себя и русским, и поляком одновременно. А ведь жители разделенной Польши воспринимали русских как завоевателей и мечтали о восстановлении независимости своей родины. Это послужило одной из причин одиночества Виктора Петровича на политической сцене. Товарищи по партии и другие либералы не разделяли его слишком преждевременных, по их мнению, взглядов и вообще не воспринимали его как практического политика, считая неисправимым идеалистом.
Друзья называли Обнинского "благороднейшим рыцарем национального вопроса" и восхищались его романтичностью, такой странной для политика. "Что-то особенное было в этом глубоком, умном, добром взгляде", - вспоминал о нем один из депутатов. Обостренно воспринимавший все окружающее, Виктор Петрович старался избегать конфликтов, но никогда не отступал в принципиальных ситуациях. Вместе с тем он поражал своей окружающих своей неуемной энергией, которую направлял на воплощение волновавших его идей во имя общего блага.
8 июля 1906 года по указанию Николая II Первая Дума была распущена. В числе других депутатов Обнинский подписал знаменитое Выборгское воззвание, призывавшее население к гражданскому неповиновению. Сами составители сознавали, что это был чисто символический акт, - но они считали недостойным молча покориться царскому произволу. Следствие по факту этого "государственного преступления" тянулось почти полтора года, причем обвиняемых даже не брали под арест.
Отстраненный от политической деятельности, Обнинский вплотную занялся публицистикой. Еще в Калуге он начал собирать вырезки из газет с информацией о ходе первой революции в России, на основе которых теперь выпустил книгу "Полгода русской революции" - своеобразную хронику текущих событий. В декабре 1907 года все выборжцы были осуждены на трехмесячное тюремное заключение. При этом они лишались права заниматься политикой и в дальнейшем. Согласно решению суда взятие под стражу должно было состояться лишь 1 июня следующего года, а до того времени осужденным была предоставлена полная свобода. Но это томительное ожидание оборачивалось особой изощренной пыткой.
Именно в это время назревает глубокая личная драма Виктора Петровича [17]. Еще во время думских выборов он познакомился с князем Сергеем Дмитриевичем Урусовым (1862-1937), который тоже стал депутатом от кадетов по Калужской губернии. Как и Обнинский, он начал свой путь в политику с поста председателя Калужской земской управы, но к моменту избрания в Думу был уже товарищем министра внутренних дел. За время совместной работы в Думе Обнинский с Урусовым стали близкими друзьями, вместе они подписали Выборгское воззвание и теперь, после суда, вместе ожидали заключения.
В январе 1908 года Сергей Дмитриевич пригласил друга погостить в свое имение Росва в Перемышльском уезде. Здесь у Виктора Петровича завязался роман с семнадцатилетней дочерью хозяина Верой, очень обаятельной и талантливой девушкой, блиставшей обворожительной красотой. Вот как отзывалась о ней актриса С.В.Гиацинтова, друг дома Урусовых: "Она была заводилой всех пикников, балов, катаний на тройках и с гор, хорошо играла, пела, а уж как танцевала - легко, грациозно, и все на ней летело - волосы, цветы, пояс..." [18]. Эта поздняя страсть глубоко ранила сердце Виктора Петровича, но не слишком задела юную княжну, отличавшуюся решительным и энергичным характером. Вскоре Вера поступила на медицинский факультет Московского университета, а через несколько лет вышла замуж за хирурга.
3 июня в одиночной камере N 84 московской тюрьмы "Каменщики" Обнинский начинает писать "Тюремные заметки", чередуя дневниковые записи с воспоминаниями о жизненном пути и размышлениями о ситуации в стране. Эта книга (вышедшая в свет уже после смерти автора) является ценнейшим источником для воссоздания биографии Обнинского. С другой стороны, она дает прекрасное представление о быте политических арестантов, которые "содержатся в несколько лучших условиях, чем уголовные: на нас свое платье, мы легче получаем ванну вместо бани, выписываем молоко и белый хлеб, вообще пользуемся своим "привилегированным" состоянием". Чего стоит одно описание начала тюремного дня: "В семь часов отворяется окошечко в двери и, всегда с одной интонацией, раздается: "Вам кипяточку, барин, позвольте"..." [19]. Уголовных заставляли убирать камеры политических, поэтому там было чисто и даже уютно, и Обнинский мог спокойно читать и работать над книгой.
Виктор Петрович передает рассказ жены, приехавшей на свидание, о том, как отнеслись крестьяне белкинского имения к его аресту. Горячо сочувствуя барину, пострадавшему за народ, они предлагали Клеопатре Александровне свою помощь, лошадей и даже деньги в случае нужды.
В сентябре, выйдя из тюрьмы, Обнинский отправился в Турлики восстанавливать силы. Здесь он сразу принялся за работу над новыми публицистическими произведениями по следам текущих событий: хроники по материалам прессы "Летопись русской революции" и фундаментального обзора "Новый строй". Постоянной службы у Виктора Петровича уже не было, а финансовые затруднения нарастали. После вынужденной (ради экономии) зимовки в Турликах Обнинский решает продать усадьбу, не видя иного способа поправить материальное положение семьи. Он составляет рекламное объявление, и к лету 1909 года имение покупает вдова богатейшего московского фабриканта Маргарита Кирилловна Морозова [20].
В предвоенные годы Обнинский печатает множество статей в либеральных изданиях по аграрному и национальному вопросам. В 1912 году в Берлине была анонимно издана его книга "Последний самодержец. Очерк жизни и царствования императора России Николая II" (написанная на основе "Тюремных заметок"). Эта книга стала главным итогом его литературно-публицистической деятельности.
Мысль о том, что Николай II станет последним в династии, неоднократно высказывалась с момента его вступления на престол (вспомним хотя бы К.Бальмонта: "Кто начал царствовать Ходынкой, тот кончит, встав на эшафот"). Но такой капитальный труд, сочетающий черты фундаментального исследования и публицистического очерка, появился впервые.
Книга написана увлекательно и захватывающе, в очень живой эмоциональной форме, местами бросающей читателя в дрожь. Автор рисует трагедию России при самодержавии вообще и особенно при таком ничтожном самодержце, как Николай, которого он представляет "нравственным уродом" и "каннибалом" и одновременно несчастным человеком. Во многих оценках Обнинского заметна явная предвзятость. Так, Столыпин для него всего лишь "зазнавшийся временщик", под вопрос ставится даже героическая гибель "Варяга". Но такая точка зрения была весьма популярна в массах либеральной интеллигенции, приученной горьким опытом не доверять высшей власти ни в чем, особенно в реформах. Главное же - книга пронизана искренней болью и страданием за судьбу России, и кажется, что автор пишет в буквальном смысле кровью сердца. Спасение страны он видит в мирных демократических преобразованиях, которые могли бы стать следствием буржуазно-демократической революции. Но он не очень верит в такое разрешение ситуации, опасаясь, что агония самодержавия может привести к ужасным катаклизмам.
На страницах книги Обнинский всячески старается отвести от себя подозрение в авторстве. В целях маскировки он даже несколько скептически отзывается о своем раннем издании ("если верить данным книги "Полгода русской революции" Обнинского..."). Едва ли Виктор Петрович "заметал следы" из страха перед возможными осложнениями - скорее его занимала игра в конспирацию. Но иногда он невольно выдает себя: например, когда осуждает Матильду Кшесинскую за то, что в отличие от других польских патриоток она не пожелала взять на себя "роль Юдифи". В одном случае автор не останавливается и перед откровенной дезориентацией читателя: он категорически отрицает возможность существования в России в тот момент масонских объединений - при том, что сам он, как и многие другие либеральные политики, с 1908 года состоял членом ложи "Возрождение".
С началом Первой мировой войны Обнинский в качестве военного корреспондента "Русских ведомостей" отправляется на Западный фронт. Бои проходили и в тех местах, где когда-то жили его предки. По воспоминаниям его сына, в Галиции Виктор Петрович побывал в родовом замке Обнинских под Тарнувом. Вскоре он возглавляет отдел помощи нашим военнопленным, который по его инициативе был создан при Всероссийском земском союзе.
Обнинский надеялся, что война наконец сдвинет с мертвой точки решение "национального вопроса". Он постоянно ездил в Киев и другие центры национальных движений, устраивал совещания представителей разных народов, пытаясь увлечь их идеей федеративного устройства. В середине 1914 года по его инициативе было создано "Общество единения народностей России" и основан журнал "Народы и области". Но никакого резонанса эти начинания не имели. Главной проблемой для Обнинского стало полное равнодушие русского общества к идее федерализма - равнодушие, бороться с которым почти в одиночку он был не в силах. Постепенно к нему приходит осознание бессмысленности всех его действий на общественном поприще. Он смертельно устал плыть против течения. В то же время все более осложняются отношения с женой. Клеопатра Александровна и прежде не очень понимала мужа, не поддерживала в его занятиях: "обычно ей мои писания не нравятся", признавался он Р.М.Хин-Гольдовской в одном из писем. Правда, дети обожали отца, но разлад родителей не мог не внести напряжение в семью. В апреле 1915 года Виктор Петрович пишет Рашель Мироновне, которой он полностью доверял как близкому другу: "Дело жизни всякого человека - семья - мною проиграно бесповоротно" [21]. Приближаясь к полувековому жизненному рубежу, он, как явствует из переписки, окончательно запутался в отношениях с женщинами...
