11
* * *
Эст и Поэт стояли на палубе корабля и с любопытством всматривались в приближающийся Остров, который как бы парил над низким надводным туманом. Этот Остров по форме напоминал Остров Дураков - только был еще больших размеров - и назывался Островом Мудрецов, или, опять просто по народному, - Мудрецы. Располагались Мудрецы от Дураков в полднях весельного хода в открытое море или более-менее этого времени на парусах, в зависимости от ветра и погоды.
- О, Остров несбывшихся чаяний, несвершившихся мечтаний и благих пожеланий! - ностальгически начал взвывать Поэт, когда фрегат стал заходить на причал и был уже в проходе между волнорезами.
Держась за поручни, он прогнулся через них и не сводил страдальческого взгляда изгнанника с панорамы огромного, обнесенного высокой стеной города. Можно даже сказать, что Мудрецы были просто одним городом, расположившимся на воде; сплошная стена проходила по самому берегу, отчего казалось, что Остров резко, круто обрывается в море, как скала.
Наши путешественники попали в Мудрецы случайно. Когда Эст и Поэт встретились, славно отметив освобождение первого и, заодно, саму встречу, а затем, получив вольные на руки, стали думать, куда им податься, оказалось, что они не могут выбрать край, где бы начали новую жизнь. Каждый предлагал свои доводы в пользу того или иного местожительства, но сам же не был уверен в своем выборе; непривычно много свободы повергло их в некоторую растерянность. Покричав, поругавшись и помирившись насчет выезда за рубеж или на родной материк, в большие города или в темные леса, они завершили спор самым разумным на свете путем - бросили жребий. К великой радости Поэта, мечтавшего продолжить образование, выбор пал на Остров Мудрецов, и теперь друзьям предстояло учиться в одном из самых славных учебных заведений тех времен - Университете Мудрецов.
С каким другим учебным заведением можно было сравнить этот Университет? В прошлом их нет совсем, поскольку он самый первый, появившийся в истории, но может нечто подобное окажется в будущем? Но если глянуть зорко сквозь непроглядную тьму наступающих веков, позвать криком через ужасную толщу грядущих тысячелетий, то можно узреть лишь какие-то безымянные, ничего не говорящие единицы, с отсутствием всякого разумного понимания изучающие дикое звездное небо, глиняный домик на фоне юных пирамид - университет Матерого Египета, кучку сидящих на камнях и постоянно что-то переворачивающих академиков Платона, неизвестную Сорбонну, трудно выговариваемые на остенском языке будущие поселения Кембридж и Оксфорд. И уже ничего не различить за снежной метелью и песчаными бурями дальше на север и восток, ни одной просветительской мелюзги, кроме занесенных прахом, заброшенных, вышедших из моды старых обсерваторий. И безутешный вопль эхом прогрохочет по индийским джунглям, пугая одиноких йогов, затаившихся в неведомых глубинах космической души, шлепнется с высокого берега в воду, заскачет по пенным гребням крутых волн и, теряя силу, утонет в соленой океанской пучине. И ничего не будет слышно, ни одного ответного призыва, никто из университетских душ не поспешит сравняться со своим одиноким пращуром, раскинувшимся на Острове Мудрецов.
Университет на Мудрецах, как и тюрьма на Дураках, был тоже известен тем, что являлся самым большим и многоэтажным в мире: его здания из серого камня занимали более половины городской местности, чем более всего и гордились мудрецы. Если подняться по истершимся, с отколотыми углами мраморным ступеням и зайти в храм науки, то изнутри можно увидеть лишь одни признаки старины - обшарпанные стены, протекающий во время дождей потолок с грязными разводами и пол со скрипящими, гнилыми половицами. Дождевые пятна и дыры на стенах прикрывались, как и во всем королевстве, широкими плакатами с мудрыми изречениями короля.
В многочисленных аудиториях, где юные мудрецы набирались знаний, не было никаких излишеств, что помогало сосредоточенному усваиванию гранита, куски которого со следами молодых зубов лежали по всем углам. В залах находились лишь небольшая кафедра для лектора и несколько столов, за которыми сидели слушатели. Кроме грызения гранита науки студенты поглощали духовную пищу из уст своего наставника. В расположенных рядом лабораториях всегда висел дым коромыслом, там все время что-то жгли, варили, кололи, мололи, пилили, смолили, кипятили, испаряли, перегоняли, облучали, дробили, одним словом, изощренно пытали природу, выведывая ее тайны. Про кельи студентов и учителей сказать нечего или, постаравшись уж в определении, - четырехугольная пустота с лежанками.
Мудрецы - это целое скопление, склад, клад! огромного количества знаний, школ всех направлений, лабораторий, библиотек, умных голов, ученических столов, гусиных и страусиных перьев, чернильниц с чернилами и без, наглазников из горного хрусталя и богемского стекла и многого-многого другого, без чего невозможно достичь как объективного знания, так и истинного познания мира. Здесь решались проблемы вселенского обустройства и прикладные задачи, разрабатывались и осуществлялись невиданные грандиозные проекты и обсуждались и претворялись мелкие дела. Кроме этого, Мудрецы играли также законодательную роль, - почти каждый год здесь принималась новая конституция, а каждый день выходило по двадцать девять указов, выражающих глубокую и трогательную заботу о народе. Здесь каждый час писался один трактат, совершалось одно открытие и создавался новый шедевр по всем видам литературы и искусства. Сколько талантов и гениев скрывалось за толстыми высокими стенами! Это было общество пишущее, ищущее, открывающее, находящее, теряющее, воздвигающее, ниспровергающее, принимающее, доказывающее и претворяющее. Сюда были собраны все остенцы, радеющие умом послужить королю, королевству и даже своему народу. Поскольку это была думающая элита страны, то она оказывала огромное влияние на жизнь всей Остении. От принимаемых законов зависело существование любого гражданина королевства. без мудрствующих астрологов ни один король не мог предпринять и шага, как внутри, так и за пределами страны. Все предписывалось Мудрецами, начиная от того, сколько должен весить каждый остенец, согласно своему сословию, и до того, как надо правильно выговаривать никому не понятное слово "кукуруза".
