РАК 10. Зоя

Иван Кирсанов
10. ЗОЯ

У сестры я часто переживал трудные времена. Например, когда не работал, как сейчас. Виталий, муж Светланы, был до скучности классическим мужиком. Не работягой и не лодырем. Выпивающим только из заначки, за счет левого заработка. Жили Виталик и Светлана в двухкомнатной квартире, которую какими-то маневрами родители Виталика приобрели для сына. Отдавая дань природе, Виталик и Света быстренько завели двоих детей, девочку Дашу и мальчика Сашу. К своим племянникам я был равнодушен. Виталика уже перевели слесарем по ремонту троллейбусов, сестра работала поваром в столовой, а летом по выходным вместе с детьми пропадала на большой даче, которая молодым досталась также от родителей.
По вечерам обычно Светка готовила ужин, дети играли, мужчины, то есть я и Виталик, читали. Мой городской родственник Виталий читал детективы. Я интересовался “ну очень интересной” газетой “СПИД-ИНФО”. И еще “На грани невозможного”, где довольно просто рассказывалось много интересного и необычайного - про неопознанные летающие объекты, всякие аномалии и прочее.
А все вместе интересовались рубрикой знакомств. Мы подолгу обсуждали качества ищущих знакомства одиноких лиц. И зачем Светлане с Виталиком нужно это было? Ладно хоть я еще неженатый.
Вечера протекали тихо и мирно. Но я не мог вечно просуществовать в такой идиллии. Надо было опять устраиваться. Сестра через неделю стала меня пилить, говорить, что я не умею жить. И советовала быстрее жениться.
На женитьбе вообще клином сходится весь женский мир. “Женится - переменится” - женская пословица. Они думают, что как только человек женится, то сразу же все его проблемы отпадут.
Виталик тоже ходил недовольный - я стеснял их в жилплощади, - но открыто выступать не решался. В общем, я им мешал.
И однажды уже не умолкавшая сестра взяла меня “на слабо”. Она пилила, пилила и, наконец, надоела своими уговорами. Я в сердцах сказал: “Уймись, пожалуйста, женюсь, так и быть! Завтра же. Только дай “Жандарма” досмотреть”. “Посмотрим, посмотрим”, - сказала Светка. И на следующий день, поймав меня на слове, завела старую пластинку. Я стал отказываться, но тут, подлая, с фарисейским лицемерием заподозрила меня в мужской несостоятельности. Она, как бы жалея по-родственному, спросила, что может быть я неполноценный? Мне, может, надо лечиться? Это было уже слишком. Я вообще плохо сдерживаюсь, если берут на “слабо”.
Вырвав из ее рук газету, я начал выбирать себе невесту. Но ничего подходящего в рубрике знакомств не попалось. Понравилось только объявление одного зэка: “Находящийся во временной командировке молодой человек, не лишенный обаяния, хочет связать свою неприкаянную судьбу с совершеннолетней дамой недурственной внешности, которая через 150 лет закроет ему глаза и поцелует в холодный лоб” и адрес: п. Озерный, ИТК 43228, шестой отряд).
Находя это оригинальным, я вычитал витиеватую фразу брачного предложения, автор которого, судя по адресу, проживал в местах не столь отдаленных, выучил наизусть и, подобрав удачный момент, бессовестно продекламировал Зойке развесистый плагиат: “Молодой человек, не лишенный обаяния, хочет связать свою неприкаянную судьбу с совершеннолетней привлекательной дамой, которой наскучила суета, которая любит ярких неординарных людей и которая через 150 лет прикроет ему ясные глаза и поцелует в любимый холодный лоб. Желательно, чтобы избранницу звали Зоей”.
По ходу брачного предложения я кое-что изменил, сделал еще развесистей, а “... чтобы мою избранницу звали Зоей” было добавлено уже мной от себя (да простит меня творчески ограбленный зэк). Не ожидавшая подобного “экспромта” с моей стороны, Зоя была в восторге. Смеясь, она чуть не упала со своего пустого ящика, на котором сидела, и даже не сделала никаких замечаний насчет моего актерского дара, если, конечно, вообще о чем можно было говорить.
Мгновенно оценив ситуацию, решительная и скорая на руку, Зойка перехватила мою инициативу, и, чтобы не упустить неожиданно навалившееся счастье, представленное в бельмондовском лице, стала планировать наше совместное будущее. Она пожелала встретиться со мной сегодня же вечером, чтобы обсудить, что делать дальше.
