Прежде публиковалось под псевдонимом:
Тимоти Бендбэк, перевод с английского Марии Калгановой.
Джефри Блейк в свои одиннадцать лет умел рассуждать здраво. Трудно сказать, почему он сразу не поднял на смех этого фантазера Рика Гринвуда с очередной его причудой. Рик постоянно таскался с потрепанными книжками про пиратов, пионеров и гангстеров, и ему можно было простить это идиотское предположение, что под бабушкиным камнем запрятан клад. Джефри привык жить в реальном мире, который его вполне устраивал. Но когда Рик поделился с приятелем своими соображениями, в мозгу у Джефри промелькнула одна странная мысль... Мысль, не делающая чести его умению трезво смотреть на вещи.
"И почему я сам не догадался об этом?" - подумал тогда Джефри. А ведь достаточно было задать себе два элементарных вопроса - от кого могла бабушка прятать свои сокровища и кому эти сокровища предназначались? - и сразу бы стала очевидной полная несостоятельность гипотезы Рика.
Камень находился на дальнем конце заднего двора, возле заброшенного и заросшего ряской пруда. Это был довольно большой валун розового цвета, с искрящимися прожилками кварца на шероховатой поверхности. Откуда и когда он здесь появился - не знал даже папа. А надо сказать, что на свете было не так-то уж и много такого, чего не знал доктор Кристофер Блейк.
- Мои завтра едут в Бостон, - сказал Джефри как бы между прочим. - Я буду за хозяина.
- Мы все сделаем осторожно, - объяснял Рик со знанием дела. - Никто ничего не заметит. Сначала снимем дерн вокруг камня. Потом откатим его в сторону. Вдвоем у нас получится. Мы будем использовать лом как рычаг. Землю будем выбрасывать не на траву, а туда, откуда сняли дерн. Потом закидаем яму землей, поставим на место камень и положим дерн...
* * *
Джефри был еще совсем беспомощным несмышленышем, когда ему впервые представилась возможность увидеть бабушку. Наверное, это произошло именно в те прекрасные дни, когда его мозг приобрел способность из всего бесконечного ряда образов выделять человеческие лица. Постепенно он учился отличать их одно от другого, определять "своих" и "чужих". Он узнал, что лица способны меняться, в то же самое время оставаясь самими собой. Он понял, что каждому лицу соответствует свой голос, а каждому выражению лица - своя интонация голоса.
И только с бабушкой все выходило иначе. У нее не было голоса. Она никогда не разговаривала с ним, не протягивала к нему рук, не прикасалась к его телу. Она просто молча смотрела на него, всегда с одной и той же улыбкой, - несомненно, доброй и искренней. Выражение ее лица никогда не менялось, да у нее и не было ничего, кроме этого плоского застывшего лица - ни рук, ни ног, ни даже туловища. Бабушка смотрела на Джефри из-под стекла, из рамки, висящей на стене.
Когда Джефри подрос, он узнал, что его бабушка умерла еще совсем молодой от одной из тех страшных болезней, которые не оставляют шансов. Папе тогда было всего тринадцать лет. Два раза в год папа оставлял на кладбище букетики роз. И точно такие же букетики приносил к камню на заднем дворе.
Однажды Джефри спросил, зачем он это делает. Папа пожал плечами, рассеянно огляделся по сторонам, будто бы боялся, что кто-то может стать невольным свидетелем его откровений.
- Понимаешь, сынок, это место всегда было для нее чем-то особенным. Но в последний год, когда бабушка уже знала о своей болезни, она просиживала на камне целыми днями. Ее было невозможно увести оттуда. Один раз дед застал ее около камня с ломом и заступом. Бабушка сказала, что хотела перекатить этот камень поближе к дому, но поняла, что делать этого не стоит. Дед в те дни, казалось, готов был выполнить любое ее желание, вот только продлить ее дни на земле было ему не по силам. Он сказал, что за считанные минуты перекатит камень в любое место, которое она ему укажет, но мама... То есть бабушка... Я был рядом с ними... Бабушка сказала, что камень должен остаться на прежнем месте. Причем так сказала, что даже мне стало ясно: это ее последнее слово. И пока она была в состоянии выходить из дома, она все время сидела на нем. Сейчас мне иногда кажется, что бабушка верила в какую-то чудодейственную силу этого камня. Может, надеялась, что он сможет ее исцелить... - он вздохнул и помолчал. - Но это, конечно, только предположения. Скорее всего, с этим местом у нее были связаны какие-то воспоминания, - отец посмотрел на Джефри, внимательно и оценивающе. - Впрочем, когда она была еще здорова, я однажды бегал по саду и нашел ее здесь. Она сидела и плакала. Я испугался, а она поцеловала меня, попыталась улыбнуться и убедила меня ничего не рассказывать отцу... Мне тогда было лет восемь, не больше, но ее просьбу я выполнил... Даже когда мамы не стало, я почему-то продолжал хранить ее маленькую тайну... Отец так ничего и не узнал. До самой своей смерти. Честно говоря, ты - первый человек, которому я об этом рассказываю.
