Лекции в стиле порно

                1.

    Глухо тикали часы на стене. Сергей Давидо-
вич Макасин, тридцати пяти лет от роду, могуче-го телосложения брюнет, сидел перед новым, только что купленным, компьютером, и задумчи-во грыз пластик противоникотинового мундшту-ка, в который была вставлена незажённая сига-рета. За окном кабинета начало смеркаться, по-этому лицо Макасина, в свете компьютерного монитора, приобрело загадочную синюшность, и некоторую резкость в чертах, с ярко выделенной горбинкой крупного, но не мясистого, носа. Тя-жесть надбровных дуг, и выпуклость скул, широ-ких и наводящих на мысли о последствиях тата-ро-монгольского ига, темпераментность припух-лых губ, обхвативших вышеупомянутый мунд-штук, и твёрдость породистого подбородка, не-сущего, впрочем, на себе глубокую ямку, ласко-во называемую, в народе, «****ской», всё это дополняло сходство с восковой маской Генриха Справедливого из музея мадам Тюссо. В воло-сах и бровях Сергея Давидовича, казалось, вы-явилась, лежащая ровным сплошным слоем, седина. В действительности же, три-четыре се-ребряные волосинки, пробивающиеся в послед-нее время из густой копны, аккуратно удалялись им по утрам обыкновенным варварским спосо-бом, путём резкого выдёргивания, сильными и короткими пальцами.
  Неиспользованный творческий потенциал в го-лове Сергея Давидовича требовал выхода на-ружу, однако, какая-то прочная перепонка ме-шала мыслям перетечь на компьютерный мони-тор. Хотелось написать книгу не просто попу-лярную, бестселлер (он был уверен, что спосо-бен написать именно такую книгу), с лихо закру-ченным сюжетом, с реалиями повседневной жизни, и непредсказуемым концом, а писать о вещах вечных: о Боге, о душе, об иронии судь-бы, о подстерегающих в жизни напастях, обо всём этом написать тонко и умно, с лёгкой иро-нией, заставляя читателя задуматься, и, может быть, способствуя принятию им какого-нибудь важного решения, обязательно хорошего и не-порочного.
  Когда Макасин понял, что сегодня ничего напи-сать не удастся, он закрыл программу, в которой высвечивалось всего два слова: «Блуждающий человек», заголовок задуманного романа, и от-ключил компьютер, заметив неожиданно, что на улице уже стемнело. Потом он прошёл из каби-нета в кухню, выпил стакан содовой воды и лож-ку приторного «Альмагеля» (его мучила изжогой ранняя, не по возрасту, язва желудка), сделал себе растворимый кофе и, вернулся в кабинет. Постоял задумчиво, в сгущающихся сумерках, перед остывающим своим новым приобретени-ем, как бы раздумывая, не повторить ли ещё раз попытку положить пальцы на клавиши, вздохнул глубоко, отхлебнул из зелёной чашки кофе, за-брал со столика сигареты, упаковку с мундшту-ками, и ушёл в салон, где зажёг маленький про-жектор с синей лампой, под потолком, в углу ог-ромной комнаты. Поставив чашку на пол, он лёг на диван, тихо хрустнувший своей кожаной обивкой, под тяжестью тела.
  Макасин был богат, но жизнью неудовлетво-рён. Холостяцкий быт уже тяготил, а выход, из этой ситуации, всё больше затягивался тума-ном. И деньги, не то чтобы огорчали, но и не ра-довали, как прежде. Богатство пришло, как сей-час принято в России, из ниоткуда, сразу обру-шившись на Макасина золотым дождём, по на-следству от застреленного бандитами Генки Корсака, успевшего перед смертью шепнуть своему душеприказчику и, по совместительству, начальнику финансового отдела, Титипутину, несколько слов. После этого на счёт Макасина в банке легла совершенно невозможная сумма. Сам Сергей Давидович мог лишь строить раз-личного рода предположения о превратностях судьбы, непонятной честности Титипутина, не-учтённых деньгах, и многого прочего, непонятно-го и тревожного, одновременно.
  Однажды, Макасин включил телевизор, и уви-дел Генку Корсака с полуразрушенной головой, за рулём искорёженного «Мерседеса».
  Ещё с утра, Сергей Давидович заподозрил, что день будет неблагоприятным. Сначала упала на пол сковородка с яичницей, и пришлось ограни-читься булкой с молоком (яиц в холодильнике больше не было), потом, уже на работе, Сели-ванов, из буйных, разбил голову об край Мака-синского стола. Ближе к вечеру, позвонила Ма-рия, и стала напрашиваться в гости. Сергей Да-видович сослался на ночную смену, удачно сыг-рав своё недовольство рабочим расписанием больницы. Мария не поверила, но пожелала ему приятной работы, и выпирающая из её голоса недоверчивость расстроила Макасина. День был безнадёжно испорчен. Сергею Давидовичу захо-телось самому поехать куда-нибудь, в гости, сменить настроение. Вместо этого -  включил старенький «Горизонт», чтобы посмотреть пере-дачу «Взгляд», с, единственным оставшимся из «великолепной тройки», Сашей Любимовым, за-тем сделал себе, на кухне, бутерброд из «фран-цузской» булки, с маслом, налил чаю, и вернул-ся к телевизору. До «Взгляда» оставалось пол-часа, и Сергей Давидович заинтересовался кри-минальной хроникой в «Новостях», хотя, обыч-но, старался не смотреть кровавые кадры, кото-рыми изобиловало телевидение. И, вот, на-ткнулся на растерзанного Корсака. Сразу же возникло ощущение нереальности. Макасин да-же нашёл Генкину визитку, хотел позвонить тому домой, услышать: «Да ты что, старик, жив я, здоров», но, пока искал красивую картонку с русским и английским текстом, понял, что, дей-ствительно, в машине был Корсак, крупным пла-ном показали небольшое родимое пятно, очер-таниями схожее с островом Малакка, на правой, уцелевшей стороне лица. Сергею Давидовичу стало плохо. Как будто насильно окунули его в чан с водой, и дышал он через тощую полую со-ломинку. Воздуха не хватало. Потом, его долго тошнило, в ванной комнате, совмещённой с са-нузлом, где он ползал от унитаза к облупленной ванне, чтобы напиться воды и умыться, и обрат-но.
  Следующим вечером, к нему приехал Титипу-тин, долго и витиевато рассказывал о своём добром отношении к Генке, обнаруживая плохую дикцию, и пулемётную частоту произносимого монолога (Сергей Давидович молчал, удивляясь бестактности гостя, которому, видимо, и в голову не приходило, что он, Макасин, может, и сам с трудом удерживает слёзы, всё же не хухры-мухры, с Генкой они, как братья, когда-то, были), долге перед ним за какую-то историю, которую Макасин так и не услышал, утирал платком аб-солютно искренние слёзы, и, уже перед уходом, стряхнув с себя панибратскую шкурку, поинте-ресовался номером банковского счёта, где у Сергея Давидовича, в тот момент, лежало пять-сот рублей, и сто долларов на валютном счету. Осторожный Макасин номера не назвал, хотя Титипутин и говорил что-то о последней воле Корсака. В стране творился беспредел, все бы-ли подозрительны, поэтому Сергей Давидович стал мягко выдавливать начальника финансово-го отдела из квартиры, пропуская мимо ушей невнятную скороговорку незваного гостя, кото-рый, вдруг, замолчал, оказавшись притёртым к двери, пожал плечами, и сказал такую странную фразу: «Желание Генадия Парамоновича, гос-подин Макасин, для меня приказ». На том и рас-стались.
  Потом были похороны Генки. Отпросившись с работы, Сергей Давидович купил в ларьке, воз-ле «дебильника», букетик цветов, и бутылку водки (подумалось, что лучше всего помянуть Корсака у себя на кухне, вечером, в одиночку). Доехал, на автобусе, до кладбища, и долго бро-дил по узким тропинкам, между могильных изго-родей, искал свежие могилы. О времени похо-рон Макасин узнал из газетного некролога, по-этому на кладбище пришёл с опозданием, в на-дежде, что все успеют разойтись, не хотел ви-деть чужих ему людей, и думать, что кто-то из них причастен к гибели Генки. Проплутал по кладбищу полчаса, и, вдруг, неожиданно встре-тил бабку Клавдию, которую не видел лет де-сять, думал умерла давно, даже узнал её не сразу, хотя и не изменилась она почти. Зато бабка окликнула его, как только увидела, отвела к засыпанной цветами могиле. Несколько рос-кошных венков стояло. Макасин осторожно по-ложил на цветы свой букетик.
  - Что ж на похороны-то не пришёл? - спросила бабка.
  Сергей Давидович пожал плечами, слова не могли перелезть через, загустевший в горле, комок, когда увидел плиту с Генкиным именем, годом рождения, годом смерти. Ещё ниже, было написано на чёрном мраморе: «Спи спокойно дорогой друг. Мы тебя никогда не забудем». Прочитав эпитафию, Сергей Давидович прику-сил нижнюю губу, чтобы бабка Клавдия не заме-тила, как дрожит она, такими фальшивыми пока-зались ему слова, выгравированные золотыми буквами на мраморе.
  - Я тоже с ними не стояла, - не дождавшись от Макасина ответа, призналась бабка, и кивнула на соседнюю могилку. – Вон там пряталась.
  Сергей Давидович кивнул головой, словно баб-ка сообщила ему вполне понятную вещь.
  - Понаехали все эти, с рожами, - добавила она. – На лбу написано: «бандюга». Чего я тут, с ни-ми, стоять буду?! Геночку уже не вернёшь, а я лучше так, в сторонке. Дождалась, когда они разъехались, ну и посидела, потом, здесь, по-плакала одна.
  Сергей Давидович посмотрел на бабку Клав-дию. Действительно, совсем не изменилась, только морщины, ещё глубже, изрезали лицо. 
  - А плиту когда успели поставить?
  - Сразу и поставили. Ума-то ни на йоту. Зако-пали, и сразу плиту притащили. Нормальные люди, разве, так делают? Земля постоять, пару дней, должна, привыкнуть. Всё равно, это – временно. Памятник хотят делать.
  «Сколько же ей теперь лет?», - подумал Мака-син.
  Постояли молча. Потом он сказал:
  - А вы как, тёть Клав? Всё там же?
  - Живу - то? Там же, в нашем дворе. Геночка мне ремонт сделал, всё хорошо, не жалуюсь. Только, зачем мне, старой дуре, ремонт этот те-перь. Помирать скоро. Нехорошо это. Обогнал он меня.
  Сергей Давидович смотрел на бабку Клавдию, и поражался жёсткостью в её лице. Не было в нём горечи и боли, какое обычно бывает у лю-дей, переживших утрату близкого им человека. А, ведь, заменяла она Генке всех, и мать и отца, никого больше у Корсака не было кроме бабки Клавдии, и у неё, кроме Генки, никого. Железная женщина, бывший снайпер, в войну два ордена и штук пять медалей заработала. Сколько пом-нил её Макасин, умела быть неприступной, хо-лодной, иногда надменной, соседки даже побаи-вались бабку. А вот перед Генкой пасовала, особенно в последние годы его учёбы в школе. Может, сказывалось то, что похож был, Корсак, на деда своего покойного, и внешне и характе-ром.
  - Чего это у тебя, водка? – Кивнула бабка на полиэтиленовую сумку, в руке Сергея Давидови-ча.
  - Стаканов только нет, - сказал он.
  - В крышечку мне налей. Там крышечка, или закрывашка?
  Макасин достал из сумки бутылку, свинтил колпачок, и налил туда водки. Бабка Клавдия никаких слов не говорила, выпила молча, и Сер-гей Давидович тоже выпил, прямо из горлышка бутылки.
  - На, закрой, - отдала бабка ему крышку.
  - А что с оградой? – посмотрел он на пустое место вокруг.
  - Завтра, говорят. А до завтра - убогие все цве-ты разворуют, - и, повернувшись, пошла от мо-гилы. Макасин зашагал следом.
  - На поминки не пойдёшь? - спросила бабка, когда они вышли с кладбища, и пошли к авто-бусной остановке.
  - Я дома напьюсь, - ответил Сергей Давидович, и качнул в руке сумкой.
  - Тоже верно, - согласилась бабка. – Меня при-глашали, а я отказалась.
  Некоторое время шли молча.
  - Не женился? – повернула она к Сергею Дави-довичу голову, и он подумал, что со стороны, наверное, выглядит неудачником.
  - Нет, …пока нет, - сказал он, разглядывая ас-фальт перед собой.
  Уже перед самым автобусом, Макасин спохва-тился:
  - Тёть Клав, может чем помочь надо?
  - Да чем ты мне поможешь, Серёженька?! Деньги у меня есть, приходил вчера, лысый та-кой, у Геночки работал, бухгалтером вроде, при-нёс деньги. Хоть бы после похорон-то пришёл. Так нет, прискакал, с ранья. Хотела было его выгнать, так, веришь, сил не было. Села, и сижу, как пень. А чем же ещё ты мне поможешь?! Вот если б ты оттудова был, - она усмехнулась, по-казала пальцем на небо, - я бы, может, чего и попросила.
  Когда подъехал её автобус, бабка сказала:
  - Ты, Серёженька, зайди как-нибудь. Тебе я всегда рада. А с этими не водись, плохие они люди, - наверное, имела в виду тех, кто окружал Генку, в последнее время. Потом зашла в авто-бус, и уехала.
  Через пару дней, после визита Титипутина, Сергей Давидович сунул в зев банкомата пла-стиковую карточку, намереваясь пополнить свой тайваньский, чёрной кожи, портмоне тремя ку-пюрами, совершенно не удивился, когда банко-мат денег не выдал (но сожрал, под сытое урча-ние, магнитную карточку), расстроился немного, да ещё испуг прохладный, чуть-чуть, поцарапал, где-то между ушами. Тяжело вздохнув, Макасин зашёл в здание банка, благо именно к этому от-делению Сергей Давидович был, что называет-ся, «приписан», и обратился к милой молодень-кой служащей, с понятной и, в общем-то, тради-ционной, просьбой «дать денег». Пролетев лёг-кими пальчиками по клавишам компьютера, и просмотрев данные счёта, милая служащая ста-ла вообще неотразимой, хотя Сергей Давидович и заметил, как мелькнула она зрачками по его ещё свежей рубашке, и опять посмотрела на компьютерный экран. По-своему поняв некото-рую заминку в поведении служащей, Сергей Да-видович быстро сказал:
  - Да-да, карточку у меня только что, мм-мм, съело.
  Последующее сообщение банковской служа-щей, Макасин выслушал, не дрогнув ни одним мускулом лица, и то, только потому, что оно бы-ло сведено судорогой, как, впрочем, и всё тело. Произнесённые милой девушкой слова, выпар-хивающие из её губ легко и непринуждённо, на подходе к ушам Сергея Давидовича, набирали скорость, тяжелели, и вгрызались в его мозг, ис-тончая хрупкие перегородки. Выяснилось, на-пример, что Макасин может заказать платино-вую карточку, и получить её, немедленно, на-сколько девушка в курсе, но уж завтра-то, точно, он сможет забрать её, у девушки же. Что  ему просто необходимо воспользоваться некоторы-ми программами, предлагаемыми банком, вот списочек, пожалуйста, и, что в интересах госпо-дина Макасина, вообще, закрыть часть той БОЛЬШОЙ суммы, что лежит на его счету, для получения неплохих процентов, к тому же, неко-торые фирмы и предприятия, вот, пожалуйста, опять списочек, предлагают закупить их акции, которые на рынке…..
  В голове Сергея Давидовича ещё продолжа-лась разрушительная работа, а руки уже не сво-дило судорогой, обмякли, обвисли они вдоль тела, тоже приобретающего невесомость, и ноги не подгибались только потому, что упирались коленями в банковскую пластиковую стенку, за которой сидела то ли милая служащая, то ли сам Генка Корсак, то ли начальник финансового отдела, Титипутин. Смог же уничтожаемым моз-гом сопоставить смерть Генки, визит его душе-приказчика, и кафкианскую ситуацию в банке! «Вот и крыша набекрень, товарищ психиатр. Прямиком в палату «дебильника», под надзор коллеги Трауберга», - пробилась задыхающаяся мысль, и тут же пала под ударом трёх слов, вы-деленных из длинного предложения, произне-сённого в полуметре от Сергея Давидовича, эта-ких трёх командармов, ведущих свои армии на штурм противника.
  - В конце концов, господин Макасин, Вы вправе распоряжаться ЧЕТЫРЬМЯ МИЛЛИОНАМИ ДОЛЛАРОВ, по своему усмотрение, я всего лишь могу Вам советовать, но, вот тут, у меня, - кивок на монитор компьютера, - записана личная просьба человека, который перевёл Вам деньги, э-э-э-э, господина Титипутина, ввести Вас в курс дела и, так сказать, развернуть перед Вами всю картину Ваших возможностей.
  Тут случилось два события. Во-первых, Мака-сину словно воткнули невесомый железный штырь в позвоночник, так, что он обрёл устойчи-вость в окружающем пространстве, и даже смог провести ладонью по лицу, стирая, с точки зре-ния банковской служащей, некоторую озабочен-ность, а на самом деле, следуя своему методу, по которому, в студенческое время, писал ди-пломную работу «Способы выхода из ступорно-го состояния путём мгновенной релаксации». Во-вторых, милая девушка наконец затихла, и явно ожидала каких-то слов от Сергея Давидо-вича. И слов-то было совсем немного.
  В тот день Макасин денег брать не стал, ска-зал, что ему надо всё обдумать. Вышел из банка и, почему-то, поехал на работу, хотя в мыслях уже ехал на дачу к директору «дебильника», Шакурову М.Э., и разбивал об его макушку тя-жёлую чернильницу. Существует ли такая чер-нильница на директорской даче - он не знал, но гипотетический вид Михаила Эдуардовича, с растёкшимися по сытой морде чернилами, был Макасину симпатичен.
  Спустя несколько недель, не дождавшись ника-кого подвоха с деньгами, и не найдя Титипутина (как сквозь землю провалился, ни на работе, ни по адресу, подсказанному секретаршей, ангел ли, думал Макасин, подсознательно не очень-то и желая продолжать поиски), Сергей Давидович, прикинул все «за» и «против», уволился с рабо-ты, так и не надругавшись над директором пси-хиатрической клиники, взял в банке некоторую сумму, закрыл другую некоторую сумму, третью оставил на открытом счету, акций не скупал, на программы не подписывался. Заехал к бабке Клавдии, хотел оставить ей денег (кто его знает, сколько ей Титипутин дал), но обнаружил, в квартире, скорбящих соседей, и маленькую, ссохшуюся, нарумяненную бабку Клавдию, с су-ровым выражением лица, лежащую в одной по-ловинке гроба. «Господи, сколько смертей, за последнее время», - подумал Сергей Давидо-вич.  Вчера, вот, тоже хоронили одного замеча-тельного артиста.
  Дней пять Макасин ходил по городу, скромно транжирил деньги, потом заплатил за курсы пси-хологов, благо образование подходящее было, а психологи вошли в моду. Купил хорошую трёх-комнатную квартиру с кабинетом, со вкусом об-ставил её, одновременно закончив курсы. Соот-ветственно, и машиной обзавёлся, взял новень-кий «Ниссан». Водительские права у него были, ждали своего часа в коробке с документами, ещё со второго курса, когда отец пообещал по-дарить свой «ноль пятый» (Давид Самойлович собирался обзавестись «Волгой»), но сначала что-то не заладилось с «Росинантом», как Мака-син-старший называл «жигулёнок», надо было подремонтировать, потом – скоропостижно скончался сам Давид Самойлович. Сергей Да-видович машину забирать не стал, продал, и от-дал деньги матери. Тем не менее, права он ус-пел сделать.
  Макасин прослушал лекции по бизнесу, открыл своё дело, и, как ни странно не прогорел, клиен-тура, вдруг, подобралась солидная, богатая, спокойная, терзаемая хлипкими проблемами, скорее от безделья и скуки. Наверное, он был «везунчиком». Говорят, что обзавестись хоро-шей клиентурой сразу – практически невозмож-но, да и «наездов», со стороны Генкиных коллег по бизнесу, не последовало. Будто бы раство-рились в воздухе деньги, и никому до них не бы-ло дела. Титипутин, как пропал, так и не появ-лялся. Макасин, разумеется, против такой си-туации не возражал, жил спокойно, особенно не высовываясь и не наглея. Изредка снимал со счёта деньги, нужные для исполнения какого-то мелкого желания. Однажды, вот, Сергей Дави-довичу пришло в голову написать книгу, и он ку-пил компьютер. А ещё надо было съездить в Европу, простым «средним» туристом, без шика, просто чтобы заполнить ещё одну ячейку в таб-лице желаний.
  Никаких претензий из Чикаго Макасину не по-ступило.
  У Корсака, в Чикаго, была жена и двое детей. С Елизаветой (или Лиз, как она стала себя назы-вать сразу же после переезда в Америку), уди-вительно красивой и, до невозможности, глупой женщиной, Корсак «расплевался» три года на-зад, но детей навещал регулярно, раз в месяц. На Генкины похороны, Елизавета, с детьми, не приезжала. У бабки Клавдии, Сергей Давидович, на кладбище, не спрашивал, про Елизавету, её бабка не любила всеми фибрами души, но на похоронах была Элка с мужем, которая и сооб-щила Макасину подробности.
  Непонятно, почему Корсак выбрал для заве-щания его, Макасина. Неужели из-за каких-то ностальгических всплесков сознания? «Смог бы я, в аналогичной ситуации, - думал Сергей Да-видович, - вспомнить Генку, и завещать ему деньги?» И приходил к мысли, что, в общем-то, всё вполне объяснимо, и выстраивается в логи-ческую цепочку: брошенная жена; коллеги, хоть и новой формации бизнесмены (безо всяких, там, красных пиджаков, пудовых золотых цепей, пальцев «веером»), а всё же бандиты и афери-сты; толпа крашенных дурочек, пытающихся присосаться к его богатству. Вот только дети Корсака выпадали из логической этой цепочки. Впрочем, кто знает, может и детям, верный Ти-типутин, отослал денег. А может и не настолько он честный (а честность и справедливость – два разных понятия), лысый бухгалтер, взял щепот-ку наследства, да и маханул куда-нибудь на Ка-нары, оттого и не нашёл его Сергей Давидович. Вспомнились ещё Генкины слова, сказанные, однажды, Макасину: «Толковая у тебя башка, Серёга, а «бабки» ты делать не умеешь. Тебе бы в лото выиграть».            
  Последний раз они встречались, за две недели до смерти Корсака, у Элки, на дне рождения, ку-да она собрала почти всех бывших однокласс-ников, чего, конечно же, делать не стоило, учи-тывая нынешние времена, и, как следствие, возросшую социальную неприязнь одних по-взрослевших мальчишек и девчонок к другим. В их, вновь собравшемся, классе, на двух инжене-ров, одного психиатра, трёх детских врачей, од-ну учительницу старших классов, и пять работяг, пришлось двое несправедливо разбогатевших «раздолбаев» (во всяком случае, именно такую память о них вынесло из стен альма-матер, при-сутствовавшее на дне рождении, большинство), Генка Корсак и Даник Абрамян, да ещё сама именинница, Элка Фетисова, выскочившая за-муж за «нового русского», и тоже осуждаемая большинством. Естественно, веселья не полу-чилось, все были натянуто вежливы и молчали-вы, кучковались в небольшие группы, разбав-ленные врачами, инженерами и работягами, ко-торые принципиально танцевали только с учи-тельницей младших классов, строгой, в крупных изящных очках, Гулей Куликиной, уже вдовой, стоматологом Бердынцевой Мариной, ещё не успевшей обзавестись мужем, но успевшей ро-дить двух милых близняшек, и домохозяйкой Танюшкой Сизовой, так и не похудевшей за эти годы. Танцевали, старательно отводя глаза от Элки, хотя и Элкин муж был в отъезде, «ковал» валюту где-то в Швейцарии. Макасин, приехав-ший вместе с Корсаком, который забрал его из дома, тоже не очень пользовался расположени-ем некоторых гостей, которые, видимо, прово-дили какие-то параллели между их дружбой, и туго набитым кошельком Генки. Почти всю поси-делку Сергей Давидович провёл рядом с Корса-ком,  время от времени, танцуя с Элкой, стойко делающей вид, что Макасин, для неё, всего лишь школьный товарищ. Никто Сергеем Дави-довичем больше не интересовался, хотя жен-щины шушукались, втихаря поглядывая на тан-цующих, Макасина и Элку. Но это, скорее всего, от неудовлетворённого любопытства, пустивше-го корни ещё на выпускном вечере их 10-го «б». Один раз, правда, Шурик Нигматулин завёл с ним беседу о житье-бытье, но тут же был пере-хвачен Мариной, которая, в сторонке, что-то на-шептала ему на ухо, и Шурик, опасливо погля-дывая на Сергея Давидовича, больше уже не подходил. Изредка, Даник Абрамян и Генка, по отдельности, выскакивали на большую, заса-женную различной зеленью, террасу, кому-то отдавали приказания по мобильным телефонам, а под конец вечеринки и вовсе уже не утруждали себя беготнёй под вечернее небо, лишь отвора-чивались от присутствующих, и громко, со вку-сом, произносили в дырочки телефонов всякие там «лизинги», «бартеры» и «конверсии». Чут-кие уши большинства готовы были удовлетво-рённо выловить из обрывков телефонных разго-воров «паразитизмы», вроде: «типа», «в нату-ре», «наехал», что несомненно указывало бы на криминальное происхождение Данькиного и Ген-киного богатства, но, вместо этого, удивлённо ловили правильную, неприблатнённую речь, сдобренную деловыми терминами. Принять это было невозможно, понять – тяжелее вдвойне. И  только, когда Абрамян обратился к невидимому собеседнику: «Господи, Владислав Артёмович, нельзя же, в самом деле, думать, что вы круче всех», только тогда большинство гостей облег-чённо обмякло ушами, а Толик Радзянский тихо сказал Кольке Лацису:
   - Смотри, Колян, как эта падла выёживается.
  Макасину, тогда ещё лечащему психиатру, бы-ло странно то новое ощущение, которое он ис-пытал у Элки в гостях. Непонятное состояние раздражения и нервозности. Отрицательная энергия, исходящая от большинства, и запол-нившая комнату, как-то действовала на него, и Сергей Давидович, глядя на Корсака, думал, о том, что Генка излишне самодоволен.
  С Корсаком они дружили со школьной скамьи, и хотя, в последнее время, встречались не так часто, погружены были каждый в свои заботы, всё же дружеские отношения между собой со-хранили. Встречаясь, хохмили, как прежде, бол-тали о всякой ерунде, не касаясь темы денег, за исключением той фразы, когда Корсак пожелал ему выигрыша в лото. Пару раз Генка подвозил его на работу в своём «шестисотом», а однажды даже привёз Елизавету домой к Макасину, на частный приём.
  - Ты ж понимаешь, старик, в клинику не могу. Увидят, то - сё, на фиг мне лишние разговоры. Посмотри, поговори с ней. Задыхаюсь, старый, ревнивая, как я не знаю кто.   
  - Такое только топором лечится, по темечку, - весело подмигнул, в коридоре маленькой «хру-щобы», Корсаку Макасин.
  - И не говори…, - вздохнул Генка, обнажая пе-ред другом запущенность ситуации. 
  Разбогатевшему Корсаку Сергей Давидович не завидовал, скорее радовался за друга, всё предперестроечное отрочество которого прошло под опекой бабки Клавдии, с коей он и проживал тогда, после смерти отца и матери. Иначе, как «шантропой» и «архаровцем» она Генку не на-зывала, и тот всячески поддерживал её твёрдое убеждение в том, что ничего путного из него не вырастет, бил дворовые и школьные стёкла футбольным мячом, ставил «электростанции» под глазами сверстников, откровенно «гопни-чал», отбирая деньги у пацанов из соседних дворов. Серёга Макасин от друга старался не отставать, умеренно хулиганил, и, в конце кон-цов, добился на родительском собрании выска-зывания одной мамаши: «Корсак и Макасин - два сапога пара». Однако, у него были мама и папа, а у Генки только бабушка. Поэтому, на-верное, Макасин никогда не был лидером, а Генка наоборот. Тоже тонкая штучка, с точки зрения будущего психиатра и психолога. Во вся-ком случае, ему всегда доставалось от родите-лей больше, чем Корсаку от бабки. И хулиганить приходилось с оглядкой на Давида Самойловича Макасина, человека строгого и жёсткого харак-тером.  Генка же был относительно свободен, и плевать хотел на всякие там родительские соб-рания и педсоветы. Бабка Клавдия в школу не ходила, прекрасно знала, о чём ей могут расска-зать педагоги. Сил на перевоспитание внука уже не хватало, упорным в своих убеждениях был тот, всё больше становился похожим на деда, а мужа своего, когда тот жив был, бабка боялась, хотя почти всю войну прошла, со снайперской винтовкой, не из робкого десятка. Несмотря на подозрения учителей и соседей, Генка вырос человеком хорошим, никого не убил, не ограбил, и в тюрьму не сел, доучился до десятого класса. Зато чуть не загремел в «малолетку» Даник Аб-рамян, тихий и незаметный троечник, попавший-ся на краже сгущёнки из магазина. Отец Даника, замдиректора на металлургическом заводе, ко-му-то дал на лапу, и дело замяли, но репутация Даника в школе, и без того никакая, скатилась практически до нуля. И вот, надо же, теперь, свой канал на телевидении, акции в предпри-ятиях заграницей, недвижимость, и что-то там с «Сибнефтью». А на вид, Абрамян, такой же, как и в школе был, маленький, бледненький, разве что взгляд понахальнее стал, да в движениях суетливости прибавилось.

