13. ТАДЖИКИСТАН
Я стал вообще нервным. Измотанным. Блудным сыном своих родителей. Домой заявлялся только, если мне становилось трудно, когда нужны были деньги. Поголодав в городе, надоев смертельно сестре, чью семью оставил без редиски и салата, я уехал домой - опять отдыхать, залечивать раны, возрождаться. Вынашивать новые планы завоевания Марины.
После попыток разбогатеть, наиболее легким мне показалось приобретение славы. Но в наше относительно мирное время прославиться было невозможно.
Но зверь на ловца бежит. Однажды я лежал на диване и смотрел телевизор. Там шла информационная программа “Время”. Среди прочих новостей показали интервью из Таджикистана. Рота из двадцать пятой московской дивизии на границе выстояла против двухсот вооруженных бандитов. Оставшиеся в живых, израненные солдаты плакали после пережитого. Что-то говорил сержант, во время боя он возглавил роту. Тут же ведущий сообщил, что ему, сержанту, присвоено звание Героя России. Не отрывая своего взгляда, я встал с дивана, чтобы не пропустить ни одного момента показанного. Вот где, оказывается, скрывалась моя слава, и, следовательно, Марина! Кругом же одни войны - была Югославия, были кавказские республики, Карабах, Грузия, но это как будто далеко. В Афганистан я опоздал. Чечни еще не было.
Я тут же решил пойти контрактником. Когда я жил в городе, то видел объявления о том, что требуются контрактники в “горячие” точки, но почему-то до сих пор не обращал внимания.
В предвкушении своего взлета в глазах Марины, я опять опустился на диван. Военные сценарии уже широко разворачивались в моей голове. Я, Герой России, складно рассказываю, как сражался против тьмы противников. Пускай Марина покусает локоточки.
Но на пути к славе, к большому капиталу, и, в конечном счете, к Марине, находилось небольшое препятствие. У меня не было денег на билет, чтобы доехать до города. Но эту проблему лучше было решать утром. А если с вечера просить - трепни только будет больше. Все равно дадут. Автобус проходит мимо нашего села в полдевятого утра.
Утром я встал, собрался, сложил вещи в рюкзак, в котором обычно продукты возил, пока учился в техникуме. Сел на табурет:
- Деньги нужны. До города надо доехать.
- Куда опять засобирался? Нету тебе покоя, перекати-поле, - запричитала мать.
- На работу устраиваюсь, друзья обещали.
- Куда устраиваешься? Наустраивался уже, хватит, успокойся! Небось, опять за тушканами навострился!
- Какими еще тушканами? Брось ты причитать!
- Угомонись. Как блудный сын шатаешься по белу свету. Вон Борзунов, алкаш, ходит по селу, рюмки собирает. Ты тоже так будешь с ним на пару ходить?
- Да ладно, успокойся! Тоже мне пару нашла. В милицию друзья обещали устроить.
- В милицию! Будет тебе, помотался уже, утихомирься, остепенись! Соседкам стыдно в глаза глядеть, не знаю что им говорить, когда о тебе спрашивают, - не унималась мать.
“Остепенюсь, когда увидите мою физиономию по телевизору. Со звездой Героя на груди. Посмотрим тогда, как ты запоешь перед соседками?” - так думал я, собираясь на войну.
Отец сидел молча. По всей видимости, он что-то заподозрил, я боялся глянуть ему в глаза.
Мать причитала; я, ожидая своего, то и дело поправляя лямки своего рюкзака, сидел на табурете.
- Ну ладно, дай ему на дорогу, - вдруг прорезался отец. Я от него такой поддержки не ожидал. Он обычно горячился не менее матери.
Мать достала завернутые в тряпочку деньги.
Я шел с по проселочной дороге к большой трассе. По пути оглянулся назад. На крыльце стоял отец в светлой рубашке. Я издалека махнул рукой: “Не волнуйся, отец. Твой сын вернется героем”.
Я пришел в военкомат, заявил, что хочу служить контрактником. Затем у того же прапорщика, который отправлял меня на срочную службу, расписался в нескольких местах, подождал недели две у сестры, пока набиралась команда, и отправился на войну.
* * *
“Война - дело молодых, лекарство против морщин...” - доносился из магнитофона голос Виктора Цоя, пока мы летели в самолете.