Вечером 20 марта 1916 года Обнинский не пошел ночевать домой, в Столовый переулок на Арбате, а остался в пустой конторе своего издательства на Моховой улице. Здесь его и нашли наутро лежащим на кушетке с простреленной грудью, а рядом на полу валялся браунинг.
За эту ночь Виктор Петрович тщательно подготовился к своему уходу. До последнего момента он сохранял полное спокойствие и хладнокровие, о чем свидетельствуют оставленные им на столе записки и письма. В письме к жене он просит простить его и делает распоряжения о похоронах. Раскрывает душу он в письме к Хин-Гольдовской: "Вы все знаете. Вы видели, как долго я боролся с судьбой... Я умираю без злобы на кого бы то ни было. Виновных поистине нет, и Вы, милый друг, никого не вините за меня. Обнимаю вас всех. Устал, не могу жить, простите. Ваш всей душой Викториша" [22]. Рядом лежала записка, в которой он просит никого не винить в своей смерти, объясняя, что умирает "от сердечной тоски". Тут же он оставил текст для публикации в газетах "о кончине В.П.Обнинского", где в качестве причины указал только разочарование в политике. Похоронили его на кладбище Донского монастыря.
Всего лишь одного года не дожил Обнинский до предсказанного им падения самодержавного строя. Как бы сложилась тогда судьба этого мятежного романтика, истерзанного внутренними противоречиями? Как-то в одной из своих речей в Думе Виктор Петрович процитировал фразу Сенеки: "мудрец знает, когда ему нужно умереть". Но для его эпитафии больше подходят слова из дневника Р.М.Хин-Гольдовской: "Он жил как слабый человек и умер как герой и рыцарь!" [23] * * *
О других членах семьи Обнинских, не проявивших себя столь заметно, сведений сохранилось гораздо меньше. Об их жизни можно узнать в основном из рассказов их потомков и документов семейных архивов.
Борис Петрович, последовавший семейной традиции, получил юридическое образование. В начале века он работал судебным следователем Московского окружного суда, снимал квартиру в Грибоедовском переулке. Его жена Юлия Самойловна, урожденная Болончук, вместе с сыновьями Глебом и Никитой подолгу жила в усадьбе Белкино, иногда в течение всего года.
Младшая дочь Петра Наркизовича Лидия, обладавшая талантом художника, брала уроки у друга семьи, известного живописца Константина Коровина. Особенно увлекалась она росписью по фарфору. У ее внучки Людмилы Алексеевны Болончук сохранились остатки прекрасных сервизов, расписанных Лидией Петровной, и среди них большое блюдо с изображением белкинского особняка в довольно необычном ракурсе.
В двадцать лет Лидия Петровна вышла замуж за Дмитрия Николаевича Соколова, студента юридического факультета Московского университета (возможно, сокурсника ее брата). Соколов происходил из купеческой семьи. Сначала он служил в Московской судебной палате, затем судебным следователем в окружных судах, причем его неоднократно переводили из одной губернии в другую. Лидия Петровна не выдержала постоянных переездов, да и отношения в семье не сложились, и в 1907 году она развелась с мужем и возвратилась в Москву.
К этому моменту ее девятнадцатилетняя дочь Лидия окончила женские педагогические курсы и поступила учительницей в Миусское женское училище, предназначенное главным образом для детей рабочих. Лидия Дмитриевна стала первой женщиной из семьи Обнинских, которая получила специальность и, соответственно, возможность обеспечивать себя своим трудом. На ее выбор повлияла не только материальная необходимость, но и стремление к активной деятельности, желание приносить какую-то пользу людям.
Лидия увлекалась учением Льва Толстого и тоже считала, что возрождение общества не может быть достигнуто иначе как через духовно-нравственное совершествование каждого человека. В 1910 году она написала письмо в Ясную Поляну. И великий классик, уже уставший от жизни, ежедневно получавший целые горы писем со всех концов страны и из-за рубежа, все же нашел возможность ответить своей молодой последовательнице. Его письмо сохранилось в семейном архиве: "Все, что вы стараетесь делать, совершенно достаточно... Только делайте это не для похвалы людской, а для Бога, и вам откроются новые обязанности и дела, и вы будете испытывать все большее и большее удовлетворение, исполняя их".
Дети и внуки Петра Наркизовича всегда поддерживали тесную связь между собой, тем более что в Москве они жили неподалеку друг от друга, в тихих переулках старого Арбата. Когда они переезжали на лето в белкинское имение, зачастую все вместе собирались то в старой усадьбе, то в Турликах, то в Буграх. Досуг проводили весело и разнообразно. Постоянно придумывались какие-то новые затеи. Игра в крокет чередовалась с любительскими спектаклями, а потом на лесной лужайке устраивали пикник с самоваром. Особенно популярной была игра в шарады, дававшая полный простор фантазии участников. Нужно было представить шараду в живых сценках, в которых было зашифровано значение каждой из частей загаданного слова и всего слова целиком (например, "сто" + "лица" = "столица"). В игру были вовлечены все, от мала до велика, и взрослые играли с детской увлеченностью и самоотдачей.
Обнинские и Трояновские вращались в одних и тех же кругах столичной интеллигенции, поддерживая близкие отношения со многими служителями литературы и искусства. Довольно часто в белкинское имение приезжали известные художники, писатели, артисты и музыканты - и, как правило, они становились "общими" гостями. О некоторых из них стоит рассказать подробнее.
"Серебряный век" на обнинской земле
В 1897 году, в чудесные золотые дни "бабьего лета" в Бугры приехал Исаак Ильич Левитан (1860-1900), один из ведущих русских пейзажистов, создатель "пейзажа настроения". Очень обаятельный, душевно мягкий человек, он искал спасения в творчестве от сумятицы и неразберихи в личной жизни. Незадолго до этой поездки он чуть не вызвал на дуэль своего близкого друга Чехова из-за того, что Антон Павлович пересказал один из его светских романов в рассказе "Попрыгунья". В это же время у Левитана развилась тяжелая болезнь сердца, он начал лечиться у Трояновского, и знакомство между врачом и пациентом быстро переросло в дружбу.
Левитан часто бывал у Трояновских в Скатертном переулке, часами просиживая в своем любимом кресле у окна. По мнению Анны Ивановны, дом ее родителей привлекал одинокого художника своим семейным уютом. Исаак Ильич очень любил музыку и с особым наслаждением слушал романс Грига "Как солнца луч" в исполнении Ивана Ивановича под аккомпанемент Анны Петровны, прекрасной пианистки.
В Буграх Левитан провел около недели. Он не захотел оставаться дольше, "так как пейзаж казался ему лишенным того настроения, которое он искал в природе" [24]. Художник уже знал, что болезнь его неизлечима, и с тоской предчувствовал скорое расставание с жизнью.
Все же он написал здесь несколько этюдов. Наиболее удачным был этюд "Большая дорога. Осенний солнечный день". На нем запечатлен участок подъездной березовой аллеи, которая упиралась прямо в фасад особняка. Этюд написан свободно и выразительно, в нем ощущается и мягкая поэтичность, и философская глубина. Исследователь творчества Левитана А.А.Федоров-Давыдов относит его к числу несомненных удач художника: "мотив дороги, так увлекавший Левитана, вновь прозвучал здесь с большой силой", и эта сила придает миниатюрному (не более тетрадного листа) произведению картинную монументальность [25].
Тогда же был написан этюд "Сумерки. Деревня", передающий совсем другое, тревожное настроение. На основе этих работ уже в Москве Левитан создал две картины с ночными пейзажами, таинственно преображенными лунным светом. Картина "Лунная ночь. Большая дорога" заметно уступает этюду в выразительности. Зато картина "Лунная ночь. Деревня" завораживает зрителя, погружает в волшебную сказку, где в "обычном раскрывается необычайное, какое-то второе бытие природы ночью, когда люди спят" [26].
Через три года Левитан умер на руках у Трояновского. Все попытки спасти его оказались тщетными.
Несколько раз в белкинское имение приезжал Валентин Александрович Серов (1865-1911). Великий художник был очень хорошо знаком и с Трояновскими, и с семьей Виктора Обнинского.
К началу века Валентин Серов получил всеобщее признание как самый сильный портретист России, превзошедший в этом жанре и своего учителя Репина, и других современных ему живописцев. Особенностью его гениального таланта была необыкновенная острота психологических характеристик. Своей волшебной кистью он словно срывает все покровы, и в портрете раскрывается подлинный внутренний мир человека, его обнаженная духовная сущность. Серов всегда стремился сочетать "искусство и жизнь, красоту и добро, высоту эстетики с этикой": он считал, что истинная красота может быть только одухотворенной.
Современники единодушно отзывались о нем как о человеке исключительной нравственной высоты, обладавшим огромным моральным авторитетом. "Он присутствовал среди нас как учитель, как мастер искусства - искусства быть честным, - писал Андрей Белый, - к разговору, к событию, к человеку относился он с той же серьезною строгостью, как к картинам своим... Сила Серова не угнетала и не ломала его окружение, потому что была она силой любви к зерну света, произраставшему в каждом из нас" [27].
