ОБНИНСКАЯ ЗЕМЛЯ В 1920-е - 1930-е ГОДЫ
Белкинская округа в период нэпа
Согласно официальным данным, в 1920 году в Белкине находился 81 двор, где насчитывалось 406 человек, а в Самсонове 27 дворов (155 человек) [1]. В Пяткине в это время стояло более 40 дворов, в которых проживало более 200 человек. Но реальное количество жителей было значительно меньше. В одном из своих отчетов этого периода С.Т.Шацкий отмечает, что основная часть сельского населения в районе действия Первой опытной станции регулярно уходит на заработки в города, главным образом в Москву, в деревнях же остается не более четверти взрослых мужчин. Согласно регистрационному списку мужчин трудоспособного возраста (от 18 до 50 лет), в Самсонове таковых в 1920 году проживало всего тринадцать, причем лишь один из них моложе тридцати, а большинству уже за сорок. К тому же грамотные подростки и молодежь покидали деревню почти поголовно.
Естественно, все полевые и хозяйственные работы в нашей местности ложились на женские плечи. С этим была связана, по наблюдениям Шацкого, большая консервативность и отсталость населения, высокий процент безграмотности, а также довольно примитивный уровень развития сельского хозяйства. И, наконец, огромная детская смертность: в ту пору выживало менее половины детей грудного возраста.
В 1920 году в Пяткине открылся детский сад, один из первых в губернии. Необходимость в этом была очевидна, ведь у местных крестьянок просто не оставалось времени присматривать за детьми. Детский сад разместили в обычной крестьянской избе, в тесном, плохо освещенном помещении с огромной русской печью. Игрушек не хватало, не было и специальной игровой площадки. В первое время здесь находились лишь дети 6-7 лет (около двух десятков), поскольку малышей матери еще не доверяли воспитательнице. Через несколько лет, когда это новшество завоевало популярность, здесь появляются и четырехлетки, причем летом, в разгар полевых работ, число питомцев резко увеличивалось.
К началу 20-х годов положение с продовольствием все еще оставалось весьма напряженным, и хлеба по-прежнему не хватало. Местные жители возили на Украину самодельные платки грубой выделки, которые там шли нарасхват, чтобы выменять их на зерно для посева, муку и картошку. Но добраться до места было непросто: отряды милиции непрерывно прочесывали поезда, выкидывая "зайцев" вместе с их мешками.
С наступлением периода нэпа, когда в стране была легализована частная торговля и восстановлены нормальные товарно-денежные отношения, возродилось и мелкое кустарное производство. Крестьяне получили возможность свободно торговать продуктами своего труда, и в наших краях вновь расцветает массовый ткацкий промысел на дому. Традиционно он считался не женским, а именно мужским занятием. Типичным было такое распределение ролей в крестьянской семье: "мужик сидит в избе за станом, а баба пашет".
Дело в том, что сельское хозяйство по-прежнему являлось для местных крестьян занятием второстепенным, малорентабельным: по подсчетам Шацкого, в тот период оно давало не более трети дохода в бюджет крестьянской семьи. Потому его и возлагали на женщин. Зачастую жена не могла доверить мужу даже запрячь лошадь, не говоря уж о том, чтобы выехать с плугом на пахоту. В тех же случаях, когда глава семьи постоянно бывал на заработках (а такая ситуация преобладала вплоть до конца 20-х годов), женщине приходилось одновременно заниматься и ткачеством.
Ткацкий станок давно превратился в обязательный элемент обстановки в каждой крестьянской избе, а в больших семьях в доме стояло два-три станка. Некоторые зажиточные крестьяне ставили у себя на задворках отдельную постройку для размещения станков, где обычно трудились члены своей же семьи, иногда с батраками. Самый богатый человек в деревне Пяткино, Сергей Фомич Никитин, поставил рядом со своим домом небольшую ткацкую мастерскую, которую все привычно называли "фабрикой". На 5-6 станках там работали наемные ткачи из местных крестьян. Продолжала действовать и "фабрика" в Самсоново у Бориса Михайловича Петрова, а в Белкино мастерскую на задах огорода поставил Зот Ефимович Коляскин. Частники получали патенты на занятие кустарным производством с привлечением наемных рабочих. Кроме того, они, как и прежде, раздавали работу на дом односельчанам и затем организовывали сбыт продукции. Примечательно, что образованная в период "военного коммунизма" артель в Самсоново после провозглашения экономической свободы прекратила свое существование. Но многие жители белкинской округи сами, без посредников, закупали пряжу и порошковые краски на Сухаревском рынке в Москве и сами сбывали там свои изделия - разноцветные головные платки. По деревням ездили и мелкие скупщики, в основном татары и евреи. Обычно в домашних условиях изготавливались хлопчатобумажные и вигоневые платки, а на "фабриках" у Никитина и Петрова - более качественные, из шерстяной пряжи с бахромой. Особым спросом пользовались клетчатые "шотланки".
Благодаря ткацкому промыслу местные крестьяне зарабатывали довольно хорошо. Подавляющее большинство относилось к устойчивым середнякам, бедняков же было совсем мало - в основном семьи вдов и одиноких стариков. У каждой семьи, как правило, было по одной-две лошади и коровы, несколько овец и свиней и множество кур, гусей и уток.
Естественно, при постоянном отсутствии отцов и крайней загруженности матерей на детей ложилась немалая доля хозяйственных работ в доме и на огороде. Вот как ученик Кривской начальной школы Сережа Рыбаков ответил на вопрос "В каких видах труда я зимой участвовал?"
"Сапоги чиню, картошку набираю, самовар ставлю, печку затопляю, лошадь запрягаю, поросятам стелю, гнезда курам плету, сено скидываю, картошку тру, учальники делаю, лампу зажигаю, поросятам свечу, дрова таскаю, жеребенку картошку режу, лоханку корове выношу, снег со двора скидываю, рожь с печи ссыпаю, картошку чищу, полы мету, к ухвату ручку делаю, трепалку делаю, к топору ручку делаю, салазки, лыжи делаю, дрова пилю, ножи точу, солому рублю, лошадь пою, закуту делаю, силки ставлю, кур на дворе сгоняю, за водой хожу, коров на двор сгоняю, с окон стираю, кровать делаю, толкач делаю, лопатку делаю, к сундуку скобку делаю, чернила развожу, полку делаю, часы завожу, сапоги мажу, цветы поливаю, нитки сматываю, колодки делаю, к молотку ручку делаю, гвозди вытаскиваю, дратву сучу, стул делаю, окна замазываю, на кадку обруч делаю, вешалки прибиваю, к двери петли прибиваю, к самопрялке валы делаю, от двора снег откидываю, сарай запираю, крюки делаю, уроки делаю, трусов кормлю, рукомойник привязываю, навоз скидываю, морковь режу, окна протираю, лоханку корове ношу, соли насыпаю из чулана, поросенка кормлю, лещетки вяжу, колодки для сапог делаю, толкушку для картошки делаю, крючки для шуб делаю, к самопрялке струну делаю, насест курам устраиваю, дрова таскаю, стол чищу, печку растопляю" [2].
И все это делает мальчик, которому не исполнилось и десяти лет - причем он написал здесь только о зимних видах труда. Уже с пяти-шестилетнего возраста дети втягивались не только в огородные, но и в полевые работы, привлекались к посевной, не говоря уж об уборке урожая. Дети постарше ходили на сенокос, выгоняли лошадей в ночное.
Местные подростки были широко задействованы в ткацком промысле и тоже получали работу на дом: мотали шпули, обвязывали бахрому платков. При этом в зимнее время приходилось вставать в шесть утра, чтобы успеть поработать до школы, а вечером, приготовив уроки, вновь засиживались почти до полуночи. Дети охотно, без понуканий старших выполняли эту нудную, утомительную работу, поскольку за нее неплохо платили. Как вспоминает жительница Пяткино Мария Ивановна Тихонова, с десяти лет она уже сама одевала и обувала себя, получая деньги за обвязку бахромы для "фабрики" Никитина.
Но дети есть дети, прежде всего им хотелось гулять и играть. Белкинская школьница Клава Кузьмичева так описала в своем сочинении одну из излюбленных весенних забав:
"Мы ловили жуков. Палкой кинем на березу, и они, как град, посыплются наземь. Положили в карман, а жуки выползли. Коля положил жуков в шапку, а жуки заползли за пазуху. Коля рубаху снял и их выбрасывал. Еще много наловили и людям за шею клали - подкрадемся и накладем, а они кричат: "Ой, ой", - и нас догоняют" [3].
В жизни крестьян происходили постепенные, пока еще не слишком заметные изменения. В начале 20-х годов при Белкинском сельсовете была организована комсомольская ячейка, в которую на первых порах вошло три человека: В.Блинников, С.Синюхин и Н.Кондрашов. В 1924 году, когда ячейка была создана и в колонии "Бодрая жизнь", обе они были объединены в одну комсомольскую организацию. Ее штаб, точнее, агитационный центр был размещен прямо под боком у "идеологического противника" - около церкви Бориса и Глеба, в домике, оставшемся от приходской школы. Теперь здесь была обустроена изба-читальня с агитплакатами, где проводились и занятия по ликбезу, и чтения газет и агитационных брошюр, и беседы по животрепещущим вопросам общественной жизни - преимущественно на антирелигиозные темы. Атеистическая пропаганда считалась одной из главных задач комсомола в деревне. Но белкинская церковь пока оставалась открытой, и по-прежнему устраивались всеобщие крестные ходы на Пасху.
В деревне Самсоново не прекращала своего существования старообрядческая община. Правда, новое поколение уже далеко не так строго соблюдало заветные обычаи, зато их ревностно охраняли наиболее стойкие члены общины, особенно женщины. Это довелось испытать на себе бывшей экономке Трояновских Федосье Антиповой. В 1922 году ее посватали к сорокалетнему вдовцу Семену Филатовичу Петрову, племяннику уставщика Михаила Петровича. Трояновским было жаль расставаться с Федосьей Ефимовной, но они дали ей хорошее "приданое", которое едва уместилось на двух телегах: здесь были и платья, и большие сервизы, - как награда за долгую честную работу.
