4
* * *
Багровое солнце клонилось к закату, скрываясь за тучу с кроваво-золотистыми краями, и обещало ненастную погоду. Усиливающийся ветерок шумел листвой огромного платана, одиноко стоящего на возвышенности долины, и полоскал широкое полотнище стяга с изображением львицы.
Воин, утихомиренный зеленым лепетаньем листвы, не отрывая взгляда смотрел, как скрывается солнце за серую тучу. Закончился еще один день суровых будней, к которым он давно привык.
Но сегодня было особенно тяжело. Почти весь день на границе с вестенами шла кровавая схватка. Звон мечей, глухие удары копий о щиты и броню, барабанный бой и звуки горна, победные и предсмертные крики солдат, ржание коней наполняли долину. Все смешалось в кошмарное кровавое мессиво из остенских и вестенских солдат, убивающих, режущих, колющих, стонущих и умирающих. Постоянно изменяясь, колючая масса сражающихся медленно перемещалась по долине, оставляя за собой кровавый след из мертвых и раненых тел. Почти целый день раскаленный, настоянный на запахах крови и ненависти воздух сотрясался от звуков смерти.
Воин с возвышенности внимательно наблюдал за ходом развернувшегося сражения. Он зорко следил за всеми изменениями в этой грязно-зелено-голубой массе. Внутренним чувством, выработанным походной жизнью в постоянных стычках, схватках и боях, он угадывал, что может произойти в дальнейшем ходе сражения. Быстро приняв решение, он бросал недлинную фразу ожидающим посыльным, и те мчались в гущу боя, чтобы передать приказ отрядным командирам.
Воин видел, как упорно стоят его усиленные отряды и как противник всеми силами старается изменить обстановку в поле, заставить дрогнуть остенцев, отступить и побежать. При этом Воин замечал моменты, которые, казалось, ни о чем не говорят в беспощадном хаосе борьбы.
Наконец Воин почувствовал, что начиналось то, чего он так давно ожидал. В рядах его солдат произошел еле заметный надлом, словно первый крошечный треск медленно гнущегося лука, когда полностью достигнут предел его упругости. В следующий миг надлом должен перерасти в беспорядочное отступление остенцев, а затем в панику, и вестенский полководец Айвест бросит свой последние резервы вон из того лесочка, чтобы не дать ему, Воину, опомниться и вырвать победу.
Но не знал Айвест, что дальше того лесочка в пологой низменности, не высовываясь, томится лучший остенский отряд, ожидающий сигнала - белого сокола.
Страшным было выражение перекошенного от старого шрама и тяжести поражения лица талантливого полководца Вестении, когда Воин занес над ним свой тяжелый обоерукий меч...
Воин оторвался от созерцания заката. Его взгляд опустился в темнеющую долину. Там внизу лежала остывающая мертвая груда человеческих тел. Лишь иногда раздавались стоны раненых и крики солдат, зовущих потерянных товарищей. Отдав повод оруженосцу, Воин стал спускаться по косогору. Память продолжала рассеяно выхватывать эпизоды прошедшего дня. Вспомнить весь день последовательно не было возможным. Все решения, принимаемые им, и отдаваемые приказы возникали в пылу боя как бы сами по себе, в состоянии охотничьего азарта. Да, именно охотничий азарт присутствовал в нем, когда со своим последним отрядом он вламывался в ряды противника. Но это не значило, что он терял голову в сражении. Азарт просто помогал претворять заранее трезво, с немалым опытом разработанный план. Размышления в деле могли выродиться в сомнения и помешать исполнению плана.
Против меча Воина на поле боя не смог устоять никто. Личная сила и искусство солдата умножались также благодаря верному коню, чувствующему и понимающему каждое движение своего хозяина.
Раньше Воин старался бы не допустить нарочитого отступления заставы, сосредоточив все силы и волю на достижении победы. Да и старый Урал, командующий всем ополчением на границе, раньше бы не простил подобных рискованных вольностей.
Сейчас же Воин позволял себе заигрывание с противником. Он не испытывал ненависти к врагу, и его занесенный меч не обрушился смертельным ударом на голову Айвеста. В бою он искал наслажденья и упоенья и для этого ему было достаточно увидеть гримасу поражения - растерянность, страх, горе и ужас вестенца в мгновенье перед нависшей смертью. Поэтому меч Воина пронесся мимо головы противника, рассек надвое щит в обреченно опущенной руке и торжествующе вскинулся вверх. Испустив победный клич, Воин стал хохотать, глядя, как Айвест, с безвольно опущенными плечами, выпучив глаза, бессмысленно уставился на остатки своего боевого щита, которые валялись на вытоптанной, черной от крови и грязи траве.
