Ты назвал меня маленькой бессердечной нахалкой, нарек красивой бесчувственной куклой… Ты говорил, что я использую тех, кого могу использовать, а остальных просто не замечаю. Ты сказал, что я – хищница. Подумав, добавил, - «и вампир»… Хотел сказать «сволочь», но почему-то раздумал… просто плюнул: «У тебя нет сердца». Я все чувствую, я вижу все твои мысли, как вспыхивают они в мозгу, как ты хватаешь их, кусками, и выдаешь мне, смачно, с оттягом, размазывая меня этими словами по плоскости, по проводам… Как хорошо, что это только телефонный разговор. Ты не видишь моего лица, я улыбаюсь. Это дало бы тебе новый стимул, еще 10 долгих минут оскорблений, унижений, моральных плевков… Невдомек тебе, что улыбаюсь я, чтобы не плакать, чтобы не дать тебе понять, как ранишь, как приканчиваешь ни за что… вижу в зеркале свои глаза – пустые глаза затравленного зверя… слезы – в них… все мутно… слова твои, как приглушенные чем-то… как ненужное письмо к ногам, бросаешь мне свои слова… как пожухлая листва, задавленная колесом проезжающего автомобиля, мои попытки вставить слово, оправдаться… Да и к чему оправдания, - ты ничего не слышишь; ты настолько глубоко ушел в свои переживания, так полно упиваешься ими, что любое вторжение извне, путь даже с попыткой успокоить, урезонить и объяснить, будет воспринято в штыки. И я молча слушаю, бессильно взираю, как комья грязи летят в согнутую бледную спину, мою спину… Черно. Все испачкано. Смрад. Мне нечего возразить. Все твои реплики настолько абсурдны, что возразить – не-че-го… Я – бессердечная… но что же так сжимается сейчас внутри, что комком стоит в горле, что – просто – болит??? У меня нету сердца. Ты так складно говоришь, что и я и самой себе начинаю представляться последней скотиной. Как меня только носит земля… Хочется умереть. Сегодня же, немедленно, сейчас… Молча кладу трубку рядом с аппаратом и выхожу из квартиры.
На улице по-осеннему пахнет листьями, кострами и холодным дождем. Иду без цели. Палатка. Пожалуйста, пиво. Клинского. Пять. Не открывайте. Сама.
Иду дальше. Мост. Сажусь на перила. Много машин. Носятся. Пью. Допиваю. Сигарет, естественно, нет. Жаль, бросаю. Пустую бутылку под скамейку. Теперь главное не испугаться в последний момент. А что мне бояться – сердца-то, того, нет!.. Перекидываю ногу через парапет, и в этот момент из-под моста как-то боком выпадает нечто бесформенное. Собака. Рыжий, кудлатый пес с пораненной лапой. Я засмотрелась настолько, что почти забыла о своем занятии…
- Даже не думай, - говорит пес.
- Уйди, - говорю я беззлобно.
- Нет уж. Слезай оттуда. У меня аж голова закружилась, - ворчит он. – Не заставляй старика стоять и тут часами тебя уговаривать. Где совесть!
- Нет у меня совести. И сердца. Понятно? Уйди…
- Не уйду. – Он нагнул голову и показал свои старые желтоватые зубы. – Прошу тебя. Слезай.
- Черт с тобой. Слезаю. Не рычи только. Хватит…
Я перемахиваю через парапет в обратном направлении и оказываюсь рядом с псом.
- Ну? Чего тебе?
- Ничего. Сядь. Посиди со мной.
Мы сидим рядом. Молча смотрим на проносящиеся машины. Больно внутри. Опять… Но умирать уже не хочется. Прошло.
- Что, тяжело? Обидели, поди?…
- Ага, - киваю я и снова шарю сигареты. Естественно, их нет.
- Не слушай никого. Главное, чтоб не побили. А слова – пустое. Раскается…
- …Наверное… Только не нужно мне это уже, понимаешь?
- …понимаю, - отвечает, помолчав. – Иногда что-то бывает поздно. Поздно прийти. Поздно понять… или поздно полюбить.
- Да… да, я согласна.
Воздух все больше сереет, наливается влагой. Понимаю, что скоро ливанет.
- Дождь начнется вот-вот, - словно читая мои мысли, произносит пес. – Пойду я, пожалуй. Надо крышу найти.
- Хочешь, ко мне? – внезапно предлагаю я.
- Ну, если только на одну ночь… - колеблется рыжий.
Мы понимаем друг друга даже без слов. Молча идем к дому. Там я промываю ему лапу, после долгих уговоров кормлю и стелю ему в углу прихожей, - там не так дует. Наливаю себе выпить, сажусь в кресло, чтобы поразмыслить над всем происшедшим и моментально засыпаю до утра. Проваливаюсь…
Из сна меня вырывает треньканье. Черт, дверной звонок… С трудом разгибая затекшую от сна в кресле спину, иду к двери и краем глаза замечаю, что не только пса, но и подстилки нет. «Ну вот, опять глюки начались - говорящая собака теперь… Брошу пить»…- с жалостью и какой-то болью решаю я, открывая замки. За дверью – никого. Только клочок газеты на коврике. Поднимаю его и верчу в пальцах. Влажный, обкромсанный обрывок вдруг начинает трястись вместе с руками, с моими руками. Нет, это не похмельный синдром, и ничего страшного там не написано: обрывки газетных статей, хвосты слов… и только кусок заголовка – полностью; он бьет по моим еще не проснувшимся глазам тридцать шестым кеглем черных букв: «…ОБЕЩАЮТ УЛУЧШЕНИЕ…»… А к левому нижнему углу прилипло несколько рыжих шерстинок…