Семен Петров пошел не в родню, он с молодости заслужил репутацию горького пьяницы и дебошира. Его сестра Надежда была старообрядческой монахиней. Истовая и суровая, она помогала уставщику совершать все обряды и даже имела право вести службу. Мужняя родня сперва не желала признавать невестку: самого Семена вопрос о религии не волновал, но Надежда требовала, чтоб иноверка убиралась из дома. Пришлось молодым венчаться по второму разу у уставщика. И все же Федосья, несмотря на сильное давление, отказалась перейти в другую веру и упорно продолжала ходить в церковь Бориса и Глеба. Первую дочь Шуру сначала окрестили в Белкине, а потом, по настоянию родни, еще и по обряду староверов. А в 1930 году, когда родилась вторая дочь Татьяна, общину уже настиг печальный конец. Но об этом речь впереди.
* * *
Весьма существенное влияние на жизнь местных крестьян оказывало соседство школы-колонии "Бодрая жизнь". С начала 20-х годов Шацкий поставил целью не только изучение жизни местного населения, но и прямое ее преобразование, приобщение крестьян к социалистической, а точнее, общечеловеческой культуре - и прежде всего в самой естественной области повседневного быта. При этом какие-либо принудительные действия исключались напрочь: осуществить такую задачу можно было лишь посредством положительного примера.
Основная роль в этом, конечно, отводилась тем деревенским ребятам, которые учились в колонии как "приходящие". Проводя в колонии большую часть времени, они старались перенести домой все, что там восприняли. Но и местные начальные школы, входившие в систему Первой опытной станции Наркомпроса, фактически были превращены в своеобразные ее форпосты. При этом они отнюдь не являлись образцово-показательными и не слишком отличались от обычных школ по материальной базе - разве что по обеспеченности учебными пособиями.
В наиболее удобных условиях оказалась Самсоновская школа, занявшая бывший барский дом - просторное, хорошо сохранившееся деревянное здание среди живописного липового парка, близ яблоневого сада. В Белкине школа тоже располагалась в барском доме, в нескольких сводчатых комнатах первого этажа, где по стенам расползались широкие трещины. Здесь же в середине 20-х годов был устроен детский сад. Пяткинская школа была размещена в наспех сооруженном деревянном бараке, состоящем из двух отделений для классов с коридором посредине. Они являлись школами первой ступени, т.е. в каждой находилось по четыре класса (группы), где учиться начинали с восьми лет. Посещали их далеко не все дети школьного возраста: некоторые сами не хотели учиться, других не отпускали родители, не желавшие нести лишние расходы и терять рабочие руки. Но со временем школы охватывали все больше и больше детей.
Все местные школы деятельно включились в организованную Первой опытной станцией кампанию по борьбе за здоровый быт. По наблюдениям педагогов колонии, наши деревни очень страдали от грязи, духоты и неряшества. В обычае было выбрасывать мусор и выливать помои прямо возле дома (особенно зимой, когда все тут же заносило снегом), и потому на улицах всегда стояла грязь по колено, валялась разлагающаяся падаль. Лишь в деревне Пяткино, расположенной на возвышенном месте, всегда было сухо и чисто - почва здесь была песчаная, и после дождей все стекало под горку. Зато у пяткинцев всегда были большие трудности с доставкой воды, которую приходилось таскать от реки в гору. На всю деревню был всего один колодец, и воду возили от него в бочках на телегах. Поэтому пяткинцы чаще других страдали от пожаров. А однажды здесь случилось небывалое в наших краях явление. В конце весны 1925 года, когда стояла сильная жара, над деревней разразился страшный ураган. Обратимся к воспоминаниям бывшего колониста Юрия Скаткина:
"Подбегая к деревне, еще не видя разрушений, причиненных смерчем, мы слышали плач и крики. Страшная картина предстала перед нами: сдвинутые набок крыши домов, разрушенные сараи, перевернутые телеги. От здания школы уцелела только середина. Боковые пристройки были раскиданы, доски застряли на ветках уцелевших деревьев. Другие деревья лежали, распластавшись на дороге, с вывернутыми корнями.
Люди бегали с воплями по деревне, собирая уцелевшие пожитки. Старушка, в растерянности стоявшая на уцелевшем крыльце, причитала:
- Всех курей, окаянный, раскидал! Это наказание, что комсомольцы Бога не признают!" [4]
На удивление, сильно пострадавших среди жителей не оказалось. Ураган бушевал в деревне лишь несколько минут, а затем понесся дальше по направлению к Белкину, оставляя в лесу широкую просеку из поваленных деревьев. Но почти сразу затих - так же внезапно, как и начался, даже не задев другие селения. Школу восстанавливать уже не стали, и пяткинские школьники стали ходить в соседнюю деревню Потресово, через реку.
Отсутствие элементарного понятия о чистоте ощущалось не только на улицах. Зимой крестьяне, по вековому обычаю, держали прямо в избах маленьких телят и ягнят, чтобы те не мерзли в холодном хлеву. Из-за этого в комнатах всегда было грязно, полно блох, клопов и тараканов, и в затхлом воздухе висела пыль вперемешку с мельчайшими волокнами пряжи. К тому же громоздкие ткацкие станки, занимавшие пол-избы, при работе сильно шумели. Проветривать дом было не принято, поскольку окна ради сохранения тепла закрывали наглухо, и никаких форточек в них не делали. По инициативе Шацкого местные школы начинают последовательную борьбу за чистоту и гигиену в семье. В то время как среди крестьян было принять ходить в будни в грязной, даже рваной одежде (хорошее платье берегли и одевали редко), учителя строго следили за тем, чтобы дети приходили в школу чистыми и подстриженными. В школах создавались детские санитарные комиссии, которые не только следили за личной гигиеной учеников, но и проверяли их домашние условия.
Сперва крестьяне весьма настороженно отнеслись к неслыханному вмешательству в основы исконного быта. Снова и снова обходили педагоги все избы, терпеливо объясняя родителям своих учеников смысл и необходимость таких новшеств, как мытье рук перед едой и борьба с насекомыми. Проводились и родительские собрания, на которых выступал врач из колонии с докладами на такие, к примеру, темы: "Как надо кормить детей", "Зачем надо приучать детей к чистоте", "Вредны ли посты" и т.п.
Но лучше всего действовал живой пример. Время от времени школьники во главе с учителем выходили в белых халатах, с лопатами на уборку беспорядочных свалок мусора и навоза по всей деревне. Удивляясь стараниям детей, крестьяне начинали помогать им и сами убирали мусор около своих домов. Под руководством колонии в школах создавались цветочные кооперативы, и дети устраивали клумбы и палисадники перед своими домами, что тоже было делом невиданным.
Фактически школьникам приходилось заниматься воспитанием своих родителей, тем более что многие из тех были неграмотны. Настоящим бедствием в наших деревнях было повальное пьянство. Многие жители, включая женщин, регулярно варили самогон для себя и на продажу - промысел "ведерников" считался наиболее доходным. В начале 20-х годов ученики 2-й группы Пяткинской школы (девятилетнего возраста) составили такое обращение к родительскому собранию:
"Когда у нас в деревне бывает праздник, то наши родители покупают вино или самогонку и нас угощают, а когда мы отказываемся, то нас заставляют пить самогонку. В нашей группе всего 23 ученика, а 11 заставляют насильно пить красное вино, а то и самогонку... Вся наша группа считает, что это дело нехорошее, и просим об этом поговорить на родительском собрании, и чтобы на нем решили нас насильно не заставлять пить вино" [5].
В школьных программах, разработанных под эгидой Первой опытной станции, важное место отводилось связи учебы с реальной жизнью. Один раз на занятиях по естествознанию ученики 3-й группы Самсоновской школы получили задание обследовать, как у них дома ухаживают за коровой, как ее кормят. После сравнения результатов с научными данными оказалось, что у всех крестьян коровы не получают нужного количества корма и потому дают слишком мало молока. После этого каждый ученик составил оптимальный рацион питания для своей коровы. При школах были свои опытные участки земли, где ученики выращивали лучшие сорта плодовых деревьев, кустарников и огородных культур с учетом последних достижений агрономии (саженцы, семена и рассаду получали из колонии). Потом они старались применить полученные навыки дома, в своем хозяйстве.
Большую роль в приобщении местных крестьян к культуре играли театральные постановки. Несколько раз в год колонисты объезжали деревни с выступлениями своего передвижного театра, и каждый такой визит был для крестьян настоящим праздником. Театр дебютировал в 1920 году с постановкой пушкинского "Бориса Годунова" в Белкинском народном доме - быть может, на том самом месте, где когда-то стояла усадьба главного героя драмы. Сейчас уже невозможно узнать, был ли этот выбор случайным: во всяком случае, и Шацкий, и другие педагоги колонии были хорошо знакомы с местными преданиями.
По наблюдениям Шацкого, местная публика довольно холодно воспринимала спектакли на темы из деревенской жизни, а также с печальным концом или с явными элементами назидательности. Предпочтение отдавалось веселым, бодрым пьесам на сюжеты из далеких эпох, что позволяло зрителям отвлечься от собственных тягот и забот, от серого однообразия повседневщины. Поэтому особым успехом неизменно пользовались комедии Мольера. Когда же колонисты ставили драму Г.Гейермана "Гибель "Надежды"", актеры сами чуть не плакали, сопереживая героям, но у деревенских зрителей сочувствия не нашли.
Массовые театрализованные представления регулярно устраивались на "красные" даты - 8 марта, 1 мая и 7 ноября, к которым, в противовес религиозным праздникам, следовало еще приучить население. В таких мероприятиях были задействованы все школьные кружки. Обычно их проводили на природе, в белкинском парке, где сооружался большой помост. Множество жителей окрестных деревень рассаживались на лавках и на траве. В праздничном концерте выступления хора чередовались с показом "живых картин" - сатирических инсценировок на злобу дня, с гимнастическими упражнениями и декламацией.
В Народном доме действовали свои хоровой и драматический кружки, созданные местной молодежью совместно с колонистами, под руководством педагогов "Бодрой жизни". Здесь, на большой сцене с бархатным занавесом, ставились довольно сложные спектакли, собиравшие сотни зрителей со всей округи. В здании по-прежнему размещалась чайная и продуктовая лавка, где можно было купить и пряники, и селедку, и даже кедровые орешки.
Небольшие драмкружки были созданы и в местных школах. Соединение школ в системе Первой опытной станции приводило к установлению связей между ребятами из разных деревень друг с другом и с колонией. В прежние времена между жителями соседних селений традиционно существовали довольно натянутые отношения, зачастую выливавшиеся в массовые междоусобные драки. "Вообще издавна повелось, - отмечал С.Т.Шацкий, - что одна деревня другой не касается" [6]. Теперь же началось преодоление стародавней вражды, и вновь первопроходцами выступали дети. Они участвовали в проведении совместных праздников, организованных колонией - как для всех жителей окрестных селений (на "красные даты"), так и специально для детей. Устраивалась переписка учеников разных школ с колонистами и между собой.
