3. В ТЕХНИКУМЕ
С окончанием восьмого класса наступает ответственный момент для худшей половины учеников. Не совсем уверенный в своих силах школьный народ, почти все троечники и даже некоторые хорошисты, решал - оставаться заканчивать десятилетку, или поступать учиться в профтехучилище или техникум. От наихудших учеников - хулиганов и круглых двоечников - учителя старались избавиться сами, они обычно благословлялись в ближайшее сельскохозяйственное ПТУ, расположенное в нашем райцентре.
По оценкам я не был полным дебилом, но на институт явно не тянул. И я выбрал оптимальный вариант - летом, получив аттестат о восьмилетнем образовании, уговорив Петьку Смуглова ехать вместе, я поступил в энергетический техникум. Мы уехали в город, в нашу областную столицу, за триста километров от Полевого. Я поступал с полным набором шпаргалок. И, как ни странно, экзамены сдал.
* * *
Не знаю, как у Смуглого, но мое сердце оставалось в родном поселке, с Мариной. Выбирая техникум, я убивал нескольких зайцев. Во-первых, техникум - это максимальное, что я мог вытянуть со своим школьным багажом. Техникум пусть не институт, но все-таки и не профтехучилище.
Но главным образом, если сказать честно, сделать такой шаг меня вынудила Марина.
Между нами с самого раннего нашего знакомства возникла любовь-соперничество. Вернее, это у меня была любовь-соперничество, она присутствовала виртуально, только в моем воображении. Но она задавала гонку на всю жизнь. Ни в чем, ни в чем мне не хотелось уступать Марине. Ни в физическом, ни в семейном благополучии, ни в учебе, ни в дальнейшем существовании. Это была гонка на всю жизнь. Марина, как ни странно, эту гонку приняла. Она почувствовала незримую опасность с моей стороны. Ей тоже не хотелось мне уступать.
У каждого человека есть комплекс, который он переваривает всю свою жизнь. Это как бы делает его существование односторонним, но, с другой стороны, это определяет его индивидуальность. Таким основным моим комплексом стала Марина. А все остальные проблемы порождались от этого. Мой выбор был проявлением любви-соперничества, определившей многие мои жизненные шаги.
Ко всему прочему, присутствовало мелочное желание любым способом вернуть боль любовного страдания, вызванного ею. Чтобы она имела представление, что я испытываю. Я лелеял надежду напугать Марину, поскольку, несмотря ни на что, все равно допускал, что она неравнодушна ко мне.
Мой поступок нельзя приравнять к поступку взбалмошной кисейной барышни, которая неожиданно выходит замуж за нелюбимого человека, чтобы отомстить или напугать человека любимого, или даже просто от страха остаться незамужней. Наоборот, решив поступить в техникум после восьмого класса, я поступал дальновидно. Я предусматривал, что она, скорее всего будет поступать в пединститут, расположенный в нашем областном центре. У нас все девочки-отличницы поступали туда. А я уже буду находиться там, в городе.
Исходя из всего этого сумбурно сказанного, я и стал студентом. Мой уезд из родного Полевого и поступление в техникум не обозначал конец наших встреч. Это было только начало...
* * *
Поселились мы с Петькой в общежитии. Кроме нас в четырехместную комнату подселились еще Санек - парнишка из Медведевского района и ... Лев Николаевич Толстовский!
Теперь уже я дружил больше с Львом Николаевичем, как мы полушутя-полувсерьез называли Лёву Толстовского. А Смуглый сблизился с Санькой из Медведево. Они упорно и настойчиво изучали законы Фарадея, электрооборудование и прочие электрические премудрости. Смуглый едва ли не пробивался в отличники, в то время как в школе не тянул даже на твердого хорошиста. Он только изредка разделял наши гулянки. Перед сессией Смуглый мог готовиться без сна всю ночь напролет. Мы же с Левой по вечерам перед экзаменами пили пиво и, надеясь, что утро вечера мудренее, спокойно ложились спать. Тем более, один из преподавателей посоветовал, что лучше перед ответственными периодами, например, перед сдачей экзаменов, не перенапрягаться, а лучше расслабиться.
У Льва Николаевича родители были довольно заметными “шишками”, а дядя вообще находился где-то в областном правительстве. Но балбес не понимал своего счастья и даже с помощью уважаемых родственников не захотел поступить в вуз. Он пожелал поступить в техникум лишь для того, чтобы убить время. Родители его были городскими, но он, отрекшись от родительской опеки и от благ трехкомнатной квартиры, пожелал ютиться в “общаге” с нами. Мать едва ли не каждый день наведывалась к нему и уговаривала переехать домой. Лева упорно отказывался, хотя все продукты и деньги принимал благосклонно. Едва сердобольная его родительница появлялась на пороге комнаты, как Лева шаляпинским басом начинал исполнять арию из “Князя Игоря”: “О, дайте, дайте мне свободу!”. По громогласному реву, раздающемуся из нашей комнаты, сразу можно было определить что у Льва Николаевича началось свидание с родственниками. У Льва Николаевича голосина была как иерихонская труба.
Кроме влиятельных родителей и луженой глотки, Лев Николаевич имел веселый до буйности нрав. Несобранный и неответственный, он мог в одночасье поменять все свои планы. Едва появлялось что-то привлекательное, как он сразу забывал, куда шел и чем хотел только что заняться. Он мог заняться одним делом, тут же бросить все и сосредоточиться уже на чем-то другим, а через недолгое время переключиться уже на третье.
Преподаватели упрекали его в том, что он носит имя великого писателя, а ведет себя несоответствующе, но Лёва в свою очередь обвинял экстравагантных родителей, нарекших его обязывающим именем, которое из-за их прихоти он теперь должен оправдывать.
Лёва и я вошли в сборную техникума по футболу. Наша команда называлась “Энергия”. Тренером был наш физрук Евгений Семенович Бычков, за глаза мы его называли Быкарем. Он имел габариты шкафа и внешне очень соответствовал своему прозвищу. На городском чемпионате под его руководством мы взяли третье место.
* * *
Мы с Левой попадали в разные переделки. В основном, было мелкое хулиганство - клали кнопки на стул учителям, прыгали из окна туалета на втором этаже, мотались нетрезвыми по общежитию и вырвали с корнем замок у девчонок, когда врывались к ним. Из-за проделок мы очень скоро познакомились с нашим директором Валентином Борисовичем. Невысокий, пузатенький, с обширной лысиной и в очках, директор энергетического техникума имел взрывной вспыльчивый характер, и по своему темпераменту напоминал киногероев Луи-де-Фюнеса в “Жандарме” или “Фантомасе”. Правда Валентин Борисович, в отличие от Фюнеса с шикарным “рубильником”, имел коротенький, сварливо вздернутый носик пуговкой.