Серов очень любил рисовать шаржи на своих знакомых, с присущей ему тонкой иронией представляя их в образе животных - это было для него своеобразным отдыхом. В одном из таких беглых набросков - очевидно, на заседании "Свободной эстетики" - он изобразил Трояновского в виде задиристого петуха. По мнению общих знакомых, в частности художника Александра Бенуа, этот шарж очень метко характеризует Ивана Ивановича, "чудесно передает его манеру быть, его, вечно о чем-то хлопотавшего, суетившегося и как-то на людей наскакивавшего" [28]. К Анне Петровне Серов относился с большим уважением, ценил ее душевные дарования. Он сделал два ее портрета в манере легкого, изящного контурного рисунка.
Летом 1904 года Серов долго гостил в белкинском имении. Здесь им был создан пастельный портрет Клеопатры Обнинской с зайчиком, исполненный мягкого живого обаяния и, кажется, насквозь пронизанный ясным прозрачным светом. Этот рисунок считается одним из лучших лирических портретов в графике художника.
Тогда же Серов писал интерьеры особняка в Белкине, один из которых лег в основу картины "Зал старого дома". Она вполне могла бы послужить декорацией к "Вишневому саду" или другим пьесам Чехова. Двусветный зал особняка предстает перед нами как яркое свидетельство упадка "дворянских гнезд". Дом постепенно разрушается, хорошо видна большая трещина на стене. Старая мебель, давно уже не обновлявшаяся... В картине царит дух угасания и запустения, и кажется, что дом живет лишь воспоминаниями о своем блистательном прошлом, а истинные хозяева здесь - призраки и тени. Недаром на фотографиях белкинских интерьеров постоянно встречаются портреты Бутурлиных. И в это же время, если не раньше, возникает таинственная легенда о "белой женщине" белкинского дома. Подробности этой легенды мы уже вряд ли узнаем, но члены Общества изучения русской усадьбы слышали о ней здесь еще в конце двадцатых годов [29].
Конечно, картина Серова не является документальным снимком, художник поднимается до уровня обобщающего образа. Но к тому времени особняк действительно уже обветшал, а средств на его ремонт у Бориса Обнинского не хватало. Заметим, что этих средств не найдется и после изгнания последних владельцев и перехода усадьбы в общенародное достояние, не найдется уже никогда. "Серовская трещина" стала предвестницей грядущей гибели особняка - гибели, которая совершается на наших глазах.
* * *
Сходное впечатление усадьба Белкино произвела на Валерия Яковлевича Брюсова (1873-1924). В июне 1910 года знаменитый поэт, председатель "Свободной эстетики" приехал в белкинское имение по приглашению Трояновских вместе со своей женой Иоанной Матвеевной, чтобы провести здесь "русское, буйное лето, месяцы зноя и туч".
Здесь он создал ряд замечательных лирических стихотворений, позднее составивших цикл "Родные степи". Этот цикл был помещен в сборник "Зеркало теней", который ознаменовал переломный этап в творчестве Брюсова. Как отмечали критики после выхода сборника, глава символистов, культивировавший изощренность и нарочитую эффектность стиля, неожиданно заговорил "простым человеческим языком". Впервые за многие годы в стихах Брюсова проявилось глубокое, обостренное внимание к реальной жизни, к конкретным явлениям материального бытия.
Проникновенные лирические строки воспроизводят узнаваемые пейзажи Белкино и окрестностей:
Как ясно, как ласково небо! Как радостно реют стрижи Вкруг церкви Бориса и Глеба!
Поэт как будто пытается заново осознать свое место в мире, он словно очнулся после оглушающей суеты больших городов и как никогда отчетливо ощутил свою исконную связь с природой:
Итак, я вернулся, я - дома? Так здравствуй, июльская тишь, И ты, полевая истома, Убогость соломенных крыш И полосы желтого хлеба! Со свистом проносится стриж Вкруг церкви Бориса и Глеба.
Но, как и прежде, как и во всем творчестве Брюсова, здесь ясно звучит мотив глубокого, безысходного одиночества человека в окружающем мире:
Или я чужой здесь, в этой дикой шири, Одинок, как эта птица на суку, Говорящий странник в молчаливом мире, В даль полей принесший чуждую тоску?..
Прогуливаясь по пустынным заросшим аллеям белкинского парка, поэт размышлял об уходящей эпохе, о неизбежной скорой гибели "дворянских гнезд". И в сгущающихся сумерках июльского вечера рождались чудесные стихотворения, пронизанные щемящей грустью. Одно из них хочется привести целиком:
В полях забытые усадьбы Свой давний дозирают сон. И церкви сельские, простые Забыли про былые свадьбы, Про роскошь барских похорон.
Дряхлеют парки вековые С аллеями душистых лип. Над прудом, где гниют беседки, В тиши, в часы вечеровые,
Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.
Выходит месяц, нежит ветки Акаций, нежит робость струй. Он помнит прошлые затеи, Шелк, кружева, на косах сетки, Смех, шепот, быстрый поцелуй.
Теперь все тихо. По аллее Лишь жаба, волочась, ползет, Да еж проходит осторожно... И все бессильней, все грустнее Сгибаются столбы ворот.
Лишь в бурю, осенью, тревожно Парк стонет громко, как больной, Стряхнуть стараясь ужас сонный... Старик! жить дважды невозможно: Ты вдруг проснешься, пробужденный Внезапно взвизгнувшей пилой!
Концовка стихотворения прямо перекликается с мотивами "Вишневого сада". Но в отличие от Чехова Брюсов как будто не испытывает гнетущей тревоги, скорее он приветствует приход нового, естественную смену эпох - и не потому, что новое будет лучше, а просто из-за прелести новизны как таковой.
В эти же месяцы в Белкине Валерий Яковлевич написал пьесу "Путник" и один из самых сильных своих рассказов "Последние страницы из дневника женщины".
Весной 1907 года в Белкино приехал Петр Петрович Кончаловский (1876-1956) с женой Ольгой Васильевной и детьми Мишей и Наташей. В это время художник входил в пору творческой зрелости, но поиск своего пути в искусстве шел очень тяжело. Он долго мучился от неудовлетворенности собой, и все только что написанные работы шли под нож. Но именно в Белкине, как вспоминает Ольга Кончаловская, "началась у Петра Петровича совсем новая линия работы, после многих лет мучительных исканий он нашел путь и с этого момента считал свою жизнь ясной" [30]. Петр Петрович, полный неиссякаемой энергии и оптимизма, много и плодотворно работал в Белкине вплоть до декабря. Снова и снова писал он старый особняк и сад, окрестные поля и леса в разные времена года, а весной - свою любимую сирень. Большая часть белкинских этюдов, выполненных в духе импрессионизма, хранится сейчас у потомков художника. Кончаловские очень полюбили наши места, они часто приезжали сюда в последующие годы, а спустя четверть века приобрели Бугры у А.И.Трояновской.
В это же время, в августе 1907 года, в Буграх гостил известный художник и историк искусств Игорь Грабарь (1871-1960). "Выйдя утром в сад, - вспоминает Игорь Эммануилович, - я был восхищен видом массы флокс в утренней росе, сверкавшей на солнце всеми цветами радуги. Это было прекрасно... Я тотчас же побежал за красками и холстом и написал этюд" [31].
И еще немало прекрасных мгновений были остановлены на холсте гостями белкинского имения. Среди них были и заслуженные корифеи живописи В.Д.Поленов и К.А.Коровин, и начинающие, но уже проявившие незаурядный талант художники П.Д.Корин, М.Ф.Ларионов, А.В.Средин. Из созданных ими здесь работ известна лишь написанная Срединым в 1906 году "Комната в имении Обнинских Белкино".
Наталья Петровна Кончаловская вспоминает, как Трояновский "собирал у себя в Буграх самых лучших, самых интересных людей... Можно себе представить, сколько юмора, сколько остроумия и какая непринужденность царила в Буграх, когда туда наезжали московские гости. Здесь пел Шаляпин, шумели за столом знаменитые актеры МХАТа - Москвин, Тарханов, Качалов. А сам Иван Иванович, невысокий, худой, с острыми чертами лица, поначалу пугал пронизывающим взглядом серых глаз и отрывистой речью, но был удивительно демократичен и добр" [32]. В музыкальных вечерах в Буграх принимал участие выдающийся композитор и пианист, близкий друг семьи Николай Карлович Метнер, и его менее известный коллега Николай Разумникович Кочетов. Несколько раз для гостей усадьбы пел Федор Иванович Шаляпин, и в лесных сумерках далеко разносился его необыкновенный могучий голос.
Тесная дружба связывала Шаляпина с семьями Трояновских и Обнинских на протяжении многих лет. Великий артист очень уважал Ивана Ивановича и как своего домашнего врача, и как тонкого ценителя музыки. В 1901 году Федор Иванович прислал четырнадцатилетней Лидочке Соколовой открытку со своей фотографией в роли Мефистофеля, выпущенную в Милане после его триумфальных гастролей на сцене "Ла Скала". Под фотографией подпись: "Не пугайтесь, милая барышня Лидочка - это я такой страшный нарочно. Шлю Вам мой привет. Федор Шаляпин".
