Copyright © Аайус – 2000 – 2001 гг.
Вступление сокращено на треть (более полное - в предшествующей редакции)
Рваными краями прорастают друг в друга миры.
Времени полымя каждый миг пожирает их твердь.
С памятью короткой мы не ведаем, откуда пришли.
Жизни долгой жаждем, но, страдая, получаем лишь смерть.
Эпиграф вполне подходящий к прощальному повествованию, что шлёт в бесконечность летящий, томящийся вечным незнанием. Писать мне всё это ни к спеху – хочу лишь во всём разобраться, с ума чтоб случайно не съехать, и волей своей не сломаться. В квартире ремонт мне совсем ни к чему – я скальпеля зуб никогда не приму.
Мир стёкол пронзает мой ищущий взгляд. Движению ног будто времени внемлю. Коль к вечному люди, сквозь годы, спешат – по что они топчут распятую землю? Ужель не висится нам в сладкой глуши в немых катакомбах эфирных развалин средь грёз обречённой на схватки души, где нет ни уборных, ни кухонь, ни спален?
Может быть, кто-то рисует бродящих людей, чтоб голова у меня закружилась сильней? Чтоб я поверил, что я над волнами качаюсь и на бревне среди огненной пляски вращаюсь? Чтоб я поддался магической силе видений, и напоролся на целую жизнь приключений?
Нет, ни за что! Я оттуда сорвался, и возвращаться туда не желаю. Я за свободу достаточно дрался. Больше бревна никакого не знаю! Нет меня там, как нет прав у меня на ту память, что бесконечность кошмаров содержит в себе! А голоса продолжают мне в уши горланить. Эй, адвокаты, держать аргументы в узде! А обвинители (только вот кто, я не знаю) круглые сутки внушают мне принадлежащим то, что я, кажется, вовсе и не понимаю, только в мозгу ощущаю по уши сидящим. Считают, что если уж в мысли такое внедряют, то я на крючок сам запрыгну – и там мне конец – и все эти глюки, какие со мною бывают, приму за родные я как похотливый самец, и следствия – будто какашки – мне скушать придётся. Уж, нет, господа, не мечтайте! Дурак не найдётся!
Зубы сжимая, сижу, ругань свою торможу. В оба окошка гляжу, над которыми – брови, мачтами шустро ловлю, что вокруг говорят. С мукой пытаюсь понять, что ж я так беспокоен. Может, лихие сюрпризы в засаде сидят?
Жуткие страхи мне в душу крадутся – по её стенкам как кошки скребутся. Странный сосед всё помочь мне стремится – от объяснений мой чайник дымится. Должен я, видите ли, расслабляться, чтоб успокоиться и вспоминать, должен позволить себе сомневаться, чтобы чужое суметь распознать. Если настроюсь я так, то мой разум выхватит будто бы правильный след. И улечу я, понятно, к экстазу – где ни сомнений, ни памяти нет. Ну, ничего себе! Если так сразу, то я пока ведь ещё не аскет!
Как же тут действовать? Честно? - Не знаю. Сдвинулся так, что готов не искать. Лишь головой я всё время киваю – чтобы контроль над собой показать. Переживает шаман за меня – не перенёсся ль умом я туда, где подо мною вращают бревно, а на просторах сознанья темно?..
Нельзя поддаваться виденьям, где делал я что-то, о чём совершенно недавно не помнил совсем. Нельзя допускать, чтоб успешною стала охота неведомых сил, что манЯт меня яростно в плен. И вспомнить для этого надо, что было со мною – чтоб ведать, что это - моё, и на этом стоять. Чтоб трудно им было схватить меня вдруг за живое. Чтоб знал я, куда при опасности мне отступать.
Коль в корень смотреть, то чего я всё время боюсь? Погибнуть? А разве иначе в Пожаре спасусь? На гибель рождаемся мы, потому и кресты таскаем на красной от пламени кармы груди. Ведь сгинем-то все. Раз уж правде в глаза посмотреть, то всех нас присыпать золою и тихо отпеть.