Вечером мы стали думать, куда бы податься. Продолжая оригинальничать, я предложил вместо привычного кино, как бывает в подобных случаях, сходить в театр, в котором ни она ни я никогда не были.
Зоя принарядилась, как королева. Мы шли торжественно. Я даже испугался, что впервые так официально происходит у меня свидание с такой прекрасной “мадамой” как Зоя. Мы шли в театр, а я боялся, не дай бог, встретить кого-нибудь из знакомых. Особенно Марину.
Небольшая заминка вышла с билетами. Еще не совсем старая, но уже окрысевшая девица лет тридцати в билетной кассе не давала нам места получше и ворчала, ворчала, пока не сделала одолжение, дав билеты на места в партере.
Когда начался спектакль, сидевшая слева от нас аристократического вида старушенция в кружевных перчатках, переживая по ходу представления, то и дело всплескивала руками. При этом на сморщенном локотке ее непринужденно болталась белая дамская сумочка объемом примерно на восемь кефирных бутылок. Вместительная сумочка то и дело задевала Зою, хлопала ее по колену, так что мне, как внимательному жениху, пришлось предложить Зое поменяться местами. Наша экзальтированная соседка, захваченная сюжетом, не замечала ничего, только всплескивала руками в перчатках, и извинений с ее стороны ждать было бесполезно. В другом месте и в другое время я бы высказался, но сейчас, осознавая важность момента, приходилось сдерживаться. Театр и предстоящее брачное мероприятие действовали на меня угнетающе.
Но до конца испытание театральным действом мы все-таки не выдержали. Вернее не выдержал я, так как Зое представление понравилось. Меня хватило только до антракта. Оперетта для меня была скучной. Шла “Летучая мышь”. Не помню, чья постановка, музыка вроде бы Иоганна Штрауса. Хорошо запомнилось лишь, как на балу в доме графа Орловского при исполнении балетной композиции самому щуплому “балерону” досталась самая толстая и попастая балерина, и они грохнулись, когда он попытался ее поднять на руки. (Тогда наша аристократическая старушонка с громким воплем едва не упала под стулья параллельно с контрастной балетной парочкой). И еще показалась остроумной примерная фраза Генриха Айзенштайна: “Ладно, если я жене изменяю, в этот момент я не думаю, что она может быть с другим. Но никак не думал, что так обидно, если изменяют тебе. Как это гнусно и подло!”. Затрапезный театр, приехавший из какой-то глухомани на гастроли, выставил в главной роли, Розалинды, престарелую актрису с талантом мышки Жозефины, певицы, как известно, также почтенного возраста. И статистки тоже были не ярко выраженного таланта и внешности. На способности артистов-мужчин внимания как-то не обратил.
- Ну, пошли, уточка моя хроменькая, - вздохнул я, надевая ярмо супружества.
Наполнив грудь свежим посттеатральным воздухом, я снова почувствовал себя счастливым. Преодолевая перепаханную дорогу - строители еще по весне расковыряли весь асфальт на центральной улице - я подхватил Зою на руки и, со спертым в зобу дыханием, бережно перенес ее через канаву. Нести девушку на руках оказалось приятно.
И тем же вечером, не откладывая дела в долгий ящик, мы пошли к Зое домой, для получения благословения от ее матери. Сорокапятилетняя маленькая женщина по имени Анастасия Павловна с внимательным взглядом светло-зеленых водянистых глаз (Зоя, видимо, внешностью пошла в отца), которую я видел первый раз в жизни и которую в перспективе мне предстояло называть мамой, этим же вечером дала нам “добро” на совместное проживание на восемнадцати квадратных метрах жилой площади.

* * *
Наша свадьба была через месяц. Зоя выглядела изумительно. Она вытащила из сундука уже приготовленный для такого случая наряд. И в белоснежном платье, с карими бойкими глазами, казалась для меня воплощением красоты. Мне хотелось, чтобы здесь присутствовала Марина, чтобы она оценила, что я выбрал себе спутницу не хуже нее, и могу спокойно без нее обойтись. В общем, на своей свадьбе я казался себе орлом. Хотя счастливые часов не наблюдают, но гости, как будто сговорившись, нам подарили столько часов, что их можно было повесить на каждую стену нашей однокомнатной квартиры, включая стены кухни, прихожей и остальной “нежилой” части.
