Смерть Ивана Денисовича
Рассказ
Иван Андреевич Денисов, склонный к полноте лысеющий мужчина тридцати семи лет, проснулся в то утро, как и обычно по выходным дням, в десятом часу, и сладко зевнул. Полежав немного с полуоткрытыми, еще не сбросившими до конца оковы сна глазами, он лениво повернул голову налево и взглянул на спящую рядом жену. За ночь ее волосы растрепались и теперь лежали на подушке взлохмаченным веером неправдоподобно вытянутой формы.
Подумав с минуту, Иван Андреевич глубоко вдохнул, набрав в легкие побольше воздуха, и, сложив губы трубочкой, издал странный, пронзительный звук:
- Ю-ю-уу! Му-ум! Ле-нач-ка!
Жена заворочалась, вздохнула, открыла глаза и мягко улыбнулась мужу. Это был давно заведенный обычай Ивана Андреевича - будить жену по выходным.
- За-инь-каа-а!- привычным ласково-приторным тоном пропел Иван Андреевич, растягивая буквы.- Твой пупсеночек проснулся и о-очень пра-га-ла-да-а-лся!
По негласному распорядку, жена должна была после этих слов отправиться на кухню готовить - Иван Андреевич очень любил завтракать прямо в постели. Это утро не стало исключением - умиленно взглянув на мужа, Елена Станиславовна Денисова поднялась с супружеской постели, накинула бежевый махровый халат и проследовала на кухню.
Жена Ивана Андреевича была женщиной пусть и не слишком образованной, зато доброй и отзывчивой, и хотя мысли ее навряд ли омрачались вопросами о смысле жизни и глубинных проблемах бытия, отсутствие этих размышлений нисколько не мешало ей искренне любить и даже восхищаться своим мужем и обожать девятилетнего сына Олега.
На кухне Елена Станиславовна, наспех умывшись, энергично принялась за работу: сделала бутерброды с телячьей колбасой и с сыром, украсив их пышными листьями салата и веточками зелени, выжала сок из свежих марокканских апельсинов и принялась за приготовление одного из любимых блюд Ивана Андреевича - омлета по-бургундски. Приготовление этого кушанья требовало определенного времени, но Елену Станиславовну это не смущало - мысль о том, с каким удовольствием отведают ее фирменное блюдо муж и сын, грела ее душу и давала ту утреннюю энергию, которая обычно свойственна именно представительницам так называемого слабого пола.
Задержка с завтраком нисколько не смущала и Ивана Андреевича - он знал, как использовать это время. Со вздохом спустившись с кровати, он поплотнее прикрыл дверь в комнату, взял трубку радиотелефона и набрал хорошо знакомый номер.
- Здравствуй, лисонька,- нежно прожужжал он в трубку.- Конечно, это я, твой кролик. А я все время думал о тебе, даже ночью. Ну что ты, милая, каких объятьях, что ты? Ты же знаешь - я люблю только тебя, мой ангел. Конечно. Да. Только тебя. Прости, милая, я не могу долго говорить, ты же знаешь. Сегодня вечером мы снова будем вместе, моя радость. Жди. Целую много-много раз. До встречи,- наконец окончил он рискованный разговор и положил трубку.
И как раз вовремя. Не успел он снять руку с трубки, как в комнату, оттолкнув дверь ногой, вошла жена с подносом в руках.
- Звонил кто, Ванечка?- спросила она, подавая белый пластмассовый поднос с едой супругу и присаживаясь рядом на кровати.
- Да нет,- лениво ответил Иван Андреевич,- номером ошибся кто-то.
Вообще, Ивана Андреевича не слишком пугала перспектива быть разоблаченным, скорее, доля риска в жизни даже забавляла его. Было что-то комичное, как полагал он, в том двусмысленном положении, в котором он находился. Иногда он даже представлял себя актером, блестяще исполняющим главную роль в какой-то легкомысленной комедии и метающимся на потеху зрителям то в одну, то в другую сторону, везде одинаково успешно срывая аплодисменты.
К тому же, Иван Андреевич прекрасно знал доверчивый, даже наивный характер своей жены и умело пользовался этой маленькой ее слабостью. А посему мысли его, не омраченные страхом и гнетущими сомнениями, всецело обратились к завтраку.
- Ты кушай, Ванечка, кушай, я еще сделаю, если что,- ободряюще говорила Елена Станиславовна, радостно наблюдая за негласным, но явным приятием энергично жующим супругом приготовленного ею завтрака.- Сок-то не слишком холодный?
-Ничего,- одновременно пережевывая очередной бутерброд и отпивая сока, прочавкал и пробулькал Иван Андреевич.
Разделавшись с завтраком, Иван Андреевич отдал жене поднос и со сладким вздохом растянулся на кровати. В душе его, как и в желудке, воцарилось умиротворяющее спокойствие и мысли потекли неторопливо и благодушно.