Победитель больше не стал издеваться над побежденным. Из этого уже довольно опытного в бою, но, правда, еще слишком самоуверенного и горячего вестенца может получиться достойный противник. Они довольно хорошо знали друг друга, и между ними, постоянными соперниками, возникло даже некоторое уважение.
Сегодня остенцы проучили своих соседей, но не стали их преследовать. Однако зря Айвест, получив большое пополнение, сунулся на заставу.
Приблизившись к темной, рассеянной по широкому полю массе поверженных тел, Воин остановился. Хриплое карканье воронья, которое слеталось на кровавый пир, и волчий вой поблизости дополняли скорбь и ужас картины смерти, собравшей обильную жатву. В самых разных и неестественных позах лежали сотни солдат, усыпленных дурманом ненависти. Надвигающиеся сумерки и пыль скрасили в серый цвет синее и зеленое обмундирование противников, сталь доспехов и оружия и черную кровь на них. Лишь выступали бледные лица убитых. Каждый застыл в окончательном непримиримом положении желания смерти другому или сам скрюченный в судорогах нестерпимой боли.
Медленно обходил поле битвы Воин. Вдруг одно из неподвижных лежащих ничком тел шевельнулось и стало переворачиваться на спину. Воин увидел чистые голубые глаза, светлые волосы в запекшейся крови и окровавленный обрубок руки. Глаза раненого были широко раскрыты и смотрели в вечереющее небо, где уже зажигались первые звезды.
- За что? - тихо и жалобно с болью застонал юноша. - Мать, за что-о-о?
Звук прервался хрипом, юноша задышал, задышал, его глаза стали стекленеть и, наконец, прохрипел самый длинный выдох, который никогда не мог закончиться. И вокруг все стихло в момент еще одного угасания человеческой жизни.
Воин резко повернулся и быстро зашагал обратно. Он не испытывал жалости к погибшим и раненым. И хотя выносил их на себе с места сражения, оказывал им помощь, но не понимал тех, кто плакал над телами своих товарищей. Он заботился о солдатах, зная, что для победы солдат должен быть накормлен, одет, обут, вооружен и обучен, и возня с обозами снабжения занимала много времени, что совсем не тяготило его, но все хлопоты по боеспособности своей заставы он выполнял с сознанием суровой необходимости.
Он привык к походной жизни и скучал, когда оказывался в не столь беспокойной как здесь, на границе, обстановке. Более-менее роскошная обстановка была чужда ему, и он презирал тех, кто не знал и не переносил уюта жесткой подстилки из соломы и седла вместо изголовья, открытого ночного неба и тепла костра. И к солдатам относился так же, как к самому себе. А гибель, увечья и боль во время схваток он воспринимал как естественное и неизбежное зло. И, отдав почести погибшим, он занимался живыми.
Но боль умирающего, в глазах которого отражались тускнеющие звезды, вопрос о смысле этой боли, последний выдох, не заглушаемый бешеной круговертью боя, и тихую смерть Воин увидел впервые. Он раньше просто никогда не замечал, не обращал внимания и поэтому никогда не задумывался над этим.
"За что?" - переспросил он неизвестно кого, машинально повторив услышанное только что. "За что?" - уже более осмысленно прозвучало во второй раз.
"За родину, за короля", - первое, что пришло ему на ум, много раз услышанное от идейных капелланов, которые такими призывами всегда старались поддерживать боевой дух в отрядах.
Давным-давно он думал так, когда еще служил в особом отряде королевской гвардии. Ему казалось, что защита короля и королевства и является причиной его настоящей жизни. Для себя он знал лишь воинский долг.
Но здесь, на заставе, он увидел, что родина представлена лишь королем, его дворцовыми приближенными и министрами, постоянно вставляющими палки в колеса, когда требуется достать обмундирование и вооружение для заставы. Разве за них сегодня он рубился? Он честно мог сказать, без упования к своему долгу, что не за них. А тогда за что? Он искал и не мог найти ответа на вопрос.
На следующий день было погребение павших и их поминовение. Затем, после тризны, праздновали победу.
Кивнув головой стражам, молча вытянувшимися при его подходе, Воин откинул полог, закрывающий вход палатки и прошел внутрь. При неровном свете чадящих факелов он увидел военачальников, сидящих вокруг уже убранного походного стола, длинного полотна, уставленного кубками и яствами.
Здесь его ждали. Как только Воин вошел, все вскочили и стали поздравлять с победой. Он прошел дальше и сел на свое место.
Было заведено, что после победы все военачальники без приглашения собирались в большой палатке на торжественный ужин, чтобы отметить победу. На подобные случаи в обозе всегда имелся запас хороших вин и утварь.
Пир разгорался. Воину было приятно видеть своих товарищей, с которыми он одерживал не одну победу, нравилась их болтовня и хвастовство в собственной удали. Пирующие вспоминали памятные моменты боя, рассказывали о разных приключениях, случившиеся с кем-то. Здесь все могли расслабиться на жестких подушках и отдохнуть от нелегких будней.