Война - она и в Африке война, а Костя Галушкин там же остается Костей Галушкиным. Мне повезло. Я служил по контракту как раз в то время, когда на границе было относительное затишье. Нам рассказывали, какие жестокие бои приходилось выдерживать служившим ранее. Эти рассказы из уст бывалых офицеров становились легендами.
Контрактную службу можно было разделить на два состояния: на службу в полку и на службу на пограничной заставе. В полку нам служить не хотелось. Там была та же муштра, соблюдение формы, различные смотры, наряды, все то, чем занимается солдат в армии в мирное время, то, о чем я уже рассказывал. Правда, кроме нарядов, почти каждый день проводились стрельбы, дневные и ночные; или мы плохо стреляли, или автоматы Калашникова калибра пять сорок пять были непристреляны, но пули в мишени не хотели попадать.
Учитывая военную обстановку, усатый командир батальона майор Комаров то и дело делал нам наставления:
- Значит, так, всем известно, что мы стоим на передовой. Осторожность следует соблюдать во всем. И поэтому обращаю ваше особое внимание на то, чтобы вели себя соответственно. Не терять бдительности. Глазом не успеете моргнуть, как сцапают. Хорошо, если только продадут вас за кордон. С местными жителями держаться осторожно. Что касается удовольствий, то можете пить, можете курить, можете как угодно развлекаться. Но чтобы вы мне не попадались. И чтобы во время утреннего построения все были трезвыми. Что хотите делайте: можете покупать жвачки, жрать чеснок, лавровый лист, но чтобы я от вас запаха не чуял! Понятно всем?
- Так точно! - отвечал батальон.
Наутро, жуя жвачку, комбат проверял нас, а мешки под глазами говорили, как будто он ночью занимался черт знает чем. Мы тоже жевали.
* * *
Было гораздо интересней находиться на заставе. От полка до заставы было около часа езды на БМП по шоссейной дороге.
Там никто не придирался, допущения к форме одежды довольно просторные, и не надо ходить строевым.
Нас познакомили с позициями, куда мы должны были бежать в первую очередь, если объявляли тревогу. По тревоге мы выбегали даже не одевая сапоги. Главное, чтобы были каска, бронежилет и автомат. Ноги привыкли к гравию, и мы чесали что есть силы на указанное место.
- Вон там, за речкой, десять километров туда - наша территория. Просто водораздел приняли для удобства, - объяснял нам командир роты, указывая на долину по ту сторону Пянджа.
Пяндж - река совсем неширокая, нарушители его спокойно преодолевали вброд. Хотя было жарко, стираться приходилось очень часто, но сами мы не купались. Когда ротный предложил нам искупаться, мы, попрыгав в речку, быстро выскочили обратно. Неожиданно Пяндж оказался холодным, он брал начало с заснеженных гор.
* * *
Я сдружился с сержантом Витькой Анофриевым из новгородской области. Контрактником Витька прослужил почти уже два года, хотя мы с ним были ровесниками.
А ротным был у нас не кто-нибудь, а живое воплощение моей мечты, Герой России старший лейтенант Медведев. И причем, он был всего примерно на год старше меня. Окончив военное училище, он попал по распределению сюда. Их атаковал противник, имеющий численное преимущество. Им пришлось сражаться, и они выстояли. Наш ротный, который тогда еще был взводным, проявил себя, и Медведеву присвоили звание Героя и очередное воинское звание.
* * *
Местные жители, которых нас призывали остерегаться, поставляли нам все блага цивилизации. За ведро солярки или пачку патронов они доставали спиртное, наркотики. Многие укуривались прямо на посту. Однажды один часовой поймал такой кайф, что, совсем одурев, начал палить по собственной смене. И после этого разводящие больше не меняли их без оглядки, не доходя до поста. Они подкрадывались поближе, окликали, и, убедившись что часовой вроде бы в нормальном состоянии, производили смену часовых. Я попробовал один раз наркотики и больше не стал. На примере других видел, как затягивает. Я предпочитал водку, более знакомое и родное удовольствие.
* * *
Мы дежурили на выдвижных постах, которые называли “кленами” - Клен-1, Клен-2 и так далее. Они занимали средний ярус горных вершин.