-Дорогая,- проникновенно сказал он жене.
-Что, мой сахарочек?- трепетно отозвалась Елена Станиславовна.
-Спасибо за вкусненький завтрак,- несколько кокетливо поблагодарил Иван Андреевич.- Дай я тебя поцелую, мой ангел.
Со счастливой улыбкой Елена Станиславовна приняла это скромное проявление супружеской нежности и в который раз подумала о том, как повезло ей с мужем - одиннадцать лет вместе, а он ее любит по-прежнему. Пусть он и не слишком энергичен в хозяйственных вопросах, но разве это то главное, что нужно женщине? Сколько печальных примеров ее подруг были свидетельством тому, как недолговечно обычно супружеское счастье, и как быстро мужья забывают те слова, которые наполняют сердца их супруг счастьем и молодостью! Но ее Ванечка не такой, он нежный и любящий. Ах, повезло же ей, простой бабе!
В то время как Елена Станиславовна предавалась столь милым ее сердцу размышлениям, Ивана Андреевича одолевали не менее приятные мысли. Он уже знал, как и где проведет сегодняшний вечер, и оставалось придумать, как не менее успешно распорядиться дневным временем. Вообще, Иван Андреевич не любил проводить выходные в мелких хозяйственных хлопотах. "Отдыхать, так отдыхать - на то оно и выходные",- считал он и всегда старался неукоснительно придерживаться этого краткого, но емкого принципа. К тому же, очень отрадно было, растянувшись на кровати, позевывая в сладко-сытой неге после завтрака, предаваться неторопливому течению мыслей.
И все же, несмотря на приятную расслабленность во всех членах тела, его чуткое, натренированное годами двойственной жизни ухо не могло не расслышать, как Елена Станиславовна, незаметно, чтобы не беспокоить отдыхающего мужа, вышедшая из комнаты, тихонько стучится в дверь сына.
-Олежик, ты покушал?
-Да, мама, спасибо, все было очень вкусно,- отвечал Олег, шустрый черноволосый мальчуган, ее единственный и потому еще более любимый сын.
-Олежик, надо бы сходить за хлебушком. Купишь два батончика, я тебе сейчас денежку дам.
-Хорошо, мама,- в голосе сына не звучало большого энтузиазма - он только-только подключил игровую приставку к телевизору и собирался попытать удачи в борьбе с мировым злом, выраженном в паре сотен космических пиратов и бесчисленном количестве уродливых монстров, всей целью жизни которых было сожрать единственного положительного персонажа в игре - бравого капитана с редким именем Добро.
-Леночка, не надо, пусть Олег дома сидит, поиграет, а я схожу за хлебом,- объявил, выйдя в коридор, Иван Андреевич.- Заодно и проветрюсь.
Когда Иван Андреевич оделся, Елена Станиславовна снарядила его большой хозяйственной сумкой и клочком бумажки.
-Тогда заодно зайдешь и на оптовый,- сказала она.- Купишь еще кой- чего. И не забудь - майонеза две банки, а не одну.
-Конечно, солнышко, я все помню,- радостно ответил Иван Андреевич, нацепив на голову черную кожаную кепку.
И все же радость его была вызвана не столько желанием помочь дражайшей супруге, сколько несколько иными соображениями. Дело было в том, что по дороге туда-обратно можно было перехватить пару пивка, и предстоящее вкушение янтарного напитка давало Ивану Андреевичу определенный стимул в его маленьком походе на продуктовый рынок.
Улица встретила Ивана Андреевича не слишком приветливо. Небо закрыла серая пелена, моросил мелкий противный дождь, а утренний холод еще не отступил, и Иван Андреевич, зябко поежившись, застегнул ворот своей кожаной куртки. "Хорошо еще, что кепку надел,- со вздохом подумал он.- Впрочем, ничего, еще согреюсь".
Рынок находился недалеко, метрах в четырехстах от пятиэтажной кирпичной хрущевки, где проживал Иван Андреевич. Там его ждало приятное открытие - за одним из покореженных пластмассовых столиков убогого летнего кафе, расположившегося прямо на территории рынка, которым владели азербайджанцы, сидело трое таких же как он "захлебовцев", его давних знакомых. Наметанным взглядом Иван Андреевич быстро оценил ситуацию: захлебовцы находились сейчас на втором этапе - это было ясно по початой бутылке "Столичной", остаткам небольшого лаваша и наполовину пустой банке маринованных огурцов. По опыту Иван Андреевич знал, что был и первый этап, в официальных кругах называвшийся "ну че, по пивку?", но все его результаты были уже убраны со стола ловкими руками местной уборщицы бабки Веры. "Что ж, я почти вовремя",- подумал он.
