Б. Примерову
В дверь кто-то негромко постучал. Потом еще раз, неназойливо и робко, словно ребенок. Окинув отсутствующим взглядом свою полупустую однокомнатную квартиру, Данила отложил авторучку и пошел открывать. На пороге стояла пожилая, по-деревенски повязанная платком женщина. К ней, ухватившись за широкую черную юбку ручонкой, прижималась маленькая, лет трех, девочка. Круглые глазенки с испуганным любопытством уставились на Данилу.
– Ну, здравствуй, зять, – неловко улыбнулась женщина. – Вот, проведать решили. Два года, почитай, прошло.
– Па-апа, – неуверенно протянула девочка.
Данила охнул, сграбастал ребенка. На сомкнувшихся веках задрожали слезы…
Теща рассказывала спокойно. Видимо, внутри уже все давно перегорело. Только изредка вытирала рукавом старенькой кофты влажные морщины. Под конец рассказа тяжело вздохнула, посмотрела на притихшую на коленях у Данилы девочку. Оглянувшись на будильник, испуганно всплеснула руками:
– Господи, время-то как летит. Три часа до поезда осталось. А мы еще по магазинам не побегали.
Данила прижал к себе хрупкое детское тельце:
– Оставьте дочку, – хриплым голосом попросил он.
– Да ты что! Дед с ума сойдет. Да и не справишься ты с ней. Мы с дедом не знаем, какой угол от нее искать, – Теща поднялась, выложила на стол из сумки кусок сала, десяток яиц и кулек с творогом. – Ты лучше сам приезжай. Что ты тут один, как бирюк? А остепенится она, снова вместе жить будете.
– Может, оставите девочку? Я ее в садик устрою, – снова с надеждой в голосе попросил Данила.
– Ты лучше подарок ей какой сделай, – не отвечая на вопрос, женщина задернула замок на сумке и с трудом разогнулась. – Книжку там, или игрушку какую-нибудь. Она книжки читать любит. Осень на носу. По грязи-то долго не побегаешь.
Данила проглотил застрявший в горле тугой ком, пробежался глазами по комнате.
– В магазине купим, – глухо сказал он.
Но в магазинах ничего подходящего не было. С полок на людей пялились неживыми глазами растрепанные кособокие куклы и небрежно сшитые из кусков синтетической шерсти неизвестные животные. По секциям детской одежды можно было катать шары. Или совсем пусто, или такая серятина, что невольно перекашивался рот. Данила как бешеный мотался из отдела в отдел, от магазина к магазину.
– Да купи ты ей, ради Бога, куклу, и поедем, – едва передвигая за Данилой ноги, взмолилась теща. – Если опоздаем, меня с работы выгонят.
Но Данила не слышал этих слов. В этот момент он вдруг увидел женщину, показывающую окружавшим ее людям детские сапожки. Сапожки были явно не отечественного производства. С разноцветными накладками, красивыми вензелями, меховые внутри. Это было то, что нужно, то, что он искал. Он протиснулся между людьми, выхватил сапожки и выдохнул:
– Сколько?
– Да я сама их купила, – растерялась женщина. – Вон в том магазине. Через дорогу.
Длинная черная очередь пчелиным роем облепила прилавок. Голова очереди бурлила вырвавшимся из-под власти кипятком. Возле других прилавков народу не было. За ними стояли молоденькие продавщицы и, лениво лузгая семечки, потешались над взбудораженными людьми.
– Обнаглели совсем, – неслось из толпы. – Разделили бы товар по отделам и не мучили людей.
– А нервов сколько отнимают?
– А времени? Я на работу на полтора часа опоздала.
– Так для того и очереди, чтобы легче было обманывать…
Увидев эту картину, Данила невольно отступил назад и с отчаянием огляделся вокруг. Живая монолитная стена отделяла его от прилавка, за которым громоздилась стопка разноцветных коробок с заветными сапожками.
– Пойдем отсюда, – пытаясь унять бурное дыхание, безнадежно махнула рукою теща. – Тут нам нечего делать. Растерзают.
– Папа, пойдем, – испуганно оглянувшись на толпу, тихо сказала девочка и еще крепче прижалась щекой к мокрому от пота плечу.
Сердце у Данилы дрогнуло. Он прикоснулся губами к мягким белокурым волосам. Затем провел ладонью по своему лицу и сделал шаг вперед. Чужой голос ободрал горло:
– Люди! Разрешите нам купить сапожки. Мы на поезд опаздываем.