                2.

    Макасин лежал, перебирал мыслями. На душе было ни хорошо, ни плохо. Этакое состояние равнодушного идиотизма. Нейтральный ступор. Не так чтобы трагично, но и веселиться - повода нет. Просто скучно. Хотелось праздника, а мыс-ли серенькие, грузные, не праздничные. И из дому выходить лениво. Позвонил Лёнчику Трау-бергу, старому приятелю по «дебильнику». «Слушай, я тебя минут через пять наберу», - сказал тот. Вуаля, даже приятели поставили пе-ред ним меркантильный барьер, вылепленный из чисто русской неприязни к богатым. Завиду-ют, черти. Но почему-то самому стало завидно. Траубе занят чем-то, а Сергей Давидович, сего-дня, в офис не пошёл, скинул всех клиентов на Диночку, теперь валяется, вот, на диване, «ле-ниво ему». И немного обидно стало, мог бы и потерпеть Лёнчик минут пять у телефона, пере-броситься парой слов. Не настолько же сволоч-ные душонки у всех. Конечно, не перезвонит. С Лёней Траубергом у Макасина сложились очень непростые отношения. Вроде бы и приятели они были, не раз воблу делили у пивного ларька, возле больницы, занимали друг другу денег, и оба являлись страстными болельщиками «Спартака». С другой  же стороны, Сергей Да-видович понимал, что приятельство их вынуж-денное, диктуемое совместными дежурствами, и случись встретиться им при других обстоятель-ствах, Макасин знакомства не поддержал бы. Странный он был человек, Лёня Трауберг. Во-обще-то, говорят, все психиатры странные, и Сергей Давидович сам не раз наблюдал, как шарахались от него люди, когда объявлял он свою профессию. И это было удивительно, по-тому что не страннее других людей чувствовал себя Макасин, а во многом нормальнее, да и в кругу знакомых психиатров не обнаруживал он явных, каких-то, отклонений. Пожалуй, только Лёнчик вызывал у Сергея Давидовича некото-рые подозрения, на этот счёт. Высокий, жили-стый Трауберг, почти ровесник Макасина, по-старше на год, чем-то похожий на Тиля Улен-шпигеля, в исполнении Ульфсака, мог, напри-мер, ни с того, ни с сего перекреститься (причём, делал он это всегда неправильно, справа - на-лево, и от пупка, ко лбу), а на вопрос, мол, зачем он, еврей, крестится, отвечал:
  - А вам неприятно, да? Может, я из себя га-мадрила изгоняю. И, вообще, я – политеист. Жалко вам, что ли?!
  Или, мог, вдруг, встать на руки, и идти так, вниз головой, по коридору больницы, распугивая больных и медперсонал. Сначала, Сергей Дави-дович думал, что Трауберг просто весёлый му-жик, такие встречаются, знаете, седина в голо-ве, а всё канцелярские кнопки начальству на стул подкладывают. Но нет, Лёнчик проделывал это без тени улыбки, серьёзно, идёт себе чело-век по коридору, бац, перевернулся, походил на руках, встал обратно на ноги, и дальше идёт, с невозмутимым лицом. А больше всего Трауберг поразил Макасина в тот момент, когда санитар Коваленко (ещё та мразь), устроил в женском отделении «шиз-шоу». Все врачи знали, что, время от времени, санитары устраивают подоб-ные вечерние развлечения. Выстраивают в ду-ше больных, и начинают поливать их из шланга холодной водой. Вроде бы и знали врачи, и не замечали этого, одновременно. То есть, заме-чали, но по своим врачебным кабинетам си-дя.Так уж повелось, в их больнице. Сергея Да-видовича сразу предупредили, мол, не суй нос куда не надо. С санитарами старались не свя-зываться, ребята крепкие, лишишь их развлече-ния – костей не соберёшь. А когда в «дебиль-ник», директором, Шакуров пришёл, решили врачи бороться с «шиз-шоу». Положили на ди-ректорский стол заявление, с просьбой прекра-тить бесчинства, в стенах больницы. Михаил Эдуардович на заявление отреагировал, сани-таров поувольнял, набрал новых. Из врачей ни-кто от рук уволенных не пострадал, как-то обошлось. На недолгое время всё успокоилось, и, вот, в одно из дежурств Макасина и Траубер-га, по больнице прошёл слушок: в женском от-делении идёт «шиз-шоу». Воистину, традиции, даже гадкие, неискоренимы. Окрылённые под-держкой директора, дежурные, помчались в женское отделение, чтобы прекратить безобра-зие. Ещё перед дверью, они услышали жалкие женские вопли, шум воды, и стройный гогот са-нитаров. Никогда, до этого, Сергей Давидович не видел «шиз-шоу». Зрелище, конечно, не дос-тавило ему удовольствия, а вызвало в душе волну возмущения, гадливости, и ненависти к санитарам, с Коваленко во главе, здоровенным бугаям, выделяющимися красными, от хохота, рожами, и раздувшимися буграми мышц, на фо-не белой стены душевого помещения. Увидев врачей, санитары сникли, Коваленко перекрыл воду, и, слышно было только, как всхлипывают женщины напротив, да вода капает с них, на мокрый бетон пола. Отметив замешательство санитаров, Макасин перехватил инициативу, и стал говорить, тяжело и веско произнося слова, стараясь смотреть в глаза садистам, которые отводили взгляды, только Коваленко сверлил Сергея Давидовича, с ненавистью и презрением, своими маленькими поросячьими глазками, и были в них вызов и желание тут же расквитаться за испорченное удовольствие. Сергей Давидо-вич говорил, и понимал, что бесполезны слова, слишком большая пропасть лежит между этими чудовищными людьми, и его стараниями вме-стить в свой монолог исторические концепции морали, довести до крохотного разума тяжесть и мерзкость проступка, а встречаясь взглядами с Коваленко, и вовсе, начинала бить его мелкая, трусливая дрожь, и он сбивался, по нескольку раз повторял слова, начинал моргать, словно попала ему в глаз соринка.
  - Слышь, док?! – Перебил его Коваленко, про-жигая насквозь тёмными зрачками. – Ты нам на мозоли-то не наступай. Сидишь там, в кабинете, ну и сиди себе. Перед начальством прогибаешь-ся?
  Тогда, удивляясь собственной беспомощно-стью, начал Макасин кричать, злобно и визгли-во, откровенно, даже, запугивать, мол, мало то-го, что выгонят их, к чёртовой матери, из боль-ницы, ещё и на нары посадят, а слова нашлись такие, каких Сергей Давидович сроду не гово-рил. Как позор воспринял Макасин этот свой срыв, а позор-то триумфом оказался. Совсем скисли санитары, стали бочком выползать из дверей душевой. Кое-кто простыни уже на жен-щин накидывал, по палатам разводил. И Кова-ленко не выдержал, опустил глаза к полу, про-цедил только:
  - Ну, смотри, док.
  Утром, на стол директора легла докладная, за подписью Макасина и Трауберга, а вечером, то-го же дня, их подкараулили Коваленко с ещё не-сколькими санитарами, и жестоко избили, поло-мав Сергею Давидовичу пару рёбер и отбив поч-ку. Лёнчик отделался сломанным пальцем на руке, и синяками, а Макасин неделю лежал в больнице. Заявление в милицию они не подава-ли, но, всё равно, приходил участковый, задавал вопросы, лениво и нехотя, словно оторвали по-терпевшие его от очень важных дел. Из кобуры участкового торчал уголок салфетки. Ничего Сергей Давидович ему не рассказал, сказал, что напавших на них людей не рассмотрел. Трау-берг, видимо, тоже молчал. Участковый уходил из больницы, и Макасин начинал думать о фра-зе Лёнчика, которую тот бросил, когда они воз-вращались в свой кабинет, по коридору женско-го отделения.
  - Ты видел ту грудастую, слева третья, кажет-ся? Ничего бабёнка, да?! - спросил его Трауберг, и ухмыльнулся. – Клёвая чувиха.
  И, с трудом, ворочаясь на проштампелёванной больничной постели, слушая хруст пузырьков подкожной эмфиземы, в месте где поломаны были рёбра, уже казалось Макасину, что  тогда, в душевой, заметил он в глазах Трауберга некий животный интерес к стоявшим в ряд, скорчен-ным от холода, мокрым больным женщинам, за-метил похотливую искру пробежавшую в зату-маненном взгляде Лёнчика.
  Через неделю, после нападения, Сергей Дави-дович вышел из больницы. С Лёнчиком он ста-рался не встречаться, попросил, чтобы переве-ли его в разную с Траубергом смену. Лёнчик пы-тался встретиться с ним, попить пивка, поздра-вить с выздоровлением, но Макасин на контакт не шёл, избегал встреч. Потом, конечно, всё рассосалось, они встретились на стадионе, где играли «Спартак» и «Зенит». «Спартак» выиг-рал, и Сергей Давидович расслабился, позволил Траубергу угостить себя пивом. Затем взяли водки (и ещё пива), Макасин совсем ослаб, до-верительно сообщил Лёнчику о своих подозре-ниях, насчёт него. Трауберг перекрестился, на-сыпал на край большой пивной кружки соли, до-бавил к пиву водки, и одним глотком выпил. По-том обсосал плавник воблы, и сказал:
  - Вы что же, Серёжа, обвиняете меня в эрото-манстве?.
  С Макасиным они были на «вы», тогда это бы-ло модно среди молодых интеллигентов. Очень смешно выглядело со стороны, стоят у пивного ларька двое юношей, и «выкают» друг другу. И стиль разговора, выходил какой-то дореволюци-онный, словно встретились два лицеиста, в трактире, и обсуждают книгу Сперанского «Очерки по истории народной школы в Запад-ной Европе», в издании Сабашниковых.
  - Вы не поняли меня, Лёня, - поморщился Сер-гей Давидович. – Я ни в чём вас не обвиняю. Но, согласитесь, есть определённая культура, ме-дицинская этика, в конце концов.
  Трауберг подхватил со столика очередной ку-сочек воблы. Макасин подумал, что Трауберг неправильно пьёт пиво. Края кружки посыпают солью, когда смакуют пиво с сушками или с го-рохом, а не с воблой.
  - Бог с вами, Серёжа, - удивился он. – Вы опе-рируете такими громкими понятиями, которые в данной ситуации абсолютно неуместны. Что с того, если я посмотрел на женщину, пусть и больную, глазами не врача, но мужчины? Что вас так задело? Вам кажется это кощунством? Позвольте, но всякое действо можно анализи-ровать по разному, и вы это знаете. Вы думаете: «Трауберг -  извращенец, и видит в психически ненормальной женщине – самку, способную удовлетворить его потребности». А можно и с другой стороны посмотреть. Знаете ли, Серёжа, я, ведь, эстет, люблю классические полотна. Почему бы вам не оценить такую строку: «В не-счастной олигофренке Трауберг увидел «Да-наю»?! Болен мозг, а не тело, дорогой Серёжа. А девушка была, действительно, красива. И специфика заведения, в котором она находится, не указывает на утрату физиологических досто-инств. Простите меня, Серёжа, но узкое понима-ние ситуации не прибавляет опыта работнику нашего профиля.
  Макасин вспылил.
  - Но меня поразили именно ваши слова, вернее тон, которым они были произнесены.. Некая ци-ничность, и…
  - А давайте переедем в Парк Культуры? - Не-ожиданно предложил Трауберг. – Чистый воз-дух, свежее пиво, к тому же не сильно разбав-ленное, лёгкий флирт, витающий в воздухе.
  Сергей Давидович, с лёгкостью, согласился. Думалось, что среди пьянчуг, у пивного ларька, возле больницы, он не сумеет объяснить Лёнчи-ку своих мыслей. Другое дело, конечно, Парк Культуры. Но в метро Сергея Давидовича раз-везло от выпитого «ерша», и последнее, что он помнил следующим утром – чугунную балерину, смотрящую на него строго, со стены, когда они вышли на нужной станции. Всё же, у Макасина было ощущение, что они с Траубергом побыва-ли в Парке Культуры, и даже выяснили отноше-ния, оставшись приятелями. Во всяком случае, больше о том случае с «шиз-шоу», при встречах, не упоминалось, они опять стали работать в од-ну смену, и, вплоть до увольнения Сергея Дави-довича из «дебильника, ходили вместе на ста-дион, болеть за любимый «Спартак». Теперь, вот, перезванивались по телефону, и хотя, осо-бой нужды в общении с Траубергом Макасин не испытывал, тем не менее, к Лёнчику он, за годы работы в психиатрической клинике, привык, и чувствовал некий дискомфорт не переговорив с ним по телефону.
  Макасин честно прождал десять минут. Теле-фон молчал. Тогда Сергей Давидович закурил. Подождал ещё минут восемь, пытаясь пускать кольца дыма. Не выходило, хоть ты тресни. Встал с дивана, вставил в музыкальный центр диск, взял пульт, опять рухнул на диван. Сонни Роллинс положил мундштук саксофона в рот, надул щёки, и сыграл ему «Ночь в Тунисии». Подсознательно хотелось женщину. Он подумал о Марии. Если позвонить ей и сказать, чтобы приезжала, она приедет, но утро будет безна-дёжно испорченным. По утрам Мария любит вы-кобениваться. Не ныть о загубленной любви, не настаивать на более прочных отношениях, и не плакаться по поводу личной безнадёги, а имен-но выкобениваться. Когда ты знаешь свою со-постельницу, как облупленную, и понимаешь, что взрослая, тридцатичетырёхлетняя женщина, оформившая, с годами, свою привлекательность в глянцевое сексапильное великолепие, и обла-дающая таким пороком, как острый, проница-тельный ум, просто реально не может пускать сентиментальные сопли…Тогда что? Тогда ты можешь думать о ней с некоторой долей циниз-ма, и имеешь право жулить с правилами - ка-ламбур! - игры. Совсем другое дело - Элка. Ни-когда, ни одним словом, ни единым жестом. Встретились, получили удовольствие, разбежа-лись. А ведь у Элки муж, тоже не из бедных, му-жичок. Вроде, мафионер, или бизнесмен крутой, кто теперь разберёт. Ладно, если бы урод был. Симпатичный парень, здоровый, как бык, видел его Сергей Давидович пару раз. Ан нет, тянет Элку к Макасину, а уж, как его тянет, и всю жизнь тянуло, со школы, с той самой истории.
  В классе восьмом, запершись с Макасиным в ванной комнате небольшой квартиры, в которой были прописаны внук и бабка  Корсаки, Генка выдумал  забаву. В те времена, неожиданно для всех, они увлеклись фотографией, и всюду тас-кали с собой чёрно-белые, шершавые карточки, предлагая любопытствующим оценить их мас-терство и умение подлавливать удачные сцены из городской и дворовой жизни. Сами любопыт-ствующие отнеслись к новому увлечению ребят с известной долей скепсиса, предчувствуя в этом деле бомбу замедленного действия, и, как выяснилось позже, оказались правы. Всё нача-лось с фотографии Василь Палыча Сабурина, бухгалтера местной птицефабрики, запечатлён-ного Корсаком в момент распития «пшеничной», единолично, в деревянном домике детского го-родка, стоящего на территории центрального парка. Фотография получилась на славу. Сабу-рин, заметивший Корсака, по пояс высунулся из домика, держа в одной руке ополовиненную бу-тылку, в другой - зажав замызганный бутерброд, и округлив мокрые, толстые губы в беззвучном крике (позже Корсак пересказал Макасину весь текст, который выдал, в тот момент, Василь Па-лыч, но Макасин не смог конкретно определить слово, на котором губы Сабурина изобразили данную геометрическую фигуру). Если не при-нимать во внимание жену Василь Палыча, кото-рая выманила у ребят фотографию, и компро-метировала супруга перед соседками и подру-гами, то больше всего на него обиделись дру-зья-собутыльники, мужья тех самых соседок че-ты Сабуриных. Затем последовала фотография Ленки Рыжовой, чья аппетитная ягодица оказа-лась в пятерне сантехника Шлыкова, сорокалет-него  работника районного ЖЕКа. Снимок сде-лал Макасин. Ленке было пятнадцать лет, скан-дал получился грандиозный, а бабка Клавдия отобрала у Генки старенькую «Смену», наивно спрятав её в дубовый шкаф, со сломанным зам-ком. Через пару дней сбор компромата продол-жился, хотя всякий раз, когда бабка Клавдия от-крывала шкаф, фотоаппарат лежал на том же месте, завёрнутый в телесного цвета бабкины панталоны, и, для верности, укрытый стопкой журналов «Здоровье». Когда же старушка обна-ружила обман, совершенно справедливо опре-делив руку и глаз своего внука в «застывшем мгновении» известного всему городу художника Балызина, уютно расположившего на столе сво-ей мастерской натурщицу Верку, не менее из-вестную в городе шалаву, в ней не проснулась гордость за Генку, что было обидно, потому что сделанный с улицы, через окно, снимок являл собой вершину эротического исскуства, со всем разбросанным по мастерской хламом, с полити-ческой мазнёй на прогрунтованных холстах, по-луголой, в спущенных штанах, долговязой фигу-рой Балызина, и, явно не принадлежащих ху-дожнику двух пар конечностей, сжимающих его хлипкий тыл. Тело Балызина, как и лишние ко-нечности, были густо заляпаны красками (на снимке они были все чёрными или белыми), подтверждая пылкую фантазию художника, ко-торую сейчас бы назвали «бодиартом». Фото-графия могла бы сойти и за дубликат, сделан-ный с западного порно-журнала, которые прода-вались в поездах дальнего следования «глухо-немыми», но из за плеча Балызина торчало Веркиных полголовы, с короткой чёлкой на большом, прыщавом лбу и громадными  глази-щами, даже на чёрно-белой фотографии сохра-нившими свою влажную дерзость и глубину. Сам мастер легко узнавался по венчику волос, об-рамлявшему его обширную залысину, и перехо-дящему в жидкую косицу, перехваченную обрез-ком презерватива, по рысьим ушкам, жилистым рукам, уперевшимся в крепкий стол, а главное по трём картинам, стоявшим тут же, подле мес-та творческого соития. Оставалось удивляться необыкновенной чёткости снимка, фотографи-ровал-то Корсак через окно.