Техникум был любимым детищем и гордостью директора. На входе висел ленинский лозунг: “Коммунизм - это советская власть плюс электрификация всей страны” (хотя какой-то юморист с математическим уклоном из этой формулы вывел следствия: “Советская власть - это коммунизм минус электрификация всей страны” и “Электрификация всей страны - это коммунизм минус советская власть”). По городу его учебное заведение по всем показателям занимало четвертое место. Валентин Борисович холил и лелеял свой техникум, а отличников готов был носить прямо на руках. И, как уже известно, в разряд директорских наручников метил и мой скромный друг детства Петька Смуглов. Петька прямо с первого курса повис напротив кабинета директора вместе с другими любимчиками-отличниками под плакатом “Ими гордится наш коллектив”.
* * *
Нас с Левой терпели довольно долго. За неуспеваемость и мелкие проделки студентов обычно стипендии не лишали, в основном только за злостное хулиганство. Но после очередного случая нас едва не выгнали из техникума. Во время одной попойки мы со Львом Николаевичем поспорили - горит или нет эта дрянная самопальная водка, которую произвели неизвестно в каком подвале и которую мы сейчас пили. Я говорил, что горит, а Лёва утверждал, что нет. Я точно знал, что горят спирт и самогон-первач. А водка - это тот же спирт, только наполовину разбавленный водой (правда сейчас, в новых экономических условиях “сухого” закона, водку производили все, кому не лень, и разбавляли до тридцати градусов). Лёва те же аргументы использовал для обратного вывода, он считал, что наша водка не горит. Мы налили на стол водки, но из-за нетвердости руки стол был весь залит, и стекало даже на пол. И когда бросили спичку, полкомнаты вспыхнуло синим пламенем. Стол стоял возле окна, и поэтому сразу загорелись занавески. От пылающих занавесок пламя перекинулось на Левину кровать. Через полминуты густым дымом от байкового одеяла и ватного матраца заволокло всю нашу комнату, а затем весь четвертый этаж. В панике мы метались по этажу, не зная, что предпринять. Опасное положение исправила комендантша, которая прибежала с пожарным гидрантом и залила водой всю нашу комнату. Гром-баба, как мы называли коменданта общежития, прекрасно знала, что надо делать при пожарах.
И все-таки нас не выгнали. Мы уговорили прилежных Петьку Смуглова и Саньку взять вину на себя: якобы они при выполнении домашнего задания ставили химический эксперимент, но процесс прошел слишком бурно. Валентин Борисович не слишком им поверил, а правильно заподозрил нас. Но двоякость все-таки расколола директорское расследование. И он только лишил меня и Леву стипендии до конца семестра. Леве кастелянша постели больше не дала, и погорельцу Толстовскому пришлось притащить матрац, подушки, одеяло и комплект постельного белья из дома.
Мне же пришлось из дома таскать в рюкзаке продукты.
Хотя получающим “неуды” и мелким хулиганам делалась скидка и выплачивалась стипендия, но мы с Левой своим пожаром настолько переполнили чашу преподавательского терпения, что директор принципиально запрещал выдавать нам стипендию за малейшую провинность. Валентин Борисович на линейке призвал без всякого сожаления лишать стипендии студентов Галушкина и Толстовского, позорящих здоровый дружный коллектив техникума. И теперь за “неуды” и за любой шаг, вызывающий у преподавателей недовольство, мы сидели почти без стипендии. Да и в общежитии жили только благодаря заступничеству Быкаря. Физрук нас ценил как футболистов.
Наше нахождение в техникуме висело на волоске, но большого зла на директора не держали. Его даже уважали. К тому же, не все преподаватели беспрекословно выполняли директорские заветы. Гораздо меньше нам нравился его заместитель по учебной части. Злющая, вредная и писклявая завуч Виктория Леонидовна имела вид престарелой белокурой болонки с претензиями на потомственную интеллигентность, несмотря на то, что нас обзывала шпаной. Именно с ее подачи мы лишались своей стипендии.
* * *
Любовь любовью, но часто рядом с ней присутствует измена. Я ждал Марину, но не испытывал никакого обязывающего чувства перед ней. Я и Лева бегали по девчонкам из других общежитий. В нашем техникуме девушек учились единицы, да и с теми мы раздружились, после того как сломали им дверь.
И мне уже в довольно юные годы пришлось узнать, как врут коробейный Некрасов и современные песенники о блаженстве (прямо скажем) секса на природе. Всем внешним видом показывая, как пренебрегаю девчонками своего поселка, в том числе и Мариной, с четырнадцати лет я на велосипеде катался в соседнюю Елховку, где с храброй девчонкой Манькой просвещался в том, что невозможно безнаказанно просто так, даже у дымного костра, провести всю ночь в лесу, тем более с девушкой. И ржаное поле является отнюдь не идеальным местом любовного уединения. И стог также не совсем подходит для этого. И сеновал без фуфайки также не совсем райский уголок. Как, впрочем, и шалаш. Слепни, комары, муравьи, всевозможные колючки способны разрушить все идиллии по поводу любви на природе. Человек, хотя бы раз переживший ночь в комарином лесу со своей любимой, рискует навсегда потерять ее. И уж никогда не напишет, как прекрасна любовь на природе. Авансом сравнивая некоторые моменты своей жизни, со всей авторитетностью могу заявить - нет ничего лучше двуспальной кровати при красном фонаре. Естественные условия хороши лишь для детей природы. А мы же не медведи, в конце концов.
Но лирика в деревенской любви как таковая есть. Маня с тонким певучим голоском с восьмого класса считалась моей. Это признавали даже сами елховские парни. Мы с ней проводили вечера в рощице, или где-нибудь на ее завалинке; укрывшись одной фуфайкой, рассказывали друг другу разные байки или беседовали просто так. Правда, еще учились целоваться. А потом, уже учась в техникуме, когда я приехал из города на каникулы, лет в шестнадцать мы с Манькой перешли на более “глубокие” отношения.
Когда я лазил по балконам, пытаясь попасть на дискотеку чужого общежития и когда убегал к Маньке, чувство, что я изменяю Марине, скрывалось достаточно глубоко. Я не сильно мучался совестью по этому поводу. Даже более того, я лелеял надежды, что Марина ко мне неравнодушна, и она будет страдать от того, что я гуляю с другой девчонкой. Такие мысли лились бальзамом на душу.
Марину я не связывал со взрослой стороной жизни. Она была выше этого.
* * *
Лева знакомился с девчонками следующим образом. Он подходил к ним и спрашивал: “Девчонки, закурить не найдется?”.
- Как так можно знакомиться с девушками? - удивлялся я.
- Да они тоже стреляют сигареты! У меня несколько раз стреляли. А я почему не могу попросить? У нас ведь равные права. Демократия, старик, - ответил Лева.
Но позже он нашел еще более убедительное объяснение, почему начинает знакомство именно с этой фразы:
- Видишь ли, Бельмондо, спрашивая закурить у женщин, я сразу же отсеиваю ненужный мне контингент. Если “телка” порядочная или занятая, то она сразу же отшивает. А если курит, то не обидится. А кто курит, тот, значит, и пьет, а если пьет, то делает и все остальное. Понял, Бельмондо? Учись, пока я живой.