Первая брачная ночь принесла легкое разочарование. Я попытался затеять скандал по поводу отсутствия целомудрия, но Зоя решительно устыдила. Она обвинила меня в распутстве и архаичности одновременно. На законное жениховское обвинение отпарировала: “Сам, чай, не ангел”, и заявила о том, что быть девушкой нынче несовременно. Справедливое обвинение в принадлежности к не ангельскому чину отрезвило меня. А от чувства невежества по поводу того, каковы сейчас модные течения среди современных девушек, я развесил уши окончательно. И скоро горечь разочарования развеялась. Я легко все простил и не стал разбираться, насколько бурным было прошлое моей избранницы. Зоя была лучшей наложницей из всех тех, что мне приходилось встречать. Она и сложила мой сексуальный стереотип, чувственный вкус, из-за которого определенный тип женщин нравится автоматически, с первого взгляда.

* * *
Зоя жила с матерью в однокомнатной “хрущевке”. Но теперь, когда я влился в новую семью, на следующий же день после свадьбы переехав от сестры, теще пришлось переселиться в частный сектор. Там у них имелась небольшая хатка с огородом в соток шесть. Раньше, до получения “хрущевки”, они там жили, а теперь домик служил для них чем-то вроде дачи.
Тоскуя по городским удобствам, теща то и дело приползала к нам из своей “фазенды”. Каждый ее приход вызывал мое необыкновенное раздражение. Теща, в миру - Анастасия Павловна, мне показалась истинной овчаркой. Хотя с первого же дня нашего знакомства я стал называть ее “мамой”, а в особо сентиментальные минуты - “мамулей”, такую нежность я не проявлял даже к родной матери. Она всегда внимательно и пристально смотрела на меня, при этом слегка вбок наклонив голову, как бы изучая, вкусный ли ты. Перед ней я всегда чувствовал себя как бы обнаженным. Казалось, она могла прочесть все мои мысли. И, надо сказать, читала. Она делала такие глубокомысленные выводы из моей биографии и из моих невольных высказываний, что я диву давался проницательности своей тещи. Ей бы, с таким богатым опытом жизни, работать следователем по особо важным делам. Все гадости о себе (как гадкой может быть только нелицеприятная правда) доходили до меня через собственную жену, которой ее мама их выговаривала, а Зоя, в свою очередь, считала своим долгом во время наших скандалов передать все это мне.
Опять же через Зойку Анастасия Павловна беспощадно эксплуатировала меня. С приходом этой интриганки я всегда знал, что после ее ухода Зоя скажет, что надо бы вскопать огород у мамы, заделать дыру на заборе, а то соседские куры заходят, перетаскать картошку из-под солнца в подвал, пока не позеленела, и множество других хозяйственных забот.

* * *
Сначала после свадьбы на работу мы с Зоей добирались вместе. Согласно рыночным суевериям, для получения прибыли важно, чтобы первым покупателем оказался мужчина, и я что-нибудь «покупал» у Зои, причем, так, чтобы оказаться «облапошенным». Со своих складов к Зое я приходил также обедать.
Но со временем я снова начал ходить пешком на работу, и по дороге продолжал оценивать внешние достоинства попутных дам. Обедать стали также в разных местах. Я обедал с Василием, который щедро делился своей вонючей махоркой и отказывался от моих фирменных сигарет с фильтром, считая их сосками для детей. Зоя перебивала голод по ходу работы, и, как замужняя женщина, вместе со своими товарками с полным правом критиковала своего мужа.
Женившись, я почувствовал себя солидным. Выходил в майке и трико в подъезд и присоединялся к мужикам, которые во дворе резались в домино или перекидывались в картишки. Часто мы скидывались на пиво или, если хватало, на что-нибудь покрепче.
Это быт, и я не чувствовал себя подлецом или свиньей, в чем, все с большей настойчивостью, стала убеждать меня Зоя. Все мужики были такие, все жили так же, как и я, и никто из них не укорял меня, не призывал к совести. Наоборот, в некоторые моменты я даже чувствовал себя героем, когда повествовал о некоторых своих подвигах. Никакого осуждения с их стороны не было, а это самое главное. Мужской авторитет превыше всего. И через короткое время я стал в доску своим среди мужиков нашего двора.

* * *
Через полтора месяца семейной жизни я начал задавать себе очередной философский вопрос: “И зачем только люди женятся?”. И понял, что лишь для того, чтобы за короткий срок стать заклятыми врагами и отравлять друг другу дальнейшее существование. Пресловутое продолжение человеческого рода не стоит таких жертв. Недаром больше половины супружеских пар разводятся в первый же год совместной жизни. Если бы Марина стала моей женой, неужели она тоже бы мне надоела?