С середины двадцатых в школах создаются пионерские организации. Основной их задачей стало участие в кампании по ликвидации безграмотности. За каждым учеником был закреплен какой-нибудь житель деревни, с которым нужно было заниматься по вечерам и по выходным, обучая азам грамоты.
* * *
Во второй половине 20-х годов в деревне появляются различные формы кооперации. Сначала крестьян привлекали к участию в них на добровольных началах, предоставляя кооперативам налоговые льготы и параллельно "прижимая" частников. К этому времени в Белкине по-прежнему действовало сельскохозяйственное кредитное товарищество при Народном доме, организованное еще при "царском режиме", но оно контролировалось деревенской верхушкой, действуя безо всякого участия властей и партийных ячеек. В его состав входили и жители, занимавшиеся ткацким промыслом, но, насколько можно судить, кооперация существовало лишь на стадии сбыта продукции.
С 1926 года Калужский губерский союз промысловой кооперации (Копромсоюз) разворачивает работу по кооперированию местных промыслов - иначе говоря, по объединению разрозненных кустарей, работавших по домам, в единые артельные предприятия, которые было гораздо проще контролировать. Все артели должны были войти в состав Копромсоюза и подчиняться его руководству.
В ноябре 1926 года в Самсонове была создана текстильная артель "Красное знамя", в которую вступило около 40 человек. Примечательно, что в данном случае это весьма характерное для эпохи название имело некоторую связь с профилем производства. Как сообщалось в отчете Копромсоюза, Самсоновская артель была организована на средства "частного капиталиста" (Б.М.Петрова), который предоставил для нее кредиты, станки и все оборудование [4]. Но власти уже не могли допустить, чтобы артели находились под контролем частников, и решительно отстраняли их. В течение двух последующих лет, по информации Копромсоюза, "частник, имеющий патенты, был вытеснен окончательно", попросту задушен налогами и поборами. Мелкие "фабрики" в Самсонове и Пяткине прекратили свое существование.
В 1927 году на основе Белкинского сельскохозяйственного товарищества была образована Белкинская ткацкая артель, которая также расположилась в помещении Народного дома (впоследствии она заняла все это здание). Она была тесно связана с местной комсомольской ячейкой, что особо отмечалось руководством Копромсоюза [8].
Ни характер производства, ни ассортимент продукции в этих артелях не претерпели существенных изменений, поскольку средств для каких-либо усовершенствований у их членов не было. Руководило артелью выборное правление во главе с председателем. Каждый новый член должен был внести вступительный пай, который предполагалось возвратить ему в случае выхода.
Чтобы устранить влияние частников и показать преимущество кооперирования, Копромсоюз начал кредитовать артели и снабжать их сырьем. Но снабжение было организовано совершенно безалаберно. Председатель Белкинской артели Харитонов жаловался в Копромсоюз на неравномерное распределение сырья: "кто захватит, тот и с пряжей" [9]. Местные жители, продолжавшие работать и на домашних станках, тайно поддерживали прежние связи с бывшими "фабрикантами", поскольку такая организация труда приносила более высокий доход.
Кооперация мелкого кустарного труда была лишь частью новой политики руководства страны. Основной задачей была коллективизация сельского хозяйства - объединение всех индивидуальных крестьянских хозяйств в колхозы.
В конце 20-х годов, когда внутренние противоречия нэпа (реальная экономическая свобода не могла существовать без политической) достигли предела, в стране крайне обострилась продовольственная проблема. Государство не имело возможности закупить зерно у населения по нормальным рыночным ценам, а заниженные закупочные крестьян, естественно, не устраивали. В городах пришлось вводить карточки на хлеб и другие продукты. С 1928 года правительство вновь возрождает чрезвычайные меры в экономике: у крестьян изымаются "излишки" зерна, "кулаков" и значительную часть середняков облагают непомерно завышенными натуральными налогами. Сопротивляясь насильственным хлебозаготовкам, крестьяне резко сокращали запашку, резали скот - словом, пытались "самораскулачиться".
Если "кулак" был не в силах выплатить установленный для него сельхозналог, его имущество конфисковывали и затем, как правило, распродавали по дешевке с торгов в той же деревне. Известно, что так поступили с первым богачом в Пяткине Сергеем Фомичом Никитиным. Его имущество описали, а затем устроили прямо перед домом импровизированный аукцион, на который выставили старую швейную машинку, венские стулья, большое зеркало и т.п. Однако покупателей среди односельчан не нашлось - всем было и боязно, и стыдно. Никитину пришлось покинуть деревню. Вместе с семьей он перебрался в Москву.
Обстановка в крестьянской среде накалялась, все более сгущалась атмосфера взаимного недоверия. Как писала В.Н.Шацкая в отчете о деятельности колонии, весь 29-й год прошел "в обстановке острой классовой борьбы". Она проявлялась в срыве общественных собраний, распространении панических слухов (из-за которых все бросались скупать соль и керосин), наконец, в повышении антисоветской и религиозной пропаганды. Среди деревенских школьников "можно было чувствовать зависть у середняков к бедноте, озлобленность на сельскохозяйственный налог, неуверенность у старших ребят (середняков) в возможности дальнейшего устройства в техникум или на работу" [10]. По мнению Валентины Николаевны, такое обострение ситуации было в значительной мере обусловлено неправильной раскладкой сельхозналога. Но она считала это ошибкой властей, не подозревая, что в том и состоит новая политика.
Важное значение в ходе подготовки к коллективизации отводилось перевыборам в сельские советы. Требовалось оттеснить зажиточных крестьян от реального влияния на жизнь деревни и усилить роль бедноты. Для нашей местности была характерна низкая общественная активность населения, так как большинство мужчин, лишь изредка приезжавших "погостить" из городов, не интересовались положением в родной деревне. Женщины же, неграмотные, измотанные непосильным трудом, еще находились в плену вековых традиций и не привыкли поднимать свой голос. "Местная культура, - писал С.Т.Шацкий, - чрезвычайно страдает от общественной пассивности женщин" [11].
Но к концу 20-х годов ситуация начинает меняться. В подготовку выборов, назначенных на январь 1929 года, в беспрецедентных масштабах вовлекались школьники. Основной их задачей было склонить крестьян, особенно женщин, прийти на избирательные участки. В те годы школы были своеобразными эпицентрами общественной жизни деревни: здесь обычно проводились и деревенские сходки, и сами выборы.
Накануне выборов колонисты и местные школьники проходили по деревням с красными флагами, горном и барабаном, скандируя лозунги и призывы. Ребята готовили плакаты и лозунги для оформления школы, писали и разносили по домам повестки. Самсоновские школьники составили такой наказ для нового сельсовета: "1. Помочь беднейшим детям учиться в школе. 2. Организовать при школе горячие завтраки. 3. Устраивайте в деревне ясли, а мы вам поможем. 4. Запретить продажу вина и папирос детям. 5. Обратить внимание на положение ребят-батрачат" [12]. Усиленная агитация возымела действие, хотя и не столь полное, как было нужно. Если несколько лет назад в Белкине пришло на выборы всего 10 женщин, то в этот раз уже 75 (почти половина от всех избирательниц), в то время как мужчин почти вдвое меньше. Такое же соотношение избирателей сложилось и в окрестных деревнях, что было вполне естественно для района отхожих промыслов. В итоге в Белкинский сельсовет вошло пять женщин - около половины от его общего состава [13].
Коллективизация
Летом 1929 года Сталин провозглашает лозунг "сплошной коллективизации". В предельно сжатые сроки следовало объединить все крестьянские хозяйства в колхозы. Принцип добровольности при этом по-прежнему декларировался на бумаге, но на практике о нем старались не вспоминать. Не желавших вступать в колхозы объявляли кулаками или подкулачниками и лишали всех гражданских прав.
Все же одних насильственных мер было явно недостаточно: требовалось одновременно проводить нелегкую разъяснительную работу, убеждая крестьян в преимуществах новой формы организации труда. К агитации широко привлекались учителя и их ученики. В те годы учитель рассматривался как наиболее действенный проводник влияния партии в деревне, "агент нового мира среди крестьянского моря". На уроках дети писали диктанты, напоминающие лозунги: "Родители, дружно вступайте в колхоз и стройте социализм" [14]. Об этом же каждый школьник должен был твердить и дома.
Наиболее активно были задействованы в новой агитационной кампании педагоги "Бодрой жизни". Шацкие и другие учителя без отдыха ездили по деревням, где на сходках и митингах убеждали крестьян вступать в колхозы. Станислав Теофилович использовал свой огромный моральный авторитет среди местного населения для того, чтобы по мере возможности смягчить переходный процесс и, воздействуя на крестьян словом, предотвратить насильственные меры со стороны властей.
После очередной изнурительной поездки Шацкий записывает в своем дневнике: "Я только что вернулся с поля битвы в деревне, вроде как из окопов" [15]. И дело тут было не только в колоссальном психологическом напряжении: реальную опасность вполне можно было сравнить с военным временем. В ходе таких выступлений едва не лишился жизни заведующий Белкинской школой Павел Васильевич Кованов, еле успевший спастись от разъяренной толпы. Затем был подожжен домик Шацких в колонии, но искать виновных даже не пытались.
Местные крестьяне относились к коллективизации, мягко говоря, без энтузиазма. Идею обобществления земли и другой собственности поддерживали лишь бедняки и батраки, которым терять было нечего. Между тем в нашем районе, как отмечал Шацкий, по-прежнему преобладало "крепкое середняцкое хозяйство, обнаруживающее сильные тенденции к кулацкому перерождению". Правда, крестьяне уже не возражали против кооперациии как таковой, но хотели иметь право самим выбрать ее форму. Часть белкинцев уже собиралась объединиться в товарищество по совместной обработке земли (ТОЗ) - это была наиболее мягкая форма колхозов, с обобществлением одной лишь земли. Но Сталина повелел создавать именно артели, т.е. с обобществлением скота и инвентаря. Выбора крестьянам уже не оставляли, не оставалось и времени на раздумья.
В ноябре 1929 года в "Правде" появилась статья Сталина "Год великого перелома". Это выражение моментально стало крылатым, но крестьяне дополнили его по-своему: "...великого перелома хребта". Власти фактически свернули агитационную кампанию и перешли к прямому принуждению.