Из-за этой Левиной привычки мы однажды целой группой пострадали. Каникулы я обычно проводил дома, но после второго курса один летний месяц пробыл в стройотряде в одном из сел далекого района, где мы воздвигали конюшню. И достойным упоминания приключением было только то, как наш стройотряд поколошматили местные. После работы мы ходили в клуб, где все и случилось из-за Льва Николаевича. Он по-своему захотел подступиться к местной красавице, но та неожиданно оскорбилась от Левиной просьбы покурить, к тому же оказалась занятой, и произошла словесная стычка между Левой и местным ухажером оскорбленной аборигенки. Местные и так на нас косо посматривали, и пока мы сидели по углам за голландками, пролетела неприятная весть, что против нас собираются. Нам оставалось только тоскливо дожидаться окончания танцев. Когда покрытый зеркальными осколками шар так называемой цветомузыки перестал крутиться и студенты гурьбой выходили из клуба, то увидели многочисленное местное ополчение, вооруженное кольями, кирпичами и другим оружием.
Наш комнатный сосед Санька из Медведево был командиром отряда, поскольку кроме своей примерности он еще разбирался в строительстве, так как его отец был плотником. И Санька, вместо того, чтобы мирно уладить конфликт, вдруг добавил масла в огонь.
- Не боись, ребята! Сейчас мы им покажем! - примерный Санька неожиданно стал взбудораженным. У него отец тоже начинал буянить как выпьет, Санька сам об этом рассказывал.
У меня же, наоборот, душа от недобрых предчувствий заныла. Благодаря цепкой памяти, выплыли некоторые детские воспоминания. В Полевом обычно мальчишки с Верхнего конца дрались с Нижним концом, а парни постарше всегда ходили на Елховку. Вооружались дубинами, велосипедными цепями. Даже брали самострелы, но больше для испуга. Мы им активно помогали в подготовке, выламывали штакетник из заборов, загружали камни в грузовик, и, проводив старшее поколение в бой, с нетерпением ждали его исхода. Елховские в ответ также к нам наезжали на нескольких грузовиках, иногда даже привозили ружье. И тогда приходила очередь нашим прятаться по сеновалам. Всем становилось страшно, когда, размахивая кольями, железными прутками, чужие носились по нашему Полевому. Это было довольно давно, сейчас стало безопасно к ним ездить: многие сдружились и породнились, наши женятся на их девушках, их парни взяли наших. Я и сам дружу с елховской Манькой, но представление о народной стихии во мне осталось. И вот сейчас, оценивая противостоящие силы, я боролся с наползающим страхом.
- Сейчас замнут, - сделал я разумное предположение и обреченно умолк: было сильное желание избежать драки, но не хотелось выглядеть трусом.
Увлекая личным примером, наш храбрый командир отряда подбежал к стоящему стеной противнику, оттуда высунулся кулак, и Санька, почти мгновенно отскочив, лег на землю. Местные надвинулись, набрали разбег, навалились. Многие из наших кинулись врассыпную. А остальных уложили тут же, в том числе и нас с Левой. Мы не успели махнуть кулаками даже по нескольку раз. Через нас как будто пронесся целый лошадиный табун или кочующее стадо бизонов. Каждый преследователь по пути давал
пинок лежавшим и, размахивая оружием, бежал за теми, кто старался укрыться в частной картошке.
Я и Лева отделались общими травмами, классическими синяками на всю физиономию и ушибами. Только рослого Леву дополнительно саданули дрыном по голове, так как, видимо, не могли достать кулаком. Но можно сказать, что виновнику “торжества” Льву Николаевичу повезло.
И все-таки мудрому Леве этот урок не пошел на пользу - он по-прежнему продолжал знакомиться с девушками, для завязки разговора всегда спрашивал у них закурить.
* * *
К нам часто захаживал очень интересный человек. Звали его Егор. Он, уже отслужив в армии, учился на два курса выше нас и скоро уже заканчивал техникум. До этого он после школы учился в ПТУ. И еще до службы успел пройти курсы ДОСААФ и приобрести водительские права.
Егор был ко всем добр и вхож в любую комнату. Он занимался агитационной работой - призывал всех самосовершенствоваться, чтобы стать человеком будущего. Кроме того, он обучал желающих восточным единоборствам.
Мы, честно говоря, воспринимали его взгляды с насмешками. Мы считали, что глупости говорил Егор. Был он для нас интересен прежде всего своими способностями драться.
* * *
В техникуме жилось нескучно, но основным, фоновым, чувством двух лет моей учебы являлось ожидание. Я ждал Марину. Все время гадал, поступит она в пединститут или нет. Хотел, чтобы она успешно сдала экзамены, и я мог бы ее встречать в городе.
- Галушкин, очнись, - отрывал меня от раздумий голос преподавателя.
Мы проходили теорию относительности Эйнштейна. Рыжий учитель по физике Василий Михайлович говорил нам, что пространство и время могут изменяться в зависимости от скорости движения. Представить это было трудно.
“На фига нам это нужно?” - думал я про себя и продолжал скучающе смотреть за окошко. Мне не лезли в голову интересные свойства пространства и времени.
- Галушкин, смотри, проспишь до морковкиного заговенья, - опять старался опустить меня на землю Василий Михайлович. - Тебе что, неинтересно? Смотришь отсутствующим взглядом, витаешь где-то в облаках. Вместо того, чтобы ворон считать, лучше бы ума набирался. Больше пользы будет и тебе самому, и обществу в целом.
- А зачем, действительно, нужно ваше “пространство-время”, Василь Михалыч? - вызвал я преподавателя на откровение. – На столб я и так залезу, были бы только “когти” нормальные.
- Тебе только когтей и не хватает, - ответил физик. - И еще хвоста, - добавил он под громкий хохот группы.
После “прикола”, он продолжал:
- В будущем, когда человечество перейдет в космическую эру развития, мы все станем жить по законам теории относительности так же, как сейчас живем по ньютоновским законам. Так что, Галушкин, тебе это понадобится, когда, возможно, через недалеком время, придется перемещаться в пространстве на космических скоростях.
* * *
Ко встрече с Мариной я готовился во всеоружии. Учитывая безрезультатность прошлых усилий по наладке мостов между нами, я обратил свой взор наверх. Не к Богу. Чтобы выстроить свои отношения с Мариной, найти лазейку в ее душе, я обратился к звездам. Свои отношения с ней я решил строить с помощью гороскопов, на которые в то время был необыкновенный спрос. Спрос рождает предложение, и на книжных развалах, в лавках и магазинах, в киосках и на рынках царило изобилие соответствующей литературы, начиная от внушающего уважение своей толщиной многотомника и до хиленьких брошюрок, в которых авторы, как исторически признанные звездочеты, так и откровенные шарлатаны, с легкостью нашу таинственную личность раскладывали по косточкам и распыляли в тончайший астральный порошок.
Я не пропускал ни одной торговой точки, где продавались газеты и мистические журналы, в которых регулярно публиковали гороскопы. Кроме этого, я покупал доселе невиданные учебники по разнообразным магиям, йогам, трансперсональным системам и методикам совершенствования, поскольку все они с астрологией кое-где сообщались.
