12
* * *
Однажды как-то Эст с Поэтом отдыхали после учебной недели в своей келье. На прошлых днях у них был поход на оружейные мастерские и склады королевства, что входило в предмет "Воинское искусство". Все это находилось на материке, и поэтому послушники переправились туда сначала на корабле. На море была качка, и все настрадались от морской болезни, пока их не высадили на сушу. Далее они пробирались кабаньими тропами по дремучему лесу и топким болотам. Несмотря на то, что их часто останавливали, чтобы подождать отстающих и сверить путь, все-таки семерых студентов недосчитались. Для отчетности убыль списали таким образом: четверо потонуло в болоте, а троих, кажется, задрали дикие звери, пустили слух - попали в лапы забредших на север мадагаскарских львов. Хотя всем было известно, что исчезнувшая семерка, мучимая традиционной жаждой, сбежала в соседнюю деревню и там, видимо, и осталась. Ближе к цели группу стали задерживать дозоры, вокруг зашныряли по кустам разведчики, прикидывавшиеся охотниками. Единственное веселое приключение случилось на самой зыбкой трясине, когда послушники спасали осла одного чудака, неизвестно зачем забредшего в эти глухие места. Хозяин скотины, которую вытаскивали из болота, назвался Настоящим Волшебником Маленького Чуда. Он рассыпался в благодарностях и без умолку нес всякую чепуху, которую не стоит даже приводить, пока его путь совпадал с дорогой послушников. Из всего рассказанного Настоящим Волшебником о мечте, пути, подвигах, делах, совести, мучении, прощении, спасении, крушении и возрождении стало ясно лишь одно: этот добрый человек когда-то был шутом в одном неподвижном театре и по доброте душевной раздавал всем неимущим театральный реквизит, от чего и произошли бродячие артисты в истории человечества. Да еще чем-то неуловимо знакомо перекликнулось сказанное когда-то Художником вот с этим, сказанным Настоящим Волшебником: "Я не изобретаю методов спасения человечества. Человечество и не нуждается в этом. С моим ослом я могу дарить лишь маленькое чудо, приносить радость или дарить мечты, которые лишь под силу мне, восседающему на этом незавидном скакуне. Для меня нет разницы между миром маленького человечка и между всем огромным миром - это совершенно одинаковые миры - и это помогает мне преодолевать ограниченность моих сил и возможностей. Маленькое чудо приносит вселенскую радость одному человеку, и поэтому лучше просто поддержать одну душу в трудную минуту, нежели заниматься отвлеченными умозрениями об общем благе. И я всегда полон благодарностей (спасибо вам, господа, за избавление моей животины, хотя мокрый и грязный, но хвост оставили, что удивительно), улыбок, радости и веселья".
Наконец, перед остатками отряда на лесной поляне показался ярко-оранжевый раскинутый шатер. Разместив здесь послушников, им дали самое строгое предупреждение молчать до конца жизни о том, что они увидят. Затем повели в подземелья, где находились мастерские.
Здесь был непроглядный чад и стоял оглушительный шум от множества ударов тяжелых кузнечных кувалд, перестука молотков, лязга железа, шума мехов, свиста нагнетаемого воздуха, гудения огня, шипения охлаждаемого изделия и криков мастеров и ремесленников, потные испачканные спины которых тускло сверкали при свете пляшущего огня плавильных печей и кузниц.
Послушники переходили из одного рабочего места на другое и постигали, как из железной руды получается меч, наконечник копья, боевая секира или какое-либо другое оружие. Во время просмотра всех способов изготовления оружия начальник похода, стараясь перекричать шум, объяснял все тонкости работы, правда, невзирая на его упорство, никто ничего не слышал и мало что понимал.
- А сейчас мы пойдем смотреть достижения наших доблестных оружейников, - прокричал руководитель и повел слегка прокопченных послушников через мастерские по длинному подземному коридору, охраняемому множеством бдительных стражников. Все очутились, не выходя на поверхность, в огромной пещере, освещаемой многочисленными светильниками. Здесь было тихо и прохладно.