* * *
Сдвинуть камень с места оказалось гораздо проще, чем они себе это представляли.
- С этим запросто могла справиться даже больная женщина,
- Рик не столько работал ломом, сколько чесал языком. - Держу пари - она все делала так же, как и мы. Ее застукали в тот момент, когда она уже закончила работу и уложила дерн...
Джефри и Рик договорились разделить свою находку пополам. Их просто захлестнул спортивный азарт, ведь нельзя было сказать, что они так уж нуждались в деньгах. Кристофер Блейк был врачом и обеспечивал семью всем необходимым. Рику, правда, года полтора назад крупно не повезло: в автомобильной катастрофе погиб его отец. Но накопленное им к сорока семи годам состояние обеспечило Рику и его матери безбедное существование на много лет вперед. Несмотря на существенную разницу в годах, Сесилия Гринвуд по-настоящему любила своего мужа, тяжело перенесла его утрату и до сих пор не нашла ему замены. Но в материальном плане все у нее было в порядке.
Странно, но с тех пор, как Рик высказал свое безумное предположение, Джефри почему-то так ни разу и не вспомнил, что бабушка была всего лишь медицинской сестрой в местной больнице.
Джефри взял заступ и копнул там, где только что был камень. Они договорились: если что-то найдут - первым делом наведут за собой порядок и только потом начнут делить находку.
- Не так, - сказал Рик. - Копай шире. Она могла и не откатывать камень, а просто вырыть яму рядом.
Джефри вонзил заступ в землю еще несколько раз.
- А может, мы зря это делаем? - спросил он неуверенно.
- Ну-ка, дай мне, - у Рика, похоже, проснулась совесть...
Заступ уже полностью входил в землю, когда под ним что-то заскрежетало...
- Осторожно! - крикнул Джефри.
Ребята извлекли на свет божий старую, заржавевшую снаружи банку из-под чая, закрытую плотно прилегающей крышкой. Сразу стало понятно: если это действительно то, что они искали, то не стоило возиться с камнем. Достаточно было выкопать вокруг него канаву глубиной в фут - и вся работа. Наверное, у бабушки просто не хватило сил справиться с этой глыбой.
Джефри попытался открыть банку пальцами - не тут-то было. Тогда он просто потряс ее в руке - и даже Рик услышал, как внутри что-то застучало.
Рик выхватил банку у Джефри и попытался просунуть под крышку заступ, но оказалось, что здесь нужен более тонкий инструмент.
- Яма, - сказал Джефри. - Мы же договорились, что сначала забросаем землей яму...
У них все получилось. Казалось, розовый валун врос в землю лет двести назад... А может, и того больше.
Джефри принес из дома складной нож, но ему не сразу удалось сдвинуть заржавевшую крышку.
То, что оказалось в банке, разочаровало ребят. Это был всего лишь маленький блокнот, свернутый трубочкой. Удивительно, как это он смог пролежать под землей столько лет и не только не сгнить, но даже и не подмокнуть.
Только теперь Джефри Блейк вспомнил, кем работала его бабушка. И только теперь осознал всю абсурдность того, чем занимался. Рик выхватил блокнот из его рук, раскатал, отогнул обложку...
- Похоже, это послание потомкам, - сказал он.
- Читай, - отозвался Джефри. Он выглядел не по годам серьезным и сосредоточенным.
* * *
- "Обычно письма пишут для того, чтобы потом кто-нибудь
их прочел," - не торопясь начал Рик. - А твоя бабка была просто умницей, если понимала такие вещи!
- Читай! - одернул его Джефри.
- "Я же, напротив, пишу для того, чтобы никто ничего не узнал. Мои дни сочтены, врачи оставляют мне максимум два месяца, и чем ближе конец, тем труднее держать это в себе. Я не могу причинить боль близким мне людям, но это не хочет умирать вместе со мной. Оно стремится вырваться наружу. А я не посмею обратиться с этим ни к родным, ни к друзьям, ни к священнику. Не знаю, что у меня получится, но попытаюсь запрятать это в банку из-под чая и зарыть в саду..." - глаза у Рика, минуту назад пережившего горькое разочарование, опять загорелись. - Джеф, ты не знаешь, твоя бабка не пробовала писать книг?