Скоро, набрав достаточное количество литературы, я сдвинул в сторону учебники Смуглого и оккупировал все учебное пространство, завалив астрологическими трудами весь наш общий стол. И, наконец, принялся усердно изучать звездное бытие
Константина Галушкина.
Как военный стратег, жаждущий победы над врагом, или как средневековый алхимик, получающий эликсир молодости и вещество, превращающее все в золото, или как ученый, делающий новое научное открытие, или как студент, самостоятельно пишущий курсовую работу, я до глубокой ночи заседал за столом, заваленным разнообразными газетами и журналами, сдвоенными листочками, тонкими брошюрами и внушительными томами. Я пытался составлять натальные карты, в которых плотная теплая галушкинская личность распиналась в геометрическом цифрово-линейном виде по карте звездного неба. Я постигал мир планетных гармоний, вслушивался в перезвон космических колоколов, пытаясь выделить до пронзительности высокую, но холодную голубую ноту “Марина Космовская” и каким-то образом связать ее с деревянным перестуком “Константин Галушкин”.
Я не давал спать ребятам. Лева недовольно бурчал:
- Ты чего там все колдуешь, Бельмондо? Заколебал уже. Спать
пора.
- Не колдую, а определяю свое будущее и перспективы. Разрабатываю руководство к действию на каждый день, - объяснял я, удивляясь, как это Лева не понимает разницу между черной магией и астрологией. С помощью колдовства завоевывать Марину я не захотел, ворожбой только девушки завлекают парней.
- Пошел ты подальше со своими разработками, - Лева отворачивался к стенке.
Не обращая внимания на него, я разбирался дальше. Итак, по дружному согласию всех гороскопов, я, оказывается, Стрелец, занимающий девятый дом среди зодиакальных знаков. Знак зодиака Марины - Рыбы, в двенадцатом доме. Различаясь, все знаки, тем не менее, были одинаково хороши: каждый имел свои преимущества и не имел недостатков. Но отношения хороших знаков друг с другом было неровным. На каждый период суточного времени и календарного возраста предсказания гороскопов били вразнобой. Их объединяло теперь лишь одно: как сговорившись, они обтекаемо или прямо и честно предрекали Стрельцу неудачу с Рыбами.
Но я не верил этому. Реально, с кем я дружил, также не все подходили мне по зодиакальному знаку. А Манька с Елховки вообще родилась Рыбой, также как и Марина, и ничего, гармонируем...
Я разбирался подекадно. Но жизнь личности индивидуальна. Она зависит также от места рождения, от градусов широты и долготы. Натальная карта у меня не получалась. У меня не хватило терпения и сил постичь тонкости ее построения. Никак не удавалось точно вычислить координаты моего рождения. В моих астрологических расчетах погрешности параллелей и широт отклонялись от допустимого значения на “плюс-минус слон”.
Тогда я начал изучать отношения годовых знаков. Я достал книжку, где были японский, китайский календари, растительный календарь друидов и т.д. Итак, китайцы считают меня Собакой, верной и справедливой. Марина была... в общем тоже хорошим знаком, щепетильной и добросовестной.
Но и здесь оказалось столько комбинаций, что скоро голова пошла кругом. Никак не удавалось систематизировать всего, что предрекали, советовали, рекомендовали многочисленные астрологические труды, и уладить все противоречия.
В общем, мне никак не удавалось удовлетворительно подбить наши гороскопы, чтобы был благоприятный исход наших отношений с Мариной. И тут меня осенило. А может, Марина родилась не в свое время? Может, у нее другая дата рождения? Или даже может, что она вообще не Марина Космовская! Бывают же случаи, когда в роддомах путают бирки с номерами, которые привязываются к младенцам. Насчет себя я был спокоен. Мать сто раз рассказывала нам с сестрой, при каких обстоятельствах мы появились на свет. И я прекрасно знал, что Стрелец Костя Галушкин родился первого декабря около полудня в степи, во время пурги, на полдороге между моим селом и райцентром, куда мать за тридцать километров везли рожать на бульдозере; из-за метели до районного роддома больше не на чем было добираться. Я чудом спасся, не замерз и даже не простудился.
Вопрос был очень важным и неотложным. Тут я вовремя вспомнил, что у Марины, вернее, в их учительском доме, есть телефон, еще со школы записанный в моем блокноте. И побежал заказывать переговоры. Благо переговорный пункт находился недалеко от студенческого общежития - всего пятнадцать минут пешего ходу; автобусов в это позднее время ждать было бесполезно. И в половину двенадцатого ночи я дозвонился до Марины. Трубку подняла ее мать, Надежда Васильевна.
Мне не хотелось быть узнанным. Решив не представляться, зажал двумя пальцами нос и прогундосил в трубку:
- Здаствуйте, посовите, пошалуста, Мадину тилефону.
- Что? Плохо слышно! А, Марину? Она спит. А кто звонит?
- Пошалуста, ошень нушно.
Надежда Васильевна пошла будить Марину. В кабинке пункта переговоров в трехстах километрах от Марины у меня было такое чувство, как будто нахожусь в прихожей ее квартиры. Я разволновался. Напал даже страх.
- Алло, слушаю, - наконец раздался приглушенный Маринин голос.
- Слушай, Марин, ты точно помнишь, что родилась первого марта семьдесят первого года? А то может что в роддоме перепутали?
- Что? Кто это?
- Это я, Костя Галушкин. Когда ты родилась-то?
- Галушкин, ты сам дурак, и вопросы у тебя дурацкие!
Я понял что все срывается, и торопился, пока она не положила трубку, как утопающий хватался за соломинку.
- Тебе что, жалко отвечать, когда родилась, утром или вечером, во сколько времени?
- Галушкин, отстань, говорю тебе! Тебе лечиться надо!
- Это очень важно, спроси своих родителей.
В ответ запикали телефонные гудки. А сегодня гороскоп обещал Стрельцам улаживание всех личных проблем. Рекомендовалось общение с любимыми и друзьями.
Небо никак не давало разрешения мне сблизиться с Мариной. Звезды упорствовали. Воссоединить творчество маэстро скрипача и деревенского ложечника никак не удавалось даже теоретически. К тому же у меня возникло подозрение, а сам-то я - Костя ли Галушкин? Может у меня, новорожденного, тоже перепутали бирку на ноге, и теперь настоящий Галушкин воспитывается в другом месте под другой, моей настоящей, фамилией? А я вообще неизвестно кто и когда родился. Или тот, другой, с моей законной биркой, неизвестно кто?
Была полная астральная несовместимость наших гармоний. И однажды, устав от попыток распеть капризный дуэт, с укоризной посмотрев на потолок студенческого общежития энергетического техникума, который являлся для меня одним из семи небес, я связал тючком все астрологические труды и отнес их на макулатуру во “Вторсырье”.