-О, Андреич, тоже за хлебом?- встретил его привычной репликой один из троицы, Петр Семеныч, электрик по профессии.
-Здорово, мужики,- поприветствовал Иван Андреевич и пожал всем руки.
-Ну что, присоединишься?
-Конечно. Сейчас только продукты куплю.- По опыту Иван Андреевич знал, что продукты лучше покупать до основного мероприятия.
На скорую руку закупившись, он взял в ближайшей палатке две бутылки пива, благоразумно решив ограничиться первым этапом, и присоединился к честной компании.
-Так ты чего, Андреич, водку не будешь?- удивленно спросил Кузьмич, грузный седой мужик лет шестидесяти, преподававший черчение в каком-то захудалом, забытом и богом и студентами, институте. Хотя все давно знали Кузьмича, никто при всем желании не мог вспомнить его имени, а сам Кузьмич на вопросы об имени неизменно отшучивался.
-Нет, мне сегодня нельзя,- сказал Иван Андреевич, усаживаясь в непрочное пластмассовое кресло.- Вы же мою знаете.
Все трое товарищей понимающе кивнули, и Петр Семеныч, подождав, когда Иван Андреевич откроет пиво зажигалкой, кратко произнес:
-Ну что... За то, чтоб было!
Иван Андреевич стукнулся бутылкой со стаканчиками приятелей, и предался тому стародавнему русскому обычаю, который очень мало изменился за последние если не столетия, то уж точно многие десятилетия - питию. Сама сущность этого обычая, сопровождаемого неспешной задушевной беседой, отметала любую торопливость, и когда Иван Андреевич, в очередной раз с кряканьем оторвавшись от горлышка бутылки, взглянул-таки на часы, те сказали ему, что он сидит так уже добрый час.
Больше тянуть было нельзя, и Иван Андреевич, опорожнив одним глотком остатки содержимого последней бутылки, четвертой по счету, и наспех попрощавшись с приятелями, забежал в кондитерскую палатку, купил там полкило халвы на развес и поторопился домой.
-Да не носись ты так, Андреич,- рассудительно сказал ему вдогонку Кузьмич, уже немного осоловевший от водки.- Лишняя минута погоды не сделает. Вот что бабы с нами делают, сами себе уже не хозяева, туды его сюды!
Но Иван Андреевич его уже не слышал. Он быстро шел по заплеванному, замусоренному окурками и жестяными банками асфальту, энергично жуя подушечку мятного "Орбита" и соображая, что бы такое сказать жене, чтобы поубедительнее объяснить свою задержку.
Но говорить ничего не пришлось. Едва открыв дверь, Елена Станиславовна все поняла, посмотрела на мужа грустными глазами, но ничего не сказала. Как, впрочем, и всегда...
-А я тут тебе халвы купил,- как ни в чем ни бывало, бодрым голосом сказал Иван Андреевич, раздеваясь.- Твоей любимой. С арахисом.
-Спасибо,- со вздохом ответила Елена Станиславовна, забирая у мужа пакет.- А из списка все купил?
-Ну конечно, все, дорогая.- Иван Андреевич тоже вздохнул, глубоко и будто бы устало.- Ладно, пойду отдохну немного.
Хотя Иван Андреевич и сказал "немного", он сказал это, скорее, просто так, ради красного словца, чем действительно серьезно. Простая статистика могла бы показать, что большую часть дневного времени выходных Иван Андреевич проводил именно отдыхая, не напрягая ни тело, ни мозг какой-либо утомительной работой. К тому же, выпитые им два литра напитка, известного еще древним шумерам, также располагали к расслабленному отрешению от мирских забот и пассивному, неторопливому созерцанию.
Пройдя в большую комнату, Иван Андреевич наконец прекратил бессмысленную борьбу с силами земного притяжения и позволил своему обмякшему телу опуститься на мягкий, обитый плюшем диван. Испустив еще один, на этот раз раз довольный, вздох, он взял лежавший на подлокотнике дивана пульт и включил телевизор.
Показывали футбол - второй по силе наркотик для мужчин. Не нужно было времени, чтобы увлечься матчем, не нужно было времени, чтобы разобраться в сложившейся на поле обстановке - едва увидев свою любимую команду, штурмующую ворота противника, Иван Андреевич мгновенно забыл обо всем - о жене, о сыне, даже о предстоящей вечером встрече с любовницей - завороженно вперившись в экран не видящим ничего вокруг взглядом, он выпал из так называемой реальной жизни, влившись в огромный многоклеточный организм, состоящий из тысяч и тысяч болельщиков и питавшийся их энергией и эмоциями.
Один из футболистов нарушил правила, и судья назначил пенальти. Футболист, недовольный его решением, стал яростно препираться, крича и размахивая руками, и чуть было не получил красную карточку. "Ну-ну, похрюкай, похрюкай",- злорадно сказал Иван Андреевич - команда, за которую он болел, получила шанс вырваться вперед. У него заныли руки в предвкушении штрафного.