5 января 1930 года вышло постановление ЦК ВКП(б), в котором предусматривалось завершить коллективизацию в Нечерноземье к 1933 году. Но руководство Калужского окружкома партии, захваченное всеобщей эйфорией штурмовщины и желавшее выслужиться перед вождем, поставило перед местными парторганизациями задачу полностью закончить сплошную коллективизацию к 1 марта 1930 года. За два месяца требовалось обеспечить вступление в колхозы сразу всех крестьянских хозяйств. При этом следовало обобществить всю домашнюю живность, до последней курицы. В течение февраля 1930 года колхозы были созданы практически во всех деревнях Калужского округа, в том числе в Белкино, Самсоново и Пяткино. Крестьян заставляли записываться поголовно под угрозой раскулачивания и отправки в лагеря. При этом реальное состояние хозяйства уже не имело значения, "раскулачить" могли и бедняка. В итоге к началу марта в Боровском районе, согласно отчетным данным, было охвачено колхозами около 90% крестьянских хозяйств, в то время как три месяца назад этот показатель составлял всего лишь 0,5% [16]. Разумеется, абсолютное большинство новообразованных колхозов существовало только на бумаге, поскольку завершить организационную работу, даже при вырванном согласии крестьян, в такие сроки было немыслимо.
Именно в этот период в крестьянской среде рождается новое истолкование аббревиатуры ВКП(б) - Второе Крепостное Право (большевиков). Грубая ломка привычных устоев жизни вызвала мощный всплеск крестьянских выступлений по всей стране, от открытых восстаний до пассивных, но не менее опасных форм: крестьяне вырезали свой скот, чтобы не попал в чужие руки, или просто бросали свои дворы и уходили в города. И власти забеспокоились. 2 марта 1930 года Сталин выступил в "Правде" со статьей "Головокружение от успехов", в которой впервые осудил насильственные методы коллективизации, но всю вину за "перегибы" возложил на местное руководство. Вновь провозглашался принцип добровольности при вступлении в колхозы.
Крестьяне восприняли ревизию генеральной линии "на ура" и, едва получив такую возможность, тут же стали бросать артели. К концу марта в колхозах Боровского района осталось лишь 5% крестьянских хозяйств, в основном бедняцких. В это время Валентина Николаевна в отчаянии писала мужу в Москву (он задерживался в наркомате): "Станислав! Положение в районе совершенно никуда не годное. В Кривском выписалось 45 хозяйств, в Белкино - 20. Там уже прошло землеустройство, как ты знаешь, и теперь волнение... По всему району наблюдается следующее. Ходят нищие - обходят дома с агитацией выписаться из колхоза... Руководства нет и ответственность никто брать не хочет" [17].
Правительство осознало необходимость более гибких действий. Теперь упор переносится на экономические меры: колхозам предоставляют значительные налоговые льготы, в то время как для единоличников ставки сельхозналога резко повышаются. В конечном итоге крестьянам все равно приходилось покоряться. В начале апреля 1930 года колхозы, уже на добровольных началах, были организованы вновь в Белкино и Самсоново, а несколько позднее и в Пяткино [18].
Во главе белкинского колхоза "Большевик" встал бывший заведующий местной школой Павел Васильевич Кованов (1907-1984). У старожилов сохранились о нем самые добрые воспоминания. Педагог по образованию, прибывший в наши края по распределению, он сам трудился на полях с полной отдачей и, когда начинали косить луга, первый шел с косой впереди колхозников. Кованов пробыл на этом посту не более года, а затем вновь вернулся к педагогической работе. Впоследствии он сделал весьма успешную партийную карьеру, достигнув должности председателя Комитета народного контроля СССР.
Как следует из отчета Кованова, первоначально в колхоз "Большевик" вошло 32 человека (20 женщин и 12 мужчин) - менее четверти всего трудоспособного населения деревни [19]. Среди них было 4 бедняка, остальные - середняки. Пятеро числились "служащими" (при этом явно подразумевались члены сельсовета, именно столько их и было от Белкина). В числе вступивших насчитывалось 5 членов партии и 4 комсомольца - безусловно, все, сколько их было в деревне. Обобществленный скот включал 6 лошадей и 2 жеребят, 1 быка и 1 корову, а также 6 телят и 15 поросят. Как видно, вступившие в колхоз пока не спешили расстаться со своим скотом, особенно с коровой - главной кормилицей и опорой крестьянской семьи. А сдавать принудительно власти еще не заставляли, опасаясь новой волны выхода.
Сходная картина сложилась и при создании самсоновского и пяткинского колхозов. Первоначально в них вступила лишь малая часть жителей этих деревень, причем женцин значительно больше, чем мужчин, которые и в дальнейшем предпочитали искать заработки на стороне.
Колхоз в Самсоново был назван в честь "первого красного офицера", наркома обороны К.Е.Ворошилова. Имя этого вернейшего приспешника вождя в те годы было во множестве растиражировано на карте страны. Первым председателем колхоза стал деревенский плотник Николай Васильевич Рябинкин, умелец и балагур, который был хорошо знаком с Трояновскими и участвовал в строительных работах в Буграх. Пяткинцы назвали свой колхоз "Красная горка" - этот старинный топоним (так издавна назывался участок местности в окрестностях деревни) очень удачно сочетался с требованиями высоких инстанций - несведущим могло показаться, что название несет идеологическую нагрузку.
Одновременно с образованием колхозов проходило раскулачивание зажиточных крестьян: их лишали избирательных прав, отбирали имущество, после чего обычно следовало выселение из родной деревни или отправка на поселение в отдаленные необжитые районы страны. В наших краях раскулачивание коснулось немногих, в основном бывших "фабрикантов" и членов их семей (такой щадящий подход был, возможно, следствием деятельности Шацкого).
В Самсонове пострадали бывшие "фабриканты" Иван Григорьевич Безяев и сыновья Михаила Петровича Петрова, сами уже имевшие внуков: Василий, Иван и Борис. Василий и Борис покинули деревню, а Иван в марте 1931 года был осужден "тройкой" ОГПУ на пять лет ссылки [20]. Ему пришлось разделить судьбу сотен тысяч раскулаченных, составивших бесплатную рабочую силу на стройках первой пятилетки и в добывающих районах. Иван Петров был отправлен в один из поселков "спецпереселенцев" в Казахстане. Его дети к этому времени уже имели свои семьи и отделились от отцовского двора, иначе их постигла бы та же участь. По окончании срока ссылки, уже на седьмом десятке лет, Иван Михайлович вернулся в родную деревню.
К родственникам раскулаченных тоже относились с особым подозрением. Даже Федосью Ефимовну Петрову, давно уже вошедшую в ряды деревенских активисток и отдававшую все силы агитации за колхоз, теперь исключили из партии.
В Белкине раскулачили "фабриканта" Зота Коляскина, который к тому же держал при своем доме, на круглой застекленной террасе, мелочную лавку, где торговала его жена Марфа. Зота Ефимовича отправили в ссылку на спецпоселение - там он впоследствии и умер, а его дом отдали Белкинской текстильной артели под общежитие. Его семью тоже собирались отправить в ссылку, и уже погрузили на телегу и отвезли в Боровск. Но тут дочь председателя Белкинского сельсовета, дружившая с одним из сыновей Коляскина, упросила отца поручиться за Марфу и ее детей, и их вернули в родную деревню. Все имущество раскулаченных было реквизовано в пользу колхозов и составило основу коллективных хозяйств. В Самсоново в бывшем дворе Ивана Михайловича Петрова был устроен скотный двор, а в доме его брата Бориса расположили клуб и правление колхоза. Через несколько лет, когда колхоз им.Ворошилова продал часть своей земли (на территории бывшей помещичьей усадьбы) московскому авиационному заводу им.Лепсе для устройства пионерлагеря, в барский сад был перенесен дом И.М.Петрова. Здесь вплоть до войны отдыхали дети московских рабочих. В Пяткино правление и клуб разместились в большом доме, отобранном у Сергея Никитина.
Колхозная жизнь
К середине 30-х годов колхозы уже охватили все крестьянские хозяйства в местных деревнях - иного выбора у крестьян просто не оставалось. У колхозников уже забрали всех лошадей, поскольку согласно руководящим указаниям весь "рабочий скот" подлежал обобществлению. Отняли и все телеги и дровни, а также сбрую и прочую упряжь. Конюшни разламывали на материал для колхозных построек. На каждый двор разрешили оставить по одной корове и свинье с приплодом, несколько овец и коз. Только кур, гусей и уток можно было держать сколько угодно. Со своего приусадебного хозяйства колхозники должны были платить большой натуральный налог государству - сдавать яйца, молоко, шерсть и т.п. Косить сено для своего скота на колхозных лугах не разрешалось, и крестьянам приходилось выкашивать его по кустам и по кочкам.
Весь сельскохозяйственный инвентарь колхозники должны были сдать в общее пользование. В колхозах имелся простейший инвентарь, в том числе на "лошадиной тяге" - сеялки, молотилки, бороны, косилки, пароконные плуги и т.п. Часть их была реквизована у раскулаченных, часть закупили в кредит в районе.
В отчете П.В.Кованова в числе первых достижений колхоза "Большевик" указаны и такие, как введение правильного севооборота, постройка первой общественной бани и открытие яслей при детском саду. Последнее было совершенно необходимо в связи с тем, что колхозницы уже не могли располагать своим временем. Вот какой запрос отправил Кованов в Боровск в октябре 1930 года: "Прошу отпустить на 4-х грудных детей (колхозников) манной крупы. Так как отсутствие таковой затрудняет возможность участия матерей в работе колхоза" [21].
Как следует из того же отчета, в колхозе был введен 10-часовой рабочий день: с шести утра до семи вечера, с трехчасовым перерывом на обед и на отдых. Оплату за "трудодень" в белкинском колхозе установили в размере 1 руб. 20 коп., а в самсоновском 1 руб. 75 коп. При этом все виды работ, вне зависимости от степени тяжести и от качества выполнения, оценивались одинаково.
Коллективизация резко изменила уклад жизни в деревне. "Все пошло кувырком, - рассказывает бывшая жительница Пяткино М.И.Тихонова, - люди совсем не те стали, как-то сами по себе". Взаимопомощь была гораздо больше развита среди крестьян в прежнее время, когда каждый ощущал себя полноценным хозяином, теперь же откровенная уравниловка отбивала охоту заботиться друг о друге. Если раньше бедным семьям вдов и одиноких стариков соседи нередко помогали продуктами - например, делились мясом, когда резали поросенка, то теперь все прекратилось.