У Мудрецов все подчинялось строгому порядку. Вся деятельность Островов и материкового королевства шла по плану, созданному неизвестно кем и когда. Ничто, в том числе и творческое вдохновение, не могло произойти без обязательного указания свыше.
Все люди здесь или учились или учили, а чаще делали то и другое одновременно. Ученая иерархия мудрецов снизу вверх состояла из следующих ступеней, или степеней:
абитуриент - это юноша примерного поведения, послушный и хорошо окончивший начальную школу в родной деревне или городе, мечтающий посвятить себя наукам и пришедший, тщательно или не очень подготовившись, поступить в Университет Мудрецов;
вольный слушатель - оболтус, который прикидывался умным, но на экзаменах не убедивший до конца в этом преподавателя, и который был все-таки оставлен для продолжения образования из-за соображений выполнения количества намеченного плана, поскольку, во время учебы происходила естественная убыль в студенческих рядах. Он лишался королевского попечения и денежного содержания;
послушник - то же самое, что и выше, но обеспечивающийся на жизнь из королевской казны, если имел плохое поведение и неудовлетворительно сдавал сессионные экзамены то становился совсем неотличимым от вольного слушателя, а если эти недостатки имели частый и злостный характер, то послушник переходил в вечные послушники, обреченный всю жизнь провести на студенческой скамье;
прислужник - успешно окончивший учебное заведение и решивший подвизаться в понравившейся ему науке или искусстве и продолжить свою ученую карьеру;
недомагистр, магистр, перемагистр - поочередно присваивались прислужнику после некоторого мыслесозревания и рождения из его головы какого-то обязательного открытия или сотворения шедевра, степени имели разницу между собой лишь во временном возрасте носителя, по принципу "молод еще, в самом соку, перезрел", и в приставках, на мудрецов этих степеней ложилась самая главная нагрузка научной и преподавательской деятельности;
просвещенный - выполняющий основную совещательную и законодательную роль мудрец, обычно имеющий астрологическую подготовку;
осветленный - самая высокая степень мудрости, обладатель которой якобы руководил в составе почетного правительства государственной жизнью Остении, верховная инстанция требующая некоторого хладнокровия - нужно иметь прохладную голову и бесстрастное сердце для принятия по настоящему мудрых решений - и поэтому звание присваиваемое мудрецу очень преклонного возраста, когда греховная плоть не потрясает душу, и женщина, дубовая колода и высшая истина в его глазах вызывают одинаковое количество интереса, если, конечно, удавалось хотя бы немного сохранить зрение к этим годам, глубокий старец, неподвластный никаким отвлекающим или привлекающим страстям, почитаемый больше за прошлые заслуги, нежели за настоящие, поскольку, глядя правде в глаза, пользы от него было никакой.
Вся иерархия была одета в одинаковые хламиды и четырехуголки на голове. И разница между учителями и студентами была лишь в том, что у первых болталась кисточка на головном уборе, а у вторых ее не было.
Кроме этих, на Острове имелся еще один вид мудрецов, который не входил в вышеперечисленный ряд, но тем не менее все-таки существовал для традиции. Носители этого сана назывались "страдальцами". Ходили они всегда в одних рубищах из грубого холста, а на ногах звенели тяжелые вериги. В обязанности "страдальцев" входило прикидываться дурачком и выкрикивать про всех только одну правду. Знать всю правду о себе, конечно, никому не хочется и, поэтому, каждый встречный считал своим долгом побить "страдальца", всячески оскорбить, дать просто оплеуху или хотя бы плюнуть на него. Хотя принятие звания "страдальца" считалось делом добровольным, но желающих было мало, и поэтому обществу приходилось прилагать усилия, чтобы вынудить какого-нибудь простака с неистребимым чувством совести стать таким мудрецом. Призванного в "страдальцы" заковывали в вериги, на голову одевали железный колпак, клеймили всякими нехорошими словами и вешали такие же ярлыки. Несмотря на тяжелую жизнь, "страдальцы" были на редкость живучими, и если их прямо не убивали, то умудрялись протянуть довольно долго. И вот, наконец, после смерти к ним приходит признание. Закаленное, испытанное жарой, холодом, голодом тело, перенесшее многочисленные побои, с задубевшей кожей, не подвергалось тлению и приобретало особенные, целебные и магические, свойства. Оно помещалось в выстроенный именно для него храм, где впоследствии над мощами проливались горькие слезы и произносились горчайшие запоздалые раскаяния. При этом испытывалось сладкое чувство облегчения. В очищенной душе у кого-то становилось легче, что и составляло конечную цель служения "страдальца". День его отхода в мир иной объявлялся праздником. Устраивались поминальные вечера, где о нем говорили уже только хорошее. Каждый из собравшихся вспоминал, что он сделал, чтобы "страдалец" приобрел известность, какой вклад внес, чтобы тот стал святым. На таких вечерах становилось ясно, что здесь собрались самые лучшие друзья поминаемого мудреца, что он всегда был окружен только неустанной заботой и самым горячим вниманием с их стороны, а не был одинок и не мучался от всяческих невзгод. И проясняется также, что новоиспеченный мудрец-"страдалец" никогда не был презираем и изгоняем, оказывается он с раннего детства был полон только самыми чудесными и всем приятными добродетелями. И всем от этого в душе становилось еще лучше и теплей. Таким образом, "страдалец" являлся чистильщиком душ, и им украшали свое безухабное существование его всегда верные почитатели. Подготовка таких мудрецов, служащих, во враждебном сочетании с идейными капелланами, моральному здоровью скучающего народа, обходилась дешево для казны, и поэтому такой способ, несмотря на его необычность, имел достаточный успех. Наверное по причине меньших хлопот и затрат на пестование "страдальцев" и держалась традиция такого воспитания с давних пор.