Так на рубеже столетий радушное гостеприимство и любовь к искусству Обнинских и Трояновских превратили белкинское имение в настоящий культурный центр округи. Утонченная духовная атмосфера "дворянских гнезд", формировавшаяся на протяжении жизни многих поколений владельцев, как нельзя лучше соответствовала такому предназначению.
* * *
В начале XX века усадьба Самсоново - все тот же деревянный домик с заросшим липовым парком - принадлежала Анатолию Наркизовичу Обнинскому, товарищу прокурора Калужского окружного суда. Жил он в Калуге, снимал квартиру в центре города, но часто бывал в Боровске и Малоярославце по делам прокурорского надзора и, конечно, заезжал в любимое имение.
В 1911 году, на восьмом десятке лет, Анатолий Наркизович передал усадьбу в дар своей единственной дочери Марии, которая была замужем за мелким губернским чиновником, коллежским регистратором Предтеченским [33]. Вскоре финансовое положение семьи осложнилось, и Марии Анатольевне пришлось расстаться с родовым имением. Новым владельцем стал московский нотариус Андрей Николаевич Ясинский. Вероятно, он был хорошо знаком с семьей Петра Наркизовича, ведь их сближало и общее юридическое поприще, и происхождение: Ясинский тоже был выходцем из обрусевших польских дворян.
Получая от своей деятельности немалый доход, Андрей Николаевич имел возможность жить на широкую ногу, у него был собственный дом в Староконюшенном переулке на Арбате. В эти же годы, накануне первой мировой войны, он приобрел несколько крупных земельных участков в Боровском уезде, близ деревни Мишково, и сдавал их в аренду местным крестьянам. Обычно он приезжал в Самсоново летом, как на дачу, вместе с женой Еленой Карловной и детьми Борей и Таней. Именно с Ясинскими связана история клада, найденного близ бывшего барского дома в Самсоново в 1980 году при строительстве профтехучилища N 11. Когда военные строители рыли траншею, лопата неожиданно наткнулась на металлический ларец, сразу рассыпавшийся от удара. В ларце оказалось почти два десятка старинных ювелирных изделий: перстни, подвески, броши и ожерелья, в основном из золота и платины. Особенно интересна оригинальная позолоченная брошь, усыпанная мелкими бриллиантами: она выполнена в виде изящной ящерки, которая смотрится совсем как живая и вместе с тем напоминает сказочного дракона с ослепительной чешуей. На двух украшениях выгравированы надписи: на золотой подвеске - "А.Н.Ясинский. 14 октября 1895 г.", а на цепочке-браслете с синими камнями - "Таня. 19.3.08". Почему же Ясинским пришлось прятать драгоценности в землю, и почему им уже не удалось забрать свой клад? Конечно же, это было связано с тревожными событиями революционных лет.
Уроженец Самсоново Тимофей Степанович Соловьев вспоминал, что в тридцатые годы его родной школой, которая размещалась в барском доме, заведовала Елена Михайловна Димеран-Минина. Несколько раз в летнюю пору к ней приезжал какой-то старик. Говорили, что это бывший слуга Ясинских. И каждый раз они вместе работали в бывшем барском, а теперь пришкольном саду - то вишню посадят, то яблоню. Копали все время рядом с большой трехствольной липой. У жителей деревни не было сомнений относительно истинной цели этих занятий. К тому же учительницу считали польской дворянкой, и известно было, что выходные она обычно проводит в Москве. Но в ту пору поиски так и не увенчались успехом.
Звезда "Серебряного века"
С 1909 года усадьбой Турлики владела Маргарита Кирилловна Морозова. Перед этой женщиной преклонялись виднейшие поэты, политики и философы Серебряного века - и мы тоже не можем не уделить ей особого внимания.
Маргарита Кирилловна очень бережно относилась к своим письмам, и сейчас в Российской государственной библиотеке хранится ее личный фонд с обширной перепиской, включая самую интимную. В нашем распоряжении находятся и мемуары самой Морозовой, и многочисленные воспоминания о ней ее современников, а в последние годы вышло в свет немало работ, в которых детально, до мельчайших подробностей прослеживается ее биография [34]. Все это дает возможность представить облик последней владелицы Турликов с такой полнотой и яркостью, какой, к сожалению, нельзя было достичь в отношении других героев нашего повествования.
Родилась Маргарита в 1873 году в семье московского купца Кирилла Николаевича Мамонтова. Род этот принадлежал к высшей "купеческой аристократии" Москвы, из которой вышло немало известных меценатов. Однако Кирилл Николаевич к ним не относился. Он не отличался практической сметкой, постоянно ввязывался в сомнительные аферы и через несколько лет после женитьбы совершенно разорился. Запутавшись в долгах, он бежал от кредиторов за границу, в марсельском порту проиграл в рулетку последние деньги и застрелился. Его жена Маргарита Оттовна в двадцать пять лет осталась без средств к существованию с двумя маленькими дочерьми на руках, Маргаритой и Еленой. Но она не пала духом, выучилась искусству кройки и шитья и сумела открыть фешенебельную мастерскую.
Обе сестры выросли настоящими красавицами, имели громкий успех в свете и даже без приданого сразу составили блестящие партии. Особой изысканной, аристократичной красотой отличалась Маргарита - высокая, статная, с ослепительными темно-серыми глазами, в которых чудились отблески то сапфира, то изумруда.
В 1891 году она вышла замуж за Михаила Абрамовича Морозова, происходившего из могучего купеческого клана. Он только что достиг совершеннолетия (21 года) и вступил в права многомиллионного наследства, став совладельцем крупнейшего фамильного предприятия - Тверской мануфактуры. В это время он заканчивал обучение на историко-филологическом факультете Московского университета.
Молодожены обосновались в роскошном особняке на углу Смоленского бульвара и Глазовского переулка. Жили открытым домом, регулярно устраивая большие приемы, костюмированные балы и музыкальные вечера. Казалось, жизнь превратилась в сплошной праздник. Михаил Абрамович старался предупредить любое желание своей жены, они много путешествовали по всей Европе, держали в Париже постоянную квартиру с горничной.
Морозов относился к тем представителям нового поколения купечества, которые принимали самое живое участие в культурной жизни общества, стремясь покровительствовать служителям искусства. Он вел широкую благотворительную деятельность на этом поприще, состоял членом нескольких культурно-просветительных обществ, которым оказывал финансовую поддержку. Зато в управлении фабрикой он фактически не участвовал, передоверив его совладельцу, старшему брату Ивану - но при этом, в целях экономии, всегда выступал против тех благотворительных начинаний, которые тот затевал для их рабочих.
Супруги вошли в состав дирекции Русского музыкального общества, что сблизило их со многими композиторами и музыкантами. Маргарита Кирилловна с восторгом погрузилась в жизнь художественно-музыкальной Москвы, она чувствовала себя здесь в своей стихии. В детстве она нередко бывала в доме своего дяди, знаменитого купца-мецената П.М.Третьякова, где часами завороженно простаивала перед сокровищами его галереи. В гимназические годы постоянно ходила в театры и на симфонические концерты, а после замужества начала серьезно заниматься игрой на рояле. Маргарита не представляла своей жизни без музыки, для нее это был самый естественный путь к духовному совершенствованию.
У ее мужа было другое увлечение, переросшее в настоящую страсть - коллекционирование картин. Сначала он собирал произведения русских живописцев от Боровиковского до Врубеля, а затем увлекся ультрасовременным искусством и одним из первых в России составил великолепную коллекцию французских импрессионистов. Каждое воскресенье Морозовы собирали у себя к завтраку известных художников, среди которых бывали Серов, Коровин, Врубель, братья Васнецовы и многие другие. Наиболее тесные отношения сложились с Валентином Серовым. В разные годы он написал портреты всех членов семьи Морозовых, но последний из них, с Маргаритой Кирилловной, закончить так и не успел.
Портрет четырехлетнего Мики Морозова, необычайно обаятельный и трогательный, с поразительной правдивостью раскрывающий особый внутренний мир ребенка, признан лучшим детским портретом в русском искусстве. Большой удачей художника стал и портрет Михаила Абрамовича, который отличается острейшей внутренней драматургией. На нем запечатлен настоящий "хозяин жизни", властный и своевольный, с вызывающим диковатым взглядом. Выглядит он намного старше своих тридцати лет. И вместе с тем это был человек очень впечатлительный, с тонкой ранимой душой.
Как отмечает Маргарита Кирилловна в своих мемуарах, "М.А. обладал исключительно живым, вернее бурным характером". О его экстравагантных выходках судачила вся Москва. Как-то за одну ночь он проиграл в Английском клубе более миллиона рублей - четвертую часть своего состояния. Болезненно раздражительный, он нередко устраивал в семье дикие сцены.