По правую руку от Воина сидел его лучший друг, немногословный кряжистый Ардан. Наклонясь вперед громадной фигурой, Ардан сжимал в руках огромный шестигранный серебряный кубок, украшенный сиреневыми аметистами. Он пристально глядел в свою, немалой вместимости посуду, словно желая что-то высмотреть в темной глубине пьянящего напитка.
Прихлебывая фиалковое вино, Воин краем глаза следил за другом.
Они познакомились еще подростками, когда проходили обучение у королевских гвардейцев. И, встретившись, больше никогда не расставались. Они всегда были вместе: стояли рядом в строю, укрывались одним плащом во время отдыха, никогда не теряли друг друга из виду в сече, и даже их кони в конюшне соприкасались боками. Их дружба была испытана во всех переделках, в какие только они не попадали. И если, все-таки, им приходилось, ненадолго даже, расставаться, то им друг друга не хватало. Они понимали друг друга с полуслова и почему-то никогда не называли друг друга по имени. Во время учебных схваток никто не мог тягаться с ними, но между собой они никогда не боролись, что являлось загадкой и предметом споров среди солдат о том, кто из них является сильней. Одинаково суровые, они были даже в чем-то похожи друг на друга; только Ардан был более массивным, но это ничуть не портило его крепко стянутую ремнями фигуру.
Сейчас на пиру Ардан сидел мрачный и еще более немногословный, чем обычно. Его совсем не отвлекал шум и гвалт разгоряченных товарищей.
- Чему ты не рад? - положил руку на его плечо Воин. Он старался обратиться поласковей, но нежное обращение получилось довольно неуклюжим.
Ардан не спеша повернул голову, посмотрел на Воина, задержал взгляд черных печальных глаз, снова отвернулся и уставился на свой кубок. Воин, не отнимая руки, ждал ответа.
- Скоро Турнир Королевы, - наконец, рассеяно окидывая взглядом пирующих, произнес Ардан.
Кровь мгновенно бросилась к лицу Воина, а в груди вспыхнул жаркий огонь. Он ближе нагнулся к Ардану.
- Что ты хочешь этим сказать? - медленно сжимали пальцы Воина могучее плечо друга.
- Вместо Тацеи будет выбрана другая королева. Ты должен участвовать в турнире, - Ардан опять заинтересовался своим кубком.
Воин распахнул ворот рубахи.
- Я выйду, душно здесь, - он приподнялся и, не замечая удивленно повернувших к нему головы товарищей, вышел из палатки.
Свежая ночная прохлада пахнула в разгоряченное лицо. Набирающий силу месяц то прятался, то снова появлялся за клочьями рваных облаков, подгоняемых порывистым ветром. Платан тревожно шелестел листвой, предчувствуя непогоду.
Тацея! - сколько мук, страданий, унижения и стыда связывало и олицетворяло для него это имя!
Тацея! - причина его дурного настроения и отрава его жизни!
О Тацея! - та, которую он всегда хотел забыть, изгнать из своего сердца, превратить сердце в заскорузлый панцирь, не пробиваемый звуками этого имени, который бы не взрывался при произношении кем-то имени королевы, имени первого и последнего поражения Воина.
Воин всю жизнь искуплял эту самую большую неудачу, постигшую его двадцать лет назад. Поэтому он всегда и побеждал. Но многочисленные победы так и не принесли ему удовлетворения. И, оспаривая свое единственное поражение, он приобрел славу непобедимого воина, но так и не смог избавиться от чувства побежденного.
Сражения и непрестанные заботы походной жизни заглушали на некоторое время старую боль, но следующее, хотя бы случайное, упоминание о королеве заставляло вспыхивать огонь с новой силой в груди Воина. Краска стыда заливала его лицо, и он снова и снова переживал прошедшее двадцатилетней давности. Перед ним вставали старые картины и заставляли рычать от ярости и бессилия повернуть все назад и изменить их.
Перед Воином возникали ее глаза, огромные, полные страха и отчаяния, негодования и презрения. А перед ними он - жалкое зрелище, распростертый в пыли ристалища, в доспехах измазанных конским навозом и несмываемым позором. Его конь со съехавшим седлом тычется мордой во все стороны и шарахается от криков, воплей и улюлюканья безжалостных остенцев.
И еще смех, громкий хохот, полный торжества, снисходительности и презрения, тот самый хохот, который вчера прозвучал во время разгрома вестенцев, перекрывал тогда весь шум. Только двадцать лет назад хохотал не Воин. Это над ним смеялся его победитель.
Лица Ахрона видно не было. Оно скрывалось забралом, а Воин еще был ослеплен раскаленным солнцем, стоящим за спиной Ахрона, который нависал сверху.