Но я не разочаровался окончательно в астрологии. Моя вера в эту науку осталась. Я верю, что если Костя Галушкин родился первого декабря тысяча девятьсот семидесятого года от рождества христова в таких-то координатах земной поверхности, а Марина Космовская первого марта тысяча девятьсот семьдесят первого года в таком-то месте земного шара, то это имеет судьбоносное значение. Солнце, луна, звезды и планеты внесли свою лепту в наше формирование, на наши характеры и судьбу. Но надо внести столько поправок, учесть столько искажающих факторов, которые влияют на нашу судьбу, что умственных способностей всех чародеев мира не хватит, чтобы преодолеть дремучую мистическую смесь, создаваемую бесчисленной армией самопальных астрологов. В то время как для физики описание взаимодействия только трех простых тел является большой задачей.
* * *
Я ждал терпеливо Марину два года. Мой далекий прогноз и народная мудрость “дальше положишь - ближе возьмешь” оказались верными. Марина мои надежды оправдала. Она поступила в пединститут на факультет русского языка и литературы. И теперь будет учительницей, как Любовь Михайловна. Об этом я узнал, когда отдыхал в деревне на каникулах, уже перейдя на третий курс.
Моя душа затрепетала. Если раньше мне хотелось вернуться в Полевое, то теперь я рвался снова уехать в город, в техникум. Но Марина, сдав вступительные экзамены, поехала отдыхать к бабушке, и я весь август провел с Манькой, отложив до осени встречу с Мариной.
Август, наконец, закончился, и на следующий же день нового учебного года, пропустив первые занятия в техникуме, я наводил справки, в какой корпус студенческого общежития заселилась Марина Космовская. Я узнал ее координаты, но встретиться с ней никак не решался: хотя мечтал увидеть Марину и ожидал встретить ее на каждом углу, мной овладевали страх и волнение.
Встретил ее неожиданно.
- Пойдем в парк, пивка попьем, девочек подцепим, просто повеселимся, - договорились мы с Левой в один из выходных теплых сентябрьских дней.
Мы шли по парку, любовались бабьим летом и бросали колкости попадающимся навстречу девчонкам. И вдруг я издали увидел Марину. Она шла с какой-то девчонкой навстречу нам: видимо, поступили вместе в институт. Мы неминуемо приближались, и я посоветовал Леве не спрашивать у них закурить. Нам с Мариной пришлось узнать друг друга, поздороваться и познакомить своих друзей.
- Девочки, давайте погуляем, - предложил Лева. Мы пошли по аллее. Получилось так, что Лева встал рядом с Мариной, а я на другом краю оказался вместе с ее подругой.
Лева болтал с Мариной легко и непринужденно. У меня так никогда не получалось. Я ему завидовал. Шел справа от ее подруги и молчал, как пустое место. С ее новой подружкой Лизой я не разговаривал. Лиза, наверное, тоже чувствовала себя не в своей тарелке.
Лева шел вальяжно и сыпал шутками, остроумничал. Марина увлеченная им, хохотала и даже не смотрела на мою сторону. Только в самом начале, видимо, боясь выходки, с опаской бросила на меня взгляд.
Погуляв по центральному парку, мы расстались. Лева угостил девушек мороженным, предложил покататься на карусели, но они, к счастью, отказались. На прощанье Марина наградила Леву благодарным взглядом.
Мое выходное настроение окончательно расстроилось. Я отказался от продолжения выходной программы и заторопился обратно в общежитие. Лева по пути успел прихватить с собой четыре бутылки пива, по две на брата. Придя в комнату он бухнулся на кровать и начал, по мере освобождения, одну за другой откупоривать пивные бутылки. Я ходил из угла в угол, время от времени закуривал, пускал дымный столб в открытую форточку.
- Ты чего ходишь мрачный, как туча грозовая, великий п...страдалец, - поэтично выразился Лев Николаевич. - Выпей, и легче тебе станет на душе.
До этого он молча наблюдал за мной и доканчивал третью, уже мою, бутылку пива.
- Что-то голова разболелась, погода, что ли, влияет, - попытался я скрыть истинную причину перемены настроения.
Или Лева был слишком проницательным, или мне плохо удалось скрыть свои унылые эмоции.
- Клевая у тебя одноклассница, - похвалил Лева Марину.
- Нормальная, как все, ничего особенного.
- Ты знаешь, старик, - благодушно начал мудрый не по годам, или накачавшись пива и от этого расположенный к философствованию, Лев Николаевич, - я всегда затрудняюсь, когда встречаю супружескую пару. Не знаю, что делать - хвалить жену при муже или отзываться о ней плохо. Что вызовет его большее негодование? Скажешь хорошо про нее - муж может заревновать, скажешь плохо - обидится. А просто помолчать не по моим правилам.
- Мы еще не муж и жена, - хмуро поправил я Леву.
И на этом Лева меня поймал окончательно.
- Не будешь? Ну тогда не обижайся, - сказал Лева, откупоривая четвертую бутылку. Он хлебнул и продолжал: - К бабам надо относиться легче и проще. И ждет тебя успех!
- Не надо меня учить, Лев Николаевич! Я без тебя знаю, что мне делать!
- Чего тогда с ней не ладишь?
- Не знаю. Налей немного. - Я отхлебнул пены, которую Лева мне процедил в кружку. - Ты знаешь, я сколько уже пасу ее?
- А что же незаметно? Облом?
- Черт его знает!
- Да, сочувствую, Бельмондо. Но не бери близко к сердцу! Не тушуйся, Бельмонодо, все устаканится! Обещаю тебе, что липнуть к ней не буду. Пойдем, еще сообразим. Если уж нализаться, то до полной кондиции. У нас что - выходные или нет, в конце-то концов?
* * *
Теперь я встречал Марину в институтском дворе. Спрятавшись за сиреневым кустом, дожидался, когда закончатся занятия и, выйдя из своего укрытия, старался проводить ее до места проживания. Но Марина всегда находила повод, как бы отвязаться от меня. Заворачивала неожиданно в магазин за продуктами, в парикмахерскую, в прачечную, столовую, в общем, в такие места, что преследовать мне ее дальше оказывалось глупо. При этом всегда присутствовала ее подружка Лиза. В само общежитие пединститута, где она жила, “в гости” заявляться я стеснялся.
Я шел напролом, я полз тихой сапой, пытался взять осадой. Но все мои многочисленные ухищрения не увенчались успехом. Крепость “Марина Космовская” и не думала никогда сдаваться. Я только навяз оскоминой на ее зубах. “Отстань, говорю тебе, Галушкин, пожалуйста, отстань, прошу тебя”, - постоянная молитва Марины, которой я не давал проходу. Хотя внешне мои преследования сводились к тому, что я просто шел рядом с Мариной, а внутренне - ломал голову, безуспешно придумывая, о чем бы с ней заговорить.
В душе же моей по-прежнему кипели страсти. Я по-прежнему ради Марины захотел стать кем угодно. Началась перестройка и сопутствующие за ней передряги, и теперь особенно хотелось стать политиком.
Вместе с тем, мне хотелось, чтобы она чудесным образом, как в мыльных операх, оказалась какой-нибудь моей родственницей - двоюродной или троюродной сестрой, тетей, племянницей, пусть даже седьмой водой на киселе. Тогда я бы с полным правом пользовался статусом родственника и ходил бы к ней во гости, беспрепятственно общался бы с ней. На худой конец, может быть, родственная привычка изгладила бы остроту любовного переживания. А ведь шанс наличия нашего кровного родства есть. Почему у нас одинаковые отчества? И глаза у нас обоих голубые! Что-то подозрительно...