Джефри вместо ответа протянул руку и попытался выхватить блокнот, но Рик успел отодвинуться.
- "...Это вовсе не запоздалая забота о спасении души. Я думаю, ТАМ мне придется отвечать не перед Богом, в которого я никогда не верила и уже никогда не поверю, а перед одним бесконечно дорогим мне человеком..." - Рик прервался, чтобы перевернуть страницу.
Джефри налетел на него, как коршун на цыпленка, и вырвал блокнот.
- Это тебя не касается! - крикнул он. - Как и меня тоже... Это нельзя было откапывать... Это надо сжечь. Уничтожить... - он хотел разорвать блокнот, но, прихватив дрожащими пальцами сразу все листы, не смог сделать этого. Блокнот только мялся и скручивался, и на какое-то мгновение Джефри показалось, что эти листы не бумажные, а резиновые.
Рик, похоже, вовсе не собирался ему уступать.
- Ты что, докторенок, сбесился? - его лицо покраснело, руки сжались в кулаки. - Мы же вместе нашли это. И идея была моя!
- Ты хотел найти клад! А это совсем другое!
- Какое?
- Другое!
- Отдай! Это принадлежит нам обоим!
Только теперь Джефри понял: он только что заинтриговал Рика новой увлекательной книжкой - и сразу же отнял ее. Для Рика это всего лишь интересная книжка. И сейчас он сделает все, чтобы завладеть ею.
Рик был всего на три месяца старше Джефри, но почти на голову выше. Крыльцо дома располагалось в каких-то двадцати ярдах, но убежать от Рика было делом непростым...
- Держи, - сказал Джефри, но когда Рик шагнул к нему навстречу, вдруг изо всех сил толкнул мальчишку в грудь. Рик, никак не ожидавший такого поворота событий, потерял равновесие и плюхнулся задом в траву. Джефри между тем что было силы понесся по тропинке к крыльцу. Он боялся, что Рик сумеет догнать его, но тот, судя по всему, понял, что на сей раз проиграл, и сидел в траве, удивленно хлопая глазами.
* * *
Джефри запер за собой дверь, прошел в гостиную и положил блокнот на диван. Сам же уселся в кресло и вдруг поймал себя на том, что не считает нужным сразу уничтожать эту находку. Прошло уже столько лет! Вряд ли это сможет причинить такую же сильную боль, какой тогда не хотела доставлять близким бабушка. Он подумал, что бабушка втайне надеялась, что когда-нибудь кто-нибудь найдет ее блокнот. Когда сама она будет не просто далеко, а очень-очень далеко... Наверное, находку надо будет показать отцу... Пожалуй, это самое разумное. Он во всем честно признается, только Рика приплетать незачем. Скажет, что насмотрелся фильмов про Индиану Джонса и хотел поиграть в археолога. Но...
Было одно "но". Джефри никак не мог доказать отцу, что он не читал этот блокнот. Он понимал, что не очень-то здорово лезть в эти взрослые тайны, но... Отец просто не поверил бы ему. Так если папа все равно будет думать, что он прочитал это послание, почему бы на самом деле не...
Джефри посмотрел на бабушкину фотографию - и вдруг почувствовал, что теряет ощущение реальности. Со стены ему все так же улыбалось такое знакомое лицо молодой, красивой женщины со старомодной прической конца шестидесятых. Фотографируясь, она смотрела прямо в объектив, а это значит, что, из какого бы уголка комнаты вы ей теперь ни любовались, она улыбалась именно вам.
Бабушка улыбалась, глядя на Джефри, но он был готов подтвердить под присягой, что за какую-то сотую или даже тысячную долю секунды до того, как бабушкино лицо оказалось в центре его поля зрения, глаза на фотографии смотрели в сторону. Его периферийное зрение уловило момент, когда радужные оболочки бабушкиных глаз были едва заметно смещены, а веки чуть опущены. Он буквально столкнулся с бабушкой взглядом, и ему показалось, что фотография ожила. Джефри слышал стук собственного сердца и с ужасом смотрел на фотографию, будто ждал, когда она перестанет улыбаться или, наоборот, рассмеется. Но снимок, как и положено нормальным фотографиям, оставался неподвижным.
Джефри вдруг понял: в то самое мгновение бабушка смотрела в дальний угол гостиной, туда, где стоял диван... Она смотрела на свой блокнот! Но и в тот миг она добродушно улыбалась, так же, как и теперь, когда смотрела на Джефри...