А высоты, откуда можно было обстреливать всю окружающую местность, занимали пограничники. Их высоты назывались “гардинами”. У них были вырыты траншеи, там расположены гранатометы АГВ, которые могут очередями пускать гранаты. Однажды мы волокли наверх гранатные обоймы, названные за свою форму “улитками”, и одна из “улиток” уползла вниз, на минное поле. Заходить туда было опасно, усики мин торчали из земли. Стоя на краю минного поля, автоматами еле достали обратно.
На точках мы дежурили по отделению. Нам особенно нравилось стоять на втором “клене”. Там было, как в раю - виноград и отдаленность от начальства, правда, до воды далековато. Здесь можно было расслабиться. Чем-то напоминало мое полигонное отшельничество в годы армейской службы.
Однажды на втором “клене” я один провел целые сутки. Только прибыл новичком сюда на заставу, как меня послали на время заменить дежурившее отделение. Я стал ждать, час, два, держа наготове автомат, и передо мной был ручной пулемет. Я вспомнил, что пришел сюда, чтобы стать героем и робко захотел, чтобы кто-нибудь оттуда напал на мою оборону, и желательно без оружия. Но скоро начало смеркаться. Наступила бесконечная ночь. Я даже не сомкнул глаз, ожидая нападения, не отрывался от прибора ночного видения. Снова позабыл, что хотел стать героем, только молился, чтобы никто не сунулся сюда. Днем я прибодрился, и опять возникло желание, чтобы на мою высотку напал десяточек безоружных бандитов. И лишь на вторые сутки пришла смена. Оказывается, просто-напросто про меня забыли. Страху я тогда натерпелся. И лишь спустя какое-то время запоздало, но лихо фантазировал как я с великолепным шварценеггеровским торсом расстреливаю карабкающихся по склону врагов из шестиствольного (!) пулемета. И мне дают Героя.
* * *
Дежуря на “клене”, мы делились планами на будущее, вспоминали, кто чем занимался на “гражданке”. Мы беседовали о том, что происходит в нашей стране. Было обидно за нее, обиженную, униженную Россию.
Родные лица пацанов. Простые, обычные ребята. Некоторые здесь служили уже второй срок. Деньги не были главными для нас, хотя никто ничего и не имел против них. Но это все-таки не самое главное. Контрактник - это не мародер, не безжалостный и беспринципный желатель наживы, любой ценой жаждущий обогатиться. Контрактник - это состояние души, это больше бесшабашный искатель приключений. Тот же испанский конкистадор ничем не отличался, пожалуй, от современного контрактника. А деньги можно, в конце концов, зарабатывать и сидя в палатке, занимаясь бизнесом.
Здесь я поймал себя на мысли, что в сути армейской жизни скрывается одно противоречие. Защита родины исключает службу, которая состоит ради получения званий и наград. Служебная лестница, карьера - это лично человеческое. А защита, беззаветная любовь к родине - это совсем другое, даже противоположное “погонной” стороне армейской жизни. Но в армии обе стороны умудряются сосуществовать вместе. Народный ополченец Кузьма Минин и полковник Скалозуб здесь часто живут в одном лице.
Мы коротали время в воспоминаниях и планах, а в это время у пулемета стоял Андрюша Барыкин. Через окоп, где он находился, проходила тропинка. Было темно. Он прикурил и, подняв глаза, увидел перед собой ужасную волосатую морду. Он заорал от страха и начал палить из РПГ. Мы, подбежав к нему, поддержали его огнем.
- Что это было? - спросили, успокоившись.
- Не знаю. Думал, душман. Волк, кажется. Только морда вот такая широкая и рыжая.
В это время к нам прибежала помощь из гарнизона во главе с командиром первого взвода лейтенантом Митрофановым.
- Что случилось? - спросил Митрофанов.
- Медведь напал на Андрюшу, - объяснил Анофриев. - Морда вот такая широкая, и рыжая.
- Черт! Да это камышовый кот! Их тут навалом, - Митрофанов рассердился, и подкрепление ушло.
* * *
Места здесь были заповедные, живности водилось много. И наши офицеры, временами шебутные и веселые, однажды организовали охоту. Я и Витька Анофриев попросились с ними. К нам пристала также Зина, пухленькая симпатичная повариха. Мы взяли у пограничников бронетранспортер и с автоматами отправились в горы.
Охотники ехали на броне, сверху на дорогу посыпались камешки.
- Врубай прожектор! - скомандовал лейтенант Митрофанов.
Луч света выхватил из темноты кабана. Десять автоматных стволов грохнули по цели. Кабан свалился. Мы быстро его разделали и начали собираться обратно.