Чужие люди теперь считали мою зарплату, которой раньше я распоряжался самостоятельно. Зоя с “мамулей” планировали, какого бы хлама на мои деньги нужно купить. Я выступал против их приобретений, в которых не видел никакого толка. Железным аргументом со стороны Зои было то, что, мол, она покупает все не для себя, а для общего дела, для дома. А мне самому негласно поддерживаемая “мамулей” Зоя с огромным скрипом выделяла из заработанного моим же трудом только на самые дешевые сигареты.
Какие у нас были семейные скандалы! “Подлец и свинья” - это самые цензурные выражения, которыми Зоя описывала меня. Я внимал довольно равнодушно. Закаленный с детства еще в скандалах с сестрой Светой, я доводил Зойку до слез. Она не выдерживала. “Никак не проймешь, ирода проклятого!” - Зойка голосисто начинала реветь. Я ее в ответ теперь называл не хроменькой уточкой, а стервой, коброй, колченогой Бабой-Ягой и, вспоминая “Летучую мышь”, прочитанной книгой.
Мы обвиняли друг друга во всем и склоняли к мнению, что каждый из нас сделал друг другу одолжение, посвятив себя на всю каторжную жизнь, такого молодого и красивого, такому ничтожеству, как обратная половина.
Такое происходило не только у нас. У соседей тоже были подобные сцены, может, только не столь бурные и частые. Но, даже таким образом притираясь к друг другу, я не чувствовал себя родственником Зои, как, например, казались неразделимыми людьми мои отец и мать.
Минуты перемирия наступали у нас, когда показывался латиноамериканский телесериал. Мыльные оперы нас утихомиривали. Там, за кордоном, у красивых и богатых, тоже были скандалы, и примирял факт, что у нас, оказывается, все происходит как у людей. И единственный раз, заливаясь смехом, Зоя восхитилась мной, когда показывали боевик “Профессионал” с участием Бельмондо. Можно подумать, как будто Костя Галушкин собственной персоной, а не Жан-Поль Бельмондо снимался в главной роли.
Но после культурного просвещения великим искусством кино, все возвращалось на круги своя.
- Завтра же подам на развод! - брала Зойка меня на испуг во время семейных разборок. Или же грозилась покончить с собой, чтобы меня всю оставшуюся жизнь мучила борисогодуновская совесть.
Я же не грозился подавать на развод. Я молча искал повод для этого. Причем, хотел развестись с ней так, чтобы виноватой оказалась она. Я не скажу, что Зойка мне не нравилась. Она была симпатулей. Мне просто хотелось свободы.
Но ни скандалы, ни попойки, ни задержки на работе - ничто не помогало успешному разводу.
На худой конец, я пытался подставить своих любовниц и попасться с ними; сейчас я “дружил” с продавщицей рыбы Клавдией, двадцати восьми лет, и пока незамужней двадцатипятилетней соседкой Лидой. Но с любовницами никак не удавалось застукаться. Дебелая, пропахшая селедкой торговка Клава, словно учуяв опасность, заблаговременно успевала сматывать удочки и смываться. А одинокая соседка Лида, несмотря на уговоры, ни разу не рискнула высунуть носа из своего подъезда, чтобы самой навестить меня. Я говорил жене, что у меня есть посторонние женщины, но для Зои наличие любовниц было только поводом для скандала. На развод, по ее мнению, это никак не тянуло.
Мне с разводом никак не везло. Убить жену (“жена” - непривычное слово, которым теперь так солидно обозначалась Зойка) у меня желания не возникало. Не такая уж большая драгоценность эта Зоя, чтобы сесть из-за нее в тюрьму. На убийство меня могла спровоцировать только Марина, только она претендовала на то, чтобы я несколько лет своей жизни, если не всю жизнь, потерял ради кого-то. Правда, возникала однажды мыслишка отравить Зою, подсыпать немного мышьяка ей в суп, так, говорят, Наполеона на острове святой Елены сжили со света. Но химию я знал отвратительно и не смог бы точно рассчитать нужную дозу, чтобы постепенно Зойка занемогла, а через месяц умерла без видимой причины. К тому же елховская Манька, когда мы с ней еще сидели под одной фуфайкой в юные годы, рассказывала одну историю про отравление. У них в деревне был случай, что занемог желудком мужик. Болел-болел - жене надоело. И она замесила ему лепешки на дусте. Муж съел и попросил еще. Жена ему еще с дустом спекла. И муж неожиданно выздоровел. Я сам видел этого мужика. Здоровый, краснощекий, как будто никогда его не кормили дустом и он никогда не думал умирать.
