20
ЭПИЛОГ (ПРОЛОГ)
В горах гремела гроза. Сильный ветер со страшным разбойничьим свистом гнал тучи через перевал. Тугие, полные воды ленивцы нехотя переваливали через горную гряду и, съезжая с нее, устремлялись на низкогористую равнину. Зубатые молнии с оглушительным треском пропарывали им брюха, и оттуда на землю обрушивались струи накопленной влаги.
Пастух с отчаянием расталкивал сбившуюся в тесную кучу отару, стараясь успеть выгнать овец с низины, пока на зазмеились водные потоки и не залили все складки и ложбинки. Овцы жалобно блеяли и продолжали от страха прижиматься друг к другу. Они шарахались от близкого хриплого лая пастушьего пса лишь для того, чтобы тут же снова сбиться в плотную массу.
По некрутым подошвам гор побежали первые ручьи, готовые вот-вот разбухнуть и превратиться в неудержимые бурные потоки, сметающие и уносящие все, что попадается им на пути.
Не жалея глотки и длинного посоха, хватая за мокрую шерсть и толкая вперед овец, пастух постепенно двигал отару наверх в направлении убежища. Отара медленно поднималась по склону и, наконец, подгоняемая криками пастуха и собачьим лаем, сопровождаемая грохотом срывающихся камней и грозовыми сотрясениями, начала всасываться в зияющее чрево горы.
Пещера у входа была широкой, и небольшое стадо почти свободно разместилось на краю. Пес с веселым лаем ворвался внутрь и, остановившись, замотал головой, переводя лихорадочную дрожь по всему туловищу до самого кончика хвоста и разбрызгивая при этом во все стороны капли воды.
Пастух вошел последним, убедился, что со стадом все в порядке, и облегченно вздохнул. Затем встал у входа и покойно уставился на пенные бурлящие потоки. Дождь и бегущие по небу рваные клочья туч непроницаемой пеленой закрыли окрестности. Лишь сполохи молний в сопровождении грома пробивались через серый занавес и на мгновенье высветляли соседние вершины.
Давно не было такой грозы. Даже земля сотрясается во время очередного грома. И судя по всему, дождь обещал кончиться не скоро; пастух, оторвав взгляд от бегущей воды и посмотрев на небо, не заметил ясной полоски, ограничивающей тучи от светлого неба. Он прошел внутрь. Пес, свернувшись клубком, дремал, и лишь во время особо сильных раскатов грома открывал один глаз, внимательно оглядывал мирно расположившихся овец и снова успокаивался.
Пройдя подальше вглубь пещеры, пастух наткнулся на охапку дров. Сушняк заготавливался заранее для случайных путников, которых могла застать непогода в горах, чтобы они. могли найти здесь приют и отогреться. Да и пастухи сами частенько делали ночные привалы под этими каменными сводами.
Пастух скинул с себя тяжелую, пропитанную дождевой водой бурку и принялся разводить огонь. Сухие дрова занялись быстро, и веселое пламя бросало красноватые блики на стены пещеры.
Разные легенды ходили про эту пещеру. Пастух вспоминал, как дед давно рассказывал ему о том, что гора Розовая когда-то была попутным местом для переходов в далекие края. Опять дед же говорил, что в те времена гора была очень высокой, но люди добывали здесь розовый камень, и она осела, хотя и осталась по прежнему самой высокой в этой местности.
Легенд имелось много, но никто из рассказчиков далеких преданий так и не мог ничего толком сказать об этой странной горе с таинственной пещерой. Никто не знал, почему гора имеет такой необычный цвет, определивший ее название, насколько глубока пещера и насколько легенды соответствуют действительности этого природного творения. Сама Розовая гора безмолвно хранила свои секреты.
Вспоминая незатейливые предания, задумавшись над загадками прошлых времен, пастух разглядывал гладкие пещерные стены. Казалось, что камень, освещаемый неровным пламенем, светится собственным розовым светом. И тут пастух ощутил, что как будто здесь, помимо овец и пса, есть еще кто-то. Еще кто-то живой, но невидимый, присутствует рядом и смотрит на пастуха.
Пастуху стало жутко. Он перевел зачарованный взгляд на пса и кликнул его. Пес недовольно посмотрел на хозяина, неохотно поднялся и, подойдя поближе, спокойно улегся рядом.
"Тьфу ты, померещится тоже!" - чертыхнулся про себя пастух, увидев невозмутимое поведение лохматого друга и устыдившись своего минутного страха: - "И чего только не выдумают эти выжившие из ума старики! Лишь бы людей постращать! Гора как гора, пусть даже с пещерой. Камень он и есть камень, хотя и розовый. Да мало ли какого цвета бывают камни, что здесь странного?"
Чувствуя, что незаслуженно накинувшись на предков, он, тем не менее, продолжал оправдывать себя, и от этого еще больше раздражался. И скоро, совсем раздосадованный, не желая простить себе неправедного гнева, пастух вскочил. "Надо просто пойти и дойти до конца, вместо того, чтобы трястись от страха перед досужими вымыслами!"