- Посмотрите, подивитесь и устрашитесь этой мощи и красоты, которую мы создали, - восхищенно зазвучало под пещерными сводами.
И действительно, в очень большом помещении длинными рядами были выстроены мечи, сабли, кинжалы разнообразных форм - они походили на зубы в пасти гигантского чудовища. Словно целый лес, стояло у стен неисчислимое количество копий разной длины. Луки и колчаны со стрелами грудами возвышались в разных местах. Множество всякого другого оружия находилось, разбросанное как попало. Его было столько, что даже невозможно привести все в порядок. Все это железное богатство ржавело, несмотря на то, что его постоянно поливали маслом, дегтем, нефтью, морской водой и кислотой. Дальше громоздились машины и механизмы для осады городов: тараны, камнеметы, огнеметы, осадные башни и лестницы. Тут же находились запасы камней для метания и горшки с зажигательной смесью.
- Мы создали столько оружия, что его хватит для оснащения всего населения Остении, от мала до велика, даже если его численность была бы в десять раз больше нынешнего числа людей. Каждый житель нашей могущественнейшей страны имеет до десятка различных военных нарядов и доспехов, включая стариков, женщин и детей, - звенел с горделивыми нотками высокий, пронзительный голос. - Мы может размести и вообще бесследно стереть с лица земли любой город с помощью всех этих устройств, созданных нашими гениальными мудрецами. У нас имеется столько способов уничтожения человека, что людей всех королевств сто сорок восемь раз не хватит для демонстрации всех возможностей.
Свисающие с потолка крючья, дыбы, виселицы, горькие и вонючие яды, насылающие порчу и сглаз заговоры, заклинания и прочее колдовство разных мастей, приспособления для совершения тайных убийств и поджогов, вызывания мора и стихийных бедствий, средства пыток и нанесения увечий, все, что могло пригодиться для одержания победы над врагами, представлялось ликующим голосом и показывалось на деле.
Вот полыхает, сложенный из очень сухих, пропитанных горючим составом дров, костер, на котором жарится предатель и враг народа. Кто-то перед носом послушников размахивал мечом, обращая всеобщее внимание на искусство фехтования. Другой подводил третьего к виселице и подвешивал за ребро на крючок. Кого-то заставляли ходить по железным шипам, и тот вопил благим матом. Кто-то напивался отравы и судорожно дергался в предсмертных муках. Получалось все очень впечатлительно, несколько студентов даже попадало в обморок, но когда сообщили, что эти ужасы творятся не по настоящему, все послушники несколько разочаровались.
В конце ознакомления сопровождающий голос с неизменной радостью выразил надежду, что слушатели все освоили и теперь смогут уверенно применять полученные здесь знания для дальнейшей жизни.
И вот теперь, несколько удрученные и усталые, Эст и Поэт беседовали. Не слишком обсуждая увиденное, в котором не было никаких сомнений и неясностей, их разговор сразу перешел на тему жизни после смерти, о том, что и как чувствует человек при отходе в мир иной.
Тут им тихонько постучались, из под двери повеяло жутковатым холодком, а поскольку дверь у них никогда не запиралась, то распахнулась сама собой. На пороге стоял человек в белой хламиде, окантованной по краям черной тесьмой. -
Здравствуйте, - сказал человек негромким глуховатым голосом и, дождавшись ответа, спросил: - Здесь ли проживает до сих пор еще уважаемый Поэт, самый прославленный и великий из всех поэтов в нашем храме мудрости?
- Да, это я, - как-то подзабыв о скромности, зашуршав своим набитым свежей соломой матрацем, привстал Поэт.
Вошедший осторожно присел на краешек предложенного табурета и неподвижно, с минуту, уставился на Поэта, видимо собираясь с духом. Желтоватого цвета лицо его выражало кротость и умиротворение. Человек был неопределенного возраста; можно сказать о том, что он молодой также, как и то, что он старый.