-Папа,- раздался сзади голос сына,- ты обещал мне, что сходишь со мной в зоопарк.
Чертыхнувшись про себя, Иван Андреевич, сделав ласковое лицо, обернулся к сыну. Идти в зоопарк сегодня никак не входило в его планы.
-Олег, да ты сам посмотри,- сказал он как можно проникновеннее.- Погода - ужасная, сыро, слякоть на улице, дождище идет, все небо закрыто черными-черными облаками, ну какой же сейчас зоопарк? Все зверюшки в норки попрятались, шкурку берегут, мы там никого и не увидим. Ну представь себе - мы пришли, а зверюшек нету - вот обидно будет, правда? Давай мы с тобой лучше лучше в другой раз пойдем, когда погода хорошая будет, да?
-В прошлый раз ты говорил, что слишком жарко, и сходим, когда попрохладней,- исподлобья взглянув на отца, хмуро сказал Олег и ушел в свою комнату.
Иван Андреевич тут же обернулся назад, к телевизору, и заскрежетал зубами - он пропустил гол, первый за весь матч. "Ну что ты будешь делать с этими детьми,- с досадой подумал он,- как нарочно ударило его об этом зоопарке вспомнить в самый неподходящий момент. Надо же так не повезти - пропустить гол!".
Будто специально, чтобы позлить его, больше голов так и не забили. Досмотрев матч, Иван Андреевич, несколько недовольный, переключил канал и стал смотреть какой-то стандартный голливудский фильм - со стрельбой, убийствами, погонями и как всегда очень крутым главным героем.
К счастью, больше его никто не отвлекал, и оставшееся до обеда время Иван Андреевич провел в неутомительном, но приятном "ничегонеделании". Сын учил в это время уроки, жена суетилась по разным хозяйственным мелочам: стирала, гладила, убиралась в квартире, подметала и мыла пол, готовила обед, а Иван Андреевич величественно возлежал, развалившись в удобной позе на диване, смотря в телевизор тем важно-задумчивым взглядом, который так часто можно встретить у представителей пола, противоположного своими чертами женскому.
Время шло неспешно, но, наконец, жена несколько освежила его досуг:
-Ванечка, иди обедать,- позвала она с кухни.
-Иду, моя радость,- крикнул в ответ Иван Андреевич и, пройдя на кухню, первым делом посмотрел на жену по-собачьи преданным, давно отработанным взглядом.
-Что у нас сегодня на обедик?- осведомился он, грузно усевшись на лакированную табуретку из сосны и бодро потерев ладони.
-На первое - суп-харчо, а на второе - тефтели с рисом,- заботливо ответила Елена Станиславовна, накладывая мужу первое.
"Ну вот, тефтели,- несколько недовольно подумал Иван Андреевич.- Опять тефтели. На прошлой неделе она ведь готовила уже тефтели. Я что ей, Карлсон какой, что-ли?"
-Прекрасно, Леночка,- сказал он вслух.- Большое спасибо.
Когда дело касалось еды, Иван Андреевич умел работать быстро, и через несколько минут с харчо и тефтелями было покончено. Удовлетворенно цыкнув зубом, он зевнул и потянулся в стороны руками. Уже скоро, сыто и довольно подумал он. Совсем скоро...
-Ты, может, не наелся, Ванечка? Хочешь, орешков со сгущенкой покушай, ты их любишь...- сказала Елена Станиславовна.
-Если тебе нетрудно, дорогая,- скромно ответил Иван Андреевич.- Он действительно обожал орешки со сгущенкой и вообще любил сладкое, что не совсем положительно отражалось на его фигуре.
-Вот, кушай, Ванечка,- ласково сказала жена, насыпав груду орешков в хрустальную вазочку и поставив ее перед Иваном Андреевичем.- А я пойду Олежку угощу. Да, кстати...- робко замялась она.- Ванечка, ты что-то с Олежкой уже давно совсем никуда не ходишь... Ты бы с ним хоть куда-нибудь бы сходил, в музей, что ли, какой...
-Угу,- не отрываясь от поглощения орешков, промычал Иван Андреевич.
-Кстати, Ванечка,- уже отойдя, обернулась Елена Станиславовна.- Как тебе, обед понравился?