Принятие такого быстрого решения окончательно отрезало путь к примирению; перед самим собой пастух уже не имел права отказаться от задуманного.
Подготовка не заняла много времени. Из кожаной сумки был извлечен медный светильник, и еще вышла небольшая задержка по поводу раздумий - брать ли с собой пса или оставить охранять овец - и, приняв второе, пастух двинулся в черноту, побуждаемый любопытством и подгоняемый чуть-чуть оставшейся досадой.
По мере того, как он продвигался, чувство досады окончательно исчезло, любопытство тоже стало быстренько испаряться. На смену им снова навязывался тот самый жуткий страх, который одолевал его в один момент у костра. Страх наваливался, несмотря на все взывания к стыду и ругательства. Упругая чернота готова была прорваться через резко очерченную границу между тьмой и светлым кругом, падающим от светильника на пол, и захлестнуть, затопить маленький мирок, в который самовольно замуровал себя пастух. Заталкиваемый вглубь сознания ужас выползал из темноты, охватывал тело холодными щупальцами, вызывая противную дрожь и сковывая движения. Только природное упрямство заставляло теперь делать каждый шаг по сырым, скользким камням.
Пещера сужалась, и вместе с тусклым блеском слизи, покрывающей пол, с высокого потолка стало пробиваться звездное мерцание капелек влаги. Но тут в светильнике закончилось масло, пламя начало постепенно уменьшаться и скоро совсем потухло. В темноте тлел лишь маленький уголек обгоревшего фитиля.
Пастух беспомощно остановился, с тоской наблюдая, как тускнеет и тает красная точка. Теперь ему оставалось только проклинать себя и ежиться, не трогаясь с места. Перед глазами из тьмы наваливались разные чудища, которые в детстве не давали ему покоя, навеянные страшными дедовскими сказками. Закрывание глаз также не помогало избавлению от кошмаров и, может даже, вообще, как-то чудом, отделаться от неприятного положения, в которое он попал только по собственной глупости.
На пределе своего отчаяния пастух вдруг услышал, вернее, почувствовал, нет, ему показался, почудился, звук похожий на удар. Через некоторое время напряженный слух снова уловил глухой, как будто за толстой войлочной перегородкой, слабый, далекий, но явственный гром. Да, да, именно звук грозы донесся сюда!
С вытянутыми вперед руками, пастух сделал шаг вперед, затем второй, и скоро руки уперлись в холодный камень стены, изгибающейся в плавном повороте.
Гром раздавался теперь все более отчетливо, и уже не оставалось сомнений, что где-то там, впереди, есть выход. Каждый шаг приобретал все большую уверенность, камней под ногами попадалось все меньше и меньше, пол идущей вверх пещеры становился все более гладким. Пастух скоро уже наклонял голову, чтобы не задевать свод невидимого потолка.
Пещера сделала еще плавный поворот, и в черноте возник небольшой проем, из которого лился розоватый свет и за которым слышался гром. Несказанно обрадованный пастух, было не чаявший вырваться из каменного плена Розовой Горы, бросился к выходу. Он низко наклонился, протиснулся через узкий проем, выпрямился и застыл, пораженный.
В легком розовом тумане, на каменном, высотой в человеческий рост возвышении сидел юноша и смотрел прямо на пастуха. Глаза, лицо с необычными чертами, все тело его были совершенно заполнены светом. Розовый свет излучался из него и окрашивал все вокруг. Розовым был воздух и усыпанные драгоценными камнями своды обширной залы. Лилась тихая и нежная, удивительно знакомая музыка, от которой вдруг у пастуха возник комок в горле, в груди стеснились самые лучшие воспоминания и мечтания, пробудились погребенные чувства и слезы потекли из его глаз. Музыка, та музыка, которую, оказывается, пастух слышал все время и не замечал ее, была музыкой Розового Мира. Сам воздух был этой музыкой, сам розовый свет был этой музыкой, в тихом звоне которой слышались грусть и нежность, безмятежная элегия счастливого детства. Под воздействием чудного звучания возникала щемящая боль в груди и заставила выступить слезы на глазах, как при виде старого отцовского дома после долгой разлуки. Розовую мелодию излучали каждая травинка, солнце, облака, дали, человеческие улыбки и глаза. Она заполняла душу каждого человека, вселяла светлые чувства и надежды, веру в волшебство и чудо, делала людей добрыми, дарила прекрасные ощущения и впечатления, несравненные в благодатной силе украшения жизни.
Раскаяние, очищение, ликование, чувство невыразимого счастья переполняло новый обретенный мир, и пастух смеялся сквозь слезы. Словно открытое сердце пульсирует в розовом пространстве. Это его, пастуха, сердце вырвалось из груди, выросло, объяло все мироздание и живет теперь новой, вечной жизнью.