Зато молодежи совместная работа очень нравилась. Теплыми летними вечерами, после окончания длинного рабочего дня, парни и девчата из разных деревень часто собирались на лугу, разводили костры и веселились чуть не до самого утра. А на рассвете снова вместе на покос или на жатву. По воскресеньям молодые белкинцы любили поплясать под гармонь на пятачке в усадебном парке (особых танцплощадок в деревнях не было). "До света гуляли, - вспоминает Ирина Степановна Лапшина, - бывало, придешь домой, в окно лезешь, а сзади тебя за ногу тянут". Лезть в окно приходилось, чтобы не будить родителей.
Молодые колхозники охотно вступали в комсомол и агитировали односельчан за новый образ жизни. Если раньше крестьяне привыкли начинать каждую трапезу с молитвы, то теперь этот обычай быстро сошел на нет - молодые смеялись над ним, и старшее поколение смирилось. Старообрядческая община в Самсоново после выселения "кулаков" распалась, но пожилые крестьянки еще долго хранили заветные иконы "старого письма".
Создание колхозов ознаменовало решающий этап борьбы с влиянием церкви. В апреле 1930 года, в разгар колхозного строительства, был арестован белкинский священник отец Иван (Иван Владимирович Жуков), к тому времени уже три года служивший в церкви Бориса и Глеба. По воспоминаниям старожилов, нередко видевших отца Ивана подвыпившим, он отговаривал крестьян идти в колхоз: "под одним одеялом там будете спать". О его несдержанных высказываниях донесли властям, он был арестован и отвезен в тюрьму в Угодский завод. "Тройка" ОГПУ осуждила его на три года лагерей по статье 58-10 за антисоветскую агитацию и пропаганду. После его ареста церковь закрыли, а вместо крестных ходов на Пасху стали устраивать обязательные воскресники по уборке деревни. Позднее все же был прислан новый священник; церковь действовала вплоть до войны, но она уже не играла прежней роли в жизни крестьян.
Большой дом священника рядом с церковью (не сохранился) заняли под сельсовет. Половину его пришлось отвести под клуб, поскольку Белкинский народный дом после образования колхоза был упразднен. Не доверяя этой истинно народной форме организации самодеятельности, восходившей еще к "царской" эпохе, власти вводят жесткое единообразие для всех учреждений культуры. В сельской местности отныне могли существовать только клубы.
Здание Народного дома полностью заняла Белкинская текстильная артель, по-прежнему выпускавшая головные платки, скатерти и байковые одеяла. В артель вошли по большей части белкинские крестьянки, многие из которых в сезон полевых работ часть дня работали в колхозе, а в страдную пору всех бросали на поля уже в обязательном порядке. В Самсоново продолжала действовать текстильно-промысловая артель "Красное знамя". Однако в середине 30-х годов деревянное здание артели сгорело, и на этом ее существование прекратилось. Многие местные жители продолжали ткать и мотать шпули на дому, тем более что станки практически не отличались, но получать сырье и сдавать выработку можно было только через артель: частный промысел уже попал под запрет.
Еще в 1931 году Московский облколхозсоюз рекомендовал местным руководителям создавать так называемые промколхозы, объединяющие сельскохозяйственные и кустарные артели, в тех районах, где кустарный промысел имеет преобладающее значение. В начале 30-х годов колхозы и ткацкие артели в Белкино и Самсоново были объединены в Белкинский промколхоз. При этом колхозы им.Ворошилова и "Большевик" не упразднялись, а получали статус отделений промколхоза, председатели же их одновременно считались заведующими отделениями. Но такая структура оказалась слишком громоздкой, и через несколько лет промколхоз был упразднен как бесполезная надстройка.
Случайно сохранившаяся выписка из протокола собрания Самсоновского отделения Белкинского промколхоза от 12 июля 1935 года позволяет получить некоторое представление о повседневной жизни колхозников [22]. На повестке дня собрания первым стоял организационный вопрос - о председателе Самсоновского колхоза. По предложению партячейки Белкинского сельсовета решено было снять Якова Васильевича Петрухина с поста председателя колхоза за пьянство. В прениях "выступает колхозница Петрова Ф., которая заявляет общему собранию, что по своему поведению руководить колхозом Петрухин Я.В. не может, а поэтому предлагает со своей стороны снять Петрухина Я.В." На его место был избран Антон Иванович Петрухин.
Стоит отметить, что этот выбор оказался весьма удачным, и при новом председателе колхоз им.Ворошилова вышел в передовые. Известно, что в предвоенные годы Василиса Григорьевна Кабанова, вместе с другими самсоновскими труженицами добившаяся немалых успехов в выращивании телят, представляла колхоз на Всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве.
Но вернемся к протоколу собрания. После перевыборов колхозники перешли к обсуждению текущих вопросов. Вот наиболее интересные из них:
"Слушали: О молокопоставках государству. Постановили: ввиду окончания поставки молока государству немедленно заключить договор с московской организацией на несколько тысяч по цене 1 р. литр.
Слушали: О строительстве хлебопекарни в Белкинском с/совете. Постановили: Собрать с каждого члена пайщика по три рубля как помощь. Собирать деньги поручить шефу Меньшову" [15]. Отметим, что последний вопрос назревал уже довольно давно.
До этого хлеб в Белкине и окрестных деревнях жители выпекали сами, получая после жатвы зерно в колхозе на трудодни (выдавали по нескольку пудов на едока). Зерно каждой семье приходилось перемалывать самостоятельно, вручную, что было крайне утомительно. И все же у колхозников оставалось время не только на работу, но и на активный отдых. В белкинском клубе был образован драмкружок из молодежи, бравшийся даже за такие непростые пьесы, как "Свадьба в Малиновке". Наконец, в 1938 году при клубе был создан хор. Его организовала Варвара Карповна Розанова, дочь бывшего учителя приходской школы в Белкине. После окончания педтехникума в Малоярославце, проработав некоторое время по распределению в разных районах, молодая учительница вернулась в родное село и стала работать в Белкинской школе. У Варвары был прекрасный сильный голос, в детстве она занималась в колонии у В.Н.Шацкой. В созданном Розановой хоре молодые девушки - колхозницы и ткачихи - исполняли старинные народные песни и популярные песни советских композиторов, особенно из времен гражданской войны.
Белкинский хор быстро завоевал популярность не только в районе, но и в области. Он выступал "на гастролях" в Калуге, Боровске и Малоярославце, на бесчисленных партконференциях и колхозных слетах, множество раз получая лауреатские дипломы на областных смотрах. В годы войны хор объездил все солдатские землянки в округе. Шло время, певицы заводили свои семьи и растили детей, а потом и внуков, но хор не распадался. Он действовал при белкинском клубе вплоть до начала 80-х годов.
Между тем особняк усадьбы Белкино все больше приходил в упадок. Первый этаж занимала школа, другие этажи не отапливались и не поддерживались в порядке, и помещения быстро разрушались, Об этом свидетельствует заведующий Боровским музеем А.М.Покровский, проводивший обследование особняка в феврале 1930 года [23]. В своем отчете он указывает, что передний и задний фасады главного дома рассекают посредине огромные трещины, ширина которых местами доходит до 5 сантиметров. В трещинах уже свили свои гнезда галки. Двусветный зал находился в самом плачевном состоянии, "серовская" трещина заметно расширилась и пересекала насквозь всю стену от пола до потолка. На первом и втором этажах еще сохранились чудесные росписи и паркетные полы. На втором этаже оставалось и несколько предметов меблировки, уже "в самом плачевном состоянии", лишь прекрасный готический шкаф довольно хорошо сохранился. Несколько помещений второго этажа были заняты под зернохранилище, причем сотни пудов зерна были насыпаны прямо на полу, а для ограждения этих огромных куч приспособили снятые с петель двери.
На верхнем этаже все паркетные полы были уже выломаны, всюду были навалены кучи мусора и обломков дорогой мебели. "В общем создается такое впечатление, - писал А.М.Покровский, - как будто бы этот этаж подвергался форменному разгрому". Здесь же в одной из комнат валялись кучи книг. Множество старинных французских фолиантов, на корешке одного из которых Покровский обнаружил дату "1636", были свалены прямо на полу - растрепанные, с вырванными листами, а через разбитые окна в комнату врывался ветер, занося туда снег.
Невозможно объяснить, почему за все время после передачи здания в ведение Первой опытной станции и открытия в нем школы на эту библиотеку не удосужились обратить внимания. Почему бесценные книжные сокровища Д.П.Бутурлина находились в таких варварских условиях? Как сообщил Покровскому Павел Кованов, в то время еще являвшийся заведующим Белкинской школой, библиотеку собирались передать Институту Маркса и Энгельса в Москве. Однако совершенно очевидно, что ведущий партийный институт в таких книгах не нуждался. Была ли библиотека передана в Москву, выяснить не удалось. Очевидно, судьба ее так и останется неизвестной.
Подводя итог осмотру особняка, Покровский отмечает: "Теперь он находится в таком состоянии, что надо ждать в недалеком будущем его полного разрушения". Это предсказание исполнилось довольно быстро.
Еще в 1923 году усадебный парк в Белкине вместе со всеми постройками был объявлен Отделом по делам музеев Наркомпроса "неприкосновенным памятником садово-парковой культуры" [24]. Но реального значения решения этого органа не имели, да и сам статус имел чисто декларативный характер. В период коллективизации усадьба Белкино была передана в ведение новообразованного совхоза "Боровский". Особняк был перестроен под общежитие для рабочих, и прежняя отделка интерьера была полностью утрачена. В это же время сгорел второй восточный флигель.
Белкинская школа, уже преобразованная в семилетку, была перемещена в западный двухэтажный флигель, а начальные классы заняли деревянный домик бывшей приходской школы. В 1950-х годах школа закрылась, и ученики стали ходить в Кривское. А особняк окончательно пришел в аварийное состояние и был заброшен. За несколько десятилетий уникальный памятник блистательной эпохи Екатерины Великой превратился в печальные руины. Их тоже можно считать своеобразным памятником - только уже не уникальным. Типичным памятником равнодушия и безответственности нашей эпохи.