"Да что ж ты привязалась, пожрать спокойно не даешь!"- зло подумал Иван Андреевич и уже собрался было сказать, что, конечно, все очень вкусно и все очень понравилось, особенно тефтели, как неожиданно, не прожевав второпях один орешек, поперхнулся им. Он фыркнул, закашлялся, все сильнее и сильнее, но дышать было невозможно - в горло будто засунули огромный кусок свинца, невыносимо давивший и вызывавший жуткие спазмы. Иван Андреевич вскочил, содрогаясь и дико кашляя, ударяясь головой об стол, но ничего не помогало - его легкие перестали получать воздух, и он почувствовал, как они разрываются на части под жарким, нестерпимо жарким давлением, будто сгорая в невидимом пламени. Уже переставая сознавать окружающий мир и себя самого, едва слыша пронзительные не то слова, не то крики подбежавшей на шум жены, он бился по кухне из стены в стену, как ослепшая ночная бабочка, уже не различая меркнущие зрительные образы того яркого мира, чьей маленькой самодовольной частичкой был он еще недавно. Все померкло, и он упал.
*****
Темнота. Ничего кроме темноты. Она не имеет ни формы, ни содержания, ни цвета, ни запаха, ни температуры, ее нельзя потрогать и невозможно понять. В ней все вопросы и ответы теряют смысл, и слова и мысли теряют смысл, потому что их нет, и ничего нет, кроме темноты, и никогда не было и не будет...
-Вот вы и здесь,- сказал голос из ниоткуда.
Странно... Как в этом всепоглощающем Ничто может быть голос, и вообще что-то может быть...
Темнота рассеялась, будто кто-то всосал ее в пылесос, уступив место неяркому, словно бы призрачному свету. Он увидел рядом с собой немолодого, среднего роста человека, в строгом черном костюме поверх белоснежно чистой белой рубашки. Больше ничего вокруг не было - только легкий, какой-то нематериальный туман, почти неосязаемый.
-Вот вы и здесь, Иван Андреевич Денисов,- спокойно повторил человек.
К нему стали возвращаться мысли и чувства, исчезнувшие в темноте, в которой им не было места. Несмотря на странность всего происходящего, он не чувствовал страха, лишь испытывал удивление, и то очень слабое, как окружавший его туман.
-Где я?- спросил он. Постепенно к нему возвращались воспоминания, и он снова становился самим собой.
-Нигде,- все так же спокойно повторил незнакомец.- Теперь нигде. Вы умерли. Да вы и сами это знаете, только еще боитесь признаться себе в этом. В данный момент, хотя это слово несколько неуместно здесь, ваше тело находится в состоянии клинической смерти из-за остановки дыхания, вызванной вашим чревоугодием.
-Как умер?- уже совершенно опомнившись, испуганно пробормотал Иван Андреевич.- Что вы несете? Кто вы, в конце концов, такой?!
-Я здесь, чтобы встретить вас. Наверное, в вашем понимании, я - ангел. Я оценю прожитую вами жизнь, рассмотрев, что вы сделали в ней достойного, а что - дурного и определю вашу дальнейшую участь. Я - ваш судья здесь.
-Это же... Это же безумие... бессмыслица какая-то... Как умер? Я хочу жить!- страдальчески произнес Иван Андреевич.- Вы это что же... решите, куда мне - в ад или в рай?
-Ваше представление о загробной жизни очень ограниченно,- доброжелательно сказал Черный Ангел, как машинально прозвал незнакомца Иван Андреевич.- Но, в некотором смысле, да.
-Но можно же как-то вернуться,- с надеждой сказал Иван Андреевич.- Вы же говорили, что смерть - клиническая. Значит, я еще могу вернуться?
-Итак, приступим,- не ответив, сказал Ангел. Он протянул к нему руку ладонью вверх, и Иван Андреевич почувствовал что-то такое, что он никогда не испытывал ранее, что-то непередаваемо странное, будто вклинились тебе в самую душу, внимательно, не торопясь ее разглядывая, не пропуская ничего, даже самых потаенных уголков, о которых ты сам давно забыл... Наконец Ангел опустил руку, и Иван Андреевич ощутил полное опустошение, словно кто-то выкачал из него все мысли, а потом отпустил их обратно, и теперь знает о нем все.
Лицо Ангела, до этого невозмутимое, заметно помрачнело. Глаза его, еще недавно спокойные и даже доброжелательные, яростно засверкали, пронзая Ивана Андреевича насквозь.
-Что же,- сказал он строго,- это была достойная смерть для такого ничтожества, как вы, Иван Андреевич Денисов. Вы прожили никчемную, жалкую жизнь - все время лгали, обманывали, лицемерили. За последние семь лет вашей жизни вы не сделали ни одного доброго, хорошего поступка, который шел бы бескорыстно, от души. Вы погрязли во лжи, разврате, пьянстве и чревоугодии. Просто возмутительно, как вы заморочили голову своей бедняжке жене - прекрасной женщине, которая любит вас всем сердцем и считает вас самым добрым и ласковым человеком из всех, кого она когда-либо встречала. А другая несчастная, чью жизнь вы разбили - ваша любовница, наивное, доверчивое создание, которое вы посредством бесконечной лжи уверили в том, что на самом деле вы, слабый, ранимый человек с хрупкой душой, являетесь лишь беспомощной жертвой в беспощадных руках тираньи-жены, от которой вы просто не смеете уйти! А сами вы все это время потешались над ними, находя вашу ложь веселой и остроумной, и умиляясь доверчивости бедных женщин!
