Дорога в Город (отрывок из повести "ТОПОГРАФИЯ АДА")
Только что была липкая, тягучая темнота. Солнце всё ещё не объявилось, но темнота постепенно, как бы сама собой, растворяется, и окружающий пейзаж приобретает зримые черты.
... Смеркается, или это не до конца отступившая темнота?
На горизонте готовятся к затяжной атаке свинцовые тучи. Они сгруппировались где-то правее дороги и ждут сигнала своего повелителя — ветра. На пустынном шоссе — колдобины через каждую сотню-другую метров; приходится сбавлять скорость. Новый беленький “жигуль” недовольно урчит на второй передаче: до города ещё километров сорок, и путешествие грозит затянуться.
Когда-то раньше здесь была классная дорога, сам Никита Сергеевич распорядился проложить в родную Калиновку; и вот теперь жалкие останки былой роскоши, — неспешно ворочается в голове ленивая мысль. Именно ленивая и полусонная. А какие ещё могут быть мысли, когда на новом жигулёнке вынужден ползти тридцать километров в час? Чёртовы колдобины, совок forever!
Помнится, бывшая жена любила говорить про этот кусок дороги: “Сейчас, Артур, последнее испытание, перед тем как мы уляжемся в постель с хрустящими белоснежными простынями и займёмся любовью.” Каждый раз эта фраза вызывала однозначную реакцию — пенис становился неприлично огромным, и сидящая рядом жена не могла удержаться от того, чтобы не протянуть свою руку к упругому холму, возникшему из ничего, прямо на глазах. У него появлялось нестерпимое желание сорвать с супруги короткую юбку, трусики и поставить её, поблескивающую весёлой попочкой, в собачью позицию. Но лучше это сделать дома, и значит, надо быстрее выскочить на новое шоссе за семь километров до города, после аэродрома. Эти семь километров до города их “жигуль” всегда нёсся под 140, потом нетерпеливо пыхтел на городских светофорах, снова срывался с места в погоню за упругим убегающим временем и, наконец, останавливался как вкопанный у небольшого двухэтажного дома из красного кирпича, построенного ещё при помещике Терещенко. Потом запылённый серый жук хлопал своими дверцами, его пленники стремительно выпрыгивали и, не сговариваясь, бежали наперегонки на второй этаж старого дома, плотно закрывали дверь в спальню,.. она жадно хватала своими холёными изящными руками медсестры то самое, любимое ею место, восхищённо разглядывала, медленно крутила туда-обратно, а потом, опустившись на колени, нежно и осторожно запихивала к себе в рот...
Хватит! что пользы вспоминать? всё рaвно не вернешь, даже если б и хотел — отрывисто пронеслось в голове; впереди еще сорок километров и вполне вероятная атака свинцовых туч, — назойливо напоминает внутренний голос.
И прежде было это странное обыкновение думать о себе в третьем лице. Теперь, вспоминая прошедшие годы, Город, свою жизнь в нём, никак не удавалось отделаться от мысли, что это была жизнь кого-то другого. Его тоже звали Артур, у него были те же привычки, но это был ОН, а не Я.
Вот и теперь именно ОН с черепашьей скоростью тащился на своём белом жигуленке по разбитой хрущёвской дороге. Он включил автомобильный приемник, покрутил ручку настройки, тотчас тесное пространство салона заполнил суперхит “All that She Wants”.
Чёрные блины свежих заплаток на шоссе оказались приятной неожиданностью. Теперь скорость ограничивал лишь густой туман, весьма не характерный для здешних мест. “Что ж, всё в этой жизни изменчиво, — подумал он, — климат, очевидно, тоже.”
Предчувствие его не обмануло: тучи выползли из-за холмов и начали поливать узенькое шоссе. Сначала это был мелкий и нерешительный осенний дождичек. Потом, будто спохватившись и вспомнив, что на дворе лето, атакующие ряды свинцовых гигантов выдали крупные, отрывисто барабанящие по машине капли дождя. Постепенно первые крупные капли переросли в неутихающий шумящий поток, который стеной отделил машину от окружающей действительности. И сразу образовалось два мира: тот, что снаружи, в котором властвовали свинцовые исполины, не щадящие никого, и этот — тихий и уютный, в котором был он, который не хотелось покидать.
Ливень нещадно лупил и лупил машину, но туман оказался неподвластен даже ему. Изредка всполохи близких молний освещали дорогу; только в эти мгновения и было видно, куда ехать. Фары оказались бессильны, скорость упала почти до нуля. Было неясно, когда и как он доберётся до ночлега. Природа как будто сговорилась не пускать его в город бывшей жены...
Казалось, этот ужасный неутихающий ливень, туман, фантастические всполохи молний всё переиначили в том знакомом, обыденном мире, который он знал раньше. Сквозь треск грозовых разрядов из автомобильного приёмника пробивалась какафония хэви металл. Он даже собирался выключить радио, но внезапно звук стал на удивление чистым. “Опять эти провинциалы из Гетеборга”, — мелькнула мысль. Всё же постепенно размеренная мелодия “All that She Wants” захватывает его. Странный ливень в том другом мире вне машины становится не страшным, он больше не опасен; почудилось даже, что дождь будет приручен. Казалось, звуки этой непонятной мелодии спасают.
Он остановил машину на обочине. Судорожно, торопливо разделся — совсем, догола. Нетерпеливо вылез из салона и медленно прошёлся по пустынному шоссе, вбирая в себя весь этот дождь и туман. Странно, но его голая фигура, освещаемая редкими всполохами молний, выглядела очень естественно среди тумана, ливня и подступивших к обочине густых елей. Наверно, всё дело в том, что он стал частицей окружающей действительности; он больше не отгораживался от стихии хрупкими стенами машины, он дышал полной грудью, впитывал в себя запахи дождя, мокрой земли и всепроникающего тумана; его аккуратные ягодицы призывно белели на фоне тёмного асфальта.