  Не оценившая Генкиного таланта бабка Клав-дия, тут же уничтожила «эту мерзость», порвав фотографию пополам, но почему-то выкидывать её не стала, положила в кармашек своего фар-тука, после чего  предъявила внуку ультиматум, условия которого были настолько иезуитскими, что Генке пришлось прошантажировать её при-прятанным, на «чёрный» день, снимком, запе-чатлевшем саму бабку Клавдию, в момент поси-делок на скамеечке, возле подъезда, где старая сплетница, указывая пальцем на удаляющуюся из кадра Суремал Касрулевну Налбандян, без-обидную пенсионерку из соседнего дома, что-то шептала на ухо своей подруге, бабке Нюре, и лицо её, при этом, лучше всяких слов отражало мнение бабки Клавдии о гражданке Налбандян.
  Хотя Генке и было жаль свою бабку, его расчёт оказался верным. Не поддавшись на её прово-кацию («Ой, чего-то я без очков совсем видеть перестала. Ну-ка, дай, посмотрю вблизи», - схитрила старушка, на секундочку забыв о том, как недавно рассматривала Балызинскую тощую задницу), он спрятал фотографию в карман школьных брюк, и твёрдо объявил:
  - Баш-на баш, бабуля.
  Дальше хитрить с Генкой было нельзя, и бабка Клавдия дала добро на отстрел городских жите-лей объективом плохонькой «Смены», не полу-чив, впрочем, никаких гарантий со стороны вну-ка, дальновидно спрятавшего улику в место, бо-лее надёжное чем шкаф.
  О Генкином неблаговидном поступке, по отно-шению к его единственной родственнице, Мака-син узнал из рассказа друга, а балызинскую мастерскую рассмотрел, во всех подробностях, на следующий день, когда они отпечатали еще снимков двадцать с негатива, отщёлканного Корсаком возле окна мастерской.
  И вот, когда, казалось бы, они пребывали в са-мом зените своей славы, со всем вытекающим отсюда отношением окружающего друзей обще-ства - от восхищения до лютой ненависти - Ген-ка придумал новое развлечение.
  Заперевшись в ванной комнате, выключив свет, и ориентируясь, в узком пространстве, с помощью слабой подсветки фотоувеличителя, они, как обычно печатали свежие снимки. Корсак разрезал, на специальной доске, с приделанной линейкой и грозным тесаком на боку, большой лист фотобумаги, на четыре одинаковые части, закладывал один из кусков под фотоувеличи-тель, отодвигал в сторону от линзы увеличителя круглую крышечку с красным стеклом, и, отсчи-тав, про себя, положенное количество секунд, возвращал крышечку на место, передавая, ещё чистый, прямоугольник бумаги Макасину. Поло-жив бумагу в пластмассовую ванночку с прояви-телем, Макасин дожидался, когда проступающий снимок станет контрастным, перекладывал его в другую ванночку, с закрепителем, и, подержав его там немного, бросал готовое произведение в чугунную ванну, наполненную проточной холод-ной водой. Когда все фотографии были отпеча-таны, и защемлены деревянными прищепками на бельевой верёвке, Генка сказал:
  - Серый, есть идея!
  Вообще, идеи Корсака посещали его голову часто и молниеносно, требуя немедленного во-площения в жизнь. Он вытащил из упаковки но-вый лист фотобумаги, не разрезая, положил его под фотоувеличитель, поднял корпус с линзой, по штативу, максимально вверх, и, неожиданно, стал расстёгивать штаны. Макасин даже ахнуть не успел, когда Генка вытащил из штанов свой «причиндал», и возложил его на приготовленную фотобумагу. Именно, «возложил», и Макасин, вдруг, подумал, что Корсак заслуженно лидирует во всех компаниях, где бы он ни находился.
  - Вот! - довольно изрёк Корсак, явно восхищён-ный своей гениальностью.
  Макасин оторопело молчал. Видимо приняв молчание друга за готовность безропотно на-блюдать дальнейшее действо, Генка отвернул красный колпачок от линзы, почти тут же повер-нул его обратно, подался немного назад, убирая «причиндал» с бумаги, и торжественно протянул Макасину полуфабрикат снимка. Ладони Мака-сина поползли вбок и назад, за спину. Тогда Корсак, ухмыляясь, сам обработал бумагу, по-этапно проявив её, закрепив, обмыв в ванной, и подвесив на бельевую верёвку.
  Утром следующего дня, подогнав ножницами «засветку» под размер учебного атласа, они притащили её в школу. Отозвав в сторонку, гор-дость учителей, отличницу и активистку, ком-соргшу Элку Фетисову, друзья вручили ей атлас с «начинкой», предложив отличнице собрать девчонок из класса, пройти в туалет («естест-венно, без джентельменов, так сказать, в тесном девчачьем междусобойчике»), и там, втихаря, рассмотреть некоторые географические особенности, на странице 15.
  Как часто убеждался Сергей Давидович, акти-вистки, отличницы, и любимицы педсоветов, равно, как и строгие пионервожатые, со своими непосредственными начальницами из комсо-мольской номенклатуры, вдали от любопытных глаз, гиперчутких ушей, и, собственно, в наличии некоторых расслабляющих компонентов, в виде горячительных напитков, скрипящих, но широких диванов, и плотных штор на окнах (впрочем, и яркая природа, возле пионерских лагерей или, опять же, лагерей комсомольского актива, дей-ствовала не менее расслабляюще), сказочным образом превращались в страстных, гибких, изобретательных не по-советски, жарких, словно донбасские печи, и ненасытных, как зев транс-портного самолёта Ан-22, фурий, не словами, а личным примером прививающие своим партнё-рам, по конспиративной деятельности, вкус к жизни, радостное ощущение её, и, е–сс–се-сьно, всестороннюю любовь к делу Ильича. Какая-то чертовщинка глубоко сидела в этих всегда под-тянутых, безлико, но аккуратно одевающихся, с холодными выражениями лиц, уже не девочек, но ещё  не женщин (и не надо так узко смотреть на физиологическую разницу между теми и те-ми, ограничивая понимание перемены красивым словом «дефлорация», нет, не в этом их глав-ное различие).
  - Хм, - только и сказала Элка, после чего двумя пальцами, как что-то гадкое и нечистое, но так, чтобы не вывалилось случайно из книги ТО, за-чем её позвали мальчишки, взяла учебник исто-рии, засунула его подмышку, и, сохраняя на ли-це переигранную брезгливость от общения с кончеными объедками общества, вошла в класс, где среди, сгрудившихся над одной партой,  девчонок происходил «разбор полётов», а именно выяснение отношений между толстой Сизовой и очкастой Куликиной, одновременно положивших глаз на доходягу Шурика Нигмату-лина.
  Через несколько секунд, Фетисова вновь вы-шла из класса, окатив Корсака и Макасина вол-ной ледяного презрения, и направилась в сто-рону туалета, где висела маленькая табличка с нарисованным «ножки, ручки, огуречик», в юбке. За Элкой топал весь девичий состав класса, и их серьёзные лица, сжатые губы и нахмуренные брови навевали мысли о проходе партизанского отряда через брянские леса. На миг почудился Макасину во взгляде Элки, тот самый барашек чертовщинки, феномен которого, спустя годы, он откроет для себя, и извлечёт из него, к слову, немало выгоды. А тогда, стоял Макасин ни жив, ни мёртв, сохраняя, впрочем, в позе своей неко-торую разболтанность, и сжимая в зубах, пере-катывая, время от времени, из одного уголка губ в другой, спичку, стоял с идиотской ухмылкой, предвкушающей клёвое развлечение, и одно-временно опадал душой в ожидании возмущён-ного крика из туалета, со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  Надо сказать, что «оттиск» получился не так, чтобы правдивый, но внушительный. Тень, соз-данная Генкиным «причиндалом», когда свет фотоувелечителя засветил бумагу, создала по-трясающий эффект. На чуть сероватом, от за-светки, листе, чуть ли не во всю его длину, из двух больших круглых холмов, тянулся мощный бугристый чёрный ствол, лишённый веток, и за-круглённый на своей вершине, превышающий, на бумаге, своими размерами первоисточник, раза в два. На холмах безмятежно росла ред-кая, но высокая травка.
  Скандала, поначалу, не случилось. Сколько ни прислушивались Корсак с Макасиным к звукам, доносящимся из туалета, хотя и стояли совсем рядом, ничего они не услышали, разве что полу-чили «поджопники» от физкультурника, Цыкало, заподозрившего друзей в каких-то извращениях.
  - Ну чё, шпана, слушаете, как девки попёрды-вают? - стараясь сдержать охватившую его ра-дость разоблачения, сказал Цыкало, и отвесив им ещё по одному шлепку грязной корейской ке-дой, ушёл в учительскую. Так и промаялись они до самого звонка, отойдя от туалета на безопас-ное расстояние (не дай бог, Цыкало в учитель-ской что-то ляпнет, прибегут проверить), а когда задребезжал привычно и противно звонок, де-вочки прошли, из туалета в класс, будто проехал на колёсиках, по коридору второго этажа, серого камня трагичный обелиск, и только в глазах их застыло напряжённое неверие, да Элка, бросив, почему то Макасину (мол, уж от кого я ожидала, но не от тебя, Макасин), яркую книжку с геогра-фическими картами, процедила, сквозь краси-вые зубы, оценку:
  - Пиз..те!
  Скандал получился позже. Видимо, кто-то из девчонок всё же проболтался, и друзей, всеоб-щими усилиями родственников и педагогов, от-лучили от фотографирования.
  Вспоминая школьные годы, Сергей Давидович не раз возвращался мыслями к этой сцене, от-мечая, что поразила его, в тот момент, не сама  форма оценки, которая, вопреки здравому смыслу, донеслась до их ушей, со стороны Эл-киных упругих губ, а именно Элкин бросок книж-кой, ему под ноги, словно плюнула прицельно в душу, и зашла, гордо неся в воздухе своё безу-пречное тело, в класс.
  Кстати, эта история с «засветкой», получила неожиданное продолжение, сыграв немаловаж-ную роль не только в судьбе Макасина, но и в будущем  Корсака.
  В тот же знаменательный день, после уроков, к Генке подошла его будущая жена Люся Стрель-цова, тонкая и болезненная девочка, тихо и от-важно спросившая:
  - Корсак, а это чей?
  И, надо сказать, Генка не соврал, признавшись, что, «это» - его. После школы они отыграли свадьбу, где Макасин был свидетелем в загсе, и прожили, частично вместе, четыре коротких, но счастливых года (два из которых Корсак провёл в воздушно-десантных войсках), после чего сла-бенькая Люся умерла, от врождённого порока сердца, так и не родив Корсаку ребёнка. Генка, как и следовало ожидать, ушёл в запой, потом пропал на полгода, и Макасин почти ничего о нём не слышал, кроме слухов о том, что Корсака видели то ли в Ташкенте, то ли в Нижневартов-ске. Через полгода Генка неожиданно позвонил из аэропорта, и, спустя пару часов, ввалился к нему в квартиру, гладковыбритый, хорошо пах-нущий французским одеколоном, одетый в доб-ротный костюм, плащ и лакированные туфли, выложил на стол умопомрачительные деликате-сы и пару бутылок заграничного пойла, после чего до утра рассказывал пьяному Макасину о безграничных возможностях заработка то ли в душном и беззаконном Таджикистане, то ли на бескрайних снежных просторах Чукотки. Мака-син точно не помнил. Корсак тоже был вдреба-дан пьян, и разбил кузнецовский сервис, одним движением руки смахнув содержимое полки с финской «стенки» на пол, когда они решили, в шутку, померяться силами, на вытертом ковре салона. Утром, немного протрезвевший, Генка потащил засыпающего Макасина по каким-то старым адресам, «с отпадными герлами», кото-рых Сергей Давидович, всё отрочество провед-ший бок о бок с Корсаком, в упор не помнил. Прошатавшись безрезультатно (пять утра, вос-кресенье, город спит), три часа по пустым ули-цам, и, под конец, совершенно забыв о цели своей вылазки, друзья вернулись в квартиру Ма-касина, где и уснули, прямо на ковре, в салоне. Корсак в своём шикарном костюме, а Сергей Давидович в джинсах и майке с надписью «Не для лахудр!».
  Так они и виделись. Генка пропадал на пару месяцев, потом, встретившись, они напивались до поросячьего визга, хотя по одиночке практи-чески не пили, Корсак боялся опять сорваться, а Макасин, в то время начавший работу в «пси-хушке», не желал убивать время подобным спо-собом, и обложившись медицинскими справоч-никами и пособиями по психиатрии, усердно пичкал информацией свои мозги. Тем не менее, при встрече, они отпускали тормоза, и после бурной пьянки, с удивлением обнаруживали, что первый не срывался в долгий «штопор», а вто-рой, выпив таблетку аспирина, идёт в свой «де-бильник», и успешно врачует, приводимых сани-тарами, шизофреников.
  Потом Генка разбогател. Женился на Елизаве-те, с размахом, в огромном кабаке, пригласив сотни три гостей. Макасин ходил среди знамени-тых артистов, певичек, каких - то депутатов, и бандитов, которых можно было определить с первого взгляда, понимая, что никогда не при-бьётся к этой стае, не будет разгуливать по чёр-ному мрамору в костюме от «Валентино», ведя под руку ****оватую «мисску», строящую глазки другим, не будет постоянно прикладывать к уху мобильник, и часов у него таких (давняя страсть, ещё с института, хорошие часы), увы, не будет. Всё равно, за Генку он был рад, и готов был рассказать про эту радость, если бы удалось ему поговорить с Корсаком, в тот вечер. Два раза они стояли рядом, первый раз, когда Сер-гей Давидович пришёл в ресторан и вручал Ели-завете цветы, а Генке положенный конверт с деньгами.   
  - Больной, что ли? - шепнул ему Корсак.   
  - Бери, не свисти, - улыбнулся Макасин, но в душе, даже, немного обиделся, будто Генка на-мекнул на что - то, никогда ими не обсуждаемое.
  Второй раз это произошло, когда Сергей Дави-дович  уходил из ресторана, и подошёл к Корса-ку попрощаться. Генка уже наклюкался, и, зажав Макасина в мощных объятиях, кричал кому-то:
  - Гляди, это мой лучший дружбан. Ты знаешь чего мы в школе вытворяли? Хрен, ты, знаешь.
  Потом к Корсаку подскочил какой-то недоме-рок, и завопил:
  - А я тебе, что, не друг?
  Генка начал целоваться с недомерком, а Сер-гей Давидович, вдруг, поймал на себе взгляд Елизаветы, трезвый, липкий, затягивающий сво-ей глубокой зеленью. Макасин развернулся на стоптанных каблуках, и вышел из ресторана. Ещё несколько дней его преследовал этот пау-чий взгляд, и Генкина пьяная слюнявость, поя-вившаяся в Корсаке, неизвестно откуда.
  С каждым разом, между их встречами пролегал всё больший отрезок времени, а последние пол-года, до смерти Корсака, по телефону только, практически, и перезванивались. «Здорово, ста-рый. Ну, как житуха?». «Всё хорошо, хе-хе, кро-ме характера». «И у меня всё путём. Ладно, дел по горло. Созвонимся». Не так скоротечно, ко-нечно, но в таком, вот, духе. Пару раз, правда, Генка выглядывал его из толпы, на улице, тор-мозил, открывал дверцу шикарного своего «шестисотого» (любил сам за рулём ездить, без водителя, без охраны).
  - Серёга, залезай. Куда тебе? А я, как раз по-звонить тебе собирался. Надо посидеть, погу-деть, как человеки.
  Толпа исподтишка смотрела на Макасина, то ли удивлённо, мол, надо же, с виду свой, тол-пейский, то ли осуждающе, ишь ты, чугунь се-рая, а туда же. Сергей Давидович, ёжась от чув-ствительных взглядов на спине, быстро заюрки-вал в машину. Пощёлкав кнопками, Корсак на-ходил на ченджере диск с «Д.Д.Т.», и они ехали к указанному Макасиным месту, балдея от хрипа Юры Шевчука, и перекидываясь ничего не зна-чащими фразами. «Родина, еду я на Родину…», - рвал сердце Шевчук.
  Один раз, незадолго до развода с Елизаветой (у них уже были двое пацанов, родившихся сра-зу после свадьбы, хотя никакого живота Сергей Давидович, тогда, не заметил), Генка привёз её к Макасину домой, и сидел на кухне, пока Сергей Давидович разговаривал с Елизаветой, в комна-те. К удивлению Макасина, запомнившего хо-лодный русалочий взгляд, Генкина жена смот-рела на него пустыми глупыми глазами, нис-колько не поддаваясь на психологические изы-ски Сергея Давидовича, пререкаясь, и куря одну сигарету за другой. Выйдя из комнаты, он изо-бразил Корсаку скорбную рожу, и шепнул:
  - Тяжелый случай, батенька.
  - А если серьёзно?! - тоже шёпотом, спросил Генка.
  Сергей Давидович пожал плечами.
  - Привези её ещё раз.
  Корсак подхватил под руку, вышедшую из ком-наты Елизавету, и, как-то растерянно подмигнув Макасину, повёл её к двери. Больше Генка Ели-завету не привозил, а через некоторое время, отправил её с детьми в Чикаго, заранее подго-товив разводные документы.