В 1939 году деревню Пяткино вновь постигло тяжелое бедствие. В августе стояла страшная жара - казалось, высохшая трава трещит от зноя. Но дети все равно продолжали играть на пыльных улицах. И вот четырехлетний ребенок, сын московских дачников, раздобыл спички и стал разводить во дворе костер. Сначала загорелся погреб, покрытый соломой. Огонь моментально перекинулся на ближайшие дома, понесся по крышам... Пожар долго не могли потушить, трудно было таскать воду от реки и от единственного колодца. Сгорела половина деревни, более двадцати домов. К счастью, было время обеденного перерыва, колхозники уже разошлись по домам, поэтому жертв не было. Погорельцы сразу начали отстраиваться, на месте сгоревших дворов быстро вырастали новые. Никто еще не догадывался, что всего лишь через два года деревня вновь обратится в пепелище.
Кончаловский в Буграх
В 1932 году дачу в Буграх покупает художник П.П.Кончаловский. Петр Петрович очень полюбил эти места еще со времени своего первого приезда в Белкино, ознаменовавшего начало нового этапа в его творческой жизни, и с тех пор часто бывал здесь со всей семьей.
Все знавшие Кончаловского люди отзывались о нем как о необычайно жизнерадостном, открытом и доброжелательном человеке, наделенном щедрой душой и неуемным темпераментом. Огромного роста, богатырского сложения, он до глубокой старости сохранял молодость и свежесть чувств, был переполнен бурной творческой энергией. "Он видел мир глазами человека, любившего жизнь и людей, - пишет Константин Симонов, - и красота людской души, и красота природы прежде всего кидались ему в глаза - именно это он и замечал в первую очередь" [25]. Отличительным свойством Кончаловского был неисчерпаемый оптимизм - оптимизм, несмотря ни на что. "Смотришь на него - за работой, в разговоре, за едой - вспоминал Всеволод Иванов, - смотришь и думаешь: "Но неужели я никогда не научусь этому счастью жизни!" [26]
Этот чрезвычайно общительный человек, нежно любивший жену и детей, имевший множество друзей, жил прежде всего творчеством и абсолютно не мыслил своего существования без живописи. По меткому замечанию искусствоведа М.Л.Неймана, живопись была для Кончаловского не профессией, а жизненной потребностью, как еда и как сон. Возможность писать он воспринимал как величайшее наслаждение. Казалось бы, такой подход естественен для каждого художника. И все же Кончаловский очень выделялся в этом отношении не только среди своих коллег по Союзу художников СССР, многие из которых больше напоминали обычных служащих, но даже среди прославленных живописцев. С ранней молодости в его жизни не было, пожалуй, ни одного дня, когда бы он не брал в руки кисть или карандаш. За шестьдесят лет непрерывного творчества он создал более пяти тысяч произведений живописи и графики.
"Я пишу много просто потому, - объяснял сам художник, - что у меня всегда есть много художественных замыслов, потому что они непрерывно рождаются и требуют реализации, и потому еще, что ничем другим не занят, кроме живописи... Живопись по совместительству - это не искусство" [27]. Поэтому он никогда не состоял на службе (за исключением короткого периода "военного коммунизма", когда ему пришлось заниматься преподаванием).
Еще в начале двадцатых бывший зачинатель "Бубнового валета" прочно встал на позиции реализма. И это не было данью конъюктуре - просто художник наконец нашел свой собственный неповторимый путь в искусстве. Его яркое, самобытное творчество бурно утверждало чувственную красоту материального мира и безудержное счастье полнокровного бытия.
"Петр Петрович ясно сознавал всю радость жизни, - пишет его жена О.В.Кончаловская. - Жизнь начиналась со счастливого утра, когда художник принимался за живопись. Ничто ему не мешало, а то, что мешало - отбрасывалось" [28]. Чтобы понять смысл этой фразы, спроецируем ее на зловещие Тридцатые...
Как раз в это время художник вступает в пору зрелости своего гениального таланта. Он никогда не занимался исполнением социальных заказов, даже не пытаясь отклинуться на острейшие проблемы советской действительности: политика для него просто не существовала.
По причине своей полной "безыдейности" Кончаловский был не в чести у сталинского руководства. На одной из выставок какой-то придворный ремесленник от живописи, набивший руку на помпезных фальшивках, заметил о его натюрморте с дичью: "Не наш заяц, заяц-то не наш!" Однако самого художника, уже завоевавшего огромную популярность в народе, все-таки признавали "нашим" (хотя и с натяжкой) - ведь его картины вполне можно было рассматривать как прославление счастливой жизни строителей социализма. Своевременно пришедшее признание давало ему возможность существовать на довольно высоком уровне материального благополучия и спокойно заниматься любимым делом.
Отношение власти к художнику, зависевшее от основных политических установок, хорошо прослеживается по заголовкам обзорных статей о его выставках: 30-е годы - "А что дальше?", "Без темы", 40-е - "Поэт изобилия", 50-е - "Жизнелюбивый талант", "Живописец счастья". К патриарху Серебряного века пришла всенародная любовь и слава. Репродукции с его великолепных натюрмортов стали привычным украшением жилых домов и общественных зданий.
После приобретения Бугров Петр Петрович со своей семьей - женой Ольгой Васильевной и детьми, Михаилом и Натальей (а потом и с внуками), ежегодно проводил здесь большую часть лета, осень и часть зимы. В Москву обычно возвращались не раньше ноября. Так продолжалось в течение четверти века, до самой смерти Кончаловского. Жизнь в Буграх подробно описана в воспоминаниях жены художника и в рассказах его дочери, писательницы Н.П.Кончаловской.
Петр Петрович, как и его сын Михаил (тоже ставший художником), был азартным охотником, а охота здесь в то время была прекрасная. Болотная тяга начиналась в Буграх почти от самого дома. Зимой они гоняли зайцев с гончими, охотились на лис, проходя до двух десятков километров. "Добычу сначала писали, а уж потом приготовляли к обеду", - вспоминает Ольга Васильевна.
Другим увлечением художника было садоводство: в этом смысле новый хозяин Бугров был достойным преемником создателя усадьбы. Он не только любовно поддерживал в прежнем виде чудесный сад с экзотическими деревьями и изысканными клумбами, но и сам проводил довольно смелые опыты садоводства. На открытой площадке он высадил виноград и с гордостью демонстрировал гостям пирамидки лоз с сизыми кистями. Правда, виноград был несъедобным, зато выглядел совсем как настоящий.
Но особенно Петр Петрович любил сирень, которая в Буграх была представлена во всех возможных расцветках, включая уникальные махровые сорта. Именно здесь были созданы знаменитые "сирени" Кончаловского, уже в 30-е годы ставшие визитной карточкой его творчества. Искусствоведы единодушно относят их к лучшим достижениям русского натюрморта. Не случайно одна из бесчисленных "сиреней", которые художник вновь и вновь писал каждою весной, была названа как автопортрет - "Петр Кончаловский".
Натюрморт был излюбленным жанром художника, где он проявил себя наиболее ярко. Не меньшего внимания заслуживают его изумительные лирические пейзажи, пронизанные той же жизнерадостностью и стремлением передать глубокую красоту природы, скрытую от поверхностного взора. "Русская природа средней полосы завладела Петром Петровичем, - пишет О.В.Кончаловская. - И неизвестно, он ли создал ее на своих холстах или она создала его картины". Именно в Буграх и окрестностях были созданы почти все его среднерусские пейзажи. На многих из них запечатлены те самые поля, леса и перелески, на месте которых теперь стоит наш город.
Неразлучные друзья-художники, отец и сын, целыми днями бродили по окрестностям с этюдниками, и на лесных опушках или на тихих берегах Протвы рождались замечательные произведения искусства. Нередко это происходило прямо на глазах местных жителей, подходивших взглянуть на живописцев. Старожилы нашего края хорошо помнят эти прогулки, во время которых Петр Петрович часто заговаривал с ними. Поражала его простота и легкость в общении - чуждый высокомерия и снобизма, он легко сходился с незнакомыми людьми. Ему был свойственен искренний интерес к людям, без различия званий и положений. Нередко он приглашал крестьян позировать ему, на что они охотно соглашались.
Каждый год на Петров день жители Пяткино и ближайших деревень приходили на именины хозяина в Бугры. Обычно собиралось не менее полусотни человек. Работники расставляли во дворе длинные грубо сколоченные столы, детей сажали отдельно. На столы выкладывали дары хозяйского сада - огромные живописные груды душистых фруктов и ягод. Выпивку гости приносили с собой по желанию. После обильного угощения начинались песни и пляски, гуляли до самого заката, и художник наслаждался атмосферой колоритного праздника. Комментируя эту традицию, Ольга Васильевна писала: "Петр Петрович умел жить так, что каждая минута его жизни была наполнена "живописью" [29].
Нередко посмотреть на знаменитого художника, его домашнюю галерею и "ботанический сад" приходили экскурсии из окрестных школ и пионерских лагерей. "Уже слышно было в доме, когда внизу в парке раздавался пионерский бой барабанчика и поднималась колонна", - вспоминает О.В.Кончаловская [30]. После осмотра картинной галереи и сада юные посетители нередко устраивали в благодарность концерт самодеятельности.
В Бугры часто приезжали гости из Москвы - близкие друзья семьи Кончаловских, среди которых было немало видных деятелей русской культуры. Здесь бывали писатели А.Н.Толстой, А.А.Фадеев, Вс.Иванов, композитор С.С.Прокофьев, режиссеры В.Э.Мейерхольд, А.П.Довженко, актер Б.Н.Ливанов, скульптор С.Т.Коненков и многие, многие другие. Обычно они наведывались вместе со своими семьями.
Иногда во время этих приездов рождались прекрасные портреты, не имевшие ничего общего с парадными шаблонами соцреализма. Портреты Кончаловского вообще отличаются особой живописностью композиции и антуража. Это даже не портреты в традиционном понимании, а скорее картины, где изображаемое лицо предстает перед зрителем в какой-либо характерной для него обстановке, призванной как можно более полно раскрыть его психологию и отношение к жизни. Таков и весьма необычный портрет А.Н.Толстого, написанный в столовой бугровского дома: писатель изображен за обеденным столом, ломящимся от изобилия даров земли.