Вдруг ему показалось, что он спит и видит сон. Джефри наконец оторвал взгляд от фотографии на стене и посмотрел в окно, потом на прямоугольник солнечного света под окном и решил, что скорее всего бодрствует. Как будто ему не мог присниться яркий летний день!
Блокнот на диване притягивал его к себе, и Джефри уже не ощущал того неловкого чувства, которое испытывал несколько минут назад. Бабушка будто бы сама разрешила ему заглянуть в блокнот. И главное, Джефри теперь знал, что скажет отцу. Он скажет папе правду. Разумеется, о том, что ему почудилось, он промолчит...
Когда Джефри подошел к дивану, блокнот вдруг зашевелился. Обложка сама собой приподнялась и отогнулась, будто бы приглашая мальчика не мешкать. Но это уже совсем не напугало Джефри. Он понимал, что эти листы бумаги слишком долго пролежали свернутыми в трубочку и, как бы Рик ни разглаживал и ни раскатывал их, все еще стремятся принять прежнюю форму.
Он пробежал глазами первую страницу. У бабушки, оказывается, был красивый почерк.
"Обычно письма пишут... Я же, напротив... Не знаю, что у меня получится... ...Перед одним бесконечно дорогим мне человеком..."
Затаив дыхание, Джефри перевернул страницу.
* * *
"Даже сейчас, пытаясь хоть как-то оправдаться, я против своего желания переношу часть своего греха на него. И я не знаю, смог ли бы Эд простить мне это, хотя раньше был готов взять на себя любой мой проступок.
Мы с Эдом учились в одной школе, и я в него втюрилась. Влипла по уши. Или как там это сейчас называется? Поначалу это было совершенно безнадежное чувство: с равным успехом я могла влюбиться в какого-нибудь киноактера. Эд был красавчиком, и многие девчонки сходили по нему с ума. Но все изменилось после того, как однажды на уроке я нечаянно опрокинула со стола горящую спиртовку. Учитель минут за пять до этого удалился по своим делам, предоставив нас самим себе, а когда вернулся, весь пол в лаборатории был залит пеной из огнетушителя. Конечно, пламя можно было загасить и более простыми средствами, но Эд вел себя как настоящий мужчина. Учитель не узнал от Эда, что именно его усилиями школа спасена от пожара, зато Эд сказал, что это он уронил спиртовку. На следующий же день я почувствовала, как изменилось отношение ко мне подруг, а Сара Ковердейл, почему-то считавшаяся первой красавицей нашего класса, вообще перестала со мной разговаривать.
Я по крупинкам, осторожно, чтобы никто ничего не заподозрил, собирала информацию об Эде, и чем больше о нем узнавала, тем яснее мне становилось, что я не могу ошибиться в этом человеке.
Прошло месяца два. Однажды после занятий я замешкалась, и когда пришла в раздевалку, там уже никого не было. Я хотела надеть пальто - и тут из-за вешалки вышел Эд. Сердце у меня забилось, как попавшая в сеть птица. Помню, тогда я подумала, что могу умереть. Эд ждал меня. Он подошел и так просто сказал: "Знаешь, если бы тогда спиртовку уронила какая-нибудь другая девчонка, даже Сара Ковердейл, - я бы поступил точно так же. Но сделать это для тебя было особенно приятно. Тогда ты мне очень нравилась". Потом он помолчал и добавил: "А сейчас я, кажется, люблю тебя". Я никак не могла попасть в рукав своего пальто, щеки у меня горели... И тогда он обнял меня и поцеловал в губы. Потом повернулся и ушел. Прошло уже больше двадцати лет, а я помню этот эпизод с мельчайшими подробностями.
Вечером того же дня у машины, которую вел брат Эда, на скоростном шоссе рвануло колесо, машина потеряла управление, вылетела на встречную полосу и столкнулась с автопоездом. Эд тоже находился в этой машине. Его брат чудом отделался переломом ноги. А Эд жил до следующего утра. Когда я узнала о случившемся, его уже не было на этом свете. Нам тогда шел тринадцатый год.
Когда мне сказали о том, что Эд погиб, я не упала в обморок, не разрыдалась, просто что-то во мне оборвалось, я отключилась, впереди были занятия, и, поскольку тогда в школе полагалось вести себя тихо, никто ничего не заметил. В тот день не было контрольных, и к доске меня не вызывали. Я не помню, как добралась домой. И только дома отец сразу понял, что со мной не все в порядке. На следующий день начались рождественские каникулы, и никто из ребят и девчат так и не узнал, с каким трудом врачам удалось вывести меня из того состояния, в которое я впала. Позже я узнала, что проститься с Эдом приходил весь класс, не было только меня.
