Две полосы света просочились сквозь щелку приоткрытой двери. На обрыве порога они терялись в глубине тени, и к кровати подползали уже слабыми мазками воды по плотному акварельному ковру. На неестественно белых в сгущающейся темноте простынях кровати лежит бледная девушка. Ночь освещают изумрудные огоньки распахнутых мертвых глаз.
- Что это такое?! С ума сошла? И почему ты пишешь акварелью?
Он подкрался незаметно… Учитель. Он снова не даст сделать все по-своему.
- Виктор Иванович… мне лучше акварелью. Гуашью трудно передать… воздух, свободу, свет под кожей – она скрывает белизну бумаги.
- Масло?
- Вы же знаете… я и тюбики, растворители, тряпки… Катастрофа.
- Ты понимаешь, как это серьезно? Пять лет я разрешал тебе все, но если ты не сможешь защитить диплом…
Небритый мужчина лет сорока уколол немного обиженным взглядом пухленькое чудо, сидящее на красной табуретке за стареньким мольбертом, и сделал несколько шагов в сторону другого ученика.
- Все будет хорошо, - довольно прошептала я, постукивая кистью о стенки баночки. – Все будет. Вот увидите.
Виктор Иванович подарил всем снисходительную улыбку и удалился в свою мастерскую.
Девушка на кровати не желала умирать. И главное – не было повода. Красивая картинка.
Красивая. Четвертый вариант дипломной работы. Неужели вам интересно, что было раньше?
«Весна». Две очаровательные женщины танцуют в вихре из цветов на ступеньках Потемкинской лестницы. Бумага, тушь.
Школьная тема… а что делать? Но я быстро ее запорола.
Вторым вариантом был «Сиреневый вальс». И снова танцующая пара, удивленное лицо мужчины выглядывает из-за плеча дамочки, ее головка повернута в профиль, более чем неестественно. Красное платье плавно переходит в цветки сирени, появляются листочки, грязновато-молочный лиловый незаметно сливается с ультрамариновым теплом майского неба. Законченная работа великолепно смотрелась на глянцевитой персиковой стене спальни. Там и осталась.
Идеи кончились. А почему бы им не отойти в мир иной, за пять лет, три из которых я исправно выполняла все требования и задачи? Самое время.
Так появился портрет, точнее, образ, Курта Кобейна. Написанный за сорок минут, но с любовью. Мокрое пятно с яркой кляксой глаз чем-то неуловимо напоминало Борю, прости господи, Моисеева. И не только мне.
Тогда и родилась девушка в темной комнате. Загорелись ее глаза, ветер ворвался в окно и разбросал по подушке волосы, смешал с пылью ее последний вздох. Никто не знал, отчего она умерла. Но менять что-то было слишком поздно.
Через четыре часа, после криков, угроз, споров, слез обиды и грохота дверей, мы с Виктором Ивановичем помирились и под музыку засунули мое гениальное творение в рамку, под стекло, стараясь не смотреть на него лишний раз, чтобы не огорчаться.
Последней надеждой на диплом были мои неплохие академические работы… ровно половина от необходимого минимума.
И тысячи набросков.
После этого я не появлялась. Защита дипломной работы предстояла мне
через две недели, я и думать забыла о таком незначительном событии.
Однажды вечером позвонил Виктор Иванович.
К девяти утра мы собрались в актовом зале такой чужой художки – ученики Виктора Ивановича всегда занимались на другом конце города, в полуподвале, в замечательной комнатке с синими стенами. Узкий коридорчик, еще две двери: в уютный одесский дворик, и в крошечную мастерскую учителя. С первой, моей родной сменой, мы сидели там часами и пили чай, вместо того, чтобы заниматься чем положено… Трудно заставить себя работать в половине восьмого утра. Когда в общеобразовательной школе мы перешли на первую смену, мне пришлось сменить время и в художке. К этим людям Виктор Иванович явно относился с меньшим обожанием, чем к нам, пятерым… Только взаимоотношения со мной не изменились. Уничтожив и раскритиковав их работы, он улыбаясь подходил к окну, где всегда сидела я, и хвалил, восхищался, боялся помешать. Отношения с ребятами, мягко говоря, не сложились. Это сейчас я могу быть одна, а тогда я каждый раз прогуливала последние уроки в школе, чтобы успеть на последние минуты первой смены, чмокнуть друзей, а потом уже грустно отсидеть положенное время в компании людей, игнорирующих меня. Я привыкла быть в центре внимания. За два дня до очередной выставки, Виктор Иванович часами прогуливался по коридору, заглядывал во все углы в поисках названия. Заглянул в нам. Посмотрел. «Учитель и ученики», - довольно заявил он, не обращаясь ни к кому и пошел выбирать лучших. Счастливчиков оказалось трое. И я. Все слишком любили Виктора Ивановича, чтобы простить мне это. Я не пережила. Прогуливала, месяцами не появлялась в художке, приходила к концу занятий, не рисовала.
А потом подумала… Черт с ними. Мне никто не нужен. Есть люди, которые ценят меня и не будут шептаться за моей спиной. Ведь они всего лишь завидуют.
И вот… я буду защищать свою мертвую девушку. В такой чужой художке. Сижу на неудобном стуле, поджав под себя ногу и рассматриваю собравшуюся публику. Моя мама не смогла прийти к началу, но сказала, что постарается успеть. Все в костюмах. Нет, не все. Вон девушка в красном платье, так похожа на свою работу – спящую черную кошку. Вот я, в широких зеленых штанишках и черном балахоне Nirvana. Оглядываюсь вокруг, проникаюсь атмосферой торжественности и снимаю капюшон, в рюкзак отправляется бандана и лишние фенечки, все кольца. Оставляя серые пушистые полоски на моих штанах, мимо марширует котенок. Прижимаю его к себе, пока страшная тетка гордо сообщает, что первыми будут ученики Виктора Ивановича Чернова.
Заходит мама. Плюхается на свободное место в третьем ряду, и шуршит что-то насчет волосатого котенка.
Моя очередь.
Произведение искусства ставят на камин, мы с котенком решительно выбираемся из толпы, гордо взираем четырьмя зелеными глазами на человечков.
Кажется, нужно что-то говорить.
- Здра-авствуйте…
А что говорить? Что говорить?!
Котенок вытягивает лапку вверх и впивается в байковые волосы безучастного Курта.
Женщина с добрыми глазами решает мне помочь.
- Что ты хотела сказать своей работой?
Пауза.
- Ну-у…
Вопросительные взгляды.
- Просто я люблю темноту. Я люблю ночь. Я люблю смерть.
Удивленные взгляды со всех сторон, царапают, не понимают, удивляются, удивляются, удивляются…
Чувствую, что я говорю что-то не то. Не знаю наверняка, но чувствую.
- Я люблю… маму. Виктора Ивановича. Просто обожаю.
- А еще ты любишь акварель, да? – ухмыляются добрые глаза.
- Да…
Мне смешно. Я смеюсь и не могу заставить себя заткнуться… Задний ход. Роняю котенка на пол, отползаю в сторону первого ряда, опускаюсь на свободное место. Смех переходит в слезы, они сменяются всхлипываниями и идиотской улыбкой… Соленые капли цепляются за ресницы, превращают сочный свет в изрезанные звезды…
Мне снова смешно. Радуясь отсутствию мыслей, я удаюсь из здания школы и иду, куда глаза глядят. Ощущение абсолютного счастья.
И диплом мне все-таки дали.