Грифы, ягнятники, сипы, стервятники кожу и мышцы отчаянно рвут, землю, политую кровью, съедают и экскременты со смаком клюют… В птичьих мозгах мы по жизни своей прозябаем. В мыслях и снах мы друг друга легко убиваем. В тухлых телах сами мы свою плоть пожираем. Падаль и страх – эти вкусы с рождения знаем. Тело сгнивает не зря – не пропадать же добру. Злобой друг друга клеймя, это имеем в виду.
...В последнее время, ей Богу, всё путаю я. Вы все – золотые, и истинно все мне друзья. Я вас хоть не вижу, но чётко себе представляю. Выходит, вы есть, и живёте в моей голове. И, если её я как следует расковыряю, то – где бы вы ни были – вас я достану везде…
И, если уж вы разожгли в себе совесть интимные мысли мои раскупорить, то знайте, что я никому не позволю считать, будто я никудышно глаголю! Но, ладно, забудем – ведь вас я не знаю. Ни зла, ни иллюзий я вам не желаю.
Я – маленький винтик, попавший в кромешный кошмарик, и где нахожусь я, не знаю, не выпив стопарик. Сорвали резьбу с меня – вот и вписаться теперь не могу я в любую-то душу. Возможно, что это о помощи крик мой (при первой опасности здорово трушу).
Глядишь, безобразные люди и звери, голодные, будто веками не ели, ворвутся и схватят, уцепят когтями, утянут в миры, где скитаются сами, где каждый жилец обречённым воспитан, откуда возврата вовеки не светит, порвут на клочки и сжуют с аппетитом, и пир свой блеянием смрадным отметят. Порочные гнойные слюни слетают с разинутых в гневе шершавых клычищев, когда по глухим перекрёсткам сознаний мохнатые призраки с воплями рыщут. Плешивая шерсть их от пота атаки лоснится. От гнева над их головами пылают зарницы. Гипнозом глазищи коварные тянут к себе. Чтоб вырваться – чувствуешь, сил не хватает тебе. А когти в зазубринах рваных и грязных, где мяса гнилого кусочки застряли, всё тянутся к плоти, дрожащей напрасно, почти уж разложенной в горизонтали…
Но, что ж я живу до сиг пор? Не понятна причина. А, может, я в мыслях живой лишь, а сам – мертвечина? Но, раз я пишу, то мои рассужденья – пустое. А, может, я лихо пристроился в тело чужое?
Вдруг я сижу на большом пикнике на раскалённом от солнца песке? Может, с друзьями мы празднуем что-то, или беседуем после охоты? Может, рекою вино, а закуской – икра, смеха и песен полно, голосит детвора? Только на мне вдруг созвездий сиянье сошлось – в космосе просто объекта в тот миг не нашлось. Значит, тогда я забылся и будто пропал – старым сознаньем в хоромы чужие попал? Кем же реально я числился в прошлом мгновеньи? Может, я снюсь себе в этом порочном виденьи? Вот и запутался – мне поскорей бы проснуться, вытрясти память, и снова нормально зажить. К мыслям своим на их плачущий зов обернуться, а о вращеньи на диком бревне позабыть! Верить готов, что Земля не вращается даже! Атомы чрева молекул свербят без орбит! Каждый летит как ему провиденье подскажет. Только судьбою бывает внезапно он сбит…
Страшно остаться ни с чем, без привычных иллюзий, воплей, увёрток, стенаний, моральных контузий. Быть бы хоть кем-то – жужжаньем летающей мошки, иль тараканом, в ночИ пожирающем крошки, каплей прогорклого масла, стекающей с ложки, тем пирожком, что гниёт в одиноком лукошке, сочно в жару из подмышек струящимся потом, в дикой дороге на редкость крутым поворотом, хоть унитазной водой, что летит в нечистоты, вирусом, что в межсезонье всё ловит кого-то... Или – покой, пустота, где не сможем держаться. За наше право на роль мы готовы сражаться. В том, что внутри мы – лишь “ноль”, не хотим признаваться. За удовольствия боль мы стремимся отдаться.