Теперь я должна сказать с полной определенностью: в том, что я сделала, Эд ни капли не виноват. Ни своей жизнью, ни своей смертью. Мне надо было разобраться в себе, поэтому я не могла не вспомнить о своей первой любви. Но мой грех - это только мой грех. Через какое-то время после гибели Эда меня стала мучить ужасная мысль: мне постоянно казалось, что, будь я в ту ночь в больнице рядом с Эдом, он не сдался бы так быстро... Нашел бы в себе силы потягаться со смертью. Я не смогла побороть эту навязчивую идею, просто постепенно свыклась с ней, и вскоре начала подсознательно ощущать себя спасительницей всех больных и страждущих. Наверное, поэтому я и закончила в свое время сестринские курсы и устроилась работать в местную больницу.
Мне перевалило за двадцать, когда в нашем доме стал часто появляться Теодор Блейк. Я, судя по всему, была прехорошенькой - Тед был не единственным претендентом. Мой отец, которого я очень любила, выделял Теда среди всех прочих. Но я не думаю, что это было единственной причиной того, что я и сама в конце концов остановила свой выбор именно на Теде. Он был на шесть лет старше меня, такой положительный, правильный и надежный. Нельзя сказать, что все мои мысли были поглощены предстоящими переменами - в то время меня очень обеспокоило здоровье отца. Оказалось, у него не в порядке с сердцем. Я старалась всегда находиться рядом и беречь его от забот и переживаний.
Но я так и не сумела уберечь папу... На этот раз я была рядом, но все равно ничего не смогла изменить.
Мы с Тедом пытались делать ему искусственное дыхание. Я вколола ему в вену лекарство, хотя формально без врача не имела на это право. Но нам так и не удалось запустить его сердце. Я все никак не могла поверить, что он умер. Матери я лишилась еще в раннем детстве и почти не ощущала ее нехватки, но вот как буду жить без отца - представить себе не могла. Я помню, как ревела на плече у Теда, словно маленькая одинокая и несчастная девочка, а он нежно гладил меня по волосам и просил, чтобы я так не убивалась.
Мы не могли сыграть свадьбу сразу же после похорон. Я переехала в дом Теда, но он не торопил события, считая, что я должна прежде прийти в себя.
До свадьбы я оставалась девственницей. Но в первую же нашу с Тедом ночь случилось нечто такое, что очень меня напугало.
Наверное, если бы тогда я обратилась к психиатру, я бы ни натворила всего этого. Но тогда сексуальная революция еще не докатилась до нашей старой доброй Новой Англии, и к психиатрам было принято обращаться с другими вопросами, а на первых врачей-сексологов обыватели смотрели со смешанным чувством любопытства и отвращения, какими теперь удостаивают парочку хиппи, прямо в городском сквере занимающихся делом, обозначаемым начертанным на их знамени словом.
Тед сам почувствовал, что близость с ним воспринимается мной как-то не так. После первой ночи он не подходил ко мне до тех пор, пока я сама не напомнила ему о супружеских обязанностях. Я говорила себе, что первый раз так бывает часто, и надеялась, что со временем все изменится. Я не могла объяснить себе, зачем это делаю, но в тайне от Теда предприняла все необходимые меры, чтобы не забеременеть.
Тогда я объясняла себе свои проблемы тем, что отец на протяжении всей моей сознательной жизни был одинок. Не приходилось удивляться, что некоторые стороны отношений между мужчиной и женщиной могут казаться мне весьма странными и даже в чем-то противоестественными. Я верила, что когда-нибудь у нас с Тедом все наладится. Я была уверена, что любила его, - как не сомневаюсь в этом и теперь. Время шло, но, чтобы позволить Теду прикоснуться ко мне, я каждый раз должна была собрать в кулак всю свою волю. Может быть, я лишь научилась скрывать это от мужа.
Тед несколько раз предлагал мне уйти из больницы, но я считала, что легче справлюсь со своими проблемами, если не буду уединяться. Возможно, я обманывала себя, и на работе меня держало мое помешательство.