Наук было много и каждый день рождались все новые и новые. Они подразделялись на естественные и искусственные, развивающиеся и недоразвитые. К естественным, к примеру, относились алгебра, алхимия, астрономия, астрология, астролябия, гониометрия, метафизика, бедуинография и эклиптика, к искусственным - хиромантия, полтергейст, простая и изысканная чаттерология, придворный и надворный этикет, парапсихология, симпатическая и гомеопатическая парамедицина, клептомания, политическая мимикрия, а также собирание фантиков, иллюзион, танцы, пение и рисование. Философию, как уже было сказано, отменили и вместо нее был введен новый предмет "Вечные идеи короля". Это самый бедный перечень того, что постигали послушники, который в то же время дает некоторое представление о размахе просветительской деятельности Мудрецов.
Почти все студенты по своему неувядающему, исконному свойству учиться не хотели и, несмотря на скудное попечительство, старались жить весело. Кабак для них был гораздо более почитаемым местом присутствия, нежели аудитория, а его хозяин, добродушный толстяк, величаемый Вакхканалией, - самый обожаемый собеседник среди всех лекторов. И как неправы оказались простые остенцы, думавшие, что их судьбы решались в королевском дворце! Нет, их судьбы уже были предрешены здесь, на Острове Мудрецов, и даже не на ученом совете, а в кабаке за кружкой пива. Уже засеяны идеи, которые, прорастая в хмельных головах, начнут потрясать мир. И поэтому не стоило загадывать будущее перевернутых времен и проигрывать возможности судьбы. Все было уже заранее решено при выборе, превышающем возможности простого остенца. А дворец - это уже проявляющиеся кабачные измышления.
Читающие студентам лекции мудрецы точных наук являлись самым упрямым и дотошным народом. Загадочно поблескивая хрустальным наглазником, пожелав этим вызвать соучастие в слушателях, свои выступления они начинали с каких-то простых и общих соображений и предположений, затем с возрастающим упоением забирались в дебри замысловатых крючков и чисел, на рисование которых уходило море сил, пылу и страсти, и, наконец, после полдня умственных построений, логических рассуждений и словесных определений торжествующе приходили к всем уже давно известному и изображенному в учебниках и на студенческих столах выводу.
Довольно потирая руки и триумфально поблескивая стеклом на глазе то на студентов, то на стенку, исписанную от пола до потолка вдобавок заугленными на соседнюю сторону буквами и цифрами со всех алфавитов мира и еще дополнительно придуманными им самим, мудрец точных наук говорил:
- Видите, как интересны и увлекательны размышления над таким-то, таким-то явлением, как изумительно красива раскрытая нами формула.
Послушники уныло, с недружным согласием кивали головой. Никто из них даже не напрягался поверить, что что абракадабра, курчаво разбросанная по черному фону, может быть интересной и понятной даже самому преподавателю, произведшему все это на свет. И тем более невероятно, что имеется что-то общее между этими закорючками, заключенными в траурную рамку внизу около мусорника, и внешностью самой чудесной на свете, обворожительной, прелестной... (тут множество прекрасных женских имен, бережно лелеемых, может по несколько штук, в молодых сердцах).
Хитрые послушники задавали какой-нибудь невинный вопрос по теме, а затем незаметно увлекали учителя беседой об областях, очень далеко стоящих от этой аудитории. Широта посторонних разговоров было очень большой, а по своему жару эти споры не уступали богемным баталиям, происходившим на Острове Дураков. Именно при выяснении внеучебных истин выявлялись взгляды студентов, возникали первые ростки симпатий и антипатий, зачатки раскола и образования новых веяний среди будущих отцов остенского народа.
Лекторы искусственных наук начинали обязательными словами: "Как сказал ныне и вечно здравствующий, неисчерпаемый кладезь мудрости, чудное светило всех времен и народов и так далее, и так далее величайший, могущественнейший король такой-то..." и приводились три любых лозунга, пылившихся на обветшалых стенах Университета. За порядком вступления строго следили и грозно наказывали, если это не выполнялось, например, когда из-за склероза старый лектор забывал порядок слов, или когда молодой начинающий недомагистр, возбужденный неизвестно чем, начинал с разговора о погоде.
Искусственные уроки от уроков естественников отличались тем, что в первых могли допускаться любой произвол идей, витиеватость речевых оборотов, полная запутанность рассуждений и оригинальность мысли, в конце ни к чему не приводящих, но в строго обозначенных границах. Суть рассматриваемой темы за железным забором неизменных определений свыше оставалась незамеченной в пышности многословия так же, как в густых зарослях больших лопухов скрытая земляника.
Бывало, что студенты корпели, переписывая книгу "Мудрости короля". Этот труд был полным собранием сочинений короля Ахрона, но являлся творческим плодом большого общества крупных мудрецов, обученных быстрому письму. Создавался сборник на протяжении восемнадцати лет еще в бытность известного правителя, и в него заносились все речи, предложения, существительные, прилагательные, глаголы, междометия, возгласы удивления, восхищения, недовольства, радости, гнева и другие звуки, которые король произвел за многие годы во время церемоний, охоты, на пиру и так далее. Хотя король Ахрон, к счастью, был человеком немногословным - собрание оказалось объемистым, и его "Мудрости" перетаскивали на носилках не менее двух послушников, наказываемых таким образом за какую-либо провинность. Небольшое красноречие автора сильно облегчало участь собирателей мудрости, но добросовестные составители огромного тома, если где мысль или звук, выдаваемые королем, были совсем неясными, сами додумывали, что имелось здесь в виду, и после трактовки данного звука записывали речь, идею или цитату великого Гороха, премудрого Лука, блистательного Томата и других неоспоримых ораторов и мыслителей древности.