                3.

     В пепельнице тлел раздавленный окурок. Маленький прожектор смотрел на завитки дыма, медленно поднимающегося к верху, и синяя лампа прожектора размывала темноту комнаты, делала салон похожим на интерьер картинок из «Хастлера». В композиции не хватало женщины, которую хотелось, уже не подсознательно. Опять Макасин подумал о Марии. Вспомнилась её метка от аппендицита. Когда они лежат в по-стели, Мария обязательно прикрывает ладонью грубосшитый шрам. Любовью она обожает за-ниматься при свете, и если Сергей Давидович начинает рассматривать её тело (и каждый раз открывает для себя какую-нибудь дополнитель-ную чёрточку в его изгибах), стыдливо закрыва-ет шрам рукой.
  - Ой, Сергей, прекрати на меня такую глазеть.
  - Какую «такую»?
  - Ну, такую, … изрезанную.
   Познакомился он с ней в офисе, она пришла к нему за медицинской консультацией. А, вот, где встретился с ней во второй раз... Кажется, у ху-дожника Долматова, на юбилее. И, ведь, до мельчайших подробностей помнил свой «разго-вор» с очаровательной пациенткой, в стенах ка-бинета (наверное, профессиональное), а вторая встреча, как чёрная дыра, хоть убей. Зато, начи-ная с третьей (ресторан; лёгкий, разведыва-тельный, зажим в танце; «Нельзя же так быстро, Сергей Давидович, вы торопите события»; изну-рительно долгие попытки доставить ей, нена-сытной, удовольствие; утренняя чашечка кофе; «Ах, это была изумительная ночь, Серёжа»), память, снова, сбоев не допускала. Но, конечно, заинтересовала она его ещё тогда, в офисе. Сейчас Макасин мог бы даже сказать, как одета была Мария, когда зашла  в его кабинет. Не го-воря уже о ярко-красном коротком платье и бор-довых босоножках, мог вспомнить всё, вплоть до больших, как у цыганок, колец в ушах, и дерз-ким, фривольным чёрным педикюром на ногах. Немало, конечно, красивых женщин побывало в новом, пахнущим, до сих пор, свежей краской, кабинете Сергея Давидовича. Психологическая его консультация стоила немалых денег, а жёны российских нуворишей все, как на подбор, ока-зывались девушками если и не юными, то в са-мом расцвете своей красоты. И, тем не менее, Мария заслуживала внимания особого, рази-тельно отличаясь от постоянных клиенток Мака-сина, в большинстве своём, ничего, кроме глян-цевой внешности, из себя не представлявшим. Было в Марии что-то дьявольское, притягиваю-щее, словно магнит. О таких, раньше, говорили: «женщина-вамп». Ещё говорили, в кругу при-блатнённых, правда: «Идет, как пишет». Так вот, во всей её походке (четыре шага до дивана, че-тыре обратно), читалось Сергею Давидовичу, такое: «Я роковая женщина, могу счастливым сделать, а могу и, наоборот, в прах истолочь». В тот день, желудок Макасина напоминал о себе сильнее обычного. На время Сергей Давидович заглушал боль разбавленной в воде содой и противоязвенным препаратом «Альмагель», но через пять-десять минут боль возвращалась в недра организма. Чувствовавшая всегда состоя-ние своего шефа, секретарша Дина хотела из-бавиться от посетивших офис двух клиенток, но ей это не удалось. Первая, склочного вида жен-щина, попыталась устроить скандал, и Динара зашикала на неё, опасливо оглядываясь на дверь, ведущую в кабинет (могла и разгоняй от Макасина схлопотать, всё же солидное заведе-ние, клиенты, опять же, богатые, а секретарша, что вешалка в театре, с неё всё действо и начи-нается). Вторая женщина, надменная блондин-ка, этакая, обтянутая люрексом, Мерилин Мон-ро, хотела было уйти, но, оценив расстроенный вид Дины, и упорствующую посетительницу, ре-шила выждать. В самом деле, расстроенная секретарша взяла со своего стола заполненные бланки с данными клиенток, и вошла в кабинет. Скосив глаза в область желудка Сергея Давидо-вича, Дина спросила:
  - Ну?!
  В её взгляде туманилось милосердие, губы за-гибались страдающей подковкой.
  - Хреново, - ответил Макасин, и спрятал за ши-рокой ладонью изжогу, туго выходящую по пи-щеводу.
  Легко постукивая каблучками по паркету, сек-ретарша подошла к столу, где сидел Сергей Да-видович, и положила перед ним бумаги.
  - Две, - распрямляя подковку на губах, сказала она.
  - Опять Зарыкина? – поморщился Макасин, просматривая бумаги.
  Дина пожала плечиком.
  - Ну, а что, я её силком выгоню? Ей назначено.
  - Диночка, силком, обычно, затаскивают, а вы-гоняют взашей.
  Сергей Давидович поднял голову, и увидел грудь секретарши, в треугольнике делового пиджака.
  «Надо вечером Гулябину позвонить, - подумал Макасин. – Пригласить его на корт. Давно с ра-кеткой не бегали. Может к воскресенью тянуть перестанет, - это о язве. – В бассейне попле-щемся».
  - Зови вторую, - сказал он, и снова посмотрел в бумаги. – Набатову. Как она?
  Сергей Давидович всегда задавал этот вопрос. Женщина в женщине может углядеть мелочи, которые недоступны профессиональному глазу.
  Дина, уже было вдохнувшая, в слабой надеж-де, чуть больше воздуха большой грудью, рас-слабилась, и матовые её округлости перестали отбрасывать многозначительную тень.
  - Инертный кармус, - поставила оценку, секре-тарша, и Сергей Давидович понял её, кивнул го-ловой.
  Дина вышла из кабинета. Макасин почесал ми-зинцем переносицу, и положил перед собой чис-тый лист бумаги. Затем достал из ящика стола тонкий фломастер, и начал что-то рисовать. В кабинет вошла Мария.
  Обычно восседающий за своим столом, при появление пациентки (не потому, что лишён был галантности, а из-за некоторых, свойственных его профессии, нюансов, требующих строго вы-веренных движений и дозированной жестикуля-ции, даже, некоего артистизма допускающих), Макасин вышел из-за стола, и пошёл навстречу Марии, придав лицу выражение № 4, «маска ис-кренности и доброжелательности». Вообще-то, у Сергея Давидовича было пять рабочих выраже-ний, но об этом позже.
  - Добрый день, - прикрыла она за собой дверь.
  - Здравствуйте. Проходите, пожалуйста, сади-тесь, - сказал Макасин, и показал рукой на большой диван, стоявший в стороне. Затем Сер-гей Давидович вернулся к столу, взял листок бумаги с фломастером, и, дождавшись, когда женщина сядет, опустился в глубокое кожаное кресло, напротив дивана, сразу утонув в нём, и потеряв контраст со светлой кожей своего сиде-нья. Единственное, что женщина могла наблю-дать совершенно отчётливо, это – гладкие, ли-шённые волос запястья Макасина, его длинные пальцы, с ухоженными ногтями.
  Набатова слегка качнулась, из стороны в сто-рону, устраиваясь поудобней, так, чтобы не по-мять своё, будто только что снятое с вешалки в дорогом магазине, ярко-красное платье. Огля-дела кабинет, Сергея Давидовича.
  Макасин тоже изучал женщину, привычно ана-лизируя первое впечатление. На просторном диване, Набатова была видна, как на ладони.
  «Тридцать с хвостом, - подумал Сергей Дави-дович, и рука его непроизвольно снова начала рисовать на бумаге, - глаза жёсткие, пожив-шие…Морщины, опять же, по уголкам. Веки вос-палены, хоть и замазаны тенями…»
  - Я вас слушаю, - мягко сказал Макасин, чуть подавшись вперёд, и на женщину наплыли его добрая спокойная улыбка и внимательный, рас-полагающий к откровению, взгляд.
  «…Красивое лицо, - продолжал, между тем, думать Сергей Давидович. – Если бы не глаза, его можно назвать открытым. Однако ж, какие колючие, и, в то же время, насмешливые гла-за… Скулы острые, бугорками. Нос точёный, только ноздри широковаты…Хищно вздуваются и опадают дыханием…»
  Набатова молчала, лишь кривила губы, так, что непонятно – улыбается ли, опечалена чем.
  - Пожалуйста. Вы именно затем и пришли ко мне, чтобы рассказать о том, что вас беспокоит. Я постараюсь вам помочь, - ещё мягче сказал Макасин.
  «Божественно красивые губы. Скорее всего, это - улыбка…Последняя надежда – поход к психологу. И, вот, испуг. «За каким дьяволом я сюда припёрлась?!», но, видимо, привычка – улыбаться, хоть что…Сочные, пьянящие губы, такие бы целовать…».
  Сергей Давидович даже увидел тонкую полоску влаги, в стыке губ, но быстро перевёл взгляд вверх, опять упираясь в буравчики женских зрачков. Профессионализм не позволял Мака-сину опуститься до разглядывания всего того, что находилось ниже подбородка Набатовой. Успеется.
  - Вера, - сказала женщина.
  - Очень приятно, - ответил Макасин. Как из-вестно, время – самый ценный материал в жиз-ни. – А меня зовут Сергей Давидович.
  - Нет, - скривились сильнее пухлые губы, - ме-ня Марией зовут. Я говорю, что только вера в вашу помощь заставила меня прийти сюда.
  «Ах, как не хорошо, - без досады, подумал Ма-касин. – Хрупкость первого контакта не терпит таких нелепостей».
  - Извините, Мария. Это очень хорошо, когда человек приходит ко мне с верой. У меня появ-ляется больше шансов помочь, - Сергей Дави-дович выдержал паузу. – Итак, Мария, расска-жите мне о том, что вас беспокоит.
  - Я представляла вас более.., мм-мм.., стар-шим, по возрасту.
  - Почему, позвольте?! – спросил, привыкший к подобным кульбитам, со стороны посетителей, Макасин.
  - Ну, я не знаю, всё-таки психолог…Простите, конечно. Представляется, такой, седобородый мудрец.
  - И всё же, прошу довериться мне.., - не мигая, смотрел на неё, Сергей Давидович, - несмотря на мою юную внешность.
  - Да-да, разумеется, мне говорили. О вас отзы-ваются, как об очень хорошем специалисте.
  Макасин только кивнул, в знак благодарности.
  - Вы мне можете объяснить, что такое Сча-стье? – Сказала женщина, и посмотрела на, дви-гающуюся по листу бумаги, руку Сергея Давидо-вича, давая тем самым возможность Макасину мельком оглядеть промежуток между подбород-ком и бордовыми босоножками. Какой-то непри-ятный осадок остался после этого в мозгу Сер-гея Давидовича. Как-то не выстраивались в ас-социативный ряд вопрос Набатовой и шикарное её тело, гибко изогнувшееся на диване.
  «Тво-ю м-мать! – с дефисными пунктирами, по-думал Макасин. – Ну, как же ж так можно?!». И в этом внутреннем удивлении отразились все его прожитые тридцать четыре года, весь его нажи-тый опыт, и все пережитые фазы мировозрения.
  Сергей Давидович отнял от листа бумаги руку, и начал медленно крутить в пальцах фломастер.
  - Видите ли, Мария, - терпеливо объяснил он, - в задачу психолога не входит обсуждение гло-бальных понятий, как таковых. Стрессы, кото-рым подвержены люди, чаще всего возникают от определённых бытовых ситуаций, и моя цель – найти, совместно с вами, ту исходную точку, ко-торая привела вас к необходимости обратиться ко мне за помощью. Может быть, начнём снача-ла? Ваше детство, семья, какие-то нюансы, конфликты, переживания?! Дайте мне зацепку. Может муж, подруги, работа? Не будем слишком эмоциональны.
  Сергей Давидович сознательно позволял себе столь пространный монолог. Разумеется, опыт-ный психолог, прежде всего, даст высказаться пациенту, и нащупает тот маленький узелок, ко-торый надобно удалить, как злокачественную опухоль, но иногда требуется воспрепятствовать излишнему обострению разговора, и делать это быстро, решительно, в самом зародыше пере-хватывая инициативу, и направляя беседу в нужное русло.
  - Я с вами откровенен. Конечно, если ваша проблема заключается именно в вашем вопросе – я обязан, как врач, дать ответ, и решить эту проблему, но не кажется ли вам, Мария, что, на-пример, понятие «Счастье» возникает из множе-ства взаимосвязанных мелочей, пробуждающих в нас чувства и эмоции, а нам было бы гораздо полезнее разобраться именно в этих…
  Женщина сделала отмашку ладонью, словно отгоняла от себя настырного комара.
  - Счастье, это – возможность безнаказанно грешить, - сказала Набатова, и глаза её, вдруг, перестали излучать холодные упругие волны. Они стали ласковыми, и неуловимо смешливы-ми, отчего лицо Марии оказалось окончательно прекрасным, а вот на коже Макасина проявились зябкие пупырышки, и фломастер вновь начал бегать по бумаге, с ещё большей интенсивно-стью. Сергей Давидович был озадачен, хотя где-то, в глубине души, согласен с женщиной. Чтобы подавить в себе некоторую растерянность, он взглянул на бумагу, и увидел там уродливую жирафу, нарисованную подробно и мастерски, включая маленькие припухлости на кончиках двух рожек. Тонкая головка фломастера, как раз, заканчивала штриховать одно из пятен на теле жирафы, когда Макасин заставил посмот-реть себя на Марию, и  спокойно произнести:
  - Очень интересно. С подобной трактовкой я сталкиваюсь впервые.
  Множество симптомов могло быть связано со словами Набатовой, но Сергея Давидовича больше всего насторожила кажущаяся логич-ность этих слов.
  - Что именно заставляет вас, Мария, так ду-мать? – Спросил он.
  Женщина глубоко вздохнула, и закинула одну ногу на вторую. Из-под края короткого платья вынырнула крошечная родинка на бедре, но Ма-касин старался не замечать её.
  - Видите ли, Сергей Давидович, всё дело в мо-ём муже.
  «Тьфу, дура, напугала, - сбросил с сердца тя-жесть, Макасин. – Всё ясно. Но до чего же обид-но, такая эффектная женщина…»
  -Так-так, - покивал он головой.
  - Вы, естественно, как всякий нормальный муж-чина, - продолжила Мария, - вправе скептически отнестись к моим словам…
  «Толковая, - мысленно поощрил, Сергей Дави-дович, - приятно с такой работать».
  - …но попробуйте отбросить ваш скепсис, - в тоне Марии появились надменные нотки. – Про-сто возьмите и подумайте об этом, как о факте.
  Макасину категорически не понравился тон На-батовой, но он был безупречно спокоен лицом, а рука его даже вывела под рисунком жирафы: «Язва – лицемерная стервоза», что, с точки зре-ния психологического анализа, говорило о неор-динарном мышлении Сергея Давидовича, а так-же о его внутренней собранности, профессио-нальной компетентности, и приверженности к учению иньянцзя.
  - Допустим, - опять выдвинулся из кресла, Ма-касин.
  - Сергей Давидович, дело дошло до того, что я не могу спать с мужем, я брезгаю, - торжествен-но, как показалось Макасину, сказала Мария.
  - Так-так, - заинтересованно обхватил подбо-родок, свободной от рисования, рукой Сергей Давидович, и подумал: «Надо Диночке сказать, чтоб завтра тюль на Тишинке посмотрела. Зана-веси – ни к чёрту». Тюлевые занавески висели за спиной Набатовой.
  Вообще-то, Макасин одновременно думал о нескольких вещах. Он, например, уже составил не визуально психологический портрет пациент-ки Набатовой, и теперь добавлял к общей кар-тине маленькие мазки, наблюдая за жестикуля-цией и мимикой Марии, которая обладала ещё и хорошей дикцией. Также, Сергей Давидович об-думывал набор препаратов, необходимых для успешного лечения, некоторые подходящие ан-тидепрессанты. Ну и, как отмечалось ранее, бы-товые мысли о тюле.
  - Понимаете? – Тоже подалась вперёд Мария, оголяя ещё одну родинку. – До того противен стал… И, вот, навязчивая мысль меня постоян-но мучает… Хочется согрешить…
  - Вы не волнуйтесь, - посоветовал Макасин.
  Набатова развела руками.
  - Да чего это мне волноваться?
  - Так-так, - как заклинание, повторил Сергей Давидович.
  - Постоянно, только об этом и думаю. Просы-паюсь – думаю, еду в машине – думаю, даже в агенстве…
  - У вас какая машина? – Спросил Макасин, чтобы сбить её волнение.
  - Ах, оставьте…Ну, «Крайслер». Я в модельном агенстве работаю, могу себе позволить. Да раз-ве же в этом дело?
  - Собственно…И что же, грешите?
  Набатова слегка замялась.
  - Не совсем, Сергей Давидович. Разве что пару раз, но это, знаете, не серьёзно. Так, лёгкий флирт.
  И тут мысли Макасина начали играть с ним в довольно непристойную игру, потому что все переключились на одну волну, и стали показы-вать Сергею Давидовичу этот «лёгкий флирт», в котором Мария выглядела вполне счастливо.
  - Муж ваш догадывается? – внутренне зами-рая, спросил он.
  - Послушайте, какая мне разница – догадыва-ется он, или нет?! Достаточно того, что он сде-лал из меня животное, - Мария брезгливо опус-тила уголки губ, - сучку ищущую везде кобеля.
  Макасин непроизвольно поджал в туфлях пальцы ног. Последнее её сравнение сделало картинку ярче и чётче.
  - Он не удовлетворяет вас в постели? - Поин-тересовался, Сергей Давидович.
  - Кто? – Не поняла Мария, но тут же спохвати-лась. – А, муж-то?! Не утрируйте, Сергей Дави-дович. Моё отвращение к нему носит более глу-бокий, если хотите, социальный характер. Это – трутень, не желающий пальцем о палец уда-рить, чтобы поддержать семью.
  - Он не работает?
  - Писатель. Плохой писатель. Зло берёт. Захо-жу в квартиру, начинает сюсюкать (тут Мария сделала какое-то крысиное лицо): «Моё золотко, я тебя так ждал. Я тебе покушать приготовил. Моя лапушка». Тьфу, иногда так хочется плес-нуть в эту рожу чем-то, кислотой какой-нибудь.
  Сразу же мысли Сергея Давидовича разлете-лись испуганно осколками. «Н-да, - не сразу об-рёл он способность анализировать, - тут нужен, видимо, очень сильный психотроп».
  - Он, вероятно, вас любит? – Осторожно спро-сил Макасин.
  - Плевала я на его обожание, - резко ответила Набатова. – Пусть лучше деньги зарабатывает, сволочь.
  У Сергея Давидовича, вдруг, опять началась изжога. Он прикрыл рот рукой, и, справившись с изморозью, выходящей изнутри желудка, сказал:
  - Вы, Мария, что-то говорили о безнаказанно-сти?! Вероятно, вас волнует что-то ещё?! Муж, я полагаю, первопричина вашего беспокойства?!
  - Не старайтесь выглядеть глупее, чем вы есть, - досадливо сморщила кончик носа, Мария.
  Макасин только крякнул. В раздражении Наба-това выглядела обворожительно.
  - Господи, это же так просто, - она устало легла на диван, и стала смотреть в потолок. – Мне важно, что обо мне думают люди. Вот вы, Сер-гей Давидович, думаете, что я ****ь?
  - Ну, почему же…- испуганно сказал Макасин.
  - И вы не осуждаете меня?
  - Помилуйте, Мария, мы же взрослые люди, - Сергею Давидовичу нестерпимо захотелось по-дойти к дивану, сесть возле Набатовой, и обнять её ноги, и, в то же время, он понимал, что необ-ходимо прекратить сегодняшнюю консультацию, слишком обострилась ситуация, и непредска-зуема была её развязка. – Наше подсознание – довольно сложная штука. Ваши опасения мне понятны, и я готов назначить вам.., мм-мм, та-кой, знаете, терапевтический курс. Будете при-ходить сюда, мы с вами ещё поговорим, и…
  Набатова повернула голову к Сергею Давидо-вичу, и внимательно смотрела на него, словно гипнотизируя. И под воздействием этого взгля-да, отступила боль в желудке Макасина, и раз-лилось по телу жидкое тепло.
  - Иди ко мне, - тихо выдохнув, прервала его Мария.
  Сергей Давидович ещё пытался задержать пальцами подлокотники кресла, но они уплыва-ли назад, и руки его нежно обвили стройные, обнажённые под юбкой, ноги Набатовой.
  - Что же мне делать? – шептала Мария.
  Макасин не понимал этого шёпота, он дышал запахом Марии, и не мог надышаться, он ловил какие-то звуки, выходящие из её губ, и бормо-тал:
  - Что?…Что?…Что ты говоришь?
  Потом неожиданно понял её слова и, в диком желании, тоже зашептал, срываясь на гортан-ный свист:
  - Греши, греши, я разрешаю тебе…
  Мария одной рукой крепко схватила Сергея Давидовича за волосы, и зарыла его голову себе под юбку. Потом она стала ждать, закрыв глаза и закусив губу.
  Спустя некоторое время, Макасин выписал ей рецепт, и подписал бумагу, для Дины, с назна-ченным курсом психотерапии.
  Больше, в его кабинете, Мария не появлялась, а когда Сергей Давидович встретил её во второй раз, это была уже женщина неприступная, хо-лодная и волевая, смерившая Макасина тяжё-лым взглядом, и сразу оборвавшая его попытки снова наладить контакт. Впечатление от встречи было смазано, и Сергей Давидович даже забыл, где он видел Марию. И всё же, их отношения со-стоялись. Набатова позвонила ему в офис, и предложила пойти в ресторан. Макасин долго колебался, но всё же решился на свидание, где увидел женщину кроткую, стыдливую, и застен-чивую. «Серёжа, не надо торопить события», - сказала Мария, когда привлёк Макасин к себе её жаркое тело, в танце. Словно, и не случилось ничего в его кабинте, будто, в разное время, встречал он сестёр–близняшек, похожих друг на друга внешне, но разных характерами. С того, третьего, раза всё и решилось, Мария стала из-редка посещать холостяцкую квартиру Сергея Давидовича. Сам Макасин понимал, что Набато-ва глубоко больна гиперсексуальностью, ни он, ни муж её, не могут удовлетворить всех запро-сов Марии, но было уже поздно. Сергей Давидо-вич, что называется, «увяз», хотя порой его и раздражали сентиментальные стенания Марии о возвышенных чувствах, сетованиях на запо-здавшее своё рождение («Ах, веке в восемна-дцатом бы родиться!»), и прочую дребедень, вызывавшую неприязнь Макасина.