Однажды в больницу привезли мальчугана двенадцати лет с тяжелыми травмами. Его велосипед был сбит пьяным водителем. Когда я увидела его - моя душевная болезнь вступила в последнюю, самую страшную фазу. Мне вдруг показалось, что это вернулся ко мне Эд. Они были похожи внешне, примерно одного возраста, оба пострадали на дороге. Судьба отняла у меня Эда на десять лет - и теперь вернула его мне... Мне, повзрослевшей, узнавшей мужчину (мои проблемы с Тедом были психологические, но не физиологические). Я вдруг ощутила непреодолимое влечение к этому ребенку, и оно показалось мне более естественным, чем влечение к мужу, которого я почему-то всегда стеснялась. Нельзя сказать, что тогда я не соображала, что делаю. Просто я не ощущала противоестественности и предосудительности своего поведения. Только много позже, когда я наконец поняла, что натворила, мне удалось разобраться в причинах моего безумия.
Я действительно полюбила Теда. Но вышло так, что моя травмированная душа дала сбой. Тед занял в моем сердце место отца. Может, он был слишком похож на папу - это объясняет, почему мы оба остановили выбор на Теде. Может, в те тяжелые дни будущий муж слишком уж по-отечески обо мне заботился. Так или иначе, я не могла смириться с потерей отца и стала видеть отца в Теде. Именно поэтому, ложась с ним в постель, я чувствовала себя так, словно нарушаю какой-то строжайший запрет. Эти ощущения наводили на меня почти панический ужас, связанный с возможной беременностью. Место же в сердце, когда-то занимаемое Эдом, продолжало пустовать... До тех пор, пока я не увидела мальчугана-красавчика в бинтах. Моего Ромео, вернувшегося ко мне через года. Из той страны, откуда обычно не возвращаются.
В тот же день я заглянула в его медицинскую карту - и несказанно обрадовалась, когда обнаружила, что группа его крови совпадает с группой крови Теда. Я поняла, что у меня все-таки будет ребенок. И отцом этого ребенка предстояло стать Майклу Гринвуду".
* * *
Джефри вздрогнул. Что-то здесь было не так. Он вернулся на два абзаца и внимательно прочитал эти строки. Нет, все правильно...
Майклом Гринвудом звали отца Рика. "Но она не могла сделать это!" - попытался убедить себя Джефри и тут же вспомнил, в какой форме бабушка употребляла глаголы: "сделала", "натворила".
"Что же получается? Значит, папа и Рик - братья? Значит, Рик мне - дядя, а я ему - племянник? Не может быть..." - и Джефри начал читать дальше.
"Майкл стал поправляться, и я начала во время дежурств часто наведываться в его палату. Мы быстро нашли общий язык. Поначалу я была очень осторожна, понимая, что могу спугнуть мальчика. Я спросила, есть ли у него подружки, - у такого симпатяги наверняка должно быть много подружек, - и он засмущался. Но слово за слово - и я подвела его к откровенным разговорам, а затем и к действиям. Несмотря на свое помешательство, я довольно отчетливо понимала, что он никому ничего не расскажет, по крайней мере, в течение ближайших лет. Нет смысла говорить о всех женских ухищрениях, к которым мне пришлось прибегнуть. Поняв, что беременна, я ни секунды не сомневалась, чей это будет ребенок. Тед, когда я сказала ему о своем положении, тоже ничуть не усомнился, только вот наши мнения не совпадали. Майкл, кажется, тоже ничего не понял. Наверное, он до сих пор считает меня всего лишь большой любительницей приключений".
Джефри довольно-таки удивило, что Майкл Гринвуд смог стать отцом в столь юном возрасте. Что же получается - годика через два и у него самого может появиться ребенок? В роли мамы своего бэби Джефри увидел, конечно же, Майру Флеминг из параллельного класса. Нет, пожалуй, они с Майрой не будут так торопиться.
"Не знаю, бывают ли помешательства, которые проходят сами, без лечения. Я что-то о таком не слышала. Но со мной, похоже, случилось именно так. Когда я стала матерью, до меня вдруг дошла вся дикость того, что я сделала. Если раньше я совершенно спокойно совершала безумства, то теперь стала все понимать и ужасно переживать. Мне стало ясно, что я искалечила жизнь сразу трех человек - это не считая себя. Я не вынесла такой вины. У меня произошел нервный срыв.
Это не было продолжением той же болезни - это было следствием ее завершения. Я заболела оттого, что выздоровела. Это очень важно. Я целыми днями то смеялась, то плакала и не могла успокоиться. Врачи назвали мою болезнь истерией. Теперь я знаю, что истеричные больные склонны к различного рода фантазиям... Проще говоря, любят приврать. И если бы я когда-нибудь попыталась признаться мужу в своем грехе, он просто решил бы, что у меня обострение старой болезни. А Майкл молчал. Я стала бояться его и старалась не попадаться ему на глаза. Он закончил школу, поступил в Гарвард, какое-то время появляясь в городке только на каникулы, а потом вообще исчез. Мне не показалось, что он проявлял интерес к маленькому Крису. Наверное, он так ни о чем и не догадался".