- А когда будем охотиться? - спросила Зина, высунувшись из люка бронетранспортера.
- Все, Зина. Мы уже закончили, - сказал ротный.
- Так быстро? - удивилась Зина, - Давайте мне тоже стрельнуть.
Мы попрятались за БТР. Зина взяла автомат в руки и выпустила длинную очередь в сторону гор.
Еще мы ходили на рыбалку. Молодые попросили у пограничников леску, наделали крючков. Бывалый Витька взял гранатомет. Мы пошли к омуту, стали распутывать удочки. Ротный долбанул из гранатомета в омут, и рыба всплыла наверх.
- И это все? - пришел черед молодым удивляться такому быстрому завершению рыбалки.
- Что же вы хотите, до часу ночи здесь сидеть? - сказал Витька.
* * *
- Тревога, тревога, рота подъем! - заорал стоящий на тумбочке дневальный, когда застава отужинала и ждала отбоя.
Мы выхватывали из пирамид автоматы, нацепляли на пояса подсумки для магазинов. Вооружившись, бежали строиться. Скоро стояли в полной боевой готовности и, пока командиры что-то решали, гадали, что случилось. Они решали часа полтора, время показывало около двенадцати. Затем мы побежали в запасной район занимать позиции. Затаились за камнями.
Небо едва озарялось за горами Афганистана. Оттуда, сопровождаемый нашей разведкой, двигался караван. И к рассвету оказался в фокусе нашего ротного полумесяца. Было смутно видно небольшой обоз, не более десятка человек и пять ослов. Они торопились быстрей проскочить открытую местность. Я целился в светлую точку где-то в середине. Наконец, настал звездный час, когда можно было проявить себя.
- Огонь! - раздалась команда.
Шквал огня обрушился из семидесяти стволов различного оружия. Кроме автоматов, у нас было десяток винтовок CВД с ночными прицелами и три ручных пулемета РПГ. СВД и двенадцать автоматов с ночными прицелами указывали нам цель трассирующими пулями. Мы стреляли туда, куда летели трассеры. В ряду окруженных со всех сторон нарушителей началась паника. Что-то крича, они рассыпались по обочинам, старались укрыться за камнями. Ослы почему-то не ревели. Бедные животные метались со своим грузом, падали, дергались в агонии и стихали. Трассеры веером неслись к ним, рикошетили, снова взвивались в воздух. Мы стреляли до тех пор, пока все там не затихло и не перестало шевелиться. Вплоть до ослов. Я стрелял, но не знаю, попал ли вообще в кого-то. Не целился конкретно, бил в общую кучу. И из четырех магазинов осталось только полмагазина патронов. Они пытались ответить нам огнем. С их стороны раздалось несколько коротких очередей. Словно из крупнокалиберного пулемета. И длинная очередь оказалась последней. Больше они не стреляли.
Бой длился, показалось, минут тридцать. Хотя в светлое время мы бы с ними расправились гораздо быстрей.
Дождавшись ясного рассвета, мы поднялись и подошли. Мы в первый раз так близко рассматривали тех, против кого стояли на границе.
Они лежали в разных позах, даже не успев разбежаться далеко друг от друга. Девять человек. Бородатые, волосатые, здоровые. У одного головы не было, срезало пулеметной очередью. Да и то, что лежало неподалеку от обезглавленного трупа, нельзя было назвать головой. Кровь разбрызгалась на несколько метров вокруг. Кто-то из наших пулеметчиков постарался, видимо, с закрытыми глазами стрелял в одну точку, которая случайно оказалась на голове несчастного нарушителя.
На них было много золота. Золотые перстни на руках, на волосатой груди сверкали золотые цепи. У одного даже бляха сверкала, видимо золотая.
А против наших автоматов калибра пять сорок пять у них были “Калашниковы” на семь шестьдесят два. Такой автомат, какие у них, я держал в руках в десятом классе. У нас были сборы по начально-военной подготовке. Мы отстреляли по три патрона, и после этого у нас звенело в ушах.
Позже я подсчитал, что на каждого из убитых приходилось не менее 900 патронов, или около 10 кг пуль. Каждого нарушителя, пусть и не в натуральную величину, можно было отлить из свинца, который обрушился на обоз.
- Берите трофеи.