  От автора.  В этом промежутке, между двумя абзацами, я предлагаю читателю немно-го отдохнуть от перипетий романа. Сходите к друзьям, посетите балет или оперу, послушайте Шопена. В крайнем случае, просмотрите поли-тические дебаты на ТВ. Я бы и сам, с удоволь-ствием, вставил сюда страницы четыре текста, притупляющих вашу бдительность, но, к сожа-лению, сделать этого не могу, из боязни нару-шить структуру романа. Да и лишнего повода для обиды, и без того осерчавшему на меня, за некоторые неприглядные подробности в «Лек-циях», господину Макасину (кстати, реально существующему), не хочу давать. Он – человек педантичный, и всякую фальшь неприемлет. Поэтому, просто сделайте необходимую паузу, и приступайте к следующему абзацу.
   
  На журнальном столике, возле дивана, лежала стопка газет и журналов. Дотянувшись до столи-ка, Макасин взял рекламную газету, и стал лис-тать её, пока не нашёл колонку объявлений о предоставлении интимных услуг.
  Если перевести сумбурные и косноязычные мысли человека, ритмом и тактом не зависящие от его уровня интеллекта, похожие на азбуку Морзе, где мешанина точек и тире складывается в буквы, а буквы в слова, всё это перевести в нормальное читабельное русло, то Сергей Да-видович размышлял таким образом: «В жизни надо быть проще. Если тебе чего-то хочется, не надо искать моральных аспектов своего жела-ния. Надо их исполнять».
  Не будем думать, что Макасин был настолько аморален. В случае более извращённых по-требностей - он, разумеется, смог бы подавить первобытные импульсы. Потребности его были просты, и, вполне, тривиальны.
  Сергей Давидович допил кофе, пультом уменьшил громкость динамиков. Сонни Роллинс, там, в Нью-Йорке пятьдесят седьмого года, как раз закончил свой сейшн, и получилось смешно, будто он обиделся на Макасина, и ушёл со сце-ны.
  Затем Сергей Давидович взял, с журнального столика же, трубку беспроволочного «Панасони-ка», и набрал первый попавшийся номер услуг сопровождения.
  - Фирма «Нюанс», добрый вечер. Я вас слу-шаю, - попытался заворожить приторный, но ин-теллигентный женский голос.
  Макасин с трудом подавил смешок. Совсем обалдели. Надо же, «Нюанс». Видимо, это должно ассоциироваться с «Ню».
  - Аллё, - сказал Сергей Давидович.
  - Добрый вечер, - терпеливо повторил голос из трубки. - Какой вид услуги вам бы хотелось зака-зать?
  Фраза лепилась с трудом. Макасин ощутил ноздрями запах горячего тела Лины Науменко, всплывший из недр памяти. Сейчас, как и тогда, в лагере комсомольского актива, всё происходи-ло в первый раз.
  Фраза вылепилась в голове, и Сергей Давидо-вич сказал её непринуждённым голосом, нервно вставляя в мундштук сигарету, выхваченную из пачки.
  - Хотелось бы оттянуться.
  - По какой программе? - вежливо поинтересо-вался голос.
  - В смысле? - не понял Макасин.
  - Индивидуальный заказ, групповой, со стрип-тизом, спецзаказ, какая-то определённая часть услуги…, - с готовностью стал перечислять го-лос.
  - Я один тут, - растерялся Сергей Давидович, почему-то выделив из перечисленного только слово «групповой».
  - Сколько девушек будете заказывать? - под-строился под клиента голос.
  - Так…одну, - совсем растерялся он, потому что мелькнула безумная мысль, стиснутая со всех сторон боязнью.
  - Прекрасно, - одобрил голос.
  «Как быстро изменился наш сервис», - успел подумать Макасин, прежде чем женский голос в трубке продолжил задавать деловые вопросы.
  - Вы знакомы с нашими расценками?
  - Да бросьте вы, деньги не имеют значения, - быстро сказал Сергей Давидович.
  - Час - двести долларов, - невозмутимо отчека-нил голос, тут же утратив обворожительный от-тенок. - За каждый последующий час - скидка в двадцать долларов.
  «Ни фига себе!», - подумал он, а вслух попы-тался пошутить, заблеяв старым козлом:
  - Даже для инвалидов Севастопольской оборо-ны?
  И тут же почувствовал себя таким прыщавым и болтающимся во взрослой одежде, что даже за-жмурился, от стыда перед самим собой.
  - Шутить будем…,папаша, или заказывать? - тут же среагировала трубка.
  - Понятно, - сразу устал от разговора, Макасин. - А если на всю ночь?
  - Мм-ммм-мм, - задумались на том конце про-вода, - тысячу долларов.
  - А если девушка мне не понравится? - решил-ся на трудный вопрос, Сергей Давидович.
  - Дадите ей деньги на такси, а мы вам другую пришлём.
  - Да. На ночь, пожалуйста.
  - Ваш адрес и номер телефона, - опять обрёл тягучесть, голос.
  Макасин назвал свой адрес и номер телефона.
  - Ждите. В течение часа.
  - Спасибо, - сказал он.
  - Да не за что, господи, - вдруг, совершенно по - родному, ответили из бюро интимных услуг.
  Сергей Давидович медленно отложил в сторо-ну газету и телефон. «А оно мне надо было? - запоздало спросил себя он, и вспомнил всё про-читанное и услышанное ранее, по теме прости-туции. - Придёт, сейчас, какая-нибудь обнарко-маненная уродина».
  Макасин встал с дивана, дошёл до спальни, включил свет, и стал быстро раздеваться. Ски-нув с себя все вещи, он достал из шкафа чистые трусы, но, передумав, положил их обратно. За-державшись взглядом на большом, во всю сте-ну, зеркале, Сергей Давидович поиграл свежими ещё мускулами, сгибая в локтях руки, и, напря-гая грудь, подумал, что выглядит гораздо лучше Пархоменко, мужа Марии (какой-то рок всю жизнь преследовал Макасина, с этими замужни-ми бабами. «Всех хороших разобрали уже, ста-рик», - говорил ему Генка, видимо, обходя своей банальной фразой Елизавету), прошлёпал бо-сыми ногами в ванну, включил воду, и принял контрастный душ.
  Стоя под тугими, взламывающими черепную коробку, струями воды, Сергей Давидович про-игрывал перед собой варианты предстоящей встречи с проституткой. Ни один из вариантов ему не нравился, но бежать, звонить в службу интимных услуг, чтобы отменить вызов, он не собирался, вспоминая старую, детскую ещё, дразнилку; «А чё, слабо? Слабо, да?». Разо-злившись на себя, Макасин плюнул на идею с контрастным душем, и более холодной водой своё тело не терзал. Кожа, с благодарностью, размякла под горячим потоком, стало хорошо и уютно. Постепенно, мысли его перетекли на Эл-ку, что случалось всегда, когда он залезал в ванную.
  У Сергея Давидовича, за всю его тридцатипя-тилетнюю жизнь, было немало женщин. Ни с од-ной он не расстался врагами, в этом ему фанта-стически везло. О каждой Макасин сохранил тё-плые, благодарные воспоминания, а если и бы-ло что, так память стирает мелочи, оставляя общее впечатление от проведённых минут, дней, месяцев. Так что, Сергею Давидовичу бы-ло, что вспомнить. Память, однако, упорно рисо-вала перед мысленным взором Макасина образ Элки, лет так пятнадцать назад. Элки Фетисо-вой, стучащей вечно отрывающимися каблука-ми, по ступенькам медицинского института, за-тянутой в джинсы и лёгкую блузку, сквозь кото-рую любой желающий мог увидеть маленькую козью грудь, с большими коричневыми сосками. Сергей Давидович знал каждую припухлость и впадинку Элкиного нынешнего тела (впрочем, не настолько уж сильно изменившегося за эти го-ды), каждую трещинку на крупных, с ягоду ряби-ны, сосках, каждый волосок был пересчитан на аккуратном треугольнике, удивлявшем его вся-кий раз своей идеальной симметричностью («Нравится причесончик?», - хохмит обычно Эл-ка, выгибаясь и прижимая свои бёдра к его ли-цу). Но, почему-то, именно ту, нагловатую и вы-зывающую восторг, студенточку представляет себе Макасин, под горячим водопадом душа.
  Но началось всё, конечно, не с института.
  Всю ночь, тогда, прокрутился Серёжка Макасин в своей постели, никак не мог заснуть. Уже и с головой одеялом накрывался, и на другую сто-рону кровати перекладывался, хоть бы хны! Сходил на кухню, воды попил из крана. Затем в туалете присел, с книжкой Стругацких, прочитал страниц двадцать «Трудно быть богом». Вышел, спустил воду, опять залез в кровать. Прочитал ещё строчек пять, в комнату зашла заспанная мать.
  - Ты чего бродишь? – спросила.
  Наверное, шумом унитаза разбудил.
  - Да ну, чего-то заснуть не могу.
  Мать постояла, щуря глаза от света, пошла об-ратно к себе в спальню, бросив на ходу:
  - Не сходи с ума, четвёртый час. В школу ско-ро.
  Снова уткнулся в книгу, но строчки ускользали, что-то мешало читать. Лёг на спину, закинул ру-ки за голову, прислушался. В соседней комнате мать, что-то тихо говорила отцу, он бубнил ей в ответ, недовольно и странно завывая, наверное зевал. Потом опять всё стихло. Закрыл глаза, начал считать верблюдов. Ещё ни разу не помо-гало, вот и теперь не сработало, сбился, открыл глаза. Случайно посмотрел на полку, где стояли учебники и книги. «Тьфу, скотина!». С глянцевой школьной фотографии, прикрывающей две книги Хемингуэя, Большую Советскую Энциклопедию, и стопку журналов «Юность», смотрела на него Элка Фетисова.
  Фотка была групповая. Генка щёлкал своей «Сменой», а плёнку потом в фотоателье отдали, чтобы на всех фотографии сделать, заодно и с глянцем получилось. Это они в колхоз ездили, деревенским с уборкой  картошки помогали. Во-обще-то, Толик Радзянский слышал от отца, что на картоху только студентов гоняют, а у Сивцо-ва, директора школы, просто должок какой-то перед колхозом. Стройматериалы они, вроде, Сивцову давали, на ремонт школы. Серёга сна-чала выступать начал, мол, чего он, там, в кол-хозе не видел, ну его на фиг. Тут же Фетисова подскочила.
  - Макасин, не стыдно?
  - Стыдно у кого видно, - буркнул Серёга.          
 Сам не любил такой пошлятины, в голове-то не тараканы водились, а тут вырвалось:
  - Давай, Фетисова, шуруй сама на покорение картофельных просторов, флаг тебе в руки. Не забудь лампочку Ильича прихватить, там темно, пропихнут - ушами хлопнуть не успеешь.
  Элка фыркнула от злости, пальчиками пошеве-лила, словно хотела Серёге по морде съездить.
  - Ла-а-адно, Макасин. Припомним. А в колхоз, всё равно, поедешь. Иначе круп-пные неприят-ности тебя ждут.
  Ну, а куда ж он денется?! Так, для понта.
  - Ладно тебе, - сказал Корсак, когда они выско-чили из школы, перекурить, - там чувихи класс-ные. Есть, брат, такая масть - колхозницы. Чест-ные давалки. Городских любят.
  Генку тогда, как раз из школы попереть хотели, он и не вытыкался.
  А вообще Серёге в колхозе понравилось. Если бы только говном не пахло, но к этому они быст-ро привыкли. Девчонки только, иногда, носы за-жимали кокетливо, «фф-фу-у-у», Элка особенно. Ох, как она на Серёгу смотрела, на протяжении всего «пикника»! Была бы возможность, взяла б ножик и на кусочки, на кусочки! Вот и сейчас, с фотографии, хоть бы улыбнулась, для прили-чия, всё же на память фотку делали. Чего это он должен на её постную рожу смотреть? Навер-ное, специально скривилась, чтоб Корсаку доса-дить, корефан, как никак, его.
  Серёга слез с кровати, подошёл к полке, и вы-тащил из неё карточку. Потом достал из тумбоч-ки ножницы, и аккуратно вырезал Элку из фотки. Хотел смять и выбросить кусочек бумаги за шкаф, но, вместо этого, сел на кровать и уста-вился на Элкину недовольную физиономию. «Да кто ты такая, - думал Серёга, - чтобы учебником в меня швырять? Ты кто, педсовет, РОНО, ГОРОНО? С какой такой радости, я должен тер-петь твои выкрутасы? Вот подойду завтра, как дам по башке».
  Мысль, как факт, проклюнувшись под утро, полностью оформилась, когда Серёга вышел из дома, и, зажав подмышкой папку с тетрадками, пошёл к серому зданию школы. Всего три слова, колотившихся в его голове, как молотки двух де-ревянных кузнецов с игрушки, подаренной Да-виду Самойловичу Макасину дружественной болгарской делегацией. Серёга шёл по жёлтой от солнца аллее городского парка, и шептал се-бе, под нос, эти три слова, произнося их по раз-ному, то с горячим обожанием, то сдержанно, по-мужски. Один раз, не замечая никого вокруг, вдруг, выкрикнул слова громко, изображая ис-панского идальго. «Я тебя люблю!!!», - крикнул он. Мужик, проходивший мимо, вздрогнул, и сплюнул в сердцах: «Тьфу, придурок!».
  По дороге Серёга встретил Генку, и, замирая сердцем, рассказал тому о причине своего за-спанного вида. Корсак долго молчал, потом цык-нул зубом, и сказал:
  - Да, брат, это такое дело…
  Серёга, весь оставшийся путь до школы, ждал подколок со стороны Генки, но Корсак, вдруг, начал рассказывать душещипательную историю своего увлечения белобрысой дочкой начальни-ка пионерского лагеря. История Серёге была знакома, он, кстати, принимал в ней самое непо-средственное участие, таская любовные записки белобрысой Зои своему другу. К концу второй смены, Зоя охладела к Корсаку, зато начала приставать к Серёге, на лагерных танцульках, и друзья чуть не переругались, хотя никакого по-вода Макасин не давал. Два года Генка не вспо-минал эту историю, теперь же Серёга крепко за-думался над рассказом Корсака. Уже возле школьных ворот, осторожно спросил:
  - А тебе как.., Элка?.
  Генка покосился на него, заржал, и хлопнул по плечу.
  - Не боись, Давидыч, не в моём вкусе. Мне, как-то..мм-мм,..Стрельцова больше.
  От сомнительного такого ответа, на душе Се-рёги стало легко, и он принялся глазами выиски-вать, в толпе школьников, свою внезапную лю-бовь. Вокруг Элки всё время крутились девчон-ки, а отозвать её в сторону Серёга не рисковал, боясь привлечь внимание окружающих. На пя-тый день страданий, он подсмотрел в классном журнале её домашний телефон, и, дождавшись вечера, позвонил. Как только в трубке раздалось Элкино: «Ал-ло?!», весь заготовленный заранее монолог тут же вылетел из Серёгиной головы, после чего он, жалким, каким-то блеющим голо-сом, сказал:
  - Эла, я тебя люблю.
  Телефонная трубка помолчала немного, потом спросила:
  - Макасин, ты?
  - Я, - признался Серёга.
  - Ты, Макасин, серьёзно болен. Больше не зво-ни, - поставила диагноз, Элка, и положила труб-ку.
  На следующий день, она даже не посмотрела в его сторону. Серёге казалось, что вся школа уже знает о звонке, и он подозрительно ловил на се-бе каждый взгляд старшеклассников, но, похо-же, Элка держала язык за зубами. Корсак оце-нил ситуацию так:
  - Спокуха, Серый, мы её всё равно добъём.   
 Макасин, в душе, поклялся - к помощи друга не прибегать.
  Вплоть до выпускного вечера (куда Серёга специально сшил себе, модные тогда, брюки-«бананы», выклянчил у отца новенькую англий-скую безрукавку, и получил от матери, в пода-рок, тёмно-синие отечественные «адидасы»), он больше не заговаривал с Элкой, каждый день откладывая серьёзный разговор, на будущее. Молчание затянулось на полтора года, и когда Серёга увидел её в актовом зале, на торжест-венной церемонии вручения выпускных дипло-мов, он понял, если сегодня не обьясниться - потеряет Элку. Поэтому, когда спустились все выпускники в холл, на бал, и отбрыкались под первые три песни (Лаура Бренниген, Чингиз-Хан, и, конечно, махрово расцветающий тогда Мина-ев, со своим «Карнавалом»), а потом поплыла «Свеча» Макаровская, Серёга Макасин чугун-ными ногами пошёл, через бесконечное про-странство холла, к Элке, безошибочно угадав-шей, с первого  шага, траекторию его движения. На Элке было белое облегающее мини-платье, с большими чёрными пуговицами спереди, до пояса, белые «шпильки» на ногах, чёрный ага-товый браслет у локтя, и такие же серьги в ушах.