А вот на этот счет у Джефри были кое-какие сомнения. Он хорошо помнил, как добр и ласков был с ним Майкл Гринвуд, как он всячески поощрял их с Риком дружбу... Хотя все это ничего не значит...
"Но ему уже двадцать шесть лет, а он, как мне известно, не собирается жениться. Боюсь, я сильно покалечила его психику. Мне было бы очень жаль Майкла, если у него действительно какие-то проблемы с женщинами.
Всю оставшуюся жизнь я пыталась доказать Теду свою любовь. Я хотела родить ему ребенка, но он был против. Наверное, он не верил, что я излечилась окончательно. Ведь он считал, что я заболела после того, как родила сына. Тед видел лишь вершину айсберга, основная часть которого была от него скрыта.
Похоже, теперь я уже не успею искупить свою вину. Если вообще подобное можно искупить. Я не считаю свою неизлечимую болезнь наказанием - есть долгожители-грешники и праведники, прожившие короткую жизнь. Не согласна я и с афоризмом "лучшие умирают молодыми". Это придумали для утешения родственников тех несчастных, которые покидают мир слишком рано. Наверняка, так скажут и про меня. Если бы кто-нибудь знал об ЭТОМ!
Вот и все. Сейчас мне легче. Может быть, только до вечера. А может, я смогу умереть молча. Сейчас надо подумать, как можно спрятать ЭТО и не вызвать никаких подозрений".
* * *
Когда к дому Блейков подъехал синий хозяйский "Форд", уже спустились глубокие сумерки.
- Смотри, у нас окна темные, - сказала вдруг Венди.
- Я вижу, - ответил Крис, стараясь казаться спокойным. - Наверное, Джеф смотрит телевизор.
"Конечно же, - сказал он себе. - Передача началась, когда еще было светло. Ему просто не хочется вставать с дивана, чтобы включить свет".
Венди вышла из машины, чтобы открыть дверь гаража. Крис завел машину в гараж, вышел во двор, закрыл дверцу. Потом вместе с женой пошел к крыльцу.
Венди взялась за дверную рукоятку...
- Крис, дверь заперта!
- Разве не ты говорила Джефу, что замки на дверях для того и сделаны, чтобы их запирать?
Он не спеша достал из кармана ключ, вставил его в скважину и повернул, открыл дверь и пропустил жену вперед. В доме стояла гробовая тишина. Выключатель щелкнул, как взведенный курок, и прихожую залил яркий свет.
- Джеф, - негромко позвал Крис, но ответа не последовало.
- Джефри! - крикнула Венди, и в ее голосе явственно прозвучали панические нотки.
В гостиной что-то стукнуло, завозилось, и на яркий свет, щурясь и потирая глаза, вышел их заспанный сын. В руке он сжимал какой-то измятый и свернутый в трубочку блокнот. Крис отметил про себя, что никогда прежде не видел в доме подобной вещицы. Впрочем, может, когда-то и видел. Только очень давно. Она смотрелась как-то уж совсем несовременно...
- Я задремал на диване, - сказал Джефри, и Венди наконец-то смогла вздохнуть спокойно.
- Ты ужинал? - спросила она сына.
- Нет.
Крис внимательно смотрел на Джефри. Тот был не то чтобы сонным... Нет, скорее, каким-то уж очень серьезным. Крису вдруг показалось, что его сын повзрослел на несколько лет.
Венди пошла на кухню, а Джефри сказал отцу:
- Пап, я должен тебе кое-что рассказать. И показать. Это
очень серьезно.
Крис поверил сыну.
- Только сначала давай перекусим, - предложил он. - Идет?
* * *
За столом Джефри был молчаливее обычного. Крис видел, как оттопыривается карман его комбинезона, и знал, что там лежит. После ужина Крис поднялся вместе с Джефом в детскую.
- ...Знаешь, папа, я зачем-то... сам не знаю зачем... стал копать землю у камня около пруда. И нашел там вот это, - Джефри достал из кармана блокнот и протянул его Крису. - Он был в банке из-под чая. Это принадлежало бабушке. Я прочитал. ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО, - последнюю фразу он произнес как-то уж совсем тихо. Потом отошел и сел на свою кровать. Еще совсем ребенок - и такой серьезный.
Крис открыл блокнот и с замирающим сердцем начал читать...
Мама написала эти строки незадолго перед смертью. Она хотела облегчить свою совесть, но никому не могла признаться, что виновата в смерти собственного отца. Тогда она поведала об этом бумаге и запрятала свою исповедь в землю.