- Я мудрец некрологии, - наконец представился гость. - Вы, наверное, даже не слышали, что есть такие мудрецы. Действительно, нас мало, и мы мало общаемся с живыми людьми. Мы заняты тем, что составляем некрологи для усопших, бывших очень уважаемыми людьми до смерти. Мы прославляем, украшаем и превозносим их жизненный путь, описываем их замечательные достоинства и выражаем скорбь по их преждевременному оставлению бренного мира. То есть, мы в чем-то роднимся с вами.
Поэт с интересом посмотрел на представителя редкой науки и бестолково предположил:
- Уж не собираетесь ли вы установить более тесное общение по причине открытой вами родственности между вашей и моей деятельностью?
- Не совсем так, но все же в чем-то вы правы, - как-то загадочно выразился мудрец некрологии. - Восхваление заслуг умершего также требует некоторого таланта и любви к своему делу. К тому же, для того, чтобы некролог отозвался при чтении скорбью и болью в сердцах слушателей, надо иметь определенный настрой голоса.
У меня есть нужный голос, и я умею придать хорошую интонацию для желаемого траурного эффекта. Также я люблю тех, с кем имею дело. Сперва, конечно, трудновато, но привыкаешь, начинаешь понимать и даже вживаешься в роль, принимаешь образ своего подопечного. По причине смерти, по последней мимике, по картине похорон можно многое рассказать о жизни человека, причем его внутренней жизни, самой человеческой сути, а не только о внешней стороне его существования. Едва подойдя к дому, где находится покойник, мы уже определяем по запаху, кого хоронят, и говорим его возраст. Смерть молодого имеет горький запах лесного пожара, и приходят мысли о настоящем и будущем, смерть старого вызывает осеннее настроение и размышления о прошлом и настоящем. Мы даже частенько держим пари, угадывая тот или иной момент жизни усопшего. Имеющие большой опыт в нашей науке могут свободно угадать, сколько было у него детей и которому из них вероятнее он мог оставить свое наследство. Хотя загробные вопросы выходят за пределы некрологии, но для решения некоторых затруднений к нам обращаются даже шарлатаны спириты.
Все эти тонкости я отмечаю для того, чтобы дать вам небольшое представление о нашей науке и о качествах, необходимых для ее представителей. И, как видите, творческий талант здесь вроде бы имеет далеко не последнее место.
Но увы, все это только должно быть! На самом деле никакого таланта там не требуется! Читаем мы уже давным-давно составленные неизвестно кем и когда образцы статей, и разница между некрологами лишь в именах усопших, обозначения пола, должности и еще, может быть, каких-то выдающихся внешних данных. Мы занимаемся только тем, что переправляем эти признаки и, стараясь изобразить вдохновение, произносим одни и те же высокопарные слова над гробом. У меня даже создалось впечатление, как будто все люди появились на свет в одной и той же благородной семье, с блеском прожили свою жизнь, совершив одни и те же памятные деяния, давшие могущество отечеству и неувядаемую славу высокочтимому деятелю, и умерли в одном и том же преждевременном возрасте от одних и тех же уважительных причин.
Но талант никуда не выкинешь! Читать одно и то же каждый день мне смертельно надоело, и я заскучал. Правда, сперва пытался сочинять новые, оригинальные некрологи, но высокие чины пресекли эту самовольность, сказав, чтобы я не занимался чепухой и делал то, что входит в мой долг служения науке. Также предупредили, что наверху имеется некоторая озабоченность о развитии моей дальнейшей карьеры.