Лейтенант Сергеев, командир третьего взвода, поддел из песка носком сапога окровавленную золотую цепочку толщиной в палец. Она слетела как раз с того, у которого отрезало голову.
Не знаю, кто что при этом подумал. Но никто из нас не взял ничего.
Изрешеченные пулями ослы, с замотанными мордами, с выпученными глазами, лежали, придавленные своей ношей. Из распоротого мешка высыпался белый порошок.
- Героин, - взяв на палец и понюхав, определил командир первого взвода лейтенант Митрофанов.
Белого порошка было несколько десятков килограмм. Потом прошел слух, что в дивизию сообщили только о семи задержанных килограммах наркотиков. А вечером по телевизору сообщили, что подразделение пограничников нашей дивизии обезвредило большую группу нарушителей, и при этом было захвачено три килограмма наркотиков.
Мы рассматривали убитых с любопытством и с тягостным ощущением. Когда возвращались в расположение Витька Анофриев сказал: “Да ну ее, эту службу”.
Но возвращались мы еще с одним странным чувством. Чем-то похожим на гордость. В общем, это было то чувство, которое определило ритуал у некоторых диких племен, где считалось, что убить человека - значит быть посвященным в мужчины.
Наших никого не зацепило.
- Представляете, пацаны, прямо надо мной очередь пролетела! Прямо в меня мочил гад! - только восторженно поделился со всеми Андрюша Барыкин.
* * *
Золота здесь крутилось много. Оно было дешевым, в несколько раз дешевле, чем в России. Даже когда мы стирали свою форму в студеном Пяндже и вешали сушиться, то на одежде под солнцем сверкали маленькие блестки. Гимнастерка была похожа на золотое руно. Говорили, что это в самом деле золото. Золото мыли в Пяндже и с нашей, и с той стороны. Старатели сидели по обоим берегам реки, в чалмах, с автоматами за спиной и с лотками в руках. Желтые прожилки были видны даже в каменной породе. Говорили, что это тоже золото. Но кланы не могли ужиться здесь. И вели войну.
* * *
Однажды мы никак не могли связаться с пограничниками.
- Они там заснули, что ли? Анофриев, возьми солдата, рацию и выясни, почему не отвечают “гардины”, - приказал лейтенант Митрофанов.
- Костя, пойдешь со мной? - по дружески предложил Витька.
Я согласился. Но “переть” рацию на “гардины” договорились поочередно. Пошли налегке, с одними автоматами и рацией. Лишнюю тяжесть, бронежилеты и каски, взять отказались.
Мы шли с автоматами наперевес. За спиной у меня торчала антенна переносной радиостанции. Витек травил байки из своей жизни, мастерски рассказывал анекдоты, а слушая его рассказ про то, как он чуть не задавил на мотоцикле бабку с авоськами, я упал на землю, после того как, Витек, все изображая руками, произнес гениальную фразу: “Представляешь, я туды-сюды, а у нее шары квадратные, по восемь копеек. И тоже туды-сюды!”.
- Атас! - вдруг поднял вверх палец Витька. Мы прислушались. Кто-то шел, оттуда...
Спрятавшись за камнями, мы всматривались в затуманенную сторону границы. Из-за скалистого поворота вышел толстый абориген, в полосатом халате, в белой чалме. Он напевал себе что-то под нос.
- Стой, контра! Руки вверх! - мы выскочили из своей засады.
Задержанный остановился и медленно поднял руки вверх. Он был удивлен.
- Куда идешь? - спросил его Витька.
- Эта, заблудился, э-э, - блеял с характерным акцентом азиат. - Я беженец.
- Ты откуда идешь? - Анофриев махнул рукой в сторону границы.
- Оттуда? Там же кругом минные поля! Как же ты прошел через них?
- Заблудился, - опять сказал азиат.
- Как так заблудился? Ты местный? Нет? Сейчас проверим, - Витька оставался непреклонным. - Костя, сообщи, что задержали нарушителя. Так где ты живешь, душман?
Я присел и набрав волну начал пробиваться сквозь эфир на базу. На приеме сидел Барсуков, радист с нашего взвода:
- Первый, первый, я седьмой, прием. Я седьмой! Задержали нарушителя! Нарушителя задержали! Понял, Барсуков? Прием.
Не успел я передать сообщение как краем глаза уловил какое-то движение. Подняв голову, я увидел как таджик вырывает из рук полулежащего Витьки автомат. Витька волочился по гравию, но не отпускал оружия.