-Но я любил их обеих... По-своему...- пробормотал, оправдываясь, Иван Андреевич.
-Любил?- возмущенно воскликнул Ангел.- Да вы не знаете, что это такое - любовь! Я тщательно просмотрел все ваши мысли, но не нашел и намека на это чувство! За всю свою жизнь вы любили только одного человека - себя самого! Вы отвратительны, Денисов! Даже матерые преступники, отъявленные уголовники подчас искренне любят хоть кого-то - мать, отца, жену, друзей, наконец, но вы, Денисов, не любите никого, кроме себя! Вы - сконцентрированный эгоизм и себялюбие, вы - жалкий сластолюбец, враль и чревоугодник! Вы не любите не только свою жену, но даже и своего единственного сына - свою плоть и кровь! А ведь ребенку так не хватает того малого, что вы могли бы ему дать - отцовской ласки!
"Значит, все-таки больше детей у меня нет",- мельком подумал Иван Андреевич.
-А чего стоят ваши более мелкие, но не менее отвратительные грехи! Взять хотя бы тот возмутительнейший случай, когда вы, напившись, выхватили у проходящей мимо несчастной хрупкой старушки - божьего одуванчика!- батон хлеба, отломили горбушку и съели ее!
-Но я же пьяный был,- продолжал оправдываться Иван Андреевич.
-Алкогольное опьянение лишь усугубляет вашу вину,- нравоучительно заметил Ангел.- Вспомните, как в прошлом году вы с приятелем поехали покупать вашей жене подарок на юбилей, а в результате купили бутылку дорогого виски, которую тут же и распили!
-Но я же... я же потом все-таки купил ей подарок,- тонко и просительно сказал Иван Андреевич.
-Да, купили. Вы купили в ближайшей палатке дешевую вазочку, которая больше походила на пластмассовую карандашницу! Вы отвратительны, Денисов!
"Главное в подарке - внимание, а не цена",- подумал Иван Андреевич, но вслух говорить ничего не стал.
-Но и это - лишь малая часть того, что вы успели натворить за свою не такую уж и длинную жизнь,- жестко продолжал Ангел. Голос его вдруг повеял таким холодом, что Иван Андреевич физически ощутил его.- Отдельно я отмечу случай, который особенно покоробил меня. Когда вы отдыхали на турбазе четыре года назад, то, забавляясь, расстреляли из мелкокалиберной винтовки местную дворняжку, маленькую, безобидную собачку. Да-да,- перебил он пытавшегося что-то сказать Ивана Андреевича,- я знаю, вы опять были до омерзения пьяны. Видимо, алкоголь помогает вам заглушить слабые зачатки совести и правил морали. Но знаете ли вы,- сказал он так, что Иван Андреевич содрогнулся, как будто снова поперхнувшись пирожным,- что нет на свете большего греха, чем ради своей забавы обидеть ребенка или безобидное животное? Нельзя обижать тех, в ком нет зла!
Выразительно помолчав, словно давая Ивану Андреевичу время осознать всю глубину его падения, Ангел сказал:
-Можно было бы еще очень долго приводить примеры ваших гнусных прегрешений, но это лишнее - тех, что я уже припомнил вам, мне вполне достаточно для определения вашей дальнейшей судьбы.
При этих словах Иван Андреевич, до того лелеявший слабую надежду на спасение, почувствовал себя до того дурно и неуютно, что чуть не заплакал от бессильного страха. Он понял, что если сейчас не предпримет в экстренном порядке что-то особенное, чтобы переубедить своего сурового судью, его ждет что-то, хотя и не известное ему пока, но точно очень страшное, жестокое и неумолимое, как рок. Ему живо представилось, как та поверхность, на которой он стоит - он не мог назвать ее ни полом, ни землей, - разверзнется под его ногами, и он с воплем ужаса провалится в геенну огненную, где его уже давно поджидают, предвкушая забаву, отвратительные волосатые чудовища, не знакомые ни с жалостью, ни с милосердием. Несомненно, там его ожидают безжалостные, мучительные пытки, которым не будет конца!
-Простите,- заговорил он с отчаянием обреченного,- но как же так, разве нельзя как-нибудь по-другому? Ведь можно же... Я теперь так сожалею обо всем, можно же мне получить прощение... А как же милосердие, неужели нельзя простить раскаявшегося грешника? У меня же жена, сын, как они без меня! Вы же сказали, что смерть клиническая, значит, если меня простить, я мог бы вернуться! Пусть я грешен, но как же мои близкие, вы сломаете им судьбу!