Она знала, что у отца больное сердце. И была с ним груба и резка, когда ее не устроил тон, которым он дал ей добрый совет. Отец сказал ей, чтобы она не раздумывая выходила замуж за Теодора Блейка. А она на него накричала. Не то чтобы Блейк ее не устраивал - просто она не хотела делать это по чье-либо указке. Теодор заехал к ним - и застал свою возлюбленную над безжизненным телом отца. До приезда скорой они вдвоем делали все, что могли. Но врачам оставалось только констатировать смерть.
Мама вышла замуж и, словно тяжкий крест, понесла по жизни осознание собственной вины. Она считала себя - ни много ни мало - отцеубийцей. Именно это, по ее мнению, и привело к нервному расстройству в шестидесятом году, сразу после рождения сына.
"Бедная мама, - подумал Крис, и на его глаза навернулись слезы. - Она так страдала... Хотя ни в чем не была виновата. Ведь если подойти по-философски, мы всегда забираем жизнь у тех, кто нам ее дает".
Крис закрыл блокнот и перевел взгляд на сына. Тот сидел и смотрел на него широко открытыми глазами.
- Понимаешь, сынок, иногда люди берут на себя несуществующую вину... И это, наверное, лучше, чем вообще не испытывать никаких угрызений совести. Главная бабушкина беда в другом. Она страдала из-за того, что не могла рассказать все деду. Тогда ей пришлось бы объяснить, что стало причиной ссоры... А она слишком любила дедушку и боялась, что он не сможет ее понять... Даже перед смертью.
Похоже, сейчас Джефри не мог понять собственного отца.
- О какой ссоре ты говоришь, пап? - спросил он удивленно.
Теперь пришла очередь удивляться Кристоферу Блейку.
- Ты же говоришь, что читал, - сказал он.
Сын слез с кровати, подошел к отцу и протянул руку за блокнотом. Крис отдал ему эту реликвию. Джефри раскрыл блокнот где-то на середине, начал читать, и Крис заметил, как вдруг вытянулось лицо сына. Джефри открыл первую страницу, быстро пробежал ее глазами, перелистнул... Нахмурил брови, снова вернулся к первой... Крису было непонятно, что происходит с сыном. И это тревожило...
Вдруг Джефри проделал нечто совсем несообразное. Он захлопнул блокнот, перевернул его другой стороной и отогнул обложку. Там были, как и следовало ожидать, чистые листы. Но когда Джефри увидел их, на его лице отразилось уже не удивление... Крису показалось, что это был страх... Может быть, даже ужас.
- Джефри, что случилось? - спросил он и заметил, что его голос дрожит.
Джефри вдруг сорвался с места, распахнул дверь детской и побежал вниз по лестнице. Крис вышел за ним. Он видел, как сын остановился посреди гостиной, открыл блокнот, заглянул в него и перевел взгляд на фотографию бабушки, висящую на стене. Перевернул несколько листков в блокноте... Потом сел на самый краешек дивана и начал читать с самого начала.
"Наверное, читая, Джеф перелистнул сразу две страницы и чего-то не понял," - успокоил себя Крис. Но перед глазами встало искаженное ужасом лицо сына, а в ушах зазвучали еле различимые слова:
"ЭТО ОЧЕНЬ ВАЖНО..."
* * *
Джефри Блейк в свои одиннадцать лет был реалистом. Но сегодня реальность дала трещину. Не могло же все это ему присниться! Он вспомнил, что странности этого дня начались, когда бабушкин портрет начал двигать глазами. Логика подсказала ему, что, если портрет обладает какой-то - скажем так - неизвестной ему силой, то лишь в непосредственной близости этого снимка можно прочесть то, что прочел он. Но и в гостиной он увидел перед собой какой-то совершенно другой текст. За исключением тех расплывчатых фраз, что были на первой странице и что читал Рик.
Он прочитал бабушкину исповедь и попытался осмыслить то, что сказал отец. Потом подошел к телефонному аппарату и набрал номер Гринвудов.
- Здравствуйте, миссис Гринвуд. А Рик дома?
- Здравствуй, Джеф. Рик сейчас подойдет.
Рик с ходу принес извинения и сказал, что блокнот ему совсем не нужен. Значит, нажаловался маме, а та лишний раз напомнила, что совать нос в дела чужой семьи очень плохо.
- Рик, послушай... Скажи мне только одно. Напомни... Что случилось с твоим отцом?
- У него лопнуло колесо. Машину развернуло поперек дороги, и в нее врезался встречный грузовик. А что?..