- Стой! - не своим заорал я.
Доли мгновенья мне потребовалось для того, чтобы снять автомат с предохранителя, лязгнуть затвором и выстрелить над ними. Я начал уже целиться, как таджик отпустил Витьку и бросился наутек. Я провожал его сквозь прицел, и, почему-то, не выстрелил. А он уже скрывался за поворотом скалы. Тут только я оторвался от оцепенения и бросился к Витьке.
Он лежал, скорчившись, держась обеими руками за живот. Между рук у него торчала рукоятка ножа. Это был даже не нож, а заточка с замотанной прозрачной изолентой ручкой. Сквозь пальцы текла струйка крови.
- Хана...догони его...ах, твою... - Витек матерился. Его взгляд при всем этом был внимательным и спокойным, словно он удил рыбу на озере.
- Сейчас, сейчас, погоди, Витек, - я засуетился, не зная, что делать. Пытался снять с него автомат, трогал ручку ножа, но не решался его выдернуть из Витьки. Я боялся касаться его самого. Витек судорожно сжимал рукоятку и не выпускал. Я боялся причинить ему лишнюю боль. Я растерялся, как молокосос-первогодок. Все инструкции, все плохо заученные пункты оказания первой медицинской помощи вылетели из головы. Одновременно держал в голове, что нарушитель убегает, и не надо его упускать.
“Сейчас убью душмана и вернусь”, - пришло мне в голову. - “Это недолго, Витька потерпит”. Я решил, что теперь все равно, торчит нож в Витьке или вытащить его. Бросив рацию, я кинулся вслед за убегающим.
Скалистый выступ загораживал таджика от нас. Но дальше слева лежала равнина, справа крутой каменистый подъем. Он далеко не мог уйти. Миновав выступ, я увидел мелькающую впереди светлую чалму. Оглянувшись назад, бегущий споткнулся, упал и снова побежал. Я несся за ним вдоль отвесной стены. И вдруг увидел что моя нога, перемахивающая через камень, приземляется рядом с зеленой кочкой, которая оказалась наступательной гранатой РГД-5 с выдернутой чекой. Граната лежала там, где падал преследуемый. Как на фотографии запечатлелось в памяти величайшая нелепость: лежит зеленая граната с выдернутой чекой, рядом с ней моя нога. И снова искривилось пространство-время. Еще до взрыва пришел шок, свет в глазах сгустился еще до удара. По правой ноге ударило как кирпичом. “Все...” - пришло тоскливое осознание собственной гибели. И, разворачиваясь, упал спиной на удивительно мягкие, как резиновые, камни...
* * *
Но я не погиб. Хитрый азиат, то ли все рассчитав, подложил гранату, то ли, нечаянно вылетевшая во время его падения, сама граната навела его на эту мысль, но она взорвалась как раз в тот миг, когда я почти наступил на нее. Меня спасло то, что граната была наступательной, и в какой-то степени выручили сапоги. Я даже помнил, как меня погрузили на грузовик, на котором доставили в лазарет. Полковые медбраты вернули меня к жизни, а затем я был отправлен в дивизионный госпиталь.
Витька Анофриев протянул в лазарете почти целую неделю. Затем он умер, и его отправили домой. Его бы спасли, но пошло заражение крови.
* * *
Я лежал в трусах, с полностью замотанными ногами. (Осколками посекло и левую ногу.) Забинтованные, они были похожи на бревна. Мне также залепили лейкопластырем лоб - чиркнуло по брови осколком.
Ноги горели.
- Товарищ майор, что будет со мной?
- Повезло тебе. Все будет нормально. Скоро выпишем. До свадьбы заживет.
Я ему не верил. Мучили страшные мысли. Как же я теперь буду жить? Без ног что меня ждет? Нужен ли я теперь Марине? Я ее теперь ненавидел. Она теперь и не посмотрит на меня. А ведь я из-за нее как раз и потерял ноги.
Ноги было жалко. Но меня беспокоило еще одно. Я не мог ощупью это определить, так как вся нижняя часть тела, от пояса и ниже, болела. Опасливо оглянувшись по сторонам, я приподнял одеяло, сунул под нее голову и, поддерживая освещение из образовавшейся щели, приподнял резинку трусов. Быстро, но внимательно разглядев то, что нужно, я вынырнул обратно, облегченно вздохнул. Пронесло, кажется, все в порядке, ничего не задело.