Мудрецы искусственных наук были самыми убежденными гражданами Острова, и вообще Остении. Они плохо поддавались на уловки студентов и редко заводили опасные разговоры, хорошо помня о пределах дозволенного. С возрастом, занимая более высокое положение, более высокую ступень на лестнице иерархии они продолжали укрепляться в своих убеждениях о непогрешимости существующего строя и бодро утверждать вечные идеи короля, находившегося в то время на троне.
Но время жизни остенца проходило обычно при двух королях, - а это означало изменение идей. И после каждого престольного турнира чуть не закостеневший служака немедленно раскаивался про себя в своих ошибках, вслух отрекался от неверных идеалов и с юношеской горячностью начинал доводить до учеников свежие взгляды, делаясь, как и прежде, ярым приверженцем новых веяний.
Но сейчас искусственникам стало совсем худо, так как после неожиданных событий на турнире королевы утвердился новый способ выборов на трон. Королева Лилия отреклась от престола, завещав наследство и права на избрание своей малолетней кузине, и поселилась в уединенном замке, где был похоронен Лад. На могиле возлюбленного она предавалась печали и не думала о том, что ее отречение вызвало большие затруднения в Мудрецах. Там долго ломали головы над тем, каким образом выбирать временных правителей, пока маленькая наследница не войдет в совершеннолетие. И вот один старый архивариус счастливым образом, случайно, выкопал из праха истории первую часть легенды про гордиев узел, то место, где Гордию во время пахоты орел сел на оглоблю, из-за чего первая же встречная проницательная девица поспешила выйти за него замуж, а оракулы избрали оратая своим царем. И Мудрецы, с чувством причастия к истории, уподобясь своим фригийским предшественникам, повторили благое решение: было утверждено проводить выборы каждый год, а правителем будет первый встречный, попавшийся на дороге. Но, как выяснилось в следующем году, при выборах очередного короля случайных прохожих оказалось более, чем достаточно, и выбирать было не так-то просто. Тогда церемонию усложнили тем, что дорога, на которой происходила нечаянная встреча, проходила над пропастью. Но все равно - людей, у которых не кружилась голова, было слишком много. Через несколько лет дорогу начали поливать маслом, предварительно сделав ее скошенной в сторону обрыва, и стать случайным прохожим было уже совсем непросто. Надо было ухитряться вести борьбу на краю пропасти с конкурентами и, не упав в болото внизу, первым достичь стоящих на другой стороне тропы мудрецов выборного совета. Вот так, пройдя по скользкой дорожке, какой-нибудь проходимец становился правителем Остении. Выборы народу понравились, хотя затем и надоели из-за частоты. Они превратились теперь в веселый и потешный праздник. Можно было смеяться от души, глядя, как несутся по масляной кривой дорожке резвые молодцы, на которых также, как и раньше, делали ставки, как они скользят над пропастью, падают в болото, и там еще продолжают, хватая друг друга за ноги, вести борьбу. И народ смеялся до слез.
Каждый мудрец считал свою науку самой важной и главной, среди остальных, и утверждал, что если все займутся тем же, чем занимается он, то сразу исчезнут все человеческие проблемы.
Мудрецы более широких взглядов, преданные сразу нескольким областям и преподававшие несколько предметов, имели несколько противоречивые мнения. На первом занятии они могли убедительно твердить, что дворянин Альф равен купцу Бетту, а на следующем оказывается, что Альф по сословию ближе к военачальнику Гамму, а со скупердяем и ростовщиком Беттом синекровный аристократ Альф кроме соседского частокола ничего общего никогда и не имел. Эст, обычно связывая личность преподавателя с его предметом, никак не мог взять в толк и воспринять причину подобных превращений и, отчаявшись, он решил, что совсем глуп и не понимает каких-то простых истин. Поэтому во время искусственных занятий он занимался тем, что изучал надписи на студенческих столах.
Эта университетская мебель наиболее полно представляла лица слушательской аудитории в прямом и переносном смыслах. Все законы Архимеда и таблицы Пифагора, все знания, чаяния и интересы студентов были воспроизведены на этих столах. Они являлись, таким образом, бесценным источником, из которого нерадивые послушники черпали ответы и выпутывались из затруднительного положения во время экзаменов. Многострадальные столы служили также скрижалями, на которых малевались, выцарапывались, вырезались гениальные идеи, мудрые афоризмы, обмен жизненным опытом, любовные элегии, пробы поэтического пера (на этом поприще особенно преуспел наш Поэт), заклинания, признания, невиданные речевые обороты, остроумные авторские высказывания, имена любимых, великие личные открытия, портреты самых уважаемых преподавателей и лучших друзей, памятные даты, художественные произведения и прочее, прочее, прочее. Здесь же велась оживленная переписка знакомых и ищущих знакомства, особо сложным способом наносились конспиративные записки единомышленников. Важное значение имели находки отпечатавшихся на шершавой плоскости гладких студенческих лбов. Мышцы шеи не успевали укрепляться соразмерно росту ума, и тяжелеющая, наливающаяся обильным знанием послушническая голова словно спелое яблоко на тонкой ветке невольно клонилось, как к груди родной матери, на стол с еще невысохшей краской - кроме копившихся знаний, этому способствовали также дешевое пиво и ночное слушанье соловьев - и получался прекрасный оттиск немногих лобных морщин, описывающих жизненный недолгий опыт их обладателя. Именно для того, чтобы получать такой бесценный материал, поверхности столов часто покрывали толстым слоем черной, долго не сохнущей краски.
На основе изучения отпечатков возникла даже новая наука - археопартология, где недавно произошло одно из самых грандиозных открытий. Молодой, но подающий большие надежды археопартолог защитил звание недомагистра, доказав, что один из отпечатков, размерами около семи пядей, принадлежит великому легендарному мудрецу Новая Гора. Карлик, восседающий на плечах своих предшественников, был славен тем, что создал знаменитую тараканью теорию. Эта теория убедительно доказывала с точки зрения таракана шарообразность яблока, висящего на дереве. И теперь все тараканы мира знали, что яблоко имеет не форму плоской пуговицы, как считалось раньше, а форму большого гороха. И самое замечательное, по утверждению соискающего археопартолога, именно плоской отпечаток своей круглой головы помог Новой Горе прийти к гениальной идее .