Я иногда снова обращался к гороскопам. Но когда, доверившись гороскопу, находил вроде бы благоприятный день и шел на встречу с Мариной - меня по-прежнему ожидала неудача. Проверка астрологии реальностью так и не давала положительных результатов.
* * *
Марина обычно всегда гуляла со своей подругой Лизой. А однажды я свою любимую встретил с каким-то парнем. Взглянув друг на друга, я и спутник Марины сразу поняли, что мы никогда не подружимся; бывает такой психологический момент знакомства. Спутник был с таким умным видом, весь из себя собранный и сдержанный, потенциальный. Мне пришлось только кивнуть головой Марине и пойти дальше. Но, сделав несколько шагов, я повернулся, отозвал ее и начал допытываться, кто такой. Она ответила, что однокурсник, и они торопятся куда-то по делам. Я пообещал, что этого просто так не оставлю, предупредил, что могут быть серьезные разборки, намекнул, пускай Марина подумает о дальнейшей здоровой судьбе своего товарища.
- Отстань, говорю тебе, отстань от меня. Ты почему такой непонятливый? - удивлялась Марина.
- Пусть отстанет от тебя этот хмырь. Тебе нельзя с ним ходить.
- Почему это нельзя? Ты чего указываешь, с кем мне ходить, Галушкин? - возмутилась Марина.
- Я сказал. Общаться с такими людьми вредно для студенток. Студенткам надо учиться, а не влюбляться во всяких шалопаев.
- В кого же тогда прикажете влюбляться? В тебя, что ли? Колючий, как еж, по-человечески невозможно с тобой поговорить.
- Как же, марку свою надо держать, - ответил я и заверил ее. - Ты будешь когда-нибудь моей.
- Да? Вот как? И долго ты собираешься держать свою марку?
- Всю жизнь!
- Надо же!
Марина негодовала, но последнее, видимо, ей было приятно. Она насмешливо (мне показалось - нежно и восхищенно) смотрела на меня и с интересом ждала, что я скажу дальше.
- Пока, - чувствуя, что она собирается уходить, держа “марку”, я демонстративно развернулся чуть раньше ее и пошел дальше.
- Ну тогда держи, Галушкин, всю жизнь! - крикнула она вслед, тоже повернулась и побежала к своему спутнику.
То, что она таким образом поговорила со мной, а главное, улыбнулась, я уже считал большим достижением наших взаимоотношений.
* * *
Приближалось Восьмое марта. Я решил поздравить Марину с этим праздником и одновременно с днем рождения. Мне захотелось подарить ей что-то на женский праздник.
Насколько я знал, женщины никогда не отказываются от подарков в виде цветов и конфет. Требовалось только достать денег. Стипендии, как обычно, я лишился (на сей раз случился небольшой конфликт с самой Викторией Леонидовной: кругом весенняя слякоть и белокурая болонка требовала, чтобы студенты мыли свою обувь перед тем, как войти в группу, а я огрызнулся). Попытался занять, но денег, как назло, ни у кого не было, даже у Левы. Многие хорошие знакомые разъехались по домам. Даже Егор куда-то пропал, самый безотказный из всех моих друзей. Хотел продать что-нибудь, но мои покрытые позолотой часы никто не принимал. Я сбегал на железнодорожный вокзал, где можно было бы подработать на разгрузке вагонов, но полных вагонов, как на зло, также не было.
Я пошел на рынок и случайно встретил там нашего физрука Быкаря. Он беседовал с таким же коротко постриженным бугаем, как и сам.
Быкарь стоял на заре рыночных отношений “возрождающейся” России. Сначала резал дерматин на троллейбусных сиденьях и делал из них ремешки на продажу, потом организовал посредническую фирму. Одновременно, я знал по секрету, спортсмен Быкарь стоял у истоков отечественного рэкета, строил вымогательские “крыши” над каждый день сгорающими предтечами коммерческих предприятий, “комками”, как в народе назывались будки, что-то вроде общественных туалетов, на вывеске которых рисовались красивые женские имена “Кристина”, “Глория”, “Сюзанна”..., или просто не по-русски - “Промэкс”, “Прогэкс”.
Но в то время я знал только, что Быкарь подрабатывает по совместительству на рынке, чем-то занимается и что-то с этого имеет.
Когда он закончил деловой разговор, я подошел к нему:
- Евгений Семеныч, нужны “бабки” срочно. Может, даже отработаю.
Физрук сжалился.
- Надо три машинки с сахарком отгрузить. Сделаешь с ребятишками, сразу же наличку получишь. Лады?
- Отлично! - с радостью согласился я.
Нас было трое - два бомжа и я. По одной машине, или по три тонны, или по шестьдесят мешков сахара на брата. Не такая уж большая нагрузка для профессионального грузчика, но я к концу работы был измотан. Бомжи пригласили меня тут же обмыть заработок, я отказался.
Утром кости болели так, как будто меня били этими самыми пятидесятикилограммовыми сахарными мешками. Я еле встал и пошел на рынок покупать цветы. Выбрал самые красивые - розы; по сравнению с гвоздиками, мимозами и другой растительностью они смотрелись гораздо благороднее. И загодя, через Леву, вернее, через его родителей, достал дефицитную коробку шоколадных конфет “Ассорти”.
- Марина, выйди, пожалуйста, к сиреневому кусту. Ага? - позвонил я от вахтерши, вызвав Марину через деканат. Успокаивая ее, добрым голосом пообещал: - Не бойся, ничего страшного не случится.
- Ну ладно, минут через пять, - какое-то время подумав, обнадежила Марина.
Поджидая Марину, между делом я изучал цветы. Хотя розы росли на клумбах, никогда не обращал на них внимания, кроме как на рынке у цветочниц, и вот сейчас на досуге: на городскую зелень за лето оседала пыль, и она не выглядела привлекально.
Но прошло ровно пять минут. Марины не было. Протикала шестая минута... седьмая... восьмая...
Это было непростительным унижением с ее стороны! Подождав еще пять минут, я обозлился и выкинул на тающий снег цветы и конфеты.
* * *
Не имея никаких прав, тем не менее, я как бы требовал от нее абсолютной покорности. Любое замешательство в нашем общении, пренебрежение с ее стороны расценивал как личное оскорбление. И часто наши встречи заканчивались неожиданным капризом с моей стороны. Я все воспринимал болезненно. Марине было трудно и она, конечно же, избегала меня.
Марина, Марина, Марина, Марина...! - уже на все лады набатом звучало в моем мозгу. Как кришнаиты произносят мантру “Харе Кришна...” по нескольку сот раз в день, так и я молился - Марина, Мариночка, Маринушка, Море-Морское, Марина-субмарина, Марья-Моревна, Золотая рыбка, Царица морская и даже Айсберг и Девятый вал. В общем, я называл ее всем, что ассоциировалось со словом “море”.