Маргарита очень страдала от тяжелого характера мужа. На седьмом году брака обстановка в семье накалилась настолько, что ей пришлось на некоторое время переехать к матери. К этому времени Маргарита уже ясно видела, что они с мужем идут по жизни разными путями. Страстная и порывистая по натуре, она не желала замыкаться в семейной жизни, не чувствовала себя полноправной хозяйкой в доме и впоследствии с горечью признавала, что старшие дети, Юрий и Елена, были лишены ее материнской любви. Материнские чувства проснулись в ней лишь при рождении младшего сына Мики, который едва не погиб при преждевременных родах.
Михаил Абрамович не менее тяжело переживал разлад в семье, отстранение любимой жены. Он стал много пить, заедая водку сырым мясом с перцем, а при его слабом здоровье это был верный путь к гибели. В 1903 году он скоропостижно скончался из-за обострения нефрита. Судя по всему, незадолго до этого супруги помирились, но преодолеть нараставшую пропасть было уже невозможно.
Маргарита осталась молодой вдовой - пожалуй, самой богатой в Москве, - с четырьмя детьми на руках (младшая, Маруся, родилась через три месяца после смерти отца). Она только что перешагнула тридцатилетний рубеж, и блистательная величавая красота ее была в самом расцвете. По-прежнему ее считали одной из первых красавиц в столице.
Вскоре Морозова отправилась вместе с детьми в Швейцарию, чтобы спокойно обдумать свой дальнейший жизненный путь. Здесь она стала брать уроки музыки у А.Н.Скрябина, оплачивая их более чем щедро. Маргарите Кирилловне хотелось материально поддержать гениального композитора, еще не получившего признания, и дать ему возможность сосредоточиться на творчестве. После отъезда из Швейцарии она регулярно высылала ему большую "пенсию" до тех пор, пока он не сумел выправить свое положение. Без помощи Морозовой одному из величайших композиторов XX века было бы очень сложно выстоять в тяжелый для него период.
В марте 1905 года, когда в России уже назревали небывалые потрясения, Морозова возвращается в Москву и сразу же бросается в бурный водоворот общественной жизни. В своем салоне она устроила настоящий политический клуб: "У нас в доме как-то само собой организовались лекции, на которые стекалось очень много народа" [35]. Лекции читали ведущие общественные деятели, в основном по двум главным вопросам - о конституционном либерализме и о социализме. В великолепном зале особняка была устроена большая сцена и зрительный зал, куда приходили все желающие, в том числе социалисты-нелегалы. Как-то раз Морозова предоставила свой дом для тайного собрания большевиков, а в мае 1905 года здесь состоялся первый съезд земских и городских деятелей. В то время Маргарита Кирилловна, подобно многим интеллигентам, сочувствовала любым враждебным самодержавию силам. В конце концов власти запретили ей устраивать "домашние митинги". Беседы на те же темы продолжались уже в тесном кружке избранных гостей.
Маргарите Кирилловне хотелось самой разобраться и в хитросплетениях политической ситуации, и в путанице литературных и философских течений. Как вспоминает Андрей Белый, в ту пору она "приглашала несоединимые, вне ее дома не встречающиеся элементы: для "дружеских", интимных чаев с музыкой и разговорами..." [36] Наряду с этим она устраивала и многолюдные литературно-музыкальные вечера, и роскошные костюмированные балы.
В мемуарах А.Белого Морозовой уделено особое внимание. Андрей Белый - Борис Николаевич Бугаев (1880-1934), один из ведущих поэтов-символистов, познакомился с Маргаритой Кирилловной в ее салоне той же весной 905-го. Но к тому времени его давно уже связывали с ней незримые духовные узы. В 1901 году восторженный юноша-студент на симфоническом концерте случайно встретился взглядом с блестящею светскою дамой, испытав "мгновенный вихрь переживаний". С этого момента, писал Белый, "моя глубокая и чистая любовь к М.К.М., с которой я даже не знаком и которую вижу издали на симфонических концертах, становится символом сверхчеловеческих отношений". Первая любовь, еще почти детская, с налетом мистики, пробудила в нем поэта. Вместе со своим другом Александром Блоком он возрождает в поэзии Серебряного века рыцарский культ Прекрасной дамы. "Встреча с дамой ужаснула бы меня: пафос дистанции увеличивал чувство к даме; она стала мне Дамой... А что дама большая и плотная, вызывающая удивление у москвичей, этого не хотел я знать, имея дело с ее воздушной тенью, проецированной на зарю" [37].
Маргарите Кирилловне, точнее, ее неземному образу посвящены многие стихотворения Белого. В его прозаической книге "Вторая драматическая симфония" она выведена под именем Сказки. Поэт засыпал свою даму множеством писем, и даже после того, как он стал частым гостем в ее салоне, письма оставались не менее пылкими. Маргарита стала для него "Идеей будущей философии", он называл ее "мое воплощенное откровение, благая весть моя, тайный мой стяг" [38]. Шли годы, поэт влюблялся в других женщин, но его первая любовь всегда оставалась для него немеркнущей звездой.
Морозова дорожила поклонением и дружбой своего верного рыцаря. Они часто встречались в ее уютной гостиной, беседуя о литературе и философии, "о судьбах жизни". Такие же встречи, наедине или в узком кругу, она устраивала со многими интересными для нее людьми, среди которых выделяется видный историк, лидер кадетской партии Павел Николаевич Милюков (1859-1943). В личном архиве Маргариты Кирилловны сохранились письма Милюкова с предельно откровенными, пылкими и нежными признаниями. "Мне страшно нужно Вас видеть, Вас чувствовать близко, - пишет лидер ведущей либеральной партии, известный своей холодной выдержкой, в ноябре 905-го. - Я и жду Вас и боюсь смертельно этого свидания... Что если с спокойным тактом светской женщины Вы мне скажете, что я думаю и чувствую, как мальчик!" [39] Так и случилось: женщина ответила, что считает невозможным сближение между ними.
Милюков не мог знать, что в то время душа Маргариты уже проснулась навстречу настоящей любви. Ее избранником - первым и единственным, на всю жизнь - стал князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863-1920). Профессор Московского университета, видный философ и общественный деятель, он был близким другом и последователем Владимира Соловьева. Трубецкого отличала подлинная интеллигентность и глубокая религиозность, он мечтал даже об уходе от мира и не чувствовал призвания к политике. Но как патриот России он считал своим долгом в тяжелую для родины пору делать все возможное для ее спасения. Он участвовал в земском движении, входил в число организаторов кадетской партии. Во время первых выборов в Государственную думу Трубецкой баллотировался по Калуге, но снял свою кандидатуру в пользу Обнинского. Вскоре он покинул партийные ряды из-за разногласий с соратниками, которые не желали признавать реальную угрозу слева и фактически потворствовали экстремистам.
Трубецкой стремился объединить прогрессивные либеральные силы в борьбе за мирное обновление России. С этой целью в марте 1906 года он начал издавать журнал "Московский еженедельник". На его страницах князь пытался ввести в политическую жизнь понятие о нравственности, стремясь предостеречь общество от сползания в пропасть бездуховности. Морозова почти полностью взяла на себя расходы по изданию журнала. Вслед за Трубецким она вошла в число учредителей Религиозно-философского общества, объединившего блестящую плеяду русских философов: Н.А.Бердяева, С.Н.Булгакова, П.А.Флоренского и др. Маргарита Кирилловна финансировала деятельность общества, и его заседания проходили в ее доме. На этих вечерах собирался весь цвет московской интеллигенции. По свидетельству многих современников Морозовой, она обладала особым талантом общения, даром понимания самых разных людей. Она не раз мирила личных и идейных врагов, установив в своем салоне тон необычной для того времени "культурной вежливости" и терпимости к позиции оппонента.
Морозова и Трубецкой чуть не ежедневно встречались в ее салоне, и с каждой встречей росло их взаимное притяжение. Высказаться откровенно долго не осмеливались ни он, ни она, ведь Трубецкой был женат. Врожденное обаяние сочеталось в нем с редкой нравственной чистотой и благородством. Впоследствии оба признавались, что полюбили друг друга с самых первых встреч. Объяснение же произошло лишь спустя три года. Долго сдерживаемые чувства прорвали все преграды, и в начале весны 1909 года для влюбленных открылась пора безграничного счастья. Оно омрачалось лишь постоянным незримым присутствием жены Евгения Николаевича, вину перед которой он переживал очень тяжело. Чтобы успокоить ревность Веры Трубецкой, пришлось на время прекратить встречи и даже закрыть "Московский еженедельник", якобы из-за финансовых затруднений. Тогда же Маргарита Кирилловна продает свой роскошный особняк, а размещенную в нем бесценную коллекцию картин, оставшуюся от мужа (около сотни полотен), передает в дар Третьяковской галерее.
В архиве Морозовой сохранилась значительная часть ее переписки с Трубецким, многие сотни писем: по ее просьбе князь возвращал ей ее письма или уничтожал, чтоб не попали в чужие руки. Эта переписка, где страстные и нежные признания перемежаются с глубокими размышлениями о судьбах мира и человечества, представляет собой яркий эпистолярный памятник Серебряного века.