И я начал писать некрологи тайно. Каждый день, после выполнения основных обязанностей, я уединялся где-нибудь на чердаке, в подвале, заброшенном доме и сочинял. Но лучше всех творится на ночном кладбище, где царит могильная тишина и атмосфера абсолютно соответствует подобающему творческому настроению. Ах какие чудесные строки появляются в эти минуты из под моего пера! Такие не снились даже кладбищенским соловьям. С каким звучаньем сыпятся слова из моих уст, когда я с упоением читал только что созданный некролог, посвященный какому-нибудь уважаемому лицу, неважно, жив он еще или нет. Иногда, до конца вживаясь в образ покойника, я представлял себя лежащим в гробу и слушающим себя же. От собственных, берущих за душу посвящений, рожденных подлинным воспарением творческого духа, у меня слезы навертываются на глаза. И, поверьте, чувство умиления долго не отпускает после некролога, прочитанного моим хорошо поставленным голосом.
И вот однажды я создал подлинный шедевр в некрологической науке. Я написал некрологию, посвященную своему, только что покинушему мир верховному наставнику, одному из создателей основ нашей науки. Во мне появилось огромное желание прочитать эту работу прямо над его гробом. Труд стоил этого: какие только восхваления, сравнения, возвеличения, увещевания, стенания, плачи со слезами и мольбы с заламыванием рук не приводил я, какие только достоинства не описал, какие только заслуги не учел, которые были и не были у него.
С этим текстом я побежал к главному организатору похорон и настоятельно требовал, чтобы мне позволили возгласить некролог своему любимому учителю. Тот сперва не хотел нарушать совсем окосневшего похоронного этикета и допустить того, чтобы вместо существующего образца был прочитан другой некролог. Ему хотелось избежать возможных неприятностей, и он долго упрямился, но я так горячо настаивал и убеждал его в абсолютной безопасности данного предприятия, что в конце концов он разрешил прочесть мне некролог.
Во время предварительного чтения мне никогда не приходилось видеть более счастливого лица, какое было у организатора. На нем даже почему-то проступили черты учителя, кому по праву посвящался труд. И по окончании изложения слушавший проглотил подступивший к горлу комок, восхищенно смотрел на меня заблестевшими влажными глазами и, растроганный, долго тряс мою руку. А затем от избытка нахлынувших чувств обнял меня.
"Как жаль, что я не стал вашим первым учителем! Как мне хотелось бы быть на месте вашего учителя!» услышал я страстный шепот около своего уха - единственное, что он мог сказать своим вдруг охрипшим, придушенным моим плечом голосом, затем перешедшим в несдерживаемые рыдания.
И вот наступил долгожданный торжественный момент, когда должна вспыхнуть звезда на моем творческом небосклоне и начаться новая эра нашей науки, отсчитываемая с данного момента и у истоков которого я предвкушал видеть себя.
На представлении присутствовали все уважаемые деятели некрологии, а это придавало дополнительное вдохновение. Набрав полные легкие воздуха, я в трагическом экстазе возопил: "О, дорогой наш учитель!!".
А усопший вдруг приподнялся, сел в гробу и, обводя разбегающийся в ужасе народ чистым и ясным, как у только что проснувшегося младенца взглядом, начал удивленно вопрошать: "Кто меня звал? В чем дело? Что здесь происходит?".
От столь подлой неожиданности я был настолько ошарашен, что даже не нашел никакого ответа. Лишь спустя время только догадался внутренне посожалеть о провале моего успеха, и даже вознегодовал, с чего это вдруг учителю вздумалось восстать из гроба? Но уже ничего не оставалось, как только смущаясь краснеть, мять в руках злополучный некролог и переминаться с ноги на ногу.
Все надежды и планы рухнули в один миг из-за воскресения учителя. Правда, анатомы, заинтересовавшись феноменом его оживления, стали изучать его - учителя кромсали хирургическим скальпелем, погружали в ледяную воду, закапывали в землю, испытывали ядами и новыми лекарствами, изобретаемыми каждый день, - и после таких исследований он скоро опять умер, уже по настоящему. Но меня, конечно, к похоронам даже и близко не подпустили. Мне пришлось довольствоваться только ночным чтением несчастного некролога над могилой незабвенного наставника. Но это, как сами понимаете, уже не то: талант должен поддерживаться вниманием публики.