Что я в ней нашел? - в который раз уже спрашивал я себя. Она, может быть, была красивой, но не была красавицей моего вкуса. Мне больше нравились жгучие брюнетки, а она едва ли не светло-русая.
Я грезил красивыми романтическими отношениями с ней, но в реальности получалось все наоборот. Наши встречи происходили в самые неприглядные для меня моменты. Судьба имела такое свойство, что она сталкивала меня с Мариной как раз в тот момент, когда я начинал ее забывать и произносить ее имя не миллион раз на день, а тысяч девятьсот девяносто девять. Когда только начиналось действие народной мудрости: “С глаз долой - из сердца вон”, когда я не был готов видеть ее.
Не находя слов, я больше молчал при встрече с ней. Но иногда как будто черт дергал меня за язык, и я начинал болтать глупости. Я выходил из себя. Был вне себя, одержимый, не вольный управлять собой. Как будто злой дух был в это время во мне. Мое состояние, оказывается, ей передавалось. Она тоже часто начинала говорить несуразное, тоже не совсем логично вела себя. “С тобой я сама становлюсь ненормальной” - призналась она однажды.
Мы были непримиримы. Для меня самого субъективно наши встречи напоминали встречу наждачного колеса и железки. Не знаю, как воспринимала меня Марина, насколько большой была степень ее раздражения от всех знаков моего внимания, но мое собственное восприятие, выплеск сжатых эмоций усиливали драматизм наших встреч. Мне кажется, она стала раздражаться даже от моего вида. Из-за эмоционального накала яростная ссора сразу вспыхивала между нами. Представьте картину встречи наждачного круга и обтачиваемой железки - искры, визг... Так было и при наших встречах. Правда, в качестве железки были мои зубы, я словно пытался укусить наждачное колесо зубами.
Событийно наши отношения были бедны, событий было мало, но было много переживаний. После мимолетных встреч во мне вздымались эмоциональные цунами, захлестывающие весь белый свет чувства, меняющие цвет в зависимости от того, насколько удачно, мирно мы расставались.
Те немногие разговоры которые у нас велись с ней, напоминали беседы двух идиотов. И в конце наших прогулок с насупленным молчанием, или ожесточенных бесед-столкновений, она меня каждый раз жалобно просила: “Ты все-таки к врачу сходи, а?”.
Хотя, в основном, требования с ее стороны были только такого рода, в то же время каждую ее брошенную фразу я воспринимал как откровение небес. “Ах, если бы она была моей! - думал я. - Я бы ради нее своротил горы”. Ее мнение обо мне было превыше всего. Все в моей жизни организовано относительно того, что она скажет, как посмотрит на мой поступок. Что-то предпринимая, прежде всего, я думал, как и что она подумает обо мне. Было ощущение, что Марина имеет для меня какое-то жизненно необходимое, поистине судьбоносное значение. Она не только диктовала мою жизнь, но и чувство моего бытия зависело от ее расположенности. Я сделал свою судьбу зависимой от нее и жил во имя нее. Мне хотелось переломить в ее глазах мнение о себе, чтобы завоевать ее благосклонность, стать другим человеком. Я требовал от нее благословения на саму жизнь. Любовь-соперничество каким-то образом определило все дальнейшее мое существование, а не только выбор техникума. Марина была воображаемой, действовавшей и размышлявшей обо мне согласно моей фантазии. Но на самом деле, это она руководила почти каждым моим действием. Я не говорю о конкретных поступках; она влияла на мою жизнь стратегически.
Она лепила меня, но косвенно - Марина не имела представления о своей роли в моей жизни!
* * *
Кажется, будто человек должен соответствовать времени своего рождения. Марина родилась в первый день весны. Это, наверное, должно вызывать нежность.
Но мне кажется, у нас было все наоборот. Если символизировать своим рождением время года, то природа сконцентрировала во мне жар ушедшего лета, весь зной был накоплен в моем состоянии. Марина же своим равнодушием оказалась достойной символизировать саму зиму, сам космический холод. Мне казалось, что у нее кусок льда вместо сердца. Сама зима спряталась в ее сердце, чтобы продлить свою жизнь.
Как бы чувствуя свое предназначение, свой символ, она часто ходила в светло-голубом. Голубой цвет - символ холода, льда и зимы. Как-то случайно я узнал от одной из одноклассниц, а именно от Оксаны Закидайло, что Марина еще в садике всегда играла роль Снежинки.
Если сказать честно, то я ее почему-то боялся. И потом почти все голубоглазые женщины внушали мне страх. От их глаз также веяло холодом. И в момент таких взглядов-столкновений с голубоглазыми женщинами по спине пробегал неприятный мороз. При встрече их взгляд, наверное, отражался в моих глазах. И они, видимо, то же самое ощущали от меня, Их, наверное, тоже знобило.
Образ Марины принимал знакомые с детства черты Снежной Королевы. Даже получалось так, что наши встречи и продолжение отношений, какими бы они ни были односторонними, происходили осенью или зимой.
* * *
Мое чувство к ней было противоречивым. Я казался себе самым живым среди всех, я любил ее, но, положа руку на сердце, я не желал ей добра. Я хотел ей несчастий. Чтобы она пришла ко мне, потому что только я смогу ее принять. Кроме любви-соперничества было то, что называется любовь-ненависть. Это то же самое, когда говорим “холодное пламя” или “жгучий холод”. Затрудняюсь сказать, где больше страсти - в холодном пламени или в жгучем холоде. Мне кажется, что больше во втором.
Холодное пламя - это страсть Снежной Королевы. А жгучий холод - это боль, исходящая от этого пламени. Застаивающаяся в пространстве, но не теряющая своей остроты. Это - мое. Не стрела Амура пронзила мое сердце однажды в юном возрасте, а ледяной осколок от разбившегося зеркала злого волшебника.
* * *
Я претендовал на нее, но в глубине души всегда находилось неясное предчувствие, что она никогда не станет моей. Потому что в ее взгляде всегда сквозила неумолимая беспощадность. Только гипотетически я допускал, что Марина будет моей женой. У меня были только фантазии, как будто я становлюсь безутешным нелюдимым вдовцом, и вся моя оставшаяся жизнь будет сплошным трауром по Марине. Или, наоборот, я умираю раньше нее, а она, как святая Ксения Петербургская, будет страдать без меня и ради меня отречется от мира. И в конце своей жизни, исполнив лебединую песню, наши души вновь воссоединяются.
* * *
Я не могу сказать, зачем живому нужен флирт, для чего нужно исполнять ритуальные брачные танцы, но во мне ритуал давно перерос все мыслимые границы. Несмотря на все ее упорство, я беспрерывно старался оказывать ей знаки внимания. Она сопротивлялась, но я не отступал. Ибо одна причина оставляла надежду на шанс взаимности с ее стороны - Марина никогда мне не говорила, что я ей не нравлюсь, что она меня не любит. Это давало повод волочиться за ней. Она не говорила этого, потому что была просто хорошо воспитана. Я же этого не учитывал. Просто думал, что она считает, что нам рано еще влюбляться. И я был согласен подождать. Я был готов на любые условия с ее стороны.