Все радости и слезы, самые откровенные и интимные пожелания доверялись густо испещренной всякими надписями аудиторской доске, все, чего невозможно или нельзя высказать вслух. Сдирая краску слой за слоем, археопартологи поражаясь без устали, открывали все новые и новые культурные слои и, наблюдая историю развития познания, совершали, таким образом, увлекательнейшее путешествие в прошлое. Затем ископаемые образцы выставлялись в созданном для них музее.
Изучать археопартологию было таким захватывающим делом, по сравнению с другими науками, что студенты забывались и пропускали мимо ушей все обращенные к ним слова. Но излишняя увлеченность не по теме им сходила с рук. В пору сдачи экзаменов, когда ответа не находилось даже на столах, послушники обращались за советами к Великим Нюхателям. Носители этого сана, уже пожилые, искушенные во всем мудрецы уходили от бренной жизни и ограничивались от всех толстыми стенами, за которыми их никто не отвлекал от размышений. Великие Нюхатели искали истину в самом чистом виде, котором она только может быть, - именно для этого им нужен был полный покой. Истина должна появиться в их сознании с такой ясностью, как предмет на поверхности лужи, не возмущенной ни малейшим дуновением ветерка. Считалось: незамутненная истина заключается в пустоте, и Нюхатели вдыхали в себя квинтэссенцию, создаваемую ими самими же. Нюх вырабатывался замечательный у этих мудрецов, и со временем начинали вмешиваться посторонние запахи из-за неполной изоляции - орудия познания истончались до того, что мудрецы чуяли эманации, проходящие через толстые стены. Тогда для устранения помех Нюхателей замуровывали в пещеры или закапывали в землю. Туда им изредка спускали пищу, а оттуда вытаскивали записи их мудрейших советов и предсказаний, которые незамедлительно и беспрекословно выполнялись. Эти мудрецы знали гораздо больше столов, чем студенты и пользовались как раз для успешной сдачи экзаменов.
Несмотря на качество беспристрастности чистой истины, предсказания Нюхателей имели оттенок их прошлой жизни. Когда к основоположнику Великого Нюхания, бывшему астрологу Удрюп-Бомбею спустили для еды увядший и заплесневелый корешок моркови, то он сделал следующие предположения и указания: "Звезды говорят мне: скоро будет весна, прошедший год был малоурожайный (или народу много уродилось?), сейте побольше, пора приступать к севу". Хотя интересным, и до сих пор необъясненным, случаем оказалось то, что когда такой же корешок спустили в совершенно другое время года, то незамедлительно последовал тот же самый ответ. Другой мудрец, историк, когда в его погреб спустили кувшин вина, выдал следующее: "Растет благодарное потомство, трезво смотрящее на своих предков". А когда веселые послушники, подвыпив и решив подшутить, спустили к нему пустую посуду, сохранившую только винный запах, то вытащили от Нюхателя тот же кувшин, внутри которого находилось оригинальное произведение наспех слепленное из сырой глины, по которому стало ясно, что мудрец тоже не без мужского юмора и имеет большие, но зарытые в землю задатки анатома.
Как уже говорилось, Мудрецы, несмотря на островное положение, были тесно связаны с жизнью всего королевства и, слиянно с деятельностью в мудрецовском Университете, оказывали влияние на все государственные проявления. Например, когда Эст и Поэт только прибыли из Дураков сюда, то сразу попали прямо с корабля на бал. Мудрецы находились в апофеозе нового открытия. Выдающимися умами было теоретически доказано, что существует на свете ментообразный спиртонос - вид многоголовых гидр, обладающих уникальной конституцией телосложения и огромной живучестью. Все находились в предвкушении следующих за таким знаменательным событием наград, почестей, повышений и всяческих других благ. Прямо на пиру столбились выгодные участки нивы будущих научных достижений. Один из перемагистров сразу же сделал предположение, что, возможно, ментообразный спиртонос является прямым потомком желтых китайских драконов, только приспособившихся к суровым условиям остенских гор. Другой мудрец, развиваясь от этой мысли, заявил, что он собирается вывести новую, необычную породу животных для крестьян и которому он уже придумал название - козлонодраген обратный (Capradrako inversis). Он собирается скрестить только что открытое существо с козлом из Дураков и получить химерическое животное удвоенной живучести, имеющее туловище козла и голову спиртоноса. Но основное отличие козлонодрагена от остальных представителей фауны будет в том, что голова у него будет всего одна, а туловищ много. И, таким образом, он будет поедать мало травы, имея один рот, а давать много молока, что позволит крестьянам, сберегая корма, легко пропитать все королевство козлонодрагенным молоком. Совершенно неприхотливое животное, по расчетам его автора, можно кормить всего раз в неделю без заметного, при этом, убавления надоев. Вот тогда-то и наступит полное изобилие и процветание страны. Тут же для подтверждения открытия и поимки спиртоноса стали снаряжаться экспедиции в восточные горы, северные леса и южные моря.
Самые разнообразные экспедиции снаряжались часто. Собирались отряды для исследования флоры и фауны, горных пород и водных пространств, небесных просторов и подземных глубин, посылались группы для подтверждения научных гипотез или благословлялись компании лишь для того, чтобы просто чего-нибудь, кого-нибудь исследовать. От искусственных наук собирались союзы для набора новых творческих впечатлений и освежения старого вдохновения. Ежегодно во славу только что выбранного короля во все уголки мира шли толпы мудрецов и расставляли везде статуи современного правителя, изготавливаемые из особо крепкого материала, чтобы никакие невзгоды не могли разрушить бесподобный, почитаемый образ. И часто где угодно можно было увидеть произведения скульптурного искусства сделанные по одной форме: король, отлитый из каменно-металлического сплава, сидит за большой гранитной тумбой, задумчиво чешет затылок, и в то же время у него удивленно подняты брови, как будто он навечно застыл среди вечных снегов, на вершинах гор, в дремучих лесах и морских глубинах, обросший мхом, трескающийся от жары и холода, смертельно пораженный чем-то, находившимся на каменной тумбе.