-Это вы ломали им судьбу всю свою жизнь,- все с той же суровостью изрек Ангел,- особенно своей жене. Но можете не беспокоиться за нее, у нее после вашей смерти в конце концов все наладится. Она со временем справится с горем и свяжет свою жизнь с достойным человеком, много лучше вас. Он будет по-настоящему любить ее и подарит ей счастье и искреннее, в отличие от вашего, внимание, которых она была незаслуженно лишена, живя с таким насквозь лживым человеком, как вы.
"Наверное, это Ванька Крылов,- подумал Иван Андреевич ,- ее бывший одноклассничек. Он ведь еще со школы был влюблен в нее, так до сих пор и не женился, кретин. Было очень забавно отбить у него Ленку..."
-Довольно цинизма,- резко прервал его мысли Ангел.- Вы, похоже, забыли, кто я! Все ваши мысли у меня, как на ладони.
Опомнившись, Иван Андреевич вновь перешел в наступление:
-Но как же мой сын,- горячо запричитал он.- Неужели вы жестоко лишите меня моего Олеженьки, кровушки моей родимой! Ни один отчим не заменит родного отца!
-Вот тут вы ошибаетесь,- сказал Ангел и, как показалось Ивану Андреевичу, улыбнулся краешком губ.- Будущий избранник вашей жены станет вашему сыну тем, кем вы ему на самом деле никогда не были - настоящим отцом. Он будет заботиться о нем - гулять с ним по выходным, посещать музеи и театры, проверять уроки, многому научит его, словом, даст ему все то, что и должен давать любящий отец сыну и что вы вы давать пренебрегали.
По всей видимости, медленно, но неумолимо наступала трагичная развязка, отсрочить которую, похоже, не было никакой возможности. Геенна огненная, хотя пока еще и невидимая, становилась тем не менее все более осязаемой, и по мере ее неуклонного приближения Иван Андреевич вдруг стал ощущать все более глубокое раскаяние, доходящее до исступленного отчаяния от того, насколько никчемно и пусто прожил он свою жизнь. На него нашло странное, но очень яркое ощущение, которое можно было бы назвать "вторым дыханием смертника". Он почувствовал такой прилив какого-то обреченного красноречия, требовавшего немедленного проявления, что если бы попытался по примеру древнего оратора вещать, держа во рту камни, то, кажется, ему не помешало бы выразить свои эмоции и ведро гальки.
-Да!- с искренним страданием возопил он, смотря на Ангела надломленным, затравленным взглядом, молящим о прощении.- Теперь я осознал все, ощутил всю глубину своего падения! Да, теперь я понимаю, как жалко и бессмысленно прожил жизнь, понимаю, каким я был эгоистом, живя только для себя. Я был неспособен сделать что-то хорошее для других, даже для своих родных. Всю жизнь я только и делал, что врал всем, и считал это очень забавным. Да, я был циник, каких поискать, но ведь я раскаиваюсь! Я глубоко раскаиваюсь за все, мне больно за каждый свой плохой поступок, но даже это не главное! Поймите, если не дать мне шанс исправить хоть что-то, то вся моя жизнь будет лишена смысла! Будьте милосердны, простите меня, грешного, и я все исправлю, обязательно исправлю! Поверьте, я стану настоящим мужем и отцом, ведь только опустившись на самый низ можно увидеть заоблачные высоты! Я стану таким отцом, каких не было; всю оставшуюся жизнь, если вы все же великодушно подарите мне возможность искупить вину, я посвящу воспитанию сына, и никогда больше он не будет обделен родительской опекой. А Леночка, моя бедная Леночка, моя дорогая, единственная жена! Никогда больше я не изменю ей с другой, ей, бескорыстно дарившей мне, мерзавцу, всю свою безграничную любовь! Как только я подумаю о том, сколько лгал ей, мне всю душу раздирает! Клянусь, только дайте мне шанс, и я исправлюсь! Я никогда больше не солгу, никогда больше никого не обижу, даже животных пальцем не трону! Наоборот, я заведу собаку, нет, двух собак, нет, двух собак и кошку! И хомячка для Олеженьки! Мы будем жить дружной семьей, вместе с нашими братьями меньшими, во взаимной любви и понимании, я стану новым человеком, совсем другим...- лепетал Иван Андреевич и еще долго продолжал бы свой несвязный исступленный полубред, если бы Ангел не прервал его взмахом руки.
Он посмотрел на Ивана Андреевича, превратившегося в какой-то пульсирующий комок нервов и страха, снова протянул руку и опять будто проник в самое его существо.