                4.

    Как раз в тот момент, когда Макасин, завер-нувшись в полотенце, выходил из ванной - за-звонил телефон.
  - Заказ делали? - пробасил неизвестный мужик.
  - Да, - удивлённо ответил Сергей Давидович.
  - Я, чё-то, дом найти не могу.
  - А вы кто? - ещё больше удивился Макасин.
  - Чего? А…Водитель я. Куклу тебе везу, на именины, - мужик густо хохотнул. - С шоссе куда поворачивать, направо или налево?
  Сергей Давидович, закрыв глаза, представил себе расположение дома.
  - Налево поверните, и после светофора, там, третий дом, - машинально обозначил он мар-шрут левой рукой.
  - Ага, ну, понятно. Минут через пять бум, жди, родной, - нагло сказал мужик.
  Макасин отбросил телефон, вбежал в спальню, и стал натягивать на влажные ноги джинсы, чуть не прищемив зиппером кожу, в наиболее уязви-мом месте. Потом он достал из прикроватной тумбочки деньги, отсчитал тысячу долларов, и сунул их в задний карман джинсов. Фукнув дезо-дорантом подмышками, быстро причесался и, вернувшись в салон, сел на диван, высверливая взглядом дырку во входной двери. Ничего не происходило. Ожидание стало утомительным. Макасин осмотрел стены, потолок, пол. На го-лом паркете лежала пыль. Рядом с домом шли строительные работы, а Сергей Давидович, проветривая салон от сигаретного дыма, с утра, открывал окно.
  В понедельник, среду и пятницу к нему прихо-дила Лиля, страшненькая миниатюрная студент-ка политеха, из Вьетнама, подрабатывающая уборкой квартир. Макасин платил хорошо, и Ли-ля буквально «вылизывала» его холостяцкое жильё. Даже идеально белую электрическую плиту (Сергей Давидович готовил себе редко, обедал в ресторане «Славутич», где заказывал «бизнес-ленч», а если и ужинал дома, то, по привычке, неприхотливо, хлеб, варенье, чай), протирала исправно чистящим средством. Лилю ему посоветовала Элка, после того, как Макасин купил квартиру, и они перестали снимать номер в гостинице.   Не посоветовала даже, а сказала:   
  - С завтрашнего дня, Макасин, к тебе будет приходить одна узкоглазочка, убирать в кварти-ре. Я договорюсь, дам твой адрес. Сделаешь ей запасной ключ. Девочка порядочная, чужого не возьмёт.
  Сергей Давидович сделал попытку отказаться, но Элка сумела  отстоять свою идею, не очень, впрочем, и стараясь. Через несколько дней, в его квартире появилась Лиля.
  - Стластвуйте, - сказала маленькая, похожая на детёныша макаки, девушка. – Менья плислала Элеонола. Я буду сдесь убилать.
  Больше слов (во всяком случае русских), от неё Макасин не слышал. Вьетнамка убирала в квартире молча, вздрагивала и замирала, когда Сергей Давидович проходил мимо, словно боя-лась, что ухватит он её пальцами за тщедушное тело.  Макасин сделал ей запасной ключ. При-ходя с работы, находил квартиру идеально вы-чищенной и пахнущей свежестью. Если Сергей Давидович появлялся дома пораньше, Лиля старалась убрать быстрее, неслышно передви-галась по комнатам, хмурилась и бормотала что-то, на своём языке, под нос. Макасин, в та-кие минуты, чувствовал себя неловко, старался не мешать девушке, но, как правило, мешал, на-ходился именно в той комнате, которую должна была убирать Лиля. Тогда вьетнамка укоризнен-но смотрела на него от двери, легонько постуки-вая по полу ручкой швабры, и Сергей Давидович суетливо выбегал в кухню, где и сидел до само-го ухода студентки. Прощалась и здоровалась с ним девушка тоже беззвучно, просто кивала го-ловой.  Ещё одна особенность вьетнамки, за-ключалась в том, что она не признавала пыле-соса. Тащила тяжёлые ковры на балкон, и выби-вала их там резиновой милицейской дубинкой, которую она приносила с собой. Когда Сергей Давидович в первый раз увидел её упражнения на балконе, он вытащил из-под кровати пыле-сос, но Лиля только фыркнула, миниатюрным пальчиком начертила в воздухе крест, как бы перечёркивая весь смысл существования пыле-соса. Помогать перетаскивать ковры на балкон, Сергей Давидович и вовсе не решался, памятуя о милицейской дубинке, и настороженном пове-дении девушки. В целом же, уборкой квартиры он был доволен.
  «Господи, зачем я её вызвал?», - запоздало подумал Макасин о проститутке. И снова уткнул-ся зрачками в дверь. Неожиданно, на ней, как на экране, перед его мысленным взором, комичная своим содержанием и трагичная - сутью, пред-стала такая сцена. На широкой расстеленной кровати, в сложном сплетении, подпрыгивают два тела. Толстая рыжая женщина, задрав дряблые ягодицы к потолку, густым басом, в такт очередному прыжку, выдыхает: «Гы-ы…, гы-ы…, гы-ы…», в промежутках тяжёлыми челю-стями перемалывая жевательную резинку. За-скорузлые её пятки колотят по плечам второго тела, которое принадлежит, собственно, Сергею Давидовичу, мощно нависающему сверху. Эта-кий одноцилиндровый двигатель. Спина Мака-сина покрыта крупными каплями пота, набухаю-щими на буграх мышц, и скатывающимися к коп-чику. Позвоночник Сергея Давидовича подобен горнолыжному трамплину, шея его налита кро-вью, как брюхо гигантского клеща, и руки вспух-ли канатами вен, а выражение лица не выдер-живает никаких сравнений, неприменимых, впрочем, к этому разрушительному акту. Дух Макасина, наблюдающий этот кошмар, вдруг слышит щелчок входной двери, и, метнувшись по коридору, видит Эллу Фетисову, открываю-щую дверь своим ключом. Прислушиваясь, она идёт по квартире, ведомая монотонным: «Гы-ы…, гы-ы…». А в спальне, в это время, уже бли-зится к развязке банальный сюжет, готовый взо-рваться феерическим эпилогом, и дух Сергея Давидовича мечется от спальни к Элке, и обрат-но, а расстояние неумолимо сокращается, и в тот момент, когда вершится второй закон Архи-меда («Жидкость, погруженная в тело, через семь лет пойдёт в школу»), в этот самый мо-мент, Элка застывает в дверях спальни, без-звучно открывая и закрывая рот, словно оглу-шённая рыба на горячем сухом песке, а дух Ма-касина зависает в воздухе, сплющенный между двумя стихиями: фонтанирующим гейзером  жи-вотного восторга, с одной стороны, и вспыхнув-шим багровым пожаром гнева, с  другой.
  Такая яркая сцена пронеслась в голове Сергея Давидовича, что он даже невольно поджал пальцы на ногах. «Сволочь! - сначала, чётко и коротко, подумал он о себе, а уж потом оценил спонтанную тактику Элки, в своих видениях. - Не станет она ртом хлопать. Будет стоять, презри-тельно скривив губы, и скрестив, на маленькой груди, тонкие руки с изящными пальцами, по-догнув в колене, чуть выставленную вперёд, од-ну ногу, и сощурив глаза, отливающие металли-ческой синевой. Хищница. Точно, как тогда, на выпускном, и, как ещё много раз, спустя годы».
  О, Сергей Давидович, хорошо изучил эту позу. Одна поза, с разными подтекстами. И научился трусливо подстраиваться под неё, потом со временем, когда вроде стабилизировалась у них жизнь, у каждого по-своему (Элка, в очередной раз, вышла замуж, он тоже с хиппушей одной жил), однако встречались втихаря. И каждый раз, оставшись наедине, играли странную пьесу. Элка вставала в позу, вот в эту самую, говорила:
  - Ну, Макасин, любишь ли?
  Сергей Давидович разводил руками, обиженно кривя ртом:
   - Эл, херню городить изволишь.
  Самому после становилось муторно, от вынуж-денной грубости своего ответа, оттого, что не может просто подойти к ней, медленно обнять, вдыхая пьянящий запах «Пуазона» от волос, прижаться губами к белому, пульсирующему виску, и всей своей жадной большой плотью влиться в её упругое, гибкое тело. То есть, мо-жет, конечно, но не так. Может подойти, поло-жить на талию руки, понюхать волосы, поцело-вать в висок, прижаться, а, это – уже не то.
  - Макасин, - кричала из ванной гостиничного номера, который был снят за её деньги, Элка, - ты купаться идёшь, или свинюхой в кровать за-валишься?
  Сергей Давидович, морщась от душевных спазмов, бодро кричал в ответ:
  - Мужчина, мон шер, должен пахнуть обезья-ной.
  Завёрнутая в полотенце, Элка выглядывала из ванной, насмешливо глядела на него, ещё оде-того.
   - Какая дура тебе это сказала?
   И в глазах её застывал синий металл.
  А тогда, на выпускном, в холле школы, где на-чинался праздничный бал (по сути, обыкновен-ная дискотека, с катушечным магнитофоном, клееной лентой в прозрачных бобинах, огром-ными динамиками, и чёрным фонящим микро-фоном в руке Толика Филюшкина, страшно вы-пендривающегося, в своих лопухах-наушниках), её поза говорила совсем другое. «Ой, не подхо-ди, Макасин, ко мне. Ой, бледный вид иметь бу-дешь. Не какай ты на моё праздничное настрое-ние, и себе на настроение не гадь. Молчал пол-тора года, и ещё одну ночь помолчи. А там, ни я тебя, ни ты меня, больше не увидим. Забудь Макасин. И любовь твоя пройдёт, и помидоры, соответственно, завянут». Даже полумрак и ве-сёлая беготня «зайчиков», от самопальной све-томузыки, не помешали Серёге прочитать всё это в Элкиных остановившихся зрачках. Её лицо словно существовало отдельно от дискотеки, выделенное в чёткую, контрастную картинку.
  Он шёл по крупным плитам пола, чувствуя, как  тяжёло расступается перед ним воздух, сгу-стившийся в вязкую стену, и душит горло Макар, своим продирающим до костей откровением: «Бывают дни, когда опустишь руки, и нет ни слов, ни музыки, ни сил…», а тут ещё Филюш-кин, подонок, будто специально, направил на не-го самопальную трубу светоустановки, и Серёга оказался в ярком, толкающем горячо в спину, пятне. Он не дошёл два шага, и пятно замерло, а в белом круге застыла Серёгина тень, словно большая стрелка, от его «адидасов» до её «шпилек», указывающая на выбранную, для танца, партнёршу. «И я хотел идти куда попало, закрыть свой дом и не найти ключа…», - уже надрывался Макар, сдавливая на его шее пет-лю, и Серёга не мог выдавить из себя ни слова, врастая в пол, и холодея от жара, бьющего в спину.
  Когда он уже собирался умереть от позора, от въедающихся в кожу ехидных взглядов толпы («Они всё знали, - с ужасом, понял Серёга. - Всё это время, знали. Они смотрят. Смотрят и ждут»), она вдруг вошла в круг, вспыхнув сразу тысячами искринок своего платья, и сказала:
  - Ни фига себе, сам Макасин-сан приглашает.
  Серёга понял, что сказано это было в расчёте на подруг, затаившихся позади неё. А потом он протянул руку, взял нежно пальцами её за ла-донь, и повёл в центр холла, легко ступая сквозь невесомый воздух.
  Потом они убежали с выпускного. Как в старых добрых фильмах, гуляли по ночному городу, долго целовались. Оказавшись вдалеке от уличных фонарей, спрятавшись в переулке, жадно давали волю своим рукам, приводя в беспорядок одежду. Элка впивалась  ногтями в сильную спину Серёги, срывающимся шёпотом говорила:
  - Какой же ты дурак, Макасин. Я же тебя только люблю. Со второго класса, люблю. Что же ты молчал всё это время, дурачок мой?!
  Серёга брал в ладони её острые груди, присе-дал неловко, просовывая в, расстегнутое спере-ди, платье своё лицо, обхватывал губами круп-ные её соски.
  - Почему только со второго? - глупо спрашивал он, задыхаясь.
  - Пот-т-тому, - обмирала она, от прикосновения его губ.
  Уже под утро, обходя подвыпивших выпускни-ков, встречающих рассвет на улицах города (ни-кто не лез, приметив крепкую фигуру Серёги, хо-тя по Элке взглядами скользили, конечно), они зашли в подъезд дома, где жила семья Фетисо-вых, поднялись на два этажа выше, и там опять набросились друг на друга, он - в бессильной попытке овладеть ею, она - в отчаянии от своей глупости, мешающей дойти до конца.
  - Нет, Серёжа, не здесь, мой хороший. Ну, не надо, пожалуйста, Серёженька, - шептала она, прокусывая, до крови, свою губу, чуть не плача, от безумного желания позволить ему делать с ней всё, что ему захочется. - Я тебя очень про-шу.
  Но, вдруг, неожиданно для самой себя, резко оттолкнула его, твёрдо и громко сказала:
  - Всё, Макасин, убери руки!
   И тут Серёга понял, каким-то внутренним чутьём учуял, сменой «Серёженьки» на «Мака-сина», что счастье отвернулось от него, вылете-ло с лестничного пролёта, через большое приот-крытое окно возле них, и растворилось в утрен-нем тумане. Внизу открылась дверь. Они замер-ли.
  - Да нет, Глеб, показалось, - сказал женский го-лос.
  - Подожди, точно, Элкин голос был. Я схожу, проверю, - ответил ей мужчина.
  - Ой, слушай, ну что ты, как маленький, ей богу, - тихо засмеялась женщина. - Свой выпускной вспомни.
  - А что, выпили, потанцевали, и домой пошли, - неуверенно сказал мужчина.
  - Вот и они сейчас по домам разойдутся, - ус-покоила его женщина, и, уже затихая голосом, добавила. - А с Копыловой кто в школьном дво-ре целовался? Пушкин?
  Щёлкнул дверной замок. Элка показала вниз ладонью, и зачем-то прошептала:
  - Вот, сейчас отец поднимется, открутит тебе голову.
  Её родителей Макасин видел в актовом зале, когда Элке вручали золотую медаль и грамоту за общественную работу. Ничего, симпатичные, но сил бы у её отца не хватило на Серёгину го-лову. Сразу после официальной части праздни-ка они ушли, теперь, наверное, не спали, ждали дочь с выпускного.
  - Элка, не уходи, - попросил Серёга, ещё наде-ясь на чудо.
  - Всё, Макасин, - отрубила она, как-то сразу стряхнув с себя ночное настроение, но, всё рав-но, сжимаясь внутренне, от ударяющих, сейчас, Серёжу слов. - Мы с девчонками выпили перед дискотекой, ну, вот, я и расслабилась. Извини. Впереди целая жизнь, я - в медицинский, ты - тоже куда-то, так что…
  - Врёшь, - тяжело сказал Серёга, даже не по-тому, что не почувствовал, за всю ночь, запаха алкоголя от неё, а просто оттого, что безобраз-ными были сами её слова, и повторил. - Врёшь.
  Элка постояла секунду, глядя куда-то вбок, спустилась на одну ступеньку, посмотрела на Серёгу, так, что он начал медленно приподни-маться с лестницы, отвернулась, и быстро по-бежала вниз, громко, на весь подъезд, стуча «шпильками». Стукнула дверь. Серёга опустил-ся обратно на холодную лестницу, обхватил ли-цо ладонями. Хотелось плакать, но слёзы, как назло не вытекали. «Сейчас выломаю дверь, и заберу её оттуда, - думалось ему. - А на двери звонок. «Что ж вы в звонок не позвонили?», - скажет ему Элкина мать. «А не фига тут!», - ска-жет он ей, и тут из комнаты выйдет заплаканная Элка. «А с Копыловой, точно, Пушкин целовал-ся», - грустно посмотрит на дочь, Элкин отец, за-гадочно проявившийся рядом с матерью. Серёга тоже посмотрит на Элку: «Комедию там, навер-ху, ломала, да?». «Господи, Серёженька, про-сти», - бросится она к нему. Элкина мать утрёт рукой, выступившие на глазах, слёзы, и скажет: «Ладно, дети, пойдёмте, позавтракаем, что ли». «А я тебе уже хотел голову отворачивать», - по-хлопает его по плечу, Элкин отец.
  Минут через двадцать, Серёга вышел из подъ-езда, и побрёл домой. Страшно болело между ногами, и, затекла, от лестницы, задница. А ещё он пытался придумать, как бы ему поступить в медицинский институт, без подготовки.