Поскольку Остения с северной и восточной сторон не имела определенных границ, то на географических картах эти края обозначали двумя слипшимся бочками бубликами. Такой значок имел в виду бесконечность пространства и причину для создания экспедиций. Проникающие в бубличные области первопроходцы, по возвращении оттуда, рассказывали интереснейшие истории о своих путешествиях. Сердца молодежи сжимались от страха, когда скромный, исполосованный мужественными шрамами путешественник описывал, как он, с трудом передвигаясь по незнакомой местности, голодный, обмороженный, покусанный хищниками и поклеванный орлами совершал героические подвиги, как продирался через лесные чащобы, как поднимался на сверкающие ледяные вершины, как опускался в глубочайшие расселины и преодолевал бесполезно раскинувшиеся луговые равнины и болотные топи. Слушатели охали, ахали, восторгались, когда необоримой отваги исследователь во время снежной бури сорвался в пропасть, но чудом спасся; зацепившись за единственный волосок на макушке, он, вися над бездной, подождал, пока внизу наберется больше снега и затем, срезав волосок, благополучно приземлился в наметенный сугроб. А уж какими овациями наградила восхищенная публика рассказчика, когда он поведал, как голыми руками одолел пять напавших на него левадийских леопардов!
Сердца искушенных послушников наполнялись гордостью и отвагой, все горели желанием немедленно освоить новые земли, поражающие воображение первозданностью и дикостью. Идя навстречу чаяниям молодых, сверху иерархической пирамиды бросался клич в возбужденную толпу "Вперед!". И воодушевленная молодежь с бодрыми песнями, знаменами, с портретами короля и плакатами, на которых яркими красками было провозглашено: "Освоим все земли на всей земле!", "Оттаем горячими сердцами вечную мерзлоту и везде посадим бананы!" или "Построим дополнительно десять деревень на самых топких болотах!", шла обустраивать новые земли, строить новые поселения и образовывать новые колонии. Затем Мудрецы расселяли людей по свежевыстроенным постройкам.
Наивно полагать, что все это происходило так легко. Осуществление грандиозного всегда требует великих усилий. Бывало, экспедиции плутали и терялись в лесах и горах безвозвратно. Иногда, построив деревню, начинали терпеливо ждать новоселов, а их все нет и нет. И тут оказывается, что из-за ошибки нерадивых географов стройка было поставлена не там, где надо было по решению, заранее принятому в Мудрецах! Или, даже если все построено на правильном месте, то привередливые остенцы почему-то не очень тянулись жить в землянках, вырытых в дремучем лесу, в бунгало, в болотных, поставленных по-африкански на шесты хижинах или в горных пещерах, расположенных в девяти днях восхождения над уровнем моря. Они разнообразно отлынивали от горячих призывов распахать вечную мерзлоту и обрабатывать на ней съедобные кактусы. Не желая расширять границы родного королевства, повышать его мощь, они злостно скрывались, когда за ними посылались экспедиции Мудрецов для переселения населения. Своим непослушанием они противоречили всем ненарушаемым законам королевства, отнимали силы и трепали нервы организаторам всевозможных мероприятий.
Несмотря на обывательские капризы, "природа не терпит пустоты", и тогда заботливые взоры Мудрецов обращались к Дуракам, где наблюдалась густая заселенность. Экспедициям выселения населения действовать в Дураках было легче, в связи со сложностью побега. Трюмы кораблей наполнялись отлавливаемыми жителями Дураков и выгружались на Большой Пристани. Потом путь невольников продолжался дальше наверх; вдоль речного русла или по бездорожью шли они длинными колоннами, надежно охраняемые большими злыми волкодавами. И, наконец, те, кто выжили и перенесли все неудобства, не сумевшие сбежать по пути, прибывали на землю обетованную, которую они согревали своими телами, на которой жили и работали для блага и повышения могущества королевства.
Многие мудрецы-первопроходцы, слишком углубившись в неизведанные земли, блуждая, терялись и не могли найти обратную дорогу домой. И там же, где только они сделали первые и последние шаги, оставались жить, осваивать бесславно открытые ими земли. Выживая и укрепляясь в схватках с первозданной природой, они дичали и от холодов покрывались густой сивой шерстью. Свежий воздух, сырое мясо, здоровый образ жизни оказывали на них благотворное влияние: они вытягивались в росте и раздавались в плечах, на руках появлялись мощные мышцы, постоянное грызение костей дичи оттачивало их зубы, а челюсти становились массивными. И когда временами местные жители, совершая неосторожные походы далеко в лес за ягодами и грибами, случайно нападали на них, то шарахались от ужаса, а затем долго неслись без устали от своего брошенного туеска. Спасшись, они так стучали зубами, что даже крошились края глиняных кружек, когда им пытались влить воды в пересохшую глотку. Потом, сбиваясь и путаясь, заикаясь "э-тти, йетти", они старались обрисовать, что же их так напугало. Их сведения представляли научный интерес и поэтому доводились до Мудрецов, а это уже новый повод создания отряда, уже для поиска доселе неизвестного вида доисторических лесных или горных людей.
Борьбу за жизнь вели не только мудрецы одичавшие. На Острове Мудрецов, как и везде в живой природе, шли не менее жестокие сражения под солнцем. Мудрецы тоже были людьми, они, как и все, хотели кушать, и их идеи всегда околачивались вокруг этого положения существования.