Глухонемая очередь не услышала обращения. Лишь несколько неприязненных женских взглядов метнулись в сторону Данилы и тут же пропали за шляпами и платками, растворились в жарком спертом воздухе. Да молоденькие продавщицы посмотрели на Данилу как на ненормального. Тогда он вздохнул поглубже и постарался перекрыть зависший над толпой невообразимый гвалт:
– Товарищи! Мы опаздываем на поезд. Разрешите нам купить сапожки. В конце концов, я имею на это право. У меня на руках маленький ребенок.
Права, о которых ему говорили с детского садика, о которых было написано во всех книгах, и о которых на разные голоса твердили разные ответственные работники с экранов телевизоров, придавали ему уверенности, а голосу устойчивости. И очередь откликнулась. Из злых ощерившихся ртов выплеснулся на него поток возмущенных слов, перемешанных с бранью:
– А у меня что, кукла?
– А у меня коляска вон, возле колонны стоит.
– У меня двое заперты в пустой квартире…
Данила растерялся, облизал пересохшие губы:
– Но вашему ребенку лет восемь, а ваших детей я не вижу.
Последние слова потонули в сплошном крике. Какая-то выскочившая из очереди полноватая женщина истерично замахала перед его лицом дамской сумочкой. Подбежали еще несколько человек. Сухопарый мужчина со знаком ветерана войны на лацкане серого пиджака принялся тыкать костлявым кулаком в бок. Но Данила не слышал ни единого звука, вырывавшегося из брызжущих слюной ртов. Он не понимал, за что его так сразу возненавидели. За что возненавидели дочку. Ведь он всего-навсего попросил пропустить без очереди. То есть о том, что должны были сделать и без просьбы не только по существующим правилам, но и просто как культурные люди.
Он не сводил удивленного взгляда с женщин, которые, по его разумению, в первую очередь должны были понять его. А мужчина уже бесцеремонно отталкивал Данилу с ребенком в сторону, не обращая внимания на то, что своими грубыми движениями делает больно и девочке. А может, он делал это нарочно, чтобы отец подумал о ребенке и поскорее ушел от греха подальше.
У дочки расширились глазенки, в которых заплескался страх. Из глубины груди Данилы поднялась волна негодования. Она захлестнула его. Он уже не слышал тревожно-громких восклицаний тещи, вцепившейся в его рубашку. Сейчас им овладело только одно желание – восстановить справедливость.
Проглотив мешавший дыханию ком, Данила свободной рукой оттолкнул в сторону мужчину и шагнул в бурлящий в голове очереди кипяток. И тут же удар кулака заставил его пошатнуться. Чья-то женская сумка с размаху накрыла залитые ужасом и слезами детские глаза. На какое-то мгновение Данила онемел. А когда очнулся, ребенка на руках уже не было. Только удары продолжали сыпаться со всех сторон.
Рев загнанного в угол раненого зверя на секунду перекрыл рев потерявшей память толпы. Слепой кулак наткнулся на чье-то лицо. Но слишком неравными были силы. Данилу согнули и оттащили к стене. Лениво передвигая ноги, молоденькая продавщица пошла звонить в милицию.
– О-ой, люди добрые, люди милые, отпустите вы его. Ой, отдайте мне внученьку. Сирота она, сирота-а. Мамка пьяница, в тюрьме сидит. Ой, лишеньки, что ж вы делаете…
Теща с мольбой протягивала руки к обезумевшей толпе. Затем опустилась на колени и повалилась на бок без чувств. Но этого никто не видел, кроме стоявшей в стороне, возбужденной, растрепанной женщины. На руках у нее зашлась в крике девочка. Но и женщина, как в лихорадке вздрагивая всем телом, почем зря крыла лежащую на полу тещу, обвиняя ее во всех грехах...
Все обошлось без тяжелых последствий. Люди, которым не нужны были сапожки, смыли с лица Данилы кровь, привели в чувство тещу. Она с внучкой успела на свой поезд. И уехала. В руках у испуганной девочки не было никакого подарка. Вместо подарка пухлые пальцы крутили таблетку валидола. Для бабушки. Проводив их, Данила поехал домой. Через несколько дней синяки сошли, царапины зажили.
Но очередь осталась…