  С институтом уладилось всё очень просто. Да-вид Самойлович работал заведующим мебель-ным складом. Был у него свой кабинет, где он принимал гостей склада и делегации, был свой телефон, и армянский коньячок в шкафу, а сте-ны кабинета и полки украшали вымпелы, ди-пломы и презенты от предыдущих делегаций. Через Давида Самойловича проходили финские «стенки», прибалтийские гарнитуры, и карель-ской берёзы серванты. Соответственно, круг знакомых Макасина-старшего, был широк. Во-преки мнению окружающих, Давид Самойлович взяток не брал, зато легко пользовался связями. Кстати, наверное, из-за относительно честного характера, он и был снят с должности заведую-щего, в самом конце восьмидесятых. Барыги могли предложить только деньги, а деньгами, как уже выяснилось, Макасин-старший не брал. Высшее же его начальство, как раз наоборот, брало с охотой, и, видимо, им мешала некая пылинка в шестернях хорошо смазанной систе-мы. Давид Самойлович не потерял чувства соб-ственного достоинства, не запил, не скатился на «дно», занялся «челночным» бизнесом, но не-ожиданно заболел перитонитом, и, скоропо-стижно, скончался.
  А тогда Давид Самойлович был жив-здоров, общался по телефону с министром здравоохра-нения, ходил в гости к академику Вайбаддулину, сиживал, как-то, с самой Аллой (петь любил, слух у него был абсолютнейший), а самый луч-ший друг, Леонид Борисович, водитель главного «членовоза», каждую неделю, по вторникам, приходил к ним в квартиру, водочки выпить.
  Неделю родители Серёги сходили с ума (отец надеялся пристроить «своего балбеса» в МГИМО), но Макасин - младший проявил твёр-дость характера, и Давид Самойлович, позвонив куда нужно, дал сыну адрес. Серёга пришёл в указанную квартиру, встретил там плюгавого, с делающим большое одолжение выражением лица, старикана, который спросил:
  - Хотите, молодой человек, в психиатрию?
  Серёге было абсолютно наплевать, лишь бы попасть поближе к Элке.
  - Очень хочу, - искренне ответил он.
  - М-да, - сказал старикан. - Вот вам, юноша, материал по которому вы будете отвечать на экзамене.
  - А что, экзамен один? - удивился Серёга.    
  - Не задавайте глупых вопросов, отрок, - по-морщился старикан. - Я буду присутствовать на всех экзаменах. Вы вытащите тот билет, кото-рый я вам укажу.
  Серёге стало интересно, кем работает стари-кан, если он будет присутствовать на всех экза-менах, и хотел, было, уже спросить, но вовремя поймал свой язык зубами, поблагодарил стари-кана, и направился к двери.   
  - Передавайте привет отцу вашему, Давиду Самойловичу, - напутствовал тот Серёгу. Между прочим, в квартире старикана Макасин - млад-ший приметил хорошую, дорогую мебель.
  Всё оставшееся до экзаменов время, Серёга просидел дома, зубрил «материалы». Один раз, правда, выбрался на Генкину свадьбу, в качест-ве свидетеля, со стороны жениха. Было пьяно и весело. Свадьбу играли в квартире невесты, где молодые и собирались жить. Люська Стрельцо-ва, весь вечер, не отрывала от Корсака влюб-лённого взгляда, и изредка, украдкой, рассмат-ривала тонкое обручальное колечко на своём бледном, болезненном пальчике. Генка носился по квартире, строго следил за тем, чтобы было весело, со всеми пил на брудершафт, но не на-пился, зато вдрызг споил отца - Стрельцова, и тёща первый раз проявила недовольство Корса-ком. В конце концов, Генка уволок Люську в ро-дительскую спальню, оставив Серёгу за старше-го, и наказав сторожить Стрельцовых, чтобы те сдуру не вломились в спальню. На свадьбе, Се-рёга познакомился  с милой девушкой Валей, потискал её в ванной комнате, но флирта не по-лучилось. Валя оступилась и рухнула в ванную, разбив голову и вывихнув руку. Пришлось вызы-вать «скорую». Отсидев остаток ночи в больнич-ном покое, Серёга вернулся домой, и опять за-сел за зубрёжку.
  В отличие от других, этот год пролетал быстро, словно напоминая людям о скоротечности жиз-ни. Отбившись от, вышедшей из больницы, Ва-ли, Серёга поступил в медицинский, тютелька в тютельку набрав нужные баллы. На всех экза-менах, возле билетов, сидел знакомый стари-кан, и подсовывал некоторым абитуриентам нужные карточки (кто он такой Серёга так и не выяснил, отец только посмеивался и говорил: «О, это гигантище!», а впоследствии студенты рассказывали байки о каком-то загадочном «де-де Грише», каждый год сидящем на экзаменах). Генку забрали в ВДВ, и на «отвальной» Серёга опять встретил Валю, пришлось выкручиваться. Корсак отвёл его в сторону, спросил:   
  - Всё Фетисову забыть не можешь?
  - А чего ж я в «мед» поступил? - тоже спросил Серёга.
  - Дураков к дуракам тянет, - хохотнул Генка, ко-торый уже заранее обрился, и выглядел по-дурацки, со своей лысой башкой и торчащими ушами.
  Элку Серёга встретил только, когда началась учёба. Столкнувшись в коридоре, они замерли оба, постояли долгих две секунды молча. Оба были удивлены. Макасин тем, как изменилась за остаток лета Элка, ещё стройнее стала, покры-лась шоколадным загаром, который темнел сквозь марлевое платье, разве что узкая полос-ка трусиков скрывала маленькую часть тела, и необгоревшие соски розовели. Даже вытянулась Элка, а может из-за каблуков, только показалось Серёге. На лице Фетисовой появилась настоль-ко растерянная и обалделая гримаска, что Серё-ге вспомнился плакат ДНД: «Мы защитим вас от хулиганов». Тоже такая, вот, просвечивающая девушка, с таким же выражением, пытается вы-рвать сумочку у хулигана, почему-то совершен-но дохлого, по сравнению с дружинником, гораз-до больше похожим на уголовника, который цеп-ко держит несчастного хулигана за шкирку. Иди разберись - «ху из ху».
  - Ты-ы-ы? - ошарашено протянула Элка. Он тут же среагировал:
  - Нет, это не я, это просто ваша тяжелая фор-ма шизофрении.
  И тут, вдруг, она разозлилась.
  - Ты чего сюда припёрся, Макасин? - нахмури-ла Элка свой лобик. - Мы с тобой уже поговори-ли. Ты теперь меня в институте сторожить бу-дешь? У тебя что, других дел нету? Не надо…
  - Стоп, - выставил вперёд ладонь Серёга, и Эл-ка запнулась.
  Макасин был спокоен, подготовлен к любому исходу встречи. В конце концов, ему предстояло стать психиатром, и тактика разговора была по-черпнута им из учебников, во время подготовки к экзаменам.
  - Во-первых, что значит «припёрся»? Я нахо-жусь здесь на вполне законных основаниях, - он вытянул «руки по швам», щёлкнул каблуками, и склонил в поклоне голову. - Студент психиатри-ческого отделения, Макасин Сергей Давидович, к вашим услугам, - Серёга вернул тело в исход-ное положение. - Во-вторых, милая девушка, дел у меня, действительно не было, шёл, знае-те, с последней лекции в библиотеку. Ну, там, Монтеня полистать, Фрейдом облагородиться. Во-о-от. Иду себе никого не задеваю, и, прошу заметить, никоим образом не форсирую собы-тия, надеясь на волю случая, хотя, как вы дога-дываетесь, знаю, что интересующая меня дама грызёт тот же гранит науки, в том же, пардон, заведении. Сами же, спасибо, и предупредили.
  Элка молча выслушала тираду Серёги. Потом сделала какой-то лебединый жест руками, слов-но крыльями встряхнула.
  - Сергей Давидович, - сказала она.
  - Да, Эллочка?! - приподнял Серёга одну бровь.
  - Ты меня убил! - снова повторила она жест.
  - Надеюсь, только сообщением о моей карье-ре?! - не позволил себе усмехнуться, Серёга.
  Элка почесала пальцем переносицу.
  - Ты что, серьёзно поступил в «гадюшник»?
  Макасин кивнул, удивившись, как быстро Элка освоилась в институте, вон уже и медицинский - «гадюшником» называет, от эмблемы со змей-кой.
  - На психиатрию?
  Он опять кивнул.
  - Ты же не собирался?! - склонила она вбок го-лову.
  - «Ёжика в тумане» помнишь, мультик? - спро-сил Серёга.
  - Ну?!
  - Ходит, минут десять кого-то ищет, в тумане…
  - Ой, дай доскажу, - неожиданно заиздевалась Элка. – Туман - это, жизнь, да? А ты ходишь, и кого-то ищешь. Меня, конечно. Ни фига себе, ка-кие мы умные сразу стали. Аллегориями мыс-лим.
  - Ага, - наигранно восхитился Серёга, - точно. Стараюсь тянуться за толковыми. Слушай, а как ты догадалась, что я тебя имею в виду?
  - Интуиция, дорогой мой Макасин, - сказала она, и кивнула куда-то ему за спину. - Позна-комься, это Велик.
  Прежде чем обернуться, Серёга увидел, как из Элкиных зрачков наплывает на него чья-то фи-гура.

                5.