* * *
Смуглый за девками не бегал, но женился, архаровец, прямо в день своего восемнадцатилетия. Смуглый был старше нас на год, он серьезно заболел в детстве, и поэтому его отдали в школу на год позже.
Отхватил Петя некую Светлану из пединститута. Честно говоря, невеста мне не понравилась. Слишком уж конопатая и до раздражительности жизнерадостная. Она составляла полный контраст замкнутому серьезному Смуглому.
Мы от Смуглого такого не ожидали. В отличие от нас он не рекламировал свои любовные похождения, потихоньку исчезал, тихо приходил обратно. А перед фактом своего выбора он поставил нас, да и родителей, только за несколько дней до собственно бракосочетания. У Смуглого не было даже серьезного пиджака на свадьбу. Взяли напрокат у одного старшекурсника на нашем этаже. И тут возникла еще одна трудность - никто не умел завязывать галстук.
Директор техникума больше всего заботился о выполнении всяких директив, идущих сверху. В то время актуальной была антиалкогольная компания. И директор, Валентин Борисович, сагитировал Смуглого сделать прямо в техникумовской столовой комсомольскую безалкогольную свадьбу. Он даже человека нашел, который помог Смуглому завязать галстук. Самому Валентину Борисовичу, кандидату технических наук, галстуки завязывала собственная жена.
Мы справляли Петькино вступление во взрослую супружескую жизнь на втором этаже здания техникума - там располагалась столовая. Директор произнес речь, поздравил молодых, связав это событие с эпохальными переломными изменениями во всей стране. Петькиным родителям и родителям невесты он сказал большое спасибо за то, что воспитали таких сознательных детей. И пообещал, что событие такого масштаба, как образование новой семьи Смугловых, будет запротоколировано в областной газете.
В общем, было запрограммированное форменное издевательство над всем свадебным коллективом. Мы были оскорблены. Я, как свидетель, скучно исполнял свои свидетельские функции. В во взятом тоже напрокат темно-синем суконном костюме сидел, как гусь, рядом с невестой. Свидетельница, сидящая по ту сторону молодоженов, оказалась такой же неинтересной, как и невеста.
Потчевали нас лимонадом. Я выпил уже целую бутылку, но веселей не становилось. Хотя Валентин Борисович из кожи лез, выдумывал тосты и изображал, как нам всем здесь весело и хорошо гуляется.
Вдруг Лева, сидящий недалеко от нас, встал и исчез. Появился в дверях примерно через час. Кивком издалека поманил меня. Я вышел за ним.
- Смотри, друг Бельмондо, и не падай! - ликующий Лева раскрыл пакет, который держал в руках. Там темнели две бутылки бормотухи. Это был тип красного вина, которым, как говорят, можно было заборы красить.
- Ну ты даешь, Лев Николаевич! Молоток! Где взял?
- Места надо знать!
Пронырливый Лев Николаевич действительно знал все злачные места. От недостатка спиртного во время антиалкогольной компании мы сильно не страдали. Без большого ущерба своему здоровью он вне очереди лихо прорывался через многочисленную толпу разъяренных хмельных мужиков к пивной бочке и оттуда выносил трехлитровую банку, полную пенной жидкости. Он невесть откуда доставал талоны на водку, и мы отоваривались так, что хватало надолго.
Мы позвали самых близких друзей и под лестницей «с горла» начали опустошать семисотграммовые “бомбы”. В это время кто-нибудь стоял на страховке.
Грех было не позвать жениха, но многие обиделись на Смуглого за его бесхарактерность, за то, что он нам устроил “сухую” свадьбу. Но все-таки добрый Лева опять сбегал наверх и позвал Смуглого.
Лев Николаевич парнем был видным не только для Марины. Своими появлениями и исчезновениями он привлек внимание нашего директора. Валентин Борисович заподозрил что-то и пошел по следам за нами. Тем временем наша небольшая компания повеселела, закурила, “шухер” потерял свою бдительность. И Валентин Борисович застал главного виновника торжества, гордость здорового дружного коллектива, присосавшимся к бутылочному горлышку.
Это был скандал! Увидев вопиющее жуткое безобразие в его родном учебном заведении в самый разгар антиалкогольной компании, он завизжал. С нашей стороны прежде всего была мертвая минута молчания.
- Ну ладно, Борисыч, уймись. Может, хлебнешь немного? - наверное совсем ошалевший от страха, предложил Лёва, взяв бутылку у жениха, который был готов провалиться сквозь землю. Лев Николаевич попытался дипломатично разобраться с возникшей проблемой, представленной в лице директора.
- Да вы, вы...! - у Валентина Борисовича тряслась нижняя губа. На мирное Левино предложение он даже не сообразил, что ответить. Его антиалкогольная затея областного масштаба с треском проваливалась.
Он схватил уже почти пустую бутылку из рук Левы и, так и не найдя нужных слов, шмякнул “бомбу” о стенку. Крепкая бутылка не выдержала удара и взорвалась, окрасив остатками своего содержимого беленую известью стенку.
- Вы что делаете? - вдруг возмутился я. - Чужим вином кидаетесь! Обнаглели совсем!
Я едва от злости не бросился на него с кулаками.
Но директор оказался не робкого десятка и, совсем взбешенный, сам звезданул меня по скуле кулаком.
- Вы все, все, кто есть, у меня вылетите! - приуставший Валентин Борисович похлопал носовым платком по лысине и взвизгнул: - Сегодня же!
* * *
Про свадьбу Петьки Смуглова в областной газете на самом деле напечатали заметку. Там было написано, что в нашем техникуме во главе с Валентином Борисовичем заложен большой почин в выполнение партийных призывов переломного времени.
Но Петька сделал еще одну свадьбу у себя в деревне. Там уж мы “оторвались” по полной, старой и доброй, программе. Водки было - залейся. Был и самогон, поскольку, говоря казенным языком, народ возвращался к традиционным способам производства алкогольной продукции.
В результате безалкогольной свадьбы пострадали только мы с Левой. Лева покинул стены техникума как организатор попойки, я поплатился за свои слова. К тому же Валентин Борисович припомнил все наши старые грехи. А Петьке Смуглову с рыжей Светланой дали отдельную комнату в техникумовском общежитии.
Мы ходили к директору сами и просили прощения, ссылаясь на смягчающее обстоятельство, что были не совсем трезвыми. Это привело его еще в большую ярость. За нас заступался Быкарь. Мы даже Смуглого посылали к директору, так как все случилось на его свадьбе. Но директор оказался неумолим. Так мне с Левой пришлось распрощаться со стенами родного учебного заведения. Кастелянша пришла и окончательно забрала и мою постель.
Так на третьем курсе нас с Левой исключили. Лева отправился к “предкам” на примирение, я - тоже пока домой.
Примерно вместе с нами ушел и Быкарь. Он ушел в бизнес, и наша футбольная команда распалась. После того, как он перестал быть преподавателем, в разговоре с ним я сразу же перешел на “ты”. И встречаясь с Евгением Семеновичем мы называли его уже просто Семенычем.