Кончаловский всегда восхищался творчеством Сергея Прокофьева. В 1934 году он пригласил композитора позировать ему в Буграх. Уже на месте, обдумывая замысел портрета, он решил писать Прокофьева в саду под большой сосной, где тот полюбил сидеть в плетеном кресле, работая над своими произведениями. Вот как описывает процесс создания портрета Наталья Кончаловская в рассказе "Праздник в будни":
"Работа над портретом шла только по утрам, после ранней прогулки обоих еще до завтрака... Завтрак всегда проходил под натиском рабочего времени: "Не пропустить бы освещения". Потом столовая пустела, и интересы всего дома переселялись под сосну, лишь большой рояль оставался в столовой наготове, так как в эти самые дни рождалась симфоническая сюита Прокофьева "Поручик Киже". Часто бывало так, что, позируя, Сергей Сергеевич внезапно срывался с кресла, взбегал по ступенькам на террасу и скрывался в столовой, откуда неслись вскоре хаотические, даже какофонические звукосочетания, извергаясь из-под пальцев композитора и мало-помалу выявляясь в чистый, как родниковая струя, мотив. Отец, стоя под сосной возле холста, заинтересованно улыбался, слушая все это, и поскольку модель убежала, принимался писать кору сосны или траву возле кресла - словом, то, что не могло убежать от его зоркого приглядывания...
Вечерами читали, беседовали или шли на прогулку, а с утра начинался рабочий день, полный праздничного ликования, если что-то кому-нибудь хорошо удавалось...
Этим летом Прокофьев наряду с "Киже" готовил оркестровую сюиту "Египетские ночи". Русские мотивы "Киже" удивительно гармонировали с березняками на Протве, с лужайками и лесными тропами калужской природы, и вдруг в эту русскую тему врезалась мрачная и терпкая музыка именно последнего эпизода - "Цезарь и Клеопатра"." [31]
Кончаловский был азартным грибником, а сразу от его дома начиналось волшебное по нынешним временам грибное изобилие. За время короткой утренней прогулки Петр Петрович и Наташа запросто набирали две большие корзины ядреных белых. За завтраком вся семья собиралась в уютной столовой старинного бревенчатого дома, где на большом круглом столе пыхтел пузатый, начищенный до зеркального блеска самовар, стояла кринка парного молока, а на старинном блюде лежали теплые булочки. Пекли их сами в просторной кухне с русской печью, облицованной изразцами, большой плитой и лавками вдоль стен.
На обширном дворе за домом теснились многочисленные хозяйственные постройки: сараи, погреба, конюшня, хлев, свинарник и птичий двор, где Кончаловский разводил индюков диковинной расцветки. Наталья Петровна вспоминает, как отец, не любивший музыку Вагнера, назвал одну свинку Изольдой, а поросенка Тристаном. "На что наш сторож, молодой Лешка, страшно обиделся: "Да за что же вы его, Петр Петрович, такого чистенького боровочка, и вдруг Дристаном окрестили?" - смеялись мы просто до слез над этим заявлением" [32]. Ценя хорошо накрытый стол как одну из радостей жизни, художник очень гордился своим умением коптить окорока и готовить черносмородинную настойку.
Работа над картинами велась только в дневное время, при солнечном освещении. Натюрморты и большие картины создавались в мастерской, которая до сих пор стоит недалеко от дома - просторное бревенчатое строение с огромными окнами во всю стену. Когда наступал вечер и зажигались керосиновые лампы, вся семья садилась за книги, или велись неспешные беседы с гостями, а Петр Петрович тем временем делал с них карандашные наброски. В большом доме с потемневшими от давности бревенчатыми стенами всегда было как-то по-особенному уютно, здесь царила наполненная атмосфера возвышенного творчества.
На протяжении всей жизни Кончаловский особенно любил читать Пушкина, он знал наизусть множество его стихов и поэм. Томик пушкинской лирики всегда лежал на маленьком изящном столике в столовой, а рядом стояло кресло восемнадцатого века с высокой спинкой, в котором любил отдыхать хозяин дома. Созданный Кончаловским портрет, где Александр Сергеевич изображен зимним утром в Михайловском, только что проснувшимся, наиболее интимен из всех известных портретов великого поэта. На первой же выставке этот "идеологически не выдержанный" образ настолько шокировал партийных руководителей, что кто-то из них потребовал немедленно замазать голое колено поэта, торчавшее из-под одеяла. Позднее Кончаловский написал картину "Окно поэта", на которой воспроизвел реальную обстановку одной из комнат бугровского дома, как бы овеянную духом пушкинской эпохи.
Художник очень интересовался легендой о посещении Пушкиным белкинской усадьбы. Когда особняк перестраивали под общежитие, строители выбросили двери и голландские печные изразцы. Узнав о таком варварстве, Петр Петрович съездил туда на телеге и привез в Бугры и эти изразцы, и дверь, "в которую входил Пушкин". Они были использованы при постройке мастерской.
В послевоенные годы Кончаловский увлекался созданием жанровых картин на темы колхозной (или, проще говоря, крестьянской) жизни, таких как "На полдни" или "С покоса". На этих монументальных полотнах, поднимающихся до уровня эпического обобщения образа Родины, запечатлены и жители деревень, стоявших на месте будущего Обнинска.
Испанский детский дом
В июле 1936 года в Испании вспыхнул фашистский мятеж, направленный против победившего на выборах революционного Народного фронта. Фашистские Германия и Италия начали крупномасштабную интервенцию в поддержку мятежников, и в стране развернулась национально-революционная война.
Советский Союз оказывал республиканцам и моральную, и негласную вооруженную поддержку. Тысячи наших бойцов сражались в составе добровольческих Интернациональных бригад. Но война затягивалась, и в 1937 году Сталин предложил руководству Народного фронта переправить к нам детей испанских антифашистов. Наркомпрос получил указание срочно создать для них специальную сеть интернатов.
Детский дом для испанских детей N 5 решено было разместить в районе станции Обнинское. Здесь, неподалеку от "дачи Морозовой", только что возвели огромное строение - оно предназначалось под санаторий для детей, больных туберкулезом.
На расчищенной от леса площадке вблизи живописного соснового парка встало массивное пятиэтажное здание с выдвинутыми вперед флигелями и длинными боковыми крылами. Ныне оно хорошо известно обнинцам как Главный корпус Физико-энергетического института. Конечно, с тех пор здание неоднократно перестраивалось, но в целом прежняя планировка сохранилась, и его внешний вид, запечатленный на снимках конца 30-х годов, узнается довольно легко. Даже отделка главного входа в общих чертах почти не изменилась, но первоначально на его месте находилась арка с колоннами, сквозь которую проезжали машины, а сам вход размещался в левом флигеле.
В то время корпус санатория с огромными окнами, свободно пропускавшими потоки воздуха и света, казался похожим на настоящий дворец. Именно так его и называли не только окрестные жители, но и педагоги "Бодрой жизни", отмечавшие, что "внутренняя отделка здания изумительна по своей простоте и приспособленности к детским потребностям, по целесообразному использованию солнца, воздуха и воды для укрепления здоровья слабых детей" [33].
К лету 1937 года санаторий был полностью отделан, в него завезли мебель и оборудование, набрали персонал, в том числе подсобных рабочих из окрестных деревень. Как вспоминает Мария Ивановна Тихонова из д.Пяткино, сразу зачисленная в штат санатория, сюда уже привезли первую партию больных туберкулезом детей, вроде бы детдомовцев, и их даже успели выкупать и переодеть, как вдруг поступил приказ - здание передается под испанцев. Наших детей тут же увезли, вывезли и основную часть мебели, чтобы заменить ее на более качественную и удобную. День и ночь от железной дороги и из Москвы подъезжали машины, доставлявшие мебель и ковры, одежду, белье и продукты. Готовить дом к приему вызвались помогать педагоги и ученики "Бодрой жизни".
23 июня в два часа дня испанские дети прибыли на станцию Обнинское особым поездом из Ленинграда (куда их доставили прямо из горящего Бильбао на океанском теплоходе "Сантай"). Здесь было около пятисот мальчиков и девочек в возрасте от 3 до 17 лет и несколько десятков воспитательниц-испанок. На станции всех рассадили по автомобилям, и огромная кавалькада направилась к детдому. Первая встреча была организована в морозовском парке, где на поляне стояли маленькие белые столики с легким завтраком из какао, бутербродов и испанских апельсинов, каких никогда не видели в этих краях. Детей встречали и колонисты, и жители окрестных деревень. Сотни людей длинными рядами выстроились вдоль дороги.
Завуч школы-колонии Д.Ф.Тамицкий вспоминает: "День был прекрасный, солнечный. Один за другим подходили автомобили к главному входу в парк, духовой оркестр играл встречу - бодрую, радостную, гордую, а мы, все присутствующие, еще издали аплодировали. У дороги стояла очередь мужчин и женщин, желающих помочь детям выйти из автомобиля: маленьких, а их было 120 человек, от 3 до 5 лет, принимали на руки и несли на руках до полянки, где был для них приготовлен завтрак. Эти маленькие дети, приехавшие одни, без родных, в Советскую землю, доверчиво обхватывали руками шею, голову незнакомого, но братски родного дяди, и, улыбаясь, хлопали в ладоши. Их засыпали цветами. Дети побольше шли с поднятым вверх кулаком правой руки, выкрикивая приветствие по-испански: "Salud camarada!"" [34]
Но многие дети сторонились незнакомых людей, держались замкнуто и угрюмо, и в их огромных, черных, как маслины, глазах застыло глубокое горе. Ведь всего две недели назад их дома бомбили фашистские самолеты, многие только что потеряли своих родителей. Здесь были и сироты, и дети сражающихся революционеров, в том числе сын самой Долорес Ибаррури.
Жизнь маленьких испанцев в детском доме подробно описывает в своем документальном рассказе бывший пионервожатый Дмитрий Дмитриевич Гунин.
Управляться с ними было очень непросто, особенно в первое время, когда дети еще не привыкли к русскому языку, а наши педагоги - к испанскому. Переводчиков же было слишком мало. Но главная трудность состояла в понимании особой психологии, нравов и обычаев испанцев. Вот что произошло уже на следующее утро после приезда, когда ребят вывели на первую прогулку:
"С поляны за рощей неслись дикие вопли. Вожатые побежали туда. На поляне ребята яростно топтали траву и плевались. Из бессвязных выкриков выделялись слова: "Балильо!", "Итальяно!", "Фашисто!" Оказывается, весь этот ералаш вызвала... ромашка. Выяснилось, что в Италии ромашка - символ детской фашистской организации "Балильо"" [35].
Горячий южный темперамент проявлялся постоянно. Когда за обедом в столовой были поданы макароны, повторилась совершенно та же история, что и с ромашкой. В первое время дети почти ничего не ели, но как только их вкусы (главным образом пристрастие к острой пище) удалось выяснить, проблема разрешилась. Продукты же, как и все остальное, бесперебойно доставлялись в детдом из Москвы.