Воин не помнил, как оказался за пределами трибун, сопровождаемый диким ором толпы. Долгие дни и ночи после поражения на турнире королевы он метался, как барс, в клетке казармы, пытаясь объяснить, как все это произошло. У него даже на миг не возникала мысль как-то оправдаться перед ней. Ему нечего было сказать. Да и просто не хватало мужества увидеть второй раз ее презрение. Он ненавидел всех, себя, и даже ее. Он снова и снова переживал происшедшее, сотни раз в уме проигрывал турнир, где бы оказался победителем, но, спохватившись, вспомнив реальность, начинал оскорблять себя. Чем больше он думал о случившемся, тем больше запутывался; воспаленный мозг не мог давать отчета о происходящем. Воин снова забывался, хватал меч и яростно махал им, сражаясь с воображаемым противником.
Как он был уверен в себе! Как он торжественно давал клятву ей, и как она восхищенно смотрела на него!
Счастливый после свидания с ней, он прихватил с собой Ардана и они пошли в трактир, который находился недалеко от казарм и где гвардейцы всегда отмечали свои торжественные события. Шустрый с лисьим лицом трактирщик принес им вино и закуску. Поинтересовавшись делами молодых людей, он поздравил Воина с участием на предстоящем турнире и пожелал ему победы. Затем, похихикав с веселящейся молодежью, он удалился, привлеченный другими посетителями.
- За сильных мужчин и красивых женщин! - поднял свой бокал Воин.
Ардан, как всегда, молча поддержал его.
Тогда они перебрали. На следующий день, когда должен был состояться турнир королевы, Воин проснулся в холодном поту. Мучила головная боль и била дрожь. От слабости он еле смог надеть воинское снаряжение. Доспехи огромным грузом сгибали и тянули вниз, и он еле мог удержать в руке тяжелый турнирный меч.
Солнце слепило глаза, но в то же время для него все было окутано туманом. Был неуверенный разбег коня, смущенного странным поведение хозяина. Неожиданно из тумана выплывает огромная фигура всадника, и оглушительный, с треском, плашмя по всему корпусу удар смел Воина с седла на первом же круге поединков. И, наконец, горькое пробуждение в пыли.
Неужели прошло двадцать лет с тех пор? Огромное время для человеческой жизни мелькнуло, как один миг. Кажется, вчера все это было. И все же очень давно: ему уже сорок.
И зачем-то ближайший друг напомнил ему о том, чего Воин никогда не забывал. Зачем Ардан взорвал его мысли? Неужели он все время видел, что происходит в душе Воина, несмотря на то, что Воин всегда скрывал свои чувства от всех? Неужели Ардан видит его насквозь? Но зачем он предложил ему снова участвовать в турнире королевы? Смыть давний позор? Но это немыслимо и нелепо? Как он посмеет явиться перед ней? Но почему Ардан предложил ему ехать?
Воин избегал бывать в столице. Он опасался встречаться с королевой. И если все-таки по очень важным делам, где было необходимо именно его участие, ему приходилось бывать во дворце на приеме у короля, то его взгляд никогда не соприкасался с взглядом королевы Тацеи. Он даже не мог сейчас представить, как она выглядит, В памяти вставал только ее прежний, двадцатилетней давности, облик. Присутствие королевы было главной причиной, тяготившей Воина во время его пребывания в столице.
Поэтому, решать какие-либо вопросы к королю отправлялся обычно Ардан или еще кто-то из командиров. Несмотря на то, что застава имела смутное представление о жизни в Городе, Воин не спрашивал курьера о событиях в городе, о том, что там происходит. Выслушав лишь необходимый доклад, он отпускал гонца, не задавая никаких посторонних вопросов.
Когда гомон пирующих в палатке перестал доноситься Воин остановился и застыл в задумчивости.
Послышался шелест травы от шагов, и Воин, обернувшись, увидел неясные в темноте очертания фигуры Ардана.
Они молча разглядывали друг друга при бледном свете появившейся луны.
- Значит, говоришь, надо ехать? - нарушил затянувшееся молчание Воин, внимательно вглядываясь в лицо Ардана.
- Думаю, скорее, надо, - немного помедлив, обдумывая ответ, произнес Ардан.
Они снова замолчали, стоя друг против друга, и каждый старался угадать мысли собеседника.
- Ну что же, ты остаешься за меня, - принял Воин окончательное решение. - Я еду. Я буду участвовать в турнире королевы.
Ветер задул еще тревожней, тучи совсем закрыли луну. От отдыхающего лагеря отъехал всадник и скоро скрылся в ночной темноте.
Ардан, проводив Воина, вернулся в палатку и, отозвав одного из командиров, недолго поговорил с ним.
Вскоре от лагеря отделилась еще группа всадников и последовала по другой дороге в сторону Города.