Борьба подразумевает наличие сторон, поэтому общество Мудрецов постоянно делилось. Мудрецы различались, условно, на белых, черных, красных и желтых, на греков, римлян, арабов, евреев, китайцев, индусов, немцев и славян, на платоников и последователей Аристотеля, на язычников и единобожников, на естественников и искусственников, на низеньких и высоких, худых и толстых, бородатых и безбородых и прочих, прочих, перечислить которых нет никакой возможности.
Белые охотились за черными, греки нападали на арабов, римляне завоевывали евреев, немцы ходили на славян, индусы разуверяли китайцев, платоники сжигали на кострах аристотельянцев, высокие презирали низких, низкие в ответ на это бунтовали, естественники не принимали всерьез искусственников, бородатые творили великие потрясения, а безбородым после них каждый раз приходилось заново переписывать историю.
Место под солнцем символически представлялось золотым корытцем, которое нужно было захватить, используя хитроумие, умопостроения всех видов, свои и чужие научные достижения, придуманные недостатки своих противников, общественные настроения, различные приемы, уловки, случай и простой разбой.
Для разгорания и поддержки соперничества между мудрецами существовали особые люди. Борьба была их стихией. По внешнему образу они походили на "страдальцев" и также терпели лишения и побои, но их мучения носили другой смысл. От них всегда веяло жизнерадостностью и желанием победить кого бы то ни было, во что бы то ни стало. Они всегда были недовольны существующим строем, всегда протестовали и от имени народа устраивали разные выступления против кого-нибудь. Будучи ярыми патриотами, всю свою жизнь они проводили в сражениях с теми, кто вынашивал зловредные происки против их идеала родины. Одним словом, борец есть борец, и борьба для них являлась способом и целью существования. Они поддерживали сначала одних и, победив, примыкали к другим, прежним противникам, чтобы сохранять равновесие сил и не давать потухнуть азартному пламени противостояния.
Для увеличения сторонников и достижения победы представители той или иной партии разъезжали по всей Остении и, обещая всем лучшую жизнь, - хотя строители счастливого общества обычно за свою жизнь не забивали даже единого гвоздя - призывали вступить в их ряды или, в крайнем случае, поставить поддерживающую подпись. Неграмотный люд, без всякого представления о происходящем, не скупился на крестики, которые обозначали его голоса и которые непонятно зачем так нужны были мудрецам. Такие крестики умели ставить и сами мудрецы, и они успешно пользовались этим умением, чтобы грозиться от большинства граждан королевства.
У слабых и побежденных отнималось корытце, и они подвергались остракизму; их изгоняли из Мудрецов в Дураки. Именно отзвуком этой борьбы являлся корабль, доставивший когда-то философов на мрачный Остров Дураков.
Но нельзя сказать буквально, что корытце отнималось совсем и насовсем. Символ места под солнцем имел две ипостаси: он мог иметь вид настоящего корытца из осязаемого материала, щупаться так же, как, например, хороший стол, драгоценности, большой роскошный дворец, угодья и много другое, реальное в жизни; или же корытце могло стать бесплотным духом, называемым идеей прекрасной жизни, которое имелось у большинства людей. Почему-то большим предпочтением пользовались осязаемые корытца, и поэтому каждый, имеющий корытце второго вида, стремился воплотить его. Для этого многие опальные мудрецы, которые оказались в Дураках, начинали строить козни против имущих. Вместе с соратниками они обратно переправлялись в Мудрецы, свергали своих врагов и отнимали у них настоящие корытца, отдав взамен корытца идейные. Свергнутые, в свою очередь, набирали свое войско и шли в Мудрецы, и так далее, и так далее повторялось все в круговерти истории. Поэтому по причине борьбы между мудрецами попасть из Дураков в Мудрецы, и наоборот, было гораздо легче, чем прийти к нормальной жизни.
Старый архивариус, простуженными костями чуя непогоду, то и дело предсказывал страшным голосом:
- Что-то проходимцы потянулись в Мудрецы - не иначе как опять будут потрясения.
А старик Дурвен, мудрец с маленьким обезьяноподобным туловищем и огромной головой в выпуклым лбом, смотрел хитрым проницательным взглядом на корень зла и пытался раскрыть картину происходящих столкновений. По привычке, перенятой у родителей, он скакал перед студентами, непроизвольно строил смешные рожицы и втолковывал:
- Так почему же люди не нравятся друг другу? Поджигатели войн видят причину вражды в разнице между людьми - они делят их на хороших и плохих.
Но это неправильная точка зрения. Все мы хотим жить, блаженствовать в уюте, растить детей. Нас со временем становится все больше и больше - мы прекрасно размножаемся при благоприятных условиях - на земле становится теснее, а кушать становится меньше. А поскольку мы не хотим, не можем и не умеем работать и миром решать свои затруднения, поскольку мы дурно воспитаны, то недовольство является первым чувством, испытываемым нами при приближении к нам постороннего. Наиболее отвратительные среди нас оправдывают свое неприглядное поведение тем, что считают причиной всех неприятностей других и начинают воевать с ближайшими соседями. Верно, а кто признает себя виноватым?
Одинаковость людей, а не их разница - вот истинная причина вражды в человеческом обществе, а не то, что какой-то злодей пожелал плохого всему человечеству.
Самые большие негодяи, которые нам известны, - это просто люди с излишним честолюбием, возжелавшие хоть немного поправить миром на своем недолгом веку. И поэтому, наверное, хотя счет убитых и ограбленных Мудрецами, в отличие от Дураков, идет на тысячи и миллионы, на города и целые государства, никто не несет за это ответственности. Но все-таки не надо списывать все творимые мерзости и отсутствие справедливого наказания за все это на короткую жизнь конкретных виновников, хотя, они тоже должны получать то, что заслуживают.
И послушники, внимая теориям мудрецов всевозможных оттенков, искали крайних, включались в политическую жизнь и шли по проторенным дорожкам, чтобы создать в свою очередь еще одну из подобных теорий. В отделенных водой Мудрецах все были поглощены активной действительностью.