-К своему удивлению,- неожиданно мягко сказал он, опустив руку,- я вижу, что вы раскаялись действительно искренне. Воистину, человек - удивительное существо. Я не нашел в ваших словах ни капли лжи. Вы действительно глубоко сожалеете о вашей зря прожитой жизни и жаждете что-то исправить.- Он задумался на мгновение, остро взглянул на Ивана Андреевича и улыбнулся.- Что ж, раскаявшемуся да воздастся, я дам вам шанс. Я делаю это не ради вас, а ради ваших родных.
Сказав это, Ангел исчез, и снова наступила темнота.
"Ванечка, да что же это с тобой, родненький!"
Голоса сверху, рассеявшийся туман и побелевшие лица жены и сына.
С душераздирающим кашлем Иван Андреевич выплюнул застрявший орешек и еще долго шумно дышал, с трудом приходя в себя, не вслушиваясь в испуганную речь жены, что-то быстро и неразборчиво говорившей ему. Наконец, немного отдышавшись и отойдя от шока, Иван Андреевич с помощью супруги поднялся на ноги. Лицо его просветлело и лучилось любовью, счастьем и добротой.
-Тихо, тихо, милая,- ласково перебил он говорившую не переставая жену.- Я хочу вам с Олегом кое-что сказать, что-то очень важное. Я теперь - совсем другой человек, и жить мы тоже начнем по-новому. Не буду рассказывать, что я перетерпел за эти мгновения, но теперь все будет по-другому. Я хочу сказать вам, что очень люблю вас, и прошу у вас прощения за все.
-За что прощения?- недоуменно сказал сын.
-За все-все, что плохого сделал и вам, и себе. Но теперь это не главное, Олег. Теперь все будет по-другому. Я уделял тебе так мало времени, но теперь я все исправлю. Завтра же мы с тобой идем в зоопарк. Мы теперь с тобой каждые выходные будем ходить в какое-нибудь интересное место. Кроме того, мы купим тебе хомячка, помнишь, ты его так просил, а на следующей неделе мы все вместе поедем на шашлыки! А если ты будешь хорошо учиться, то тебе светит новая приставка! Но это только если ты заслужишь!
Ошарашенное лицо мальчишки вытянулось еще сильнее при последних словах Ивана Андреевича - новая игровая приставка была его заветной , несбыточной мечтой. Он подпрыгнул, как резиновый мячик, и с радостным воплем "урра! Пойду учить уроки!", тут же умчался в свою комнату.
Улыбнувшись, Иван Андреевич обернулся на изумленную, ничего не понимающую жену, и, посмотрев на нее со всей нежностью, на которую только был способен, сказал:
-Солнышко мое, как же я люблю тебя! Я обязан тебе всем, даже жизнью, тебе, моя единственная, ненаглядная. Нет-нет,- перебил он вконец смутившуюся и пытавшуюся что-то возразить Елену Станиславовну,- ничего не говори. Отныне твое желание закон, и я с радостью исполню любую твою просьбу, любую твою прихоть.
-Да у меня нет никаких прихотей,- пробормотала пораженная супруга.
Лицо Ивана Андреевича вспыхнуло, как будто он вдруг, сразу, вспомнил что-то очень срочное и важное.
-Ну конечно...- прошептал он.- Сию же минуту. Прямо сейчас!
Импульсивно поцеловав Елену Станиславовну, он торопливо зашагал в прихожую, наскоро нацепил ботинки и куртку, даже забыв о любимой "лужковской" кепке.
-Ты куда, Ванечка?- испуганно сказала уже ничего не понимавшая Елена Станиславовна. Резкая перемена в характере мужа поставила ее в полный тупик, и она уже перестала даже пытаться понять, что же такое вдруг произошло, что любимый супруг в одно мгновение словно стал другим человеком.
-Я в минуту обернусь, Леночка,- радостно сказал Иван Андреевич, отворяя дверь.- В минуту, милая!
-Хоть зонт возьми,- обеспокоенно крикнула ему вдогонку Елена Станиславовна.- Дождь обещали!
Но Иван Андреевич уже был далеко - он несся, как мальчишка, по лестнице, чувствуя себя новым человеком, только начинающим жить и любить, и на душе у него было легко и радостно. Он испытывал такой прилив счастья, что ему хотелось поделиться им со всеми, чтобы все почувствовали то же, что и он, и радовались бы жизни вместе с ним.
Да, я теперь совсем другой, думал он, на ходу перескакивая через ступеньки обшарпанной лестницы. Куплю Лене самый большой и красивый букет, какой только найду! И как только я раньше не понимал всего того, что понимаю теперь! Я буду любить их обоих, буду любить всех вокруг, и все будут любить меня, и это и есть счастье, и ничего другого мне не надо!
Хотя ему было тридцать семь, он чувствовал, что жизнь только начинается.
*****
Человек - существо гибкое.
На следующее утро Иван Андреевич проснулся, как и обычно по выходным дням, в десятом часу, и сладко зевнул.
-Ле-нач-ка!