Поэт начинал терять терпение от столь длинного вступления и он, собравшись с духом, перебил рассказчика:
- История ваша очень любопытна, но мне бы хотелось знать, что вам угодно от нас?
Мудрец невозмутимо продолжал, как ни в чем не бывало: - Конечно, я потерпел неудачу в проявлении своих способностей. Но неудачи в умеренном количестве не угнетают, а подстегивают дух в творческом поиске. И история с моим учителем неожиданно привела меня к большому открытию.
Посвящая свои некрологи кому-то, мы обращались прежде всего к трупам, рассматривая их как конечную цель жизни. После смерти якобы уже ничего не следует, и в своих обращениях мы бросали взгляд на прошлое покойника, вспоминали его прошедшую жизнь, достигшую конечной точки, за которой нет будущего. На этом и основывались наши догадки о характере и жизни человека и делались наши ставки при заключении пари.
Поучительная же история, поведанная вам, привела меня к мысли о продолжении жизни человека в виде трупа, что является венцом моего творческого мышления. Я последовательный аристотельянец и не верю в существование каких-то мифических душ, поэтому рассматриваю выдвинутую мной проблему с точки зрения материализма. Душа - это свойство организма, и больше ничего. И с изменением организма она претерпевает соответствующие превращения. Как раз эти душевные трепетания в потусторонней жизни мне и удалось изобразить. Замечу, что с этих пор "потусторонняя жизнь" перестала для меня быть просто фразой, а приобрела реальный смысл.
Итак, я изменил несколько свое амплуа и написал первый рассказ в необычном для некрологии стиле о дальнейшей жизни человека по последовательному передовому материализму.
Мудрец с некоторым смущением полез за пазуху и вытащил оттуда свернутый в трубочку кусок папируса.
- Это даже скорее тихая, добрая сказка, не очень длинная и с хорошим концом. Если позволите, я вам прочитаю, и мне бы хотелось узнать мнение о литературных достоинствах данной работы уважаемого и до сих пор здравствующего человека, большого знатока и неповторимого ценителя писательского творчества.
Мудрец развернул свиток, лицо его приняло покойное выражение, кашлянул и начал с неизвестно откуда возникшей, непредсказуемой силой голоса выразительно и проникновенно читать:
"Я - труп. Я не был убит в бою, не умер от болезни, не зарезан разбойниками, не утонул, не удавился, не отравился и, вообще, нет и нет!
Я просто шел в виде живого человека по лесной зимней дороге, в пути меня застали ночь и пурга, я заплутал, обморозился, потом заполз в кусты и, остывая до конца, умер. Теперь на мне лежит большой сугроб. Но мне все равно.
Мне все равно, кто я, как меня звали, кто мои родители, братья и сестры, друзья и знакомые, кем я был, был ли я женат и есть ли у меня дети, меня не интересуют звания и сословия, заслуги и имущество, бедность и богатство, добро и зло, мне все равно. У меня нет чувств, ощущений, дыхания, мыслей, движений. Вернее, все это есть, но какое-то совсем другое, пока непривычное для меня.
Я еще свежий - холод хорошо сохраняет меня. Правда, мыши под снегом грызут мое правое бедро, да лисица однажды разгребла надо мной снег и отгрызла левую щеку вместе с ухом. Это было бы больно, если бы я был живым телом, но сейчас ничего не чувствую.
Мне повезло. Потому что не лежу в гробу, погребенный в земле, не распухаю в воде и не вишу в удавке где-то на пыльном чердаке. Я вообще никому не завидую, мне нравится лежать здесь так, как лежу, и сам не сделаю ни одного движения, чтобы переменить позу или передвинуться на другое место.