Лишь молодой недомагистр с длинными волосами и большими темными глазами не принимал участия в различных спорах. Он пробирался в уголок и сидел, безмолвно, печально и отрешенно уставясь в одну точку. Он ни с кем не разговаривал, но все знали, о чем он думает.
Молодой недомагистр всегда думал о цигейковых медведях. Цигейковый медведь, обитающий в непроходимых остенских лесах, был единственной, страстно любимой темой, которая только и могла оживить его и пробудить в нем истинный дар красноречия. Печальный мудрец биологии мог сутками рассказывать о своей самой сокровенной мечте встретиться с цигейковым существом. Разбуди его в глухую ночь и спроси, чем же питаются его медведи, и он без запинки, не задумавшись даже на мгновенье, ответит, что взрослые цигейковые особи потребляют один из видов Discorea nipponika, медведи подросткового возраста предпочитают Erusimum diffusum, а совсем маленькие медвежата обожают Viburnum opulus, причем самки едят вершки этих растений, а самцы - корешки. вот есть еще карликовая порода, так те кормятся вообще... и недомагистр дальше объяснял во всех подробностях диету любимых зверей. Он мог два дня подряд, не обедая, описывать характер медведей, про то, как они живут, где обитают, как спят, размножаются, воспитывают детенышей, какие у них привычки, радости и болезни и многое другое, чего невозможно вообразить даже в жизни людей, а не то что животных.
Правда, мудрец биологии сам, сколько ни ходил по местам, где по его предположению должны находиться медведи, так ни разу и не встречал их. Он всегда соглашался на любую экспедицию, которая снаряжалась в края обитания предметов его обожания. Не умываясь целыми годами, обрастая волосами и сам становясь похожим, наверное, на цигейкового медведя, мечтательный недомагистр исходил и облазил вдоль и поперек все известные леса. Он много раз терялся и, когда все уже считали его геройски пропавшим без вести, как и многие другие, вдруг всегда появлялся на свет, еле живой, пусть с неисполненным желанием, но новыми впечатлениями и рассказами о том, как будто он был очень близок к успеху, что чуть-чуть не сталкивался носом к носу с громадным цигейковым экземпляром, но каждый раз тот или иной случай подводил его. Странный биолог всем уже смертельно надоел своими рассказами, поэтому с ним старались не заводить бесед и всегда с радостью и самыми лучшими пожеланиями провожали его на самые гиблые походы. Все опасались, как бы при его присутствии общий разговор хотя бы случайно не зашел на околомедвежью тему. И не повезет тому, кто ненароком молвит хоть одно словечко, относящееся пусть даже трижды второстепенно к чему-нибудь мохнатому. Тогда недомагистр, мгновенно преобразуясь, с нестерпимым оживлением начинал излагать свои знания и ни за что не отпускал несчастного собеседника, пока не доходил до дна своих почти неисчерпаемых познаний. А встретившись, глядя влюбленными глазами снова обязательно заводил беседу о медведях и делился новыми, невесть откуда взятыми, знаниями и впечатлениями, подобно тому, как молодая любящая мать всегда при встречах с кем-либо заводит разговор про своего маленького первенца.
Причиной же, так заставляющей упорствовать мудреца в поисках цигейкового медведя было то, что, по его убеждению, эти симпатичные звери могли разговаривать на человеческом языке. Именно желание поговорить с животным миром и заставляло молодого мудреца терпеть все экспедиционные лишения и насмешки со стороны коллег.
Даже по ночам недомагистру снились цигейковые медведи, которые беседуют с ним на остенском диалекте. И он то и дело вскакивал с криком радости или от боли, чувствуя себя в медвежьих объятьях.
Эст в Университете - как рядовой ремесленник медицины, которому уроки Учителя еще не пошли впрок - подрабатывал знахарством. Иногда он помогал легкомысленным девицам освобождаться от греховных плодов, за что ему пришлось потом очень сильно расплачиваться.
Поэт в основном занимался ухаживанием за дочками и не совсем безобразными женами преподавателей. Бедный студент тратил все свои средства на покупку цветов и сладостей у торговок, и, как вечный должник, в своих произведениях гневно бичевал и клеймил позором заимодавцев и ростовщиков. Все его силы уходили на любовь. И он постоянно разрывался между ненавистью к деньгам, к которым относился весьма небрежно, и влечением к женщинам.
Он достиг славы в творческой среде, правда, больше за счет произведений созданных им еще в прошлом, в Дураках, и совсем обленился. Его приглашали на всякие вечеринки, где он говорил больше о своем творчестве, и в то же время почти не притрагивался к перу, жалуясь на отсутствие вдохновения. А в ответ на замечание Эста по поводу этого он сказал:
- Я свободен, и поэтому ничего не желаю. Стремление, являясь одним из признаков вдохновения, вырывается из стесненных глубин. И дай нам волю - все в нас застынет, замрет после первоначального выплеска. Так что мы должны благодарить наших душителей, помогающих нам, наряду с голодом и неудовлетворенностью, в нашем творческом продвижении.
Выдыхающийся Поэт занимался больше критикой и пространными рассуждениями о творчестве:
- Искусство и творчество - это не одно и то же. Мало, кто понимает разницу между ними. Искусство - это человеческое, создание жалких подобий реальности, творчество - создание нового, путь к богу и союз с ним. Возьмем стакан и отнимем у него твердость, цвет, блеск, прохладу, прозрачность, наши мысли, возникающие при виде его, отнимем все-все у него. И что от него останется? Останется идея. Идея стакана, которая, грубо, заключена в горных породах, образовавшихся миллионы лет назад, землеройных машинах, повозках, доставляющие его на место переработки, жарком огне плавильной печи, труде стеклодува, его фантазии. Идея разлита по всем этим бесчисленным условиям, однажды из совокупности которых образуется стакан. Нам следует допускать существование высшей идеи, мирового духа, объединяющего все мировые проявления. С этого начинается религия, начинается творчество.