- Хозяйство целое, земляк? - услышал вдруг я насмешливый голос. Сосед справа с перебинтованной головой понимающе подмигнул: - Ничего не оторвало?
Один выследил все-таки. Слегка смутившись, я подмигнул ему в ответ. Жизнь продолжается.
После этого мои мысли перешли в более спокойное русло. Нога, конечно, важная часть тела, но не главная. Даже если и потеряю ее - протез, в конце концов, сделают. В любом случае буду ходить. Ногу менее всего жалко потерять. Рука и то дороже, чем нога.
Справа от меня лежал внимательный сосед с перебинтованной полностью головой. Слева сосед был контуженным. Он тряс головой, дрожал. И очень сильно заикался, когда хотел что-то сказать. Но разговаривать ему хотелось. В начале, пока я привыкал, слушать его было невыносимо. Смеяться грешно.
Кроме них, в палате со мной лежало еще несколько солдат. Лежал сержант. В протоколе по его делу скорее всего написали, что во время неуставных взаимоотношений неизвестные пострадавшему переломали несколько ребер и нанесли другие значительные телесные повреждения. Отрешенно смотрел в потолок неудавшийся самострел. Двоих “дедов”, наоборот, расстреляли отчаявшиеся сослуживцы, над которыми старослужащие измывались. Попал в аварию механик-водитель БТРа. Как тень, ходил печальный дистрофик. Беспрестанно веселились два травмированных стройбатчика, которые при возведении генеральского особняка так заигрались, в шутку бросаясь друг в друга кирпичами, что свалились со строительных лесов.
Ко мне приходил какой-то старший лейтенант, как я понял - из особистов. Военный следователь спрашивал, как все произошло. Я рассказал все почти как есть.
* * *
Сравнивая два случая из своей жизни, когда мне грозила смертельная опасность, я склоняюсь, что первый случай был все-таки более опасным, чем второй. Наступательная граната РГД-5, с радиусом разлета осколков пять метров, взорвавшаяся подо мной, была все равно не такой опасностью, как капитан Николаев из приключения в мою армейскую “старость”. При взрыве “консервной банки”, как мы называли этот тип гранат, пространство-время не так ужасно искривилось, только очень сильно ободрало ноги. В то время, как в спальне с армейской Мариной пространство-время было до неузнаваемости покороблено неожиданным появлением областного чемпиона по самбо в тяжелом весе. Хорошо, что у врага оказалась не “лимонка”, а то хоронили бы сейчас в Полевом гроб с булыжниками.
* * *
В госпитале я узнал, что моего отца не стало. Ему придавило голову во время сенокоса, когда пытался разгрузить сено из тракторной тележки. Кузов поднялся, сено выгрузилось, но что-то заело в гидроцилиндре, и платформа не могла опуститься обратно. Отец с поленом полез что-то поправлять. А тележка в это время сама по себе исправилась, и платформа опустилась на шасси...
Отец для меня так и остался стоять на крыльце в своей светлой рубашке. Я вспомнил один момент, тогда мне это не показалось странным. Весной мы шли с ним мимо совхозного сада. Он вдруг, как мальчишка, перелез через изгородь и бросился к зеленым недозрелым сливам, мы даже в детстве еще не соблазнялись такими. “Зачем они тебе? Витаминов не хватает?” - тогда я спросил его. Отец молча ел по пути. Это были его последние сливы...
* * *
После лечения я демобилизовался. Вышел из госпиталя слегка хромающим, опираясь на палочку с пластмассовым набалдашником. Честно говоря, хромать мне понравилось, торопиться никуда не надо и, казалось, выглядел солидно. Если раньше можно было гордиться лишь тем, что отслужил в армии, особенно в десантных войсках, и этого было достаточно для мужского самоутверждения, то сейчас уже стало считаться “круто”, если ты побывал в “горячих” точках.
Таджикистан, кроме ободранных ног, на память оставил отметину на лице в виде шрама от осколка, чиркнувшего по брови. Я чувствовал огрубелость над глазом и во время выражения определенных эмоций научился поднимать раненную, с выбритой полоской, бровь кверху. Особенно, когда я делал удивленное лицо.
Вернувшись из Таджикистана, я увидел, как постарела моя мать. А ведь ей недавно минуло сорок.