У меня нет ощущения времени, и даже не заметил, как пришла весна и растаял снег, обнажая меня с посиневшим, с красными пятнами, изъеденным лицом. Талая вода подбирается под меня и, набирая силы, пытается стащить меня со своего места. Но я крепко держусь за ветки куста, которые хотел обломать, чтобы развести костер, но так и не смог. Тогда вода переливается через меня, как через запруду, потому что я лежу поперек небольшой ложбинки.
Весна набирает силы, снег растаял, потоки воды стихают, солнце все выше поднимается над еще голыми деревьями и появляются, пробивая прошлогоднюю опавшую листву, первые зеленые стрелки. Мне это все нипочем. Одежда еще не истлела и защищает меня.
Дни становятся все теплей и теплей. Деревья уже покрываются нежной листвой и лопушатся высокие травы. Мой зазеленевший куст скрыл меня от неба.
От тепла я начинаю вздуваться. Мое лицо, туловище, руки, ноги полнеют, пальцы на руках становятся как бочонки, а сам весь я похож на черный бугор. Тронутая тлением одежда лопается по швам и обнажает, меня, почерневшего. Во мне заводятся черви. Они грызут меня изнутри, пронизывают сердце, легкие, желудок, печень и прочие внутренности. Невзирая на их наличие, сомнений во мне нет, но возникает немного неприятное чувство, которое появляется не от боли - просто немного противно, еще при жизни я всегда испытывал чувство брезгливости к червям. По мне бегают муравьи и другие насекомые. Букашки лезут в мой полуоткрытый рот, уши, ноздри, но я не чувствую щекотки, и поэтому даже не чихаю.
Дни становятся жаркими, и я начинаю спадать. От тепла я истекаю, плоть сходит, обнажая кости и копошащихся белых червей. Тонкие стебли трав пронизывают меня, проходят через грудь и образовавшиеся пустые глазницы.
Как-то ветки надо мной раздвинулись, и ко мне заглянул такой же, как я, только получше сохранившийся, еще что-то желающий и ищущий, чем-то недовольный, видимо что-то потерял в этих кустах. Я тоже, когда был живой, был таким же. Своим обнажившимся черепом с остатками гниющей кожи мне трудно изобразить выражение любопытствующего гостя, когда он увидел меня.
Страх для меня самого неведом. Я не испугался даже медведя, привлеченного моим запахом и забредшего сюда. Медведи любят падаль, но от меня несло уже так, что даже он не мог подступиться ко мне.
Проросшие травой кости уже не окружены плотью. Лето отшумело и подступает осень со своими дождями. Дожди промывают мои косточки, и они делаются совсем гладкими и блестящими. С деревьев начинает слетать желтеющая листва. Осень снова оголяет кусты. Но меня под листвой уже не видно.
И, наконец, я снова покоюсь, припорошенный снежком. Теперь уже ничто и никто не будет беспокоить до самой весны.
Как быстро пролетел ушедший год! Всего год, а какие изменения форм и внутренние преобразования за это время произошли со мной!
Еще год назад я был человеком, больным, полным сомнений и страха, отягощенным всякими глупыми заботами, довольствующийся лишь надеждами и наслаждающийся жалкими утехами вроде еды, вина и женщин. Теперь же я не страдаю от насморка и выдуманных кошмаров, я избавился от лишнего жира и не опутан пустыми хлопотами, рожденными такой же пустотой звуков, как любовь, совесть, долг и другие. Я не связан никакими обязанностями и свободен от всего!
Еще год назад в сугробе мое лицо было слепком, на котором отпечатались боль, ужас и страдание прошлого мира. Теперь же я все время улыбаюсь. А это значит, что я весел и полон веры в прекрасное будущее. Подумать только - мудрый оптимизм и все остальные преимущества получены всего лишь за год, и благодаря лишь моей выдержке и спокойствию!
Скоро опять придет весна, мои кости промоет талой водой, молодые волчата, играя и забавляясь, растаскают их, мои отданные земле соки оживут, и я превращусь в огромное дерево, или в буйные заросли крапивы, или в цветы, или в грибы. Меня, как растение, будут поедать животные, и я превращусь в труху, а затем снова и снова каждый раз буду возрождаться в любой неожиданной форме, и, таким образом, вольюсь в дальнейшую жизнь и буду, как царь всего, осуществлять вечный и величественный круговорот веществ в природе" .