Дайте мои унижения по прейскуранту! Каждому я посвящу по удару курантов! Право страдать защищается каждым ударом! Шустрый ещё наживётся немалым наваром. Мне бы хватило толчка – стал в страданьи бы гидом. Пусть даже тело сверчка, коль положено – выдать! Пусть я пылинка, но только лететь бы по свету! Если я голос – готов раздавать всем приветы! Коли высок я порогом – споткнись непременно! Если построен острогом – сгною в своих стенах! Коли я призван решать – все законы нетленны! Если дано разрушать – всё исчезнет мгновенно! Коли болезнь – сокрушу вас упрямым бессильем! Если Земля – одарю всех своим изобильем!
...Я помню: я в отпуске, дома заждалась семья, я здесь – на полу в этой мрачной нелепой каморке, где странный хозяин твердит, будто лечит меня, а я лишь слегка отворяю запавшие створки. Сверх меры стараясь, горят измождённые свечи. Тибетские запахи лезут упорно в глаза. Моё восприятье колдун ожиданьем калечит. А взгляды его - что в цепи моих стен провода. Он думает, есть ещё шансы вернуть меня в жизнь, и всё говорит: “Это – я”, и угрюмо кивает. Я знаю: случился со мною дурной катаклизм, и жизнь моя вроде бы как на корню остывает. Кумекаю: нет, не повинен ни в чём этот странец, ругающий в мыслях себя за дела, что скрутились. Хоть, это писание, может, – прощальный мой танец, он жертва – как я – вот мы оба с ним и обмочились. А коль от него заболел я (уж чем и не знаю)... – Тем более, он – это тот, кто меня понимает, в моём сумасшествии схему какую-то знает. Какие-то силы меня от людей оторвали, взбесили мой разум, и в эту квартиру впихали, и этот вот “я” день и ночь всё тетрадку черкает.
А жизнь как петля – завлекает и душит беспечных. Смотался бы я, но уйдя, улечу ли навечно? Исчезнут проблемы, иль бросятся душу трясти? Не буду ль я их как носильщик сквозь время нести? Послушать соседа – во многом я сам виноват. Уж лучше б на слово почаще он был скуповат! Всё только твердит, что до смерти я должен успеть стряхнуть свою жизнь на бумагу – раз может терпеть. Обязан стремиться я стать для всего посторонним. Вот я и пытаюсь довериться лампе настольной. Но, как не заснуть от такого ума напряженья, от быстрого сквозь состоянья сознанья скольженья?
…Порой по неведенью влазим в такие болота, трясина которых затянет и самых отважных. Глядишь – впереди уже мучает совесть кого-то, защитную шкуру сдирая с прожектов вальяжных. Но пуще всего опасайся неведомой силы, что может слететь с поднебесья глубин потаённых. Захватит она твою память – изящно и мило – и впустит в неё тьму событий ужасно мудрёных. Ударит с размаху – и в жизнь они мигом стрясутся, и будут давить, заставляя принять за реальность. – Вот в этих мирах сумасшедших стада и пасутся. Возможно, что в этом чертовская есть гениальность. Поэтому, друг, будь же бдителен, а не раскован. Не след зарекаться, что ты от всего застрахован.
Жизни раздолье значительно шире площади наших лукавых квартир, что в суетных черепках в пьяном стиле воссоздают этот таящий мир. Столь бесконечен сей вид затрапезный, что и смотреть на него бесполезно. Только вот в этих просторах помпезных столько страданий, что истине тесно. Вот и хочу я исчезнуть отсюда – словно бы не был я здесь и не буду. Чтоб не оставить ни клеточки тела – чтоб моя плоть прорасти не сумела. Память для этого в крошки сотру и на крови осознанья прожгу.
Я приступаю! Выше бокал вампира! Крепче сжимаю вилку для человечины! Занесена уж над головой секира! С мощным ударом всё будет обесцвечено!