Евгений Николаевич казался Маргарите идеальным воплощением ее мечты: "Я единственно в тебе и с тобой нашла воплощение на земле всего мне близкого, светлого и родного!" "Уверяю тебя, - писала она своему Солнечному Всаднику, - что твоя работа, постоянные мои мысли о ней удивительно мне много дают! Я начинаю лучше во всем разбираться, чувствую, что становлюсь даже немножко умнее!" [40] В свою очередь Трубецкой всегда прислушивался к мнению своей любимой, глубоко ценил не только ее душевные качества, но и ум, и духовную сущность. "Сегодня получил от тебя письмо, которое меня утешило, - писал он из поездки с семьей по Италии. - Говоришь ты как будто об отвлеченном - о Григории VII, о Риме, о католицизме, православии и Афоне. Но это отвлеченное для нас с тобой - такое живое, что в каждой строке твоей чувствуется трепет твоей души - ты вся" [41].
В 1910 году по замыслу Трубецкого и на средства Морозовой было создано издательство "Путь", публиковавшее произведения русских религиозных философов. Маргарита Кирилловна вкладывала много сил в организацию его работы, близко к сердцу принимая задачу духовно-нравственного просвещения общества. А князь был бесконечно благодарен любимой за тот "пыл и жар душевный", который она вносила в их общее дело.
Усадьба Михайловское. Благотворительная деятельность М.К.Морозовой
Маргарита Кирилловна всегда особенно любила подмосковную природу. Когда в 1909 году она купила у Обнинского Турлики, это стало для нее большим событием. "Я очень глубоко рада, что имение куплено, - писала она своей приятельнице. - Наконец-то я успокоюсь и устроюсь. Эти заботы будут мне милы, да и перспективы открываются широкие и глубокие. Идти из корня, коснуться корня русской жизни - это ли я не люблю!! Это меня углубит и умудрит - я знаю" [42].
Морозова приобрела усадьбу вместе с прилегающими лесными пустошами. Она дала имению новое название - Михайловское, в память о покойном муже и в честь любимого сына. Маргарита Кирилловна с наслаждением погрузилась в заботы по устройству усадьбы: частично перестроила дом, расширила и благоустроила парк, обсадив берега Репинки декоративными деревьями и кустарниками. Через несколько лет она писала Трубецкому, что чувствует себя лучше всего именно здесь, "где мне каждый уголок дорог, каждый уголок мной устроен, сколько вложено любви в каждое деревце, цветок, травку! Все здесь до последней песчинки мне мило и дорого и мной все из дебрей устроено" [43].
Неподалеку от усадебного двора она поставила застекленную оранжерею, где разводили овощи и цветы, а также два больших деревянных дома замысловатой планировки в стиле модерн, с выступающими "фонарями": дом управляющего (ныне ул. Пирогова, 2) и дом для гостей (ул. Пирогова, 3). Очевидно, тогда же рядом с особняком был устроен большой партер (открытая часть сада), круглый в плане, в центре которого был разбит цветник, а вокруг расходились концентрические круги дорожек, пересеченные короткими радиальными. Партер рассекала насквозь прямая дорога, ведущая от веранды и далее по склону вниз к Протве. Сейчас партер одичал, зарос кустарником, но следы прежней планировки различить еще можно. В 1916 году был составлен новый проект обсадки сада в Михайловском, но вряд ли его успели претворить в жизнь [44].
Маргарита Кирилловна обычно проводила в Михайловском все лето и часто приезжала сюда ненадолго в течение года. Здесь она вместе с детьми наслаждалась деревенским раздольем, отдыхая душой от суеты светской жизни. Она писала Трубецкому, что Мика и Маруся "радуются деревне и пользуются всем. Старшие все бранят, тоскуют и не знают куда себя девать" [45]. Особенно тяжело приходилось со старшим сыном Юрой, страдавшим врожденным психическим недугом.
В 1911 году в Михайловском гостил Андрей Белый. Иногда наведывались и ближайшие соседи, семья Трояновских. Нередко здесь бывал выдающийся композитор и пианист Николай Карлович Метнер (1879-1951). Ныне его имя мало известно в нашей стране, поскольку ему пришлось разделить печальную судьбу эмигрантов, но оно прочно вошло в историю мировой культуры. Современные критики ставят Метнера в один ряд с такими гениальными творцами фортепианной музыки, как Рахманинов и Скрябин. Именно он еще в начале XX века создал жанр фортепианной сказки. Его самобытное творчество отличается глубокой философской насыщенностью. Это был не только Музыкант, но и Мыслитель, человек высочайшей одухотворенности.
В Михайловское он приезжал вместе со своей женой Анной Михайловной, которая могла бы служить образцом верной и самоотверженной подруги гения. Маргарита Кирилловна брала у Метнера уроки музыки, и они дружили семьями. По воспоминаниям хозяйки усадьбы, Николай Карлович обычно уединенно работал за роялем с утра до обеда, а потом с удовольствием гулял по лесам и полям: "он всегда говорил, что для художника необходимо постоянное созерцание природы" [46]. После обеда все выходили из большой столовой на веранду и рассаживались в плетеных креслах, любуясь живописной панорамой сада и вдыхая дурманящие ароматы экзотических растений. Затем начинались "вечерние чтения вслух в тесном кружке" - Пушкин, Гете, Лесков... К приезду гостей на деревьях развешивали разноцветные китайские фонарики, и сумерках в саду вспыхивала волшебная иллюминация. А когда всходила луна, Николай Карлович взбирался на верхушку башни особняка и разглядывал в телескоп манящие звездные бездны.
Маргарита Кирилловна полюбила проводить в деревне Рождество. Она устраивала елку не только у себя, но и в белкинской приходской школе, приходила на праздник вместе со своими детьми и радовалась, глядя на веселье деревенских ребятишек. Вообще ее всегда интересовала жизнь местных крестьян. Большой интерес у владелицы Тверской мануфактуры вызывали особенности деревенского ткацкого промысла, она была хорошо знакома с Борисом Михайловичем Петровым, посещала его ткацкое заведение. Один из таких визитов хорошо запомнили самсоновские старожилы. С Морозовой тогда были две дочери в белых платьях, но они не выдержали угара от работавшего пресса и сразу ушли, а Маргарита Кирилловна осталась и осмотрела всю "фабрику". По воспоминаниям жителей Пяткино, когда Маргарита Кирилловна проезжала к усадьбе через деревню, она бросала крестьянским детям пряники и конфеты прямо из коляски, не останавливаясь, и те кидались подбирать угощение в дорожной пыли. А один раз деревенские подростки залезли в оранжерею и нарвали там помидоров - невиданной диковины в наших краях, где и картошка прижилась еще на памяти тогдашних стариков. Потом они угощали помидорами своих подруг, но девки бросали угощение в крапиву: "пусть господа сами жрут такую пакость" [47].
Одно из благотворительных начинаний Морозовой положило начало грандиозному делу, которое оказало неизмеримое влияние на развитие культуры на обнинской земле. Все началось со вступления Маргариты Кирилловны в общество "Детский труд и отдых", организованное талантливым педагогом С.Т.Шацким. В 1911 году Морозова выделила участок земли из лесных пустошей на берегу Репинки для создания колонии (тогда это слово еще не имело устрашающего смысла) для летнего отдыха детей московских рабочих, а также снабдила Шацкого средствами на ее обустройство. В дальнейшем она живо интересовалась всеми делами "детского царства", часто навещала маленьких колонистов и приглашала их в гости в свою усадьбу. "Вчера имела отрадное, умилительное впечатление - колония, - делилась Маргарита Кирилловна с князем. - Теперь я, кажется, окончательно начинаю убеждаться в том, какое это чудное дело! Не вообще какое-нибудь морально-благотворительное, а живое, жизнерадостное, творческое! И в Шацком я начинаю серьезно убеждаться..." [48]
Летом 1911 года Трубецкой приехал в Михайловское, после долгой вынужденной разлуки. Потом он писал Маргарите Кирилловне: "Не совладал я на этот раз с волной восторга, которая меня унесла. Не совладал с чудными вечерами, с одуряющим запахом сена, с невероятной красотой природы, а всего больше - с твоим очарованьем" [49]. Влюбленные уже не мыслили своей жизни без постоянного тесного общения, но оставлять семью князь все-таки не собирался. Хотя встречи с Маргаритой всегда были для него праздником, он слишком ценил спокойствие и уединение и, очевидно, не хотел, чтобы его "основная", домашняя жизнь была переполнена сильными ощущениями.
В 1914 году Морозова переехала в купленный ею одноэтажный особняк в Мертвом переулке на Арбате (ныне переулок Островского). Здесь продолжались собрания Религиозно-философского общества и литературные вечера. Когда началась первая мировая война, Маргарита Кирилловна сразу же организовала домашний госпиталь с опытным персоналом, где принимала раненых с фронта и сама помогала ухаживать за ними.
Лето следующего года она вновь проводит в Михайловском, и здесь, в деревне, война была словно ближе, и ее последствия ощущались гораздо тяжелее, чем в столице. Доведенные до отчаяния крестьянки, оставшиеся без кормильцев, осаждали добрую барыню просьбами о помощи, и Морозова искренне стремилась помочь им. "Сколько несчастий здесь кругом! - писала она Трубецкому. - То придет баба - четыре сына на войне, а она одна - старая и разбитая! То другая: мужа убили, она одна с тремя малышами, без земли и изба развалилась, вся в дырах! Надо помогать! И много таких!" [50] Морозова организовала раздачу бедным семьям муки и крупы, обуви и одежды детям.