Мудрец закончил и, выжидательно глядя на Поэта, с легким волнением в голосе спросил:
- Как, на ваш взгляд, можно оценить это произведение?
Поэт поморщился с некоторой досадой и неуверенно начал резюмировать:
- Вы действительно нашли, с претензией на оригинальность, способ расширения границ человеческой жизни. И найденный образ очень соответствует вашей личности. И вправду создается впечатление, что вы и ваш герой - это одно и то же лицо. А выступить как единое цельное, вжившись в образ своего героя - действительно главная, хотя и не безопасная, задача для достижения творческого успеха. И ваше гениальное описание слияния человека с природой, приобретения полной гармонии с ней, гармонии духовной и физической, действительно просто гениально, никак больше не скажешь. К тому же, в произведении соблюдены ваши религиозные принципы... Все это хорошо, но...
Поэт помедлил, подбирая окончательную фразу, и решительно, насколько мог, отрезал:
- Но вы обратились не к нам!
- Как? Разве вы не с одинаковым интересом относитесь ко всем рождающимся новым произведениям? Разве могут существовать границы, различающие произведения по глубине их переживания, понимания и описания? Разве не все литературные труды оцениваются по одной шкале?
- Видите ли...- опять стушевался Поэт. - Видите ли... Я не знаю, как насчет глубины произведений и не берусь более плотно обсуждать литературные качества вашего труда. Я говорю о жанре. Каждый жанр имеет своих любителей и ценителей, у каждого ведь свой вкус. Но к какому типу отнести ваше произведение? Пожалуй, ваше творчество может найти понимание только у тех, кого вы описываете, то есть я хочу сказать, чтобы вы читали своим, так сказать, подопечным.
- Но как я могу узнать, понравился или нет мой труд слушателям? Покойники ведь не говорят.
- Создатель должен свято верить в созданное им. А вы верите в то, что написали?
- Да, несомненно.
- Так вот, известно, что молчание - знак согласия. Конечно, оно может быть разным, но поверьте, молчание ваших слушателей по своим оттенкам будет простираться от простого дружелюбного безмолствования и до такой степени беззвучного внимания, когда благосклонные слушатели в благоговении ни единым шорохом не посмеют нарушить благолепие, рожденное благозвучием во время излияния вашего благословенного таланта. И если вы превзойдете самого себя, найдете новые невозможные грани творчества, то возможно чудесное проявление признательности вам от ваших благодарных поклонников. Ведь встал же ваш учитель, когда вы обратились к нему так, как никто еще не обращался? Уже этот пример говорит о том, что вам следует надеяться на наличие в вас большого дара и, следовательно, в развитие вашего творческого успеха.
- О, спасибо, спасибо вам! Спасибо, что не разочаровали, поддержали и не дали зачахнуть пробуждающимся росткам нового творчества. Спасибо, что помогли потерпевшей душе в трудный час. Я все понял, я прозрел! Вы меня окончательно убедили, что я нужен и меня ждет множество моих поклонников. Их больше, чем все живое человечество! - горячо начал благодарить мудрец.
Он засуетился, начал совать свернутый папирус обратно за пазуху и, подбирая путавшиеся под ногами полы траурной хламиды, стал собираться.
Когда истечет ваш последний час живого бытия и вы окажетесь пред вратами некрополя, то я вам посвящу самый лучший некролог, который, надеюсь, найдет еще более живой отклик в ваших душах, нежели у моего незабвенного учителя. Я всегда буду счастлив иметь столь достойных, с изысканным вкусом слушателей. Да ускорится сей благословенный момент. С этими словами мудрец некрологических наук поспешно удалился из кельи, даже забыв прикрыть за собой дверь.