Он теперь действительно свободен, и нет никакой темной пещеры. Нет и не было никогда холодного дождя и ветра, молний и грома. Он сейчас находится в цветущей розовой долине, в которой всегда жил и живет, а вместо старых развалин, которые ему снились когда-то, на самом деле раскинулся огромный прекрасный город из розового камня. Все, куда достает взгляд, необычайно ясный, весь огромный, необъятный мир был цветущим садом. Как мог он позабыть под мирской суетой этот розовый дух и эту чудесную музыку, которая, оказывается, всегда звучала в нем, и этот великолепный город, утопающий в цветении!
Да разве он забывал когда-нибудь мир вечного праздника? Разве не знакомы ему испокон век убранство дворцов, урожайность полей, изобилие полноводных рек и таинство добрых лесов? Он всегда может назвать по имени каждого из этих счастливых, веселых, добрых, мудрых людей, никогда не ведающих вражды, горя, болезней, голода и смерти, этих людей с чувством не блекнущей радости и розовыми глазами, людей, которые могут летать.
Пастух увидел, что от его рук начинает исходить такая же розовая прозрачность, как и у остальных, и он становится легким, совсем невесомым. Подняв руки, он без усилий устремился к розовому небу, навстречу родным людям, в родные места, откуда он произошел и с которыми ему почему-то на время приходилось расставаться во сне...
Гром прогремел, молния ударила и пробила источенную скорлупу Розовой Горы. И гроза тут же прекратилась. Из-за раздвинувшихся туч появлялось солнце, первый нежный лучик проник в образовавшееся отверстие. И пастух увидел, как солнечные частицы, летя с немыслимой быстротой, с треском разрезали, раздирали, кромсали бесплотную розовую материю и устремлялись к окутанному светящимися струями юноше.
Как огромные злые осы, как ядра, выпущенные из пращи неумолимой железной рукой, как камнепад горного обвала, как напавшие на роскошную империю дикие орды безжалостных врагов, крупинки света обрушились на восседающего в видимой славе. Они ударялись об обнаженное тело, и на месте ударов оставались глубокие раны. Все потонуло в огненной стихии. Рой колючих искр разрушал и испепелял мальчика. И он рассыпался прямо на глазах пастуха. Крик, как грохот вселенской катастрофы, потряс своды каменного яйца. Опаленная твердь разламывалась и стала обрушиваться. Потрясенный пастух едва успел заметить, не осознавая происходящего, как покрывалось трещинами крутое розовое небо. Обломком его сильно ударило по лицу, и он потерял сознание...
Жаркое полуденное солнце в выцветшем небе дышит зноем. В зыбком мареве колышутся далекие горизонты. Покрытые серебристым слоем придорожной пыли сорняки поникли от жары. Ветерок, появляющийся и тут же исчезающий, не приносит прохлады, лишь едва покачивает сероватые утомленные колокольчики. Все живое замерло, спряталось от солнца в своих домах, гнездах, норах, дуплах. Лишь стрекочут в траве кузнечики, да неутомимые пчелы жужжат, перелетая от одного цветка к другому. И еще люди трудятся на полях, зарабатывают свой хлеб насущный.
На сонной было речке, лениво протекающей мимо наклоненных ив, визжит детвора. Восторгом и весельем полны звонкие голоса. Бурлит жизнь на речке. Жаркое солнце, прохладная, голубая, разлетающаяся блестящими брызгами вода, рыбки, прячущиеся между камней в прозрачной глубине - что еще надо? Жизнь прекрасна!
И какое дело всем до глубокого выжившего из ума седого старика, который цепляется к каждому прохожему и бормочет о какой-то розовой горе, розовом мире, коварной жестокости палящего, равнодушного солнца, рождении и гибели и прочую чушь усталого, тронувшегося рассудка. Отставая, немощный старик начинает всхлипывать и продолжает дальше нести чепуху о вечной жизни, каких-то тайнах и, наконец, останавливается, беспомощно простирая руки вслед за удаляющимся прохожим. Затем он долго смотрит выцветшими, как небо, глазами в сторону далеких гор. На сморщенном, коричневом от загара лице белеется пересекающий лоб рубец.
После долгого созерцания, старик замечает на горизонте растущую тучку, с косым, доходящим до земли шлейфом, отворачивается и, тяжело опираясь на суковатую палку, уходит по освеженной пробежавшим дождичком траве.
Он по-прежнему бормочет:
- Текут реки, по небу плывут облака, зима и лето сменяют друг друга белым снегом и зеленой листвой. Все рождается, растет, умирает. Рождается жизнь, проходят тысячелетия, умирает удовлетворенная любовь... И снова возрождается жизнь. Все уже было, есть и будет... И везде в природе существует преемственность явлений.
Но есть много тайн в нашем постоянно изменяющемся вечном мире. Есть тайны, которые не знает - пока не знает или вообще никогда не узнает - человек. И кто скажет, откуда на мертвых обломках дикой скалы, затерянной среди таких же скал, в стране, куда не ступала нога человека, куда не доходит слабый взор старых слепнущих глаз, на горстке праха появился пышный, изумительный куст цветущей розы?
1991-1995.