Но несмотря на все тяготы военного времени, жизнь в округе шла своим чередом, и сквозь толщу векового однообразия быта пробивались свежие ростки нового. Еще в сентябре 1912 года крестьяне организовали в Белкине сельскохозяйственное общество. Такие простейшие кооперативные объединения создавались в то время повсеместно, в основном зажиточными крестьянами - как, очевидно, и в этом случае. Члены общества не только организовывали совместный сбыт продукции, но и заботились о распространении сельскохозяйственных знаний среди крестьян, обучались более рациональному ведению земледелия. Для этого устраивались лекции с приглашением агрономов [51].
В Белкинское сельскохозяйственное общество вошли и крестьяне их окрестных деревень - Самсоново, Кривское, Кабицыно и Мишково (Пяткино не вошло потому, что относилось к другому уезду). К сожалению, количество членов общества в документах не зафиксировано, и мы не можем судить о том, какую часть населения оно охватывало. Известно, что туда входила вся деревенская верхушка, в частности, Безяевы и Петровы из Самсоново. Председателем общества был избран белкинский священник отец Георгий. Секретарем стал учитель приходской школы Карп Розанов, поэтому заседания общества и лекции сначала проводились в помещении школы после занятий. При обществе было сразу создано молочное товарищество, занимавшееся сбытом молока и продуктов из него.
В апреле 1915 года члены общества обратились к М.К.Морозовой за помощью в осуществлении своей задачи: "все желают поднять свое хозяйство, но не знают как". Далее они поясняли, что намереваются создать при Белкинском обществе кредитное товарищество и потребительское общество для сбыта продуктов. Но главное - для размещения всех этих структур нужно иметь специальное здание - "Крестьянский народный дом". Крестьяне собирались проводить в нем сельскохозяйственные чтения и выставки, завести библиотеку. Помимо того, они хотели устроить в Народном доме "школу крестьянского хозяйства", поскольку приходская школа не могла вместить всех желающих учиться, а по окончании ее дети 11-15 лет ничем не занимались. В этой школе планировалось обучать подростков "всему, что нужно для крестьянина, чтобы можно было и постройку починить, и сапоги сшить, и сбрую поправить, и не забыть грамоты, приобретенной в школе" [52].
Морозова откликнулась на просьбу крестьян и вступила в Белкинское общество в качестве почетного члена. В июле 1916 года она заключила договор с Ю.С.Обнинской, выступавшей от имени мужа, о сдаче в аренду обществу "помещения, состоящего из бывшей скотной избы с сараем при ней" с прилегающим участком земли (около 0,5 га) сроком на десять лет [53]. Под "скотной избой" подразумевалось кирпичное строение рядом с особняком, где прежде находился хозяйственный (или конный) двор. После полной перестройки в нем и был размещен Народный дом (в советское время здесь находилась ткацкая фабрика). Финансирование строительства тоже взяла на себя Маргарита Кирилловна.
В Народном доме был устроен большой зал-аудитория на 300 человек, одновременно служивший чайной. Кроме того, в здании располагалась потребительская лавка, кухня и комната для агронома. Внутренняя отделка помещений была выполнена в "старом русском стиле". Маргарита Кирилловна писала Трубецкому: "Как вышел красив зал Народного дома - как картина! Уютно, весело, красочно, особенно буфет с прилавком и окна! Все раскрашено ярко-красным и синим по дереву, а фон белый" [54]. Торжественное открытие Народного дома состоялось 25 сентября 1916 года. После этого при Белкинском обществе были образованы общество потребителей, опорно-случный пункт и прокатный пункт сельскохозяйственных машин и орудий. Агроном, которого общество содержало на свои средства, проводил чтения и лекции с "туманными картинами" для местных крестьян [55].
Теперь встал вопрос о создании в Белкине школы крестьянского хозяйства. Эту инициативу сразу поддержал Шацкий, и теперь предполагалось, что школа будет действовать и для деревенских детей, и для колонии. Морозова с увлечением взялась за ее организацию. В августе 1915 года она сообщала князю: "Я здесь очень занята с Шацким и с будущими учителями нашей будущей школы обсуждением этой школы и ее программы и системы ведения" [56]. Помимо общеобразовательных предметов, в школе собирались преподавать домоводство: шитье, стирку, глажку, кухню, уборку дома и т.п. Педагогический персонал подбирался из членов общества "Детский труд и отдых". Будущие учителя проходили подготовку в Университете Шанявского, Сельскохозяйственном институте и Обществе практических знаний в Москве. Средства на их обучение поступали на имя Морозовой из Департамента земледелия с лета 1915 года вплоть до февраля 1917 года. Но реализовать этот проект так и не удалось: из-за сложностей военного времени постройка школы затянулась, а затем грянули революционные события [57].
С каждым годом войны все более нарастали тяготы и бедствия обнищавшей русской деревни. Морозова была близко знакома с настроениями в крестьянской среде, и ее очень беспокоило усиливающееся возбуждение народа. Она с тревогой наблюдала, как пробуждается слепая сила, грозящая перевернуть страну и разнести все устои ее существования. "Здесь у нас идут ужасные слухи, все возбуждены! - писала она любимому летом 1916 года. - Упорно все неудачи приписывают измене, в которой замешаны высокие особы. Все это ужас чем грозит" [58].
Наступил знаменательный Февраль 17-го. В первые дни революции Морозова и Трубецкой были захвачены мощной волной всеобщей эйфории - тогда казалось, что на обломках рухнувшего самодержавия можно достаточно быстро построить свободную республику. В этот критический момент Трубецкой едет в Петроград и активно включается в деятельность кадетской партии, стремясь сделать все возможное, чтобы предотвратить сползание влево. Он убежден, что "в такие минуты, как нынешняя, должна действовать всеобщая политическая повинность. Как бы ни было тяжело нам заниматься политикою - бывают дни, когда любовь к родине делает такое послушание обязательным" [59]. Однако это мнение разделяли далеко не все мыслящие люди в России. Основная часть интеллигенции, как всегда, наблюдала за происходящим со стороны. Даже Маргарита Кирилловна на сей раз не одобряла позиции своего любимого и призывала его "бросить все это".
Летом 1917 года, сразу же по прибытии Морозовой в Михайловское, к ней пришли "побеседовать" крестьяне из окрестных деревень. Беседа шла как будто бы ни о чем, в любезных тонах, но, как писала потом Маргарита Кирилловна Трубецкому, "и они и я прекрасно понимаем, что дело идет об отобрании земли". Крестьяне прямо изложили барыне свои политические взгляды. Оказалось, что все они убежденно поддерживают эсеров с их лозунгом о полной социализации земли. И хотя отбирать землю немедленно гости не собирались, Морозова явно ощутила, что до этого уже недалеко: "Приди ловкий большевик, и они заберут, что могут... В них все приподнято, и они неуклонно считают, что земля их" [60]. Примечательно, что к позиции крестьян она относилась с пониманием, сочувствуя их нелегкому положению и не желая видеть врагов в жертвах многовекового гнета самодержавного режима.
А события с каждым днем нарастали, и все явственнее было предчувствие грядущей катастрофы. В середине августа в Москву на Государственное совещание прибывает с фронта генерал Лавр Корнилов. Маргарита Кирилловна стояла в толпе встречавших кандидата в диктаторы на перроне вокзала. Когда генерал вышел из вагона, она вырвалась вперед и в отчаянном порыве упала перед ним на колени. В военной диктатуре ей, как и многим, виделась последняя надежда на спасение России. Но было поздно - великая драма народа была уже предрешена.
Колония "Бодрая жизнь"
В мае 1911 года на 15-й разъезд Брянской железной дороги, на территорию нынешнего стадиона "Труд" (тогда здесь был лес) прибыла группа детей со своими руководителями, Станиславом Теофиловичем и Валентиной Николаевной Шацкими. Это были дети московской окраины, Марьиной Рощи, из семей рабочих, не имевших возможности создать для них нормальные условия жизни.
Материальное обеспечение детей взяла на себя М.К.Морозова. Она познакомилась с Шацким в Москве в созданном им обществе "Детский труд и отдых". Маргарита Кирилловна принимала самое активное участие в делах общества, оказывала ему финансовую поддержку. Зимой 1911 года она предложила Шацкому устроить на ее земле постоянную колонию для летнего отдыха детей. Она обещала обеспечить это дело средствами на обустройство колонии, на постройку необходимых сооружений.
Станислав Теофилович Шацкий (1878-1934) родился в Смоленске, в небогатой дворянской семье. Его отец служил делопроизводителем пехотного полка. Позднее семья переехала в Москву, где Станислав поступил в гимназию. Несмотря на то, что ученик он был прилежный, воспоминания о гимназии остались довольно удручающие. Особенно запомнились ему частые случаи унижения человеческого достоинства учеников. На всю жизнь сохранилось у него отвращение к физическим наказаниям.
После окончания гимназии Шацкий глубоко задумался о своем предназначении. Поступив в Московский университет, он сменил три факультета и остановился на естественном только потому, что там читал лекции К.А.Тимирязев, которого он считал авторитетом для себя. Одновременно с университетом он окончил Московскую консерваторию с отличием, затем учился в Московском сельскохозяйственном институте.