Дети долго не могли привыкнуть к спокойной мирной жизни, ощутить, что они находятся в безопасности. По ночам их все время мучили кошмары. Особый ужас вызывал гул самолета, пробуждавший жуткие воспоминания о бомбежках. А здесь как раз проходила авиатрасса Москва-Киев. В один из первых дней, когда во время прогулки над детдомом послышался грозный рев снижающегося самолета, дети в ужасе бросились спасаться и разбежались по окрестным лесам. Собрать их удалось лишь на вторые сутки. После этого по особому распоряжению из Москвы полеты в районе детдома были временно прекращены.
Маленькие испанцы были в основном выходцами из бедных семей, а некоторые воспитывались в приютах при монастырях, где господствовал самый суровый режим. Во всяком случае, игрушки они видели только самодельные, и когда в детдом доставили целую кучу настоящих игрушечных кукол и машин, это вызвало неописуемый восторг. Но поскольку на всех одинаковых игрушек, естественно, не хватило, дети решили поступить в соответствии с республиканскими принципами (как они их понимали): всем поровну. Шахматы раздали по одной фигурке, а чудесные педальные автомобили, на которых только что катались по двору, разобрали по винтикам. Уцелели лишь мячи, и мальчишки с девчонками с неистовым азартом бросились играть в футбол прямо в комнатах и на лестницах.
После нескольких часов футбольного буйства (которое почти немыслимо вообразить в чинных коридорах Главного корпуса ФЭИ) были выбиты все стекла, переломаны столы и шкафы - словом, огромное здание подверглось форменному разгрому. Но это отнюдь не было проявлением каких-то хулиганских наклонностей, просто дети крайне нуждались в эмоциональной разрядке. В дальнейшем педагогам детдома, поднаторевшим в испанском, удалось установить с воспитанниками отличный контакт и приучить их к сознательной дисциплине.
Не удивительно, что штат детдома был очень велик (более 400 человек), ведь дети нуждались в особо тщательном присмотре. Сначала все сотрудники жили в этом же здании, но уже в 1937 году для них был выстроен трехэтажный кирпичный дом типичной для того времени планировки, с наружними полукруглыми подъездами. Этот дом стоит и поныне (ул.Менделеева, 6/1), но позднее он был встроен в жилой комплекс вдоль площади Бондаренко перед проходной ФЭИ.
Вскоре вокруг выросли деревянные постройки, связанные с обслуживанием детдома и его сотрудников. В небольших одноэтажных бараках, сгруппированных рядом с детдомом вдоль лесной дороги на "дачу Морозовой" (ул.Пирогова от гостиницы ФЭИ), разместили магазин, столовую, баню, а также дизельную электростанцию. За зданием детдома находились склады и хозяйственные постройки, в том числе скотный двор. До нашего времени сохранился лишь двухэтажный дом по ул.Менделеева, 8/4.
От станции Обнинское через переезд к зданию детдома была проложена узкая бетонная дорога, ведущая прямо сквозь густой лес. Сейчас по ней проходит проспект Ленина в "старом городе", а в ту пору на этой пустынной дороге, где едва могли разъехаться две машины, чуть не ежедневно появлялись полуторки и трехтонки с грузами из Москвы. Нередко здесь проносились кавалькады правительственных и дипломатических машин.
С самого начала к испанскому детдому было приковано особое внимание высшей власти, поскольку речь шла о важнейшей дипломатической акции. Не прекращались наезды высоких комиссий из Москвы, изводивших директора и сотрудников противоречивыми указаниями, бессмысленными придирками и угрозами. За малейший просчет могло последовать обвинение во вредительстве и контрреволюционном саботаже. В 1937 году завхоз Александра Ивановна Сапова была осуждена "тройкой" НКВД по статье 58-10 на 8 лет лагерей, а через год слесарь Пантелей Николаевич Михайлуцкий получил по той же "политической" статье 10 лет. Не спасало даже иностранное подданство. Тридцатилетний уроженец Неаполя Марио Джилетти, приглашенный на работу в детдом в качестве переводчика, в июне 1938 года был осужден на 8 лет заключения. Впоследствии всех их реабилитировали [36].
Сам Сталин интересовался тем, как проходит акклиматизация испанских детей. Если кто-то из них серьезно заболевал, следовало немедленно доложить наркому здравоохранения. Понятно, что за пропажу ребенка руководители детдома ответили бы головой в самом буквальном смысле. Несмотря на это, детей не держали взаперти, они имели возможность свободно гулять по окрестностям. На прогулки их водили в сопровождении воспитателей, но в первое лето дети часто пускались в путешествия самовольно. Иногда в их поисках приходилось прочесывать все окрестные леса, а пяткинские мужики обшаривали с баграми дно Протвы. Но каждый раз отважные путешественники благополучно возвращались.
Особенно их привлекала дорога на станцию Обнинское. "Неожиданно позвонил начальник разъезда Стеценко, - вспоминает Дмитрий Гунин, - двенадцать подростков напали на служебное помещение разъезда, двигают рычагами входных семафоров, разговаривают по селектору с диспетчером в Москве. Движение на этом участке дороги прекратилось.
- Где они сейчас? - спросил я.
- Запер в аппаратной! Забери их скорее, иначе они мне весь разъезд выведут из строя!
Когда я на полуторке прибыл к разъезду, то увидел, что по обеим сторонам входных стрелок замерли грузовые составы: семафоры точно взбесились, ежесекундно поднимаясь и опускаясь" [37].
Ребята совершенно не осознавали опасности этой страшно увлекательной игры и наперебой рассказывали вожатому, как им было интересно.
А вскоре шестеро мальчишек отправились прямо по шпалам в Москву с развернутым красным знаменем. Оказалось, что они хотели пожаловаться самому товарищу Сталину на то, что им... не дают работать и заставляют жить тунеядцами. После этого при детдоме была создана детская техническая станция, которую сами дети восторженно называли фабрикой. Из Москвы привезли станки и оборудование. При станции организовали несколько кружков, в том числе авиамодельный.
Постепенно дети достигли высокого мастерства в токарном, слесарном, сапожном и плотницком ремеслах и даже могли смастерить педальные машины, аналогичные тем, которые в первые дни разобрали по винтикам. По инициативе ребят, загоревшихся после просмотра фильма "Джульбарс" (кино привозили каждую неделю), для них был выделен большой участок под живой уголок. Сюда они собрали беспризорных дворняжек со всей округи, а потом смастерили голубятню и птичий двор. Когда у них появилось настоящее дело, которому они отдавались с тем же безудержным порывом, побеги и другие нарушения дисциплины сошли на нет. Вскоре был организован испанский ансамбль, где дети показали себя прекрасными певцами и танцорами, и духовой оркестр.
Но, пожалуй, самым главным увлечением для мальчишек стал футбол. Сборная детдома регулярно встречалась с юношескими командами Москвы и других городов, нередко одерживая блестящие победы - здесь бурный темперамент и напористость были как нельзя более кстати.
Осенью в детдоме была создана общеобразовательная школа, что явилось весьма нелегкой задачей. Необходимо было сохранить у детей родной язык, ведь предполагалось, что все они вернутся на родину. Поэтому преподавание всех предметов вели только на испанском, а русскому обучали как иностранному. В младших классах учительницами стали испанки, которых наставляли опытные педагоги детдома, а в старших преподавали наши учителя через переводчиков.
Для детей была характерна крайняя политизированность, все они очень остро переживали за положение в своей стране. Известия о поражениях республиканцев каждый раз вызывали взрывы отчаяния и жуткие рыдания. Зато торжественный прием в пионеры, приуроченный к празднованию двадцатилетней годовщины Октября, вызвал бурю восторгов. А вскоре в детдоме появилась комсомольская ячейка.
На Первое мая следующего года воспитанников Обнинского детдома пригласили выставить отдельную колонну на параде на Красной площади. Это стало традицией, которой маленькие испанцы очень гордились. Ребята часто бывали в Москве, в театрах и музеях, их возили на экскурсии и в другие крупные города. А в Обнинское приезжали ведущие музыкальные коллективы, такие как Краснознаменный ансамбль песни и пляски и Симфонический оркестр Всесоюзного радио. Особенно часто бывали воспитанники хореографического училища Большого театра, взявшие шефство над детдомом.
Очень тесные отношения сложились с ближайшими соседями - колонистами из "Бодрой жизни". Коллективы детей вступали в соцсоревнование, в том числе между отдельными классами, но официальными мероприятиями дело не ограничивалось. Дети постоянно ходили друг к другу в гости, устраивали совместные праздники и вечера самодеятельности, спортивные состязания, вместе купались на речке и ходили в походы по окрестностям. Когда в 1939 году горела деревня Пяткино, все вместе бегали помогать тушить пожар. Некоторое время испанский детдом параллельно возглавлял директор школы-колонии М.С.Мякотин. А двое испанских школьников, наиболее успешно освоивших русский язык, учились среди колонистов с девятого класса.
Воспитанники детдома и их взрослые соотечественницы очень любили ходить на дачу в Бугры, с гостеприимным хозяином которой они сразу подружились. П.П.Кончаловский отлично знал испанский язык еще со времени своего путешествия по этой стране и прекрасно исполнял на нем зажигательные народные песни. Петр Петрович часто рисовал маленьких испанцев, создав целую галерею портретов и жанровых этюдов. А его сын Михаил влюбился в одну из сопровождающих детей девушек-испанок - очаровательную Эсперансу, и вскоре состоялась свадьба.
Изредка в детдом наведывались испанские революционеры, приезжавшие в Москву. Уже после поражения республики, раздавленной превосходящими силами интервентов, и установления фашистской диктатуры Франко у ребят побывали руководители испанской компартии - Хосе Диас и "живая легенда" Долорес Ибаррури.
С началом Великой Отечественной войны испанский детдом эвакуировали в Саратовскую область. Немало старших воспитанников добровольцами ушли на фронт, и многие из них отдали жизни за спасение своей второй родины от фашистской угрозы. Сын Долорес Ибаррури Рубен, ставший летчиком, погиб в воздушном бою под Сталинградом и был удостоен звания Героя Советского Союза.
А как сложились судьбы других воспитанников? Еще до войны испанские революционеры настаивали, чтобы по окончании школы детей направляли учиться рабочим специальностям, так как на родине они все равно не смогли бы устроиться на работу с нашим высшим образованием. Но педагоги детдома планировали для своих питомцев обучение в советских вузах. В итоге вопрос разрешился в соответствии с желанием и склонностями самих ребят. Впоследствии одни вернулись на родину, а другие остались в нашей стране, создали здесь семьи и стали советскими гражданами.