Так что, исходя из всего этого, мысль об убийстве своей супруги была ненастырной. Быть виновным в Зоиной смерти мне не хотелось. Хотя был бы не против, если бы она сама наложила на себя руки, чем грозилась неоднократно.
Несмотря на все мои провокационные ухищрения, долгое время не удавалось по уважительной причине расстаться с Зойкой. Мы с ней прожили полгода. В небольших промежутках между скандалами она мечтала о ребенке, но у нас никак не завязывалось. Оказывается, Зоя несколько раз еще до меня ходила на аборты; со злости желая досадить, она сама однажды призналась.
Говорят, что муж и жена одна сатана. Не знаю как душевно, но внешне мы с Зоей так и не успели стать одинаковыми. С уважительным разводом не везло, но, наконец, счастье улыбнулось мне - законная супруга наставила мне рога! Как обрисовала это сама Зоя, мой лучший друг мясоруб Василий помогал ей якобы перетаскивать шкаф, который она приобрела в универмаге. Зоя за работу поставила Василию бутылку “Столичной”. Тот же, пока уговаривал пузырь, вспотел, чувствуя себя как дома, снял свой засаленный свитер и бросил на нашу полутораспальную кровать, да еще затем до пупа распахнул несвежий ворот рубахи. А тут приходит не совсем трезвый законный муж и товарищ, видит расхристанного Ваську, нераспакованный новый шкаф, и свитер на, кажется мятой, кровати.
Возможно, юридически это был спорный вопрос, я не мог доказать убедительными фактами супружескую измену, но мне достаточно было подозрения. Картина, по моему мнению, была ужасной и являлась вполне равноценной разводу. К тому же, я сам прекрасно знал, до чего доводит “перетаскивание мебелей”. И как моя Зоечка ни отпиралась, как ни клялась в своей супружеской верности, я отвечал роковым молчанием, и, идя на окончательный разрыв, оставался непреклонным. Я не брался за топор, не симулировал невменяемость, не грозился ее изрубить вместе с Василием. Я молча схватил могучего Ваську за распахнутый воротник, вдруг отрезвевшего, несопротивляющегося от внезапно охватившего его чувства вины, и легко выставил его за дверь. После этого весь вечер пытался без единого звука, как мим, одним взглядом изобразить: “Как же ты смогла, Зоя? И с кем?! С Василием!!”. И ходил по комнате, тихо и страшно, крался, как будто тигр на охоте.
Не знаю, что прочитала Зоя в моем “красноречивом” взоре и крадущейся “хищной” походке. (Таким образом я изображал собственное потрясение низкой изменой, оскорбленную сокровенную глубину и родниковой чистоты обманутую невинность). Заявление на развод легло в загс на следующий же день. Толстая, с обтянутой красным платьем прямоугольной (где талию будем делать?) фигурой, работница загса, переваливаясь как утка, подошла к нам и медовым голоском, столь не соответствующим ее пингвинообразной внешности, предложила три месяца подумать. “Нет уж, нет уж! Это для нас слишком много. Мы уже все обдумали и решили окончательно. Я уже перекантовался к другой женщине”, - сказал я, напрочь отказываясь от перемирия. Зоя интуитивно, с женской проницательностью догадываясь об истинном положении вещей, и потрясенная моим коварством, не вымолвила ничего. Я только увидел сиамский блеск ее глаз, который когда-то так заворожил меня.
Итак, получив свободу, вернув обратно крылья, отягченные было семейными узами, не дожидаясь, пока истечет положенное время на раздумья, я ушел от Зои, которая оставила на прощанье в моей памяти незабываемый сиамский блеск, единственное, о чем я жалел. Утрясочный месяц - пока перевозил вещи, обустраивался, списывался с места жительства – я жил у сестры. Которой, кстати, досталось от меня за “труды” по устройству моего супружеского благополучия, и к которой теперь я заселялся с полным правом обиженного ею человека.
Потом я встречался с Василием. Он, увидев меня, сначала превратился в вопросительный знак, а затем кинулся ко мне: “Ты что, Бельмондо! Совсем обалдел?”. Он на себя не был похож - я первый раз увидел Василия взволнованным и даже напуганным. Ведь он принял самое роковое участие в разрушении нашего семейного счастья.
“Спасибо, удружил”, - успокаивая, чистосердечно пожал я ему руку. Мы с ним подошли к серой железобетонной будке с желтой вывеской “Пиво есть”, из амбразурной щели приземистого строения выудили по кружке пива, затем, в процессе беседы, еще по две, и окончательно помирились.