     В дверь начали скрестись, по-кошачьи. Мака-син подскочил с дивана, и повернул ключ в за-мочной скважине.
  Сначала в квартиру зашёл здоровенный амбал. Ленивым жестом отодвинул в сторону Сергея Давидовича, и, бросив мимоходом: «Привет, мужик», стал заглядывать во все комнаты. У Ма-касина не было сил препятствовать такому бес-пардонному вторжению. Не было сил, потому что следом за амбалом вошёл ангел, в женском обличье. Вошёл, и, внимательно посмотрев на Сергея Давидовича, объяснил:
  - Это мой охранник, он проверяет, все ли усло-вия заказа будут соблюдены правильно. А то, знаете, бывают случаи. Надругаются и убьют.
  Макасин вздрогнул. «Да как же можно?!…Над тобой…, тебя…», - в зыбком тумане, думал он, и, вдруг, вспомнил, что стоит босиком, с обна-жённой грудью, на которой закручиваются не-сколько жалких волосинок, в одних джинсах. Словно оказался голым на местном рынке.
  Из тумана выплыл амбал, хлопнул Сергея Да-видовича по плечу.
  - Без обид, мужик. Кто тебя знает? Один раз «ляльку», вот так, оставили, ну, типа, не прове-рили хату, смотрим лох заказ сделал, ну, и ски-нули её, без шмона, а там в спальне ещё пять лошков тусовались. Ты бы, мужик, видел, как они «ляльку» уделали…
  - Я тоже лошок? - взглянув на амбала, спросил Макасин. В присутствии ангела полезли, неожи-данно, из него амбиции.
  - Ты? - на мгновение, растерялся амбал, но тут же прогнал от себя непривычное, видимо, со-стояние, ухмыльнулся. - Не-е-е, ты - не лошок. Ты - сразу видно - хороший пацан.
  Он стал говорить с кавказским акцентом:
  - «Ляльку» обижать нэ будэшь, она тэбе хорош-ш-шее дэло сдэлает, ты мине дэньги пылатить будэшь. Бабки приготовил, мужик?
  Сергей Давидович тупо смотрел на амбала, по-том перевёл взгляд на ангела.
  - Эй, аллё. Бабки, говорю, приготовил? - при-двинул к нему свою широкую морду, амбал.
  - Да, конечно, - полез в карман джинсов, Мака-син.
  - О, я ж говорю: «пацан хороший», душа раду-ется, - амбал весело глянул на ангела. - Слышь, Алён, он тебя увидел и про бабки забыл. Круто, да?
  - Пасть закрой, - брезгливо сказал ангел.
  «Алёна. Как она его…», - восхищённо подумал Сергей Давидович, и протянул пачку денег.
  - Вот.
  - Вот, - словно эхо, подхватил амбал, забирая деньги, - Теперь всё торчком.
  - Вали, давай, уже, - сказал ему ангел, и под-мигнул Макасину.
  - Не вякай, а то посажу на сверхурочный, - от-брил амбал, и заржал, довольный своей шуткой. Повернул мощный подбородок к Сергею Дави-довичу.
  - Видишь, какая?! С характером, - помедлив пару секунд, для самоутверждения, он открыл дверь. -   Ладно, я пошёл.
  - До свидания, - кивнул Макасин.
  Амбал опять хохотнул.
  - Ага, береги себя, мужик, - и вышел, тихо при-творив за собой дверь.
  Оставшись наедине с проституткой, Сергей Давидович совсем растерялся, внешне, однако, сохранив невозмутимый вид.
  - Вот, значит, здесь я и живу, - нарисовал он рукой круг в воздухе.
  Для «ангела» это послужило призывом к дей-ствиям. Она прошла мимо Макасина, встала в центре салона, и огляделась.
  - Красиво.
  - Так себе, - ответил польщённый Сергей Да-видович.
  Он не двигался с места, издалека рассматри-вал девушку, стараясь не двигать цинично, вверх-вниз, глазами, охватив её взглядом пол-ностью, от верхушки пышных, выжженных пере-кисью, волос, до грубых, на больших толстых «платформах», и с широкими блестящими лям-ками, жёлтых туфель, но видя всю её, до мель-чайших подробностей. На расстоянии было не-понятно, куда он смотрит, просто смотрит, и всё. Практика в «дебильнике» (да и потом, в своём офисе), давала о себе знать. Обычно, посадив пациента на стул, Макасин отходил к окну, и усевшись там, в кресло, с телескопической нож-кой, высоту которого он подгонял так, чтобы гла-за пациента находились на одном уровне с его глазами, рассматривал человека, вот так, как сейчас девушку, издалека, не двигая зрачками, дабы не спугнуть, установить и зафиксировать контакт, между ними. И отвлёкшись, сразу из-гнал всю свою растерянность перед ситуацией.
  Сергей Давидович старался понять, что его по-разило в первый момент, когда проститутка во-шла в квартиру, и почему он сравнил её с анге-лом. Обыкновенная, хотя и очень симпатичная, девушка. На вид лет девятнадцать, мягкий овал лица, носик - курносик, полные губы, нет, не то. Формы, отнюдь, не рубенсовские, но и не худа, тугие выпуклости натягивают плотно красную майку без плечиков, которую, казалось, удержи-вает только грудь, джинсы - стренч струятся по плавным изгибам бёдер, вниз, где обхватывают узкие щиколотки. Опять не то, нельзя же, в са-мом деле, путать женскую привлекательность с ангельской беззащитностью, которую чувству-ешь при взгляде на иконы, этакую детскую тро-гательность, с пухлыми ручками - ножками, ру-мяными щёчками, и невинной чистотой в голу-бых глазах. Какая уж тут трогательность и без-защитность?! Если у тебя в штанах взведён ку-рок - о трогательности ли разговаривать? А на-счёт беззащитности, и вовсе, лучше заткнуться. Недавно Макасин сам видел, как одна молодая девушка, помоложе этой, но с такими же тугими формами, так накостыляла рюкзачком взросло-му мужику, что тот рухнул на землю, и сидел там, прикрываясь руками. Жуткое, конечно, зре-лище, безобразное и стыдное.
  - Сразу пойдём покувыркаемся, или посидеть сначала хотим? - спросила проститутка.
  Сергею Давидовичу понравилась фраза, не су-тью, разумеется. Точно так же он разговаривает с пациентами: «Не хотим ли мы рассказать, что случилось, какие нас проблемы волнуют?».
  «А ведь точно, все мы для них пациенты, - по-думал Макасин. - Эти жрицы любви нас лечат. Кто-то от бессилия мучается, кто-то от тоски по-дыхает, некоторым самоутвердиться надо, а это всегда проще с продажным человеком сделать».
  - Знаете что, Алёна, давайте выпьем, - сказал он, и подошёл к ней. Почему-то ему показалось, что такое предложение обрадует девушку. - Са-дитесь, времени у нас много.
  Только сейчас Сергей Давидович разглядел её глаза. С коричневыми зрачками, к центру стано-вящимися вовсе янтарными.
  - Нет проблем, - весело ответила она, и прыг-нула на диван. Не села, а оттолкнулась ногами от пола, пролетела полметра, и «придивани-лась», с хрустом, глубоко промяв кожаную обив-ку круглой, крепкой попкой. - А ты чего, сильно пьёшь?
  - Да нет, что ты, - легко перешёл на «ты», Сер-гей Давидович, чувствуя, как успокаивается на-пряжение внизу живота. - Так, для храбрости.
  Они засмеялись.
  - Слушай, а у тебя, может, чего курнуть есть? - с надеждой, посмотрела она на него.
  Он стоял перед ней, и ему очень хотелось ка-заться старомодным. Такое случается. Сначала, когда тебе двадцать, живёшь, как бог на душу положит, глотаешь воздух широко растопырен-ными лёгкими, и плевать тебе на мнение окру-жающих, всё катится своим чередом, и хочется успеть наверстать упущенное в детстве, обо-жраться этим так, чтобы хватило воспоминаний в «близящейся старости». Потом, ты отмечаешь тридцатилетний юбилей, и смотришь на новое поколение снисходительно и с жалостью, мол, как-то веселее у нас всё происходило, нравст-веннее, ни наркотиков, ни легкомысленной де-вичьей готовности тут же прыгнуть в постель (да было всё и  у нас тоже, просто где-то повезло, где-то нет), мол, глупые вы какие-то, никчемные. А «глупые и никчемные», тем временем, осваи-вают технический прогресс, к которому ты даже приблизиться боишься, со своей, навеки при-липшей к заднице, пионерией, и туристическими посиделками у костра, с гитаркой, в мозгах. А «глупые и никчемные» пачками гибнут на воен-ных тропах, так и не перейдя двадцатилетний рубеж, а ты сидишь возле телевизора, слуша-ешь поганые новости, и, вроде бы, готов принять непосредственное участие, но всё как-то «селя-вивка» мешает, и возраст не кибальчишеский. А кому-то уже «сороковник» грянул. Снисходи-тельность-то, внутри, осталась, но всё больше тянет, визуально, сыграть с молодёжью в их иг-ры. «Ну-ка, Витёк, дай попробую на твоих роли-ках проехать», - бодро говорят они, и ковыляют по асфальту, жалкие и смешные, стараясь не попасться на глаза соседу, который в это время отпускает идиотские шутки, кокетничая с под-ружками сына, в чьих глазах читается изумле-ние, раздражение, и диагноз, одновременно. На-конец, к пятидесяти, всё становится похожим на игру Димы Диброва, «О, счастливчик!". Вроде и на свои натруженные мозги надеяться можно, и подсказками пользоваться - не грех. Коллектив вокруг смешанный, примерно три поколения, молодость - свежих идей подкинет, древность - опытом поделится. Хотя, и сами с усами, эти «полтинники», налево - отеческий прищур, на-право - сторожевой плевок. Так и торчат золотой твердыней, в промежности у судьбы. А дальше, что будет - Сергей Давидович и не задумывался. Познакомили его, как то, с гадалкой, наворожила ему она полсрока, мол, проживёшь половину человеческой жизни. Ну, не аксакал же он, кав-казский, в самом деле.
  Любил Макасин, на досуге, сначала в приёмной «психушки», затем уже в собственной цитадели, поразмышлять о вечном, о возрасте, о собст-венном «Я». Потому, наверное, и за книгу взял-ся, хотя «взялся» - громко сказано. Четыре дня перед заголовком сидит, как баран на новые во-рота, смотрит. А ещё лет двенадцать назад мог бы запросто и многотомник написать, теорети-чески, но тогда другие заботы были: лекции, студенческие пьянки, мимолётные отношения с институтскими девицами, и девицами вообще. Ещё Элка из головы не выходила.
  Он, когда этого Расулова увидел, подумал: «Ишак. Ну, вылитый ишак». Элка, спустя годы, хохотала:
  - Господи, ну почему ишак-то?
  - А потому, - мстительно вспоминал он. - Пото-му что уши, вот такие, ослиные, и глаза груст-ные. А ещё чёлочка эта дурацкая.
  - Нет, глаза у него, как раз, красивые были, - дразнила его Элка. - Ресницы длинные и пуши-стые, и сами глаза раскосые такие…
  Он выжидал:
  - Ну?!
  Элка делала вид, что задумывалась, потом удивлённо говорила:
  - Слушай, Макасин, а ведь, действительно, он на ишака был похож, и имя ненормальное, Ве-лихан.
  Потом она, конечно, смеялась, и Сергею Дави-довичу поддакивала, мол, и чего это я с таджи-ком тем…
  А тогда, в институтском коридоре, таким взгля-дом она на этого Велика посмотрела, так гляну-ла, что Серёга понял - надо затаиться, пере-ждать, перебороть себя, и терпеть сколько при-дётся. Не может быть, чтобы Элка надолго втю-рилась в эти ослиные уши, тоскливые глаза, «рубильник» на пол лица, и чёрные кудри, вы-бивающиеся из, расстегнутой на три пуговицы, несвежей рубашки. «Да нет же, - думал Серёга, уходя от них, по коридору, - Элка наверняка «залетела» от него, вот и вынуждена подлизы-ваться. Я, кретин, сопли разводил: «Элочка, я тебя люблю», а  «ишак» её споил, трахнул, и, пожалуйста. Иначе и быть не может. Она же ме-ня любит». Но чем дальше уходил Серёга от этой парочки в коридоре, тем больше он пони-мал, что никто никого не спаивал, всё у Велика с Элкой происходит во взаимном согласии, и на-чхала она на него, Макасина, с высокой коло-кольни, теперь остаётся только ждать, а вдруг «судьба из-за угла».
  Труднее всего было не попадаться им на пути, почему-то всегда они шли Серёге навстречу. Он двадцать раз менял маршруты своих передви-жений по институту, но постоянно наталкивался на сияющую лицом Элку, и плетущегося рядом, с унылой мордой, Велика. Натянуто здорова-лись с ним. Впрочем, нет, это он натянуто здо-ровался с ними, а они кивали ему, и говорили: «Привет», как любому другому знакомому, не напрягаясь, и открыто. Даже на тоскливой морде Велика, появлялась дружелюбная улыбка, а это, как раз, и бесило Серёгу больше всего. Бешен-ство своё он выплёскивал ночами, затаскивая в общежитскую койку очередную мамзельку, кото-рую выгуливал потом по институту, держа ла-донь на попке, и зная, что пути их, с Элкой и «ишаком», непременно пересекутся. Наверное, когда-нибудь Макасин не выдержал бы, и при-жал таджика в укромном месте, но учебный год, неожиданно, закончился, пролетело лето, кото-рое Серёга провёл в Вильнюсе, у Корсака, а за лето многое изменилось.
  Вообще-то, Макасин поехал в Вильнюс, где служил Генка, на пару дней, повидать друга, но, вдруг, остался, сняв на месяц комнату в городе, который ему понравился. Раз в неделю Корсак уходил в увольнительную, они шатались по Вильнюсу, приставали к местным девушкам, смотрели в кинотеатрах фильмы. Генка всё время шипел:
  - Не иди с правой стороны.
  Должен был прикладывать ладонь к беретке, приветствуя попадающихся офицеров. Форма сидела на Корсаке так, будто он всегда ходил в ней, и Серёга завидовал другу белой завистью, ему тоже хотелось нацепить десантную форму, и идти по городу, привлекая взгляды прохожих. В другие дни, когда Генка находился в воинской части, Макасин садился на поезд, и ехал в Кау-нас, в Тракаи, или ещё куда-нибудь. Деньгами его снабдила Ольга Михайловна, мать Серёги, и в удовольствиях он себе не отказывал.
  Ольга Михайловна Макасина, в девичестве Романова, была женщиной тихой, но, как гово-рил Давид Самойлович, «себе на уме». Родите-лей своих она не помнила. Мать погибла после войны, от шальной пули, во время перестрелки бандеровцев с милицией, возле деревни, где жили Романовы. Отец и маленькая Оля пере-ехали в город, но и там несчастье настигло де-вочку, заболел отец дизентерией и умер, в больнице. В деревне, откуда они приехали, ни-кто не захотел её взять к себе, то есть хотели, но не могли, время было хоть и не голодное, од-нако и не сытое. В милиции решили отдать си-ротку в детдом, начали оформлять документы, и, вдруг, обнаружился у девочки родственник, дядя, по материнской линии. Созвонились с ним, и стала жить Оленька в столице. Дядя Костя и его жена Мария относились к девочке хорошо, хотя строгими были. Жили в отдельной кварти-ре, не в коммуналке, с ещё двумя детьми, тол-стой и весёлой Сашенькой, ровесницей Оли, и старшим, угрюмым и очкастым, Данилой. Через год, Оля и Сашенька пошли в школу. Оля учи-лась посредственно, мало читала, в кружки не ходила, друзей себе не наживала, как, впрочем, и врагов, так и доучилась до одиннадцатого класса, серой мышкой. Сашенька же, напротив, была активной, занималась танцами, вечно во-круг неё роились мальчишки, хотя она и не была красивой девочкой, не то что Оля - изумрудные глаза на половину лица, жёсткие, но чётко вы-черченные губы, изящный нос, гибкая, в стар-ших классах, притягивающая мужские взгляды, фигура. Оля не придавала никакого значения своему внешнему виду, несмотря на упрёки тёти Марии, ходила нечесаная, неряшливо одетая. Саша осталась полненькой, и некрасивой, зато школу окончила блестяще, и в университет по-ступила легко. Оля же поступать никуда не ста-ла, устроилась работать на прядильную фабри-ку, и ушла жить в общежитие. Пути двух деву-шек разошлись, встречались они редко, в доме дяди, куда изредка, в гости, приходила Ольга. Опять сошлись они на похоронах Данилы. Не-смотря на своё плохое зрение, а может и напе-рекор, Данила выбрал военную службу. После суворовского училища, учился в военной акаде-мии, был послан в какую-то страну, и там погиб. Больше угрюмого Данилку никто не видел, ви-дели оцинкованный ящик, который привезли прямо на кладбище, разрешив присутствовать на похоронах только родным. Ольга, разумеет-ся, тоже пришла. Вот, после кладбища, они, с Сашей, и сошлись опять. Ольга стала чаще бы-вать у Померанцев. Те всегда были ей рады, не оставляли попыток вернуть Ольгу в дом. Сашка таскала её в студенческие компании, и Ольга, вдруг, размякла, начала следить за собой, даже улыбалась. Сдвинулось в ней что-то после смерти Данилы, может поняла, что жизнь – шту-ка короткая, а коли не в монастыре живёшь, так и жить надо так, чтобы… В общем, лучше писа-теля Островского не скажешь, а Ольга измени-лась к лучшему, общительнее стала, и, как сей-час говорят, контактнее. Саша потихонечку под-совывала ей книги, ходила с ней в музеи, одеж-ду в магазинах вместе с ней подбирала, убеж-дая, что Ольге, с её длинными красивыми нога-ми, необходимо одевать мини. Заодно и с пар-нем хорошим познакомила. Давид Макасин (Дэйвид, как он себя называл), чем-то напоми-нал Ольге дядю Костю, такой же строгий и целе-устремлённый, к тому же сразу понравился Оль-ге тем, что ни разу не задал, набивший уже ос-комину, вопрос: «Не родственница ли вы того самого Романова?». Замуж подруги вышли поч-ти одновременно, Давид был товарищем Жоры Кузнецова, Сашкиного жениха. Фамилию Ольга менять не стала, хотела сохранить что-либо в память о родителях. Родили подруги тоже почти одновременно, с разницей в два месяца. У Оль-ги родился мальчик, у Саши девочка. Время ле-тело незаметно, дети росли, родители «дружили домами», шутили: «Вот, вырастут дети – поже-ним», но когда те подросли, оказалось, что у них, у каждого, свои интересы, и хотя родители, по инерции, продолжали называть их «жених и невеста», любви не получилось. Светлана, дочь Саши, со школы увлеклась поэзией, классиче-ской литературой, была заядлой пушкинисткой, и, со временем, стала преподавать в универси-тете, где когда-то училась её мать. Серёга же запоем читал фантастику, и на дух не переносил классиков, которых его заставляли заучивать в школе. Естественно, при встречах Светланы и Серёжи, обнаруживалось разное восприятие ок-ружающего их пространства, и дело доходило до крупных ссор. Поначалу с умилением, на-блюдавшим за развитием спора родителям – вскоре приходилось растаскивать своих детей, а история с соляркой чуть не поссорила и самих родителей.
  Однажды, когда одна семья пришла в гости к другой, Серёга решил показать Светлане свой мир, на его взгляд - более разноцветный, чем затхлый и устаревший Светланин мир, «всяких достоевских, пушкиных, и лермонтовых». Надо учесть, что девочка оделась в гости: чистенькое платьице, белые носочки, новенькие туфли. Подростки вышли погулять во двор. Мама Алек-сандра опасалась оставлять отпрысков без ро-дительского надзора, памятуя об их здоровом антагонизме, но мама Ольга заверила её, что за полчаса ничего не случится, после чего родите-ли сели играть в преферанс. Никто даже подоз-ревать не мог, что в то же время, во дворе, воз-ле бочек с соляркой, неизвестно для чего сто-явших возле мусорки, слонялся скучающий Ген-ка Корсак. Их дети вернулись через пятнадцать минут. Увидев, как всегда спорящих, Серёгу и Светлану, Генка обрадовался, и предложил проверить,  чем лучше тушить солярку, песком или водой. Светлана сначала фыркнула на Ген-кину идею, но потом, неожиданно, увлеклась, стала помогать ребятам перетаскивать полупус-тую бочку солярки к детской песочнице, двумя пальчиками, делая брезгливую гримаску, долж-но быть «рисовалась» перед Корсаком, усилен-но строящему ей глазки. До поджога дело не дошло, на очередном повороте бочки солярка сделала громкий «плюх», и, взмыв вверх краси-вой масляной волной, накрыла чистенькое платьице, белые носочки, новенькие туфли, не говоря уже о том, что находилось под ними, от макушки до пяток.
  После того, как подростки вернулись в кварти-ру, мама Александра сказала несколько необъ-ективных слов маме Ольге, а та сказала не-сколько слов маме Александре. Папы осторожно молчали, хотя строгий Давид Самойлович поз-же, вечером, «накостылял» Серёге по заднице тапочкой. Светлану отмыли, но вещи были без-надёжно испорченны, соляркой от них разило на километр, и она сидела на кухне, в ярком халате Макасина - старшего. Тем не менее, родители их были людьми умными, не разругались, только те несколько слов, которыми обменялись мамы, ещё некоторое время витали в воздухе, нагне-тая напряжённую обстановку, но уже на сле-дующий день всё забылось, лишь Светлана дол-го дулась на Серёгу, не в состоянии забыть свой жалкий вид посередине двора. Окончательно простила она его месяца через четыре, а спо-рить они перестали, связанные простым словом «солярка».
  Итак, любви между ними не получилось, но дружили они по сей день. С тех пор, как Серёга поступил на психиатрический факультет, Свет-лана прониклась к нему уважением, хотя и удивлялась:
  - И откуда, что взялось?
  Часто перезванивались, поздравляли друг дру-га с днями рождениями, а однажды Серёга по-знакомил её с Элкой, и девушки крепко подру-жились, удивительным образом дополняя друг друга, серьёзная и рассудительная Светлана, и шебутная, дерзкая Элка. Кстати, познакомил он их в конце того лета, когда вернулся с Прибал-тики.
  На следующий вечер, после прибытия домой, переполненный впечатлениями от поездки, Се-рёга позвонил Светлане. У неё, как раз, был свободный вечер, и они решили пойти в кафе - мороженное, потрепаться о летнем отдыхе. Светлана тоже уезжала на лето, в Алушту. Встретившись (конечно же, у памятника Алек-сандру Сергеевичу, вредина - Светка назначила встречу), они пошли в сторону кафе - морожен-ного, оживлённо рассказывая об отдыхе, пере-бивая друг друга, и, вдруг, наткнулись на Элку. Сказать, что Серёга растерялся – значит ничего не сказать. Он был потрясён. Светлана немного слышала от него об Элке (он рассказывал ей о своей любви скупыми, полными трагизма, фра-зами), но никогда не видела её. Конечно, деву-шек с подобным именем в городе было десяток - другой, однако, когда Серёга их представил друг другу, Светлана обнаружила на лице Макасина такие интересные перемены, что тут же подума-ла: «Ага, это и есть, та самая, Элочка». По-скольку Серёга задал Элке два очень интеллек-туальных вопроса: «А чего ты тут?», и «Жарко, да?», а Светлана, как известно, была девушкой серьёзной, ей пришлось брать инициативу в свои руки.
  - Послушайте, Эла, мы с Серёжей собрались мороженного поесть в «Космосе». Не хотите присоединиться? – сказала она, и когда Элка уже открыла рот для ответа, добавила. – Мне Серёжа о вас много хорошего рассказывал.
  Макасин посмотрел на Светлану, как на сильно больного человека. Он то не знал, что Элка со-гласится, как и понятия не имел о некоторых женских хитростях.
  - А что, с удовольствием, - вопреки Серёгиной логике, ответила Элка.
  Они, все вместе, прошли два метра, по горя-чему от солнца асфальту, и тут Макасин поду-мал: «А где Велик?».

               

                6.

    - «Травку» не курю, и тебе не советую, - с «педагогическими», казалось, интонациями, произнёс Сергей Давидович.
  - Ой, а сказал-то как страшно, - вытаращила, в притворном испуге, глаза, Алёна. – Наверное, и не пробовал?!
  Макасин хотел соврать, мол, пробовал, га-дость, ну её на фиг, от неё тупеешь, и, вообще, наркоманы – конченый народ.
  - Нет, не пробовал, и не стремлюсь. Я лучше водочки выпью. – Сергей Давидович направился к бару.
  - Ну, тогда и мне налей чего-нибудь, - не стала спорить