No limits! Не надо никаких ограничений! Удивительно, но эта простая мысль посетила его впервые за все прожитые годы. Не надо! Ведь второй жизни не будет, значит, стоит попробовать все, что можно, в этой — единственной!
Придя к такому выводу, Артур резким движением запрокинул голову назад, ещё раз напоследок подставляя свое лицо под неутихающий поток дождя; потом обеими руками разгладил свои длинные красивые волосы. Мокрый и счастливый, он втиснулся в салон, плюхнулся на сиденье. Поворот ключа, и его “жигуль” одобрительно заурчал... Никогда раньше здесь не ездили, как он: весь мокрый от дождя, совершенно нагой и счастливый.
Когда-то давно в этом городе Артур влюбился. Первый раз в жизни. По-настоящему. Нет, Город не помнил столь ординарный факт из своей истории. В конце концов за тысячелетие здесь промелькнуло несметное число любовных романов. Столько уже раз двое — Он и Она — были здесь счастливы или несчастны, а их любовь была великой, трагичной, яркой, короткой...
Кое-что Город всё-таки помнил. Больше почему-то печальное. Ну вот, например, о несчастной любви Афони и Катерины. Когда ушла Катерина к другому, Афоня собрал в катомку свои пожитки и исчез, как в воду канул. Аккурат через 17 дней всплыло его тело в глубокой заводи на Сейме. С тех пор кличут то место Афониной ямой.
Или вот осталось в памяти прошлогоднее сообщение на последней страничке в “Районных буднях”:
“17 сентября погибли в автокатастрофе Андрей и Нина Шаровы. Машину г-на Шарова занесло на мокром шоссе и выбросило на встречную полосу, где произошло столкновение с КАМАЗом. Супруги, возвращавшиеся в город после медового месяца, скончались на месте происшествия.
Гражданская панихида по г-ну Шарову и его супруге состоится в актовом зале городского медучилища завтра в 17 часов.”
Число семнадцать было для Города почти всегда несчастливым. Пожары, нападения неприятеля, катастрофы приходились чаще всего на это число. Не на чёртову дюжину, как обычно заведено, а именно на семнадцатое. В чём тут дело, не знал никто. Может, это индивидуальная особенность Города. Хотя, например, в году 17-м не повезло целой стране; а 13-й, напротив, был мирным и благополучным.
Несчётное число раз приезжал Артур в этот город. Вот и прошлой дождливой ночью он добрался-таки до городской гостиницы и снял там полулюкс на втором этаже, номер 17. Сейчас было раннее утро, Город медленно просыпался и пока ещё не объяснил самому себе, почему ночью рядом с его единственной гостиницей появились измазанные глиной жигули. И что за человек поселился в 17-м номере на втором этаже.
Ещё не выветрилась утренняя свежесть и ещё только сочинялись невероятные сюжеты предстоящего дня. Чисто помытый ливнем, уютный и свежий, Город, поигрывая мускулами своих улиц, готовился встретить жаркий летний день. Очередной день середины лета. Обычного лета, каких было вот уже больше тысячи на его памяти.
Иногда поутру Городу вспоминались Игоревы дружины, чудились ряды острых копий, солнечные блики на шлемах русичей... Помнил Город то время, когда “по Русской земле рассыпались половцы, точно выводок гепардов”, и как собирались на битву его дружинники.
А мои-то куряне — опытные воины:
под трубами повиты,
под шлемами взлелеяны,
с конца копья вскормлены,
пути им ведомы...
Подходили полки курян, и дружина князя Путивльского... А потом вся эта масса срывалась с места и ручейками растекалась за горизонт...
В другой раз виделись купцы, фабриканты, заводчики. Вот приехал Терещенко, шикарная его карета остановилась у двухэтажного особняка из красного кирпича. Подбежавший лакей распахивает дверцы, первой выходит дородная супруга, которую встречает чопорный управляющий-немец. Чуть позже лакей принимает трость своего господина и, наконец, из глубины кареты возникает слегка сутулая фигура благодетеля и грозы здешних мест.
В ненастье Городу каждый раз представлялось одно и то же видение: Колька Жутяев забрался с пьяными своими дружками на колокольню и спихивает колокол вниз. Колокол, самый большой, любимый, плюхается на мостовую и, гулко зазвучав в последний раз, раскалывается на три части. Потом эту улицу назвали именем Ленина. Сейчас здесь “дворец” культуры, в прилепившейся рядом двухэтажной хибаре — редакция газеты “Районные будни”.
Нет, в советский период Городу явно не везло. Московские власти про него забыли, и он оказался в запустении.
Городам, как и человеческой жизни, как любой цивилизации, отпущен (Богом?) срок. Они рождаются, живут иногда долгие века, а потом, увы, стареют и умирают. Говорят, в среднем город живет тысячу лет; конечно, бывают исключения: и в ту, и в другую сторону.
Умирал ли Город после 72 лет новейшей истории? Он старался жить несмотря ни на что. Его сотрясали конвульсии развитого социализма, мир вокруг разваливался, а он продолжал жить. Он не мог остановиться, как старинная карета‚ неумолимо катящаяся под откос. Уже разболтаны оси, давно нет ни тормозов, ни шин; она разваливается с каждым метром пути, но её движение продолжается. Потому что остановиться — значит умереть...
___________________________________________________________
*Полностью повесть "Топография ада" напечатана в сборнике: Андрей Гусев "Господин сочинитель"‚ Москва‚ 1994 г.