Мысль о том, как страдают дети в школах от несправедливости и непонимания со стороны педагогов, не покидает Станислава Теофиловича, и он решает серьезно заняться педагогикой, найти для себя живое дело на этом поприще. Вместе со своими единомышленниками он в 1905 году организовал общество "Сетлемент" (с 1908 года - "Детский труд и отдых"), целью которого стала забота о воспитании детей московских рабочих.
Одной из наиболее деятельных участниц общества с самого момента его основания была Валентина Николаевна Шацкая (Демьянова). Родилась она в 1882 году в семье профессора химии, директора сельскохозяйственного института (ныне академия им. Тимирязева). После окончания с отличием Московской консерватории перед ней открывалась заманчивая перспектива профессии пианиста-концертанта. Но встреча со Станиславом Теофиловичем (они поженились в 1908 году) направила всю ее жизнь по совершенно иному пути. Отныне Шацкие полностью посвящают себя педагогике, просвещению народа и в первую очередь детей.
О месторасположении будущей колонии Шацкий писал: "Место живописное, среди перелесков, оврагов и ключей Калужской губернии на границе Боровского и Малоярославецкого уездов. Оно было довольно уединенно и довольно-таки попорчено людьми: лесная вырубка, густо поросшая кустарником; земля - глина, трава - вейник и щучка, деревья - поросль березки, осины, ольхи и лозняка заставляли думать о трудной работе прежде всего, а остальное должно было "приложиться" [61].
Дети прибыли почти в лес. К их приезду был построен "барак, большой, двухэтажный с хорошей террасой и двумя балконами на север и юг по всей длине второго этажа. Кроме того, из остатков от постройки сколотили шалаш, туда поставили металлическую плиту: это было первой кухней" [62]. Самую трудную корчевку произвели рабочие, но создать для себя нормальные условия жизни предстояло самим детям.
Вместе с Шацкими для организации детской жизни прибыло несколько молодых людей, бывших его воспитанников в московских обществах. Среди них был студент Строгановского училища А.Гаврилов, будущий создатель изостудии в колонии. Первая группа колонистов состояла из 25 детей постарше, потом приехали и остальные. Всего в первое лето здесь было 47 мальчиков и девочек от 7 до 16 лет.
Шацкий сразу предоставил детям возможность самим решать свои дела. Все важные вопросы жизни решались на собраниях, которые проводились каждый день. На одном из первых собраний дети назвали свою колонию "Бодрая жизнь". Вместе со взрослыми колонисты решили, что основой их жизни должен быть труд. Однако, по мнению Шацкого, труд детей должен быть, в отличие от труда взрослых, прежде всего образовательным.
Работа началась сразу. Разделились по возрасту и интересам на группы и бригады, выбрали "заведующих" и "бригадиров". Появились рабочие бригады по благоустройству территории из мальчиков 14-16 лет, которые вместе с Шацким и другими педагогами выкорчевывали пни, прокладывали дорожки, достраивали помещения и выполняли другие трудные работы. Младшие дети вскапывали землю, закладывали огород, высаживали ягодники и яблоневый сад. Девочки были направлены на кухню, в пекарню, прачечную и общежития для обустройства домашнего хозяйства.
Педагоги стремились организовать жизнь детей так, чтобы через труд они учились самообслуживанию, получали навыки жизни в коллективе, приобретали разносторонний жизненный опыт из контактов с окружающим миром. "Дети - работники будущего", - не раз говорил Шацкий. На общественный труд отводилось по пять часов в день.
На следующий год в колонию прибыло 55 детей. К этому времени здесь появились коровы, лошадь, куры и гуси, за которыми ухаживали сами дети. В ближайшие годы число колонистов возросло до 100-150 человек.
Ребята очень любили своих педагогов. Своего директора они дружески звали (прямо в лицо) просто по фамилии - Шацким, а Валентину Николаевну - тетей Тиной. Вот как вспоминает Иван Горячев, колонист 1911-1917 гг., о своей жизни в этом детском царстве: "С.Т. Шацкий и В.Н. Шацкая вместе с другими педагогами дали нам обширный круг знаний природы и общественной жизни людей, научили нас трудиться, жить в коллективе, привили любовь к музыке, изобразительному искусству, научили любить и ценить песню. Колония научила меня любить природу, труд, честно жить и добросовестно трудиться" [63].
Этот мальчик прибыл в колонию в семилетнем возрасте и вышел в жизнь четырнадцатилетним юношей. Он вспоминает, что научился в колонии переплетать книги, сшил для себя ботинки, соткал на ручном станке полотно для рубашки, работал в столярной и слесарной мастерских, научился обрабатывать землю и работать на лошади, доить коров, выпекать хлеб, готовить пищу. Кроме того, он участвовал в спектаклях, пел в хоре, рисовал, лепил из глины.
Ребята издавали свой рукописный журнал "Наша жизнь", в котором обсуждали свои общественные и хозяйственные дела. В журнале были, например, такие статьи: "Наше хозяйство", "Наши собрания", "Утро", "На футболе", "Театр и музыка" и др.
Чтобы лучше представить себе жизнь колонистов, обратимся к очерку С.Т. и В.Н.Шацких "День в колонии": "Раннее утро. Еще нет пяти часов, а по дороге к скотному двору идут "коровницы" с ведрами и хлебом с солью. Они сейчас подоят коров, выпустят их, попоят телят, уберут стойла. Явился пастух. Он в непромокаемом плаще с кнутом и книжкой. Конюхи запрягают лошадь, они будут подвозить воду на кухню, в прачечную, на скотный двор. Коровницы смогут еще уснуть часок до чая.
В начале шестого часа подымается "заведующая белым хлебом". Она с помощниками должна выпечь булки к чаю. Каждый день выпекается около пуда белого хлеба. Помощники приносят дрова, растапливают печку, моют котлы и формы, ставят самовары.
В шесть часов колонист-"будильник" бегает по всем коридорам и балконам со звонком, извещая подъем. Только маленькие и "заведующая кухней" еще могут поспать. Колонисты бегут умываться на ключ, они дали ему название "Милый ключ". На территории кухни раздают молоко - каждому по кружке, а черного хлеба сколько угодно.
Начинается рабочий день. Мальчики постарше идут с лопатами прокладывать дорогу к прачечной и к скотному двору.
В прачечной сегодня "вагон" белья. Заведующая распределяет задание. Особенно много придется гладить. Работают и мальчики, и девочки. Стирают при помощи "паромойки". Мальчикам приходится крутить ручку - это тяжело.
В восемь часов в кухне появились "черные хлебопеки", потом повара.
Младшие дети работают на уборке территории (дворники) и на прополке в огороде.
Девять часов. Неугомонный уборщик бежит со звонком на скотный двор, в прачечную, к огороду... Сбор на завтрак. Уборщики раздают: 3 куска сахара, чай, булки, черный хлеб. После чая краткий отдых. Уборщики моют посуду, птичницы кормят кур, собирают яйца, убирают курятник.
Все работы закончены - собрание. Председатель - колонист. Обсуждают вопросы жизни: будут ли снимать замечания, полученные за нарушение дисциплины; младшие просят, чтобы для них оставляли маленькие лопаты; огородники предлагают, чтобы повара не ходили в огород за зеленью, а заказывали им все, что нужно на кухню; библиотекарь и любители чтения поднимают вопрос о бережном отношении к книге... В час - обед. На первое подают кислые щи с грибами, на второе - картофельный пудинг, на третье - клюквенный кисель. Ребята довольны: "Браво поварам!" После обеда час отдыха. Потом купаться или на прогулку. Собирают грибы, ягоды для кухни. Маленьким до речки далеко, они туда ходят редко. У них прогулка с сотрудницей, сбор грибов, купанье в ручье недалеко от дома. Вода там теплая.
К четырем часам все опять в сборе. Снова работа. Каждый идет на свой участок. В четыре часа в колонию приехали гости. Колонисты, отвечающие за прием гостей, отправляются проводить экскурсию, угощать чаем.
Около семи часов работы окончены. Маленькие собрались перед террасой и старательно поют и играют в свои игры: "едет всадник на коне", "воробушек" и пр. У старших - городки, футбол, лапта и тоже песни.
Потом ужин. За ужином похлебка из грибов, гречневая каша с маслом и молоко.
После ужина - в общественную комнату. Там слушание музыки, самодеятельность, пение. Песни любят все. Приготовление ко сну: 30 минут в спальнях идут беседы сотрудников, маленьким старшие читают книжки, рассказывают сказки. К одиннадцати старшие все на месте, взрослые уходят, колония засыпает" [64].
Наблюдая за жизнью детей, их интересами и способностями, Шацкий приходит к выводу, что необходимо создать условия и для их полноценного умственного развития, т.е. открыть школу - а значит, обеспечить постоянное пребывание колонистов в "Бодрой жизни". Но для этого требовалось резко увеличить финансирование колонии, что пока не представлялось возможным. До 1918 года колония существовала главным образом за счет средств общества "Детский труд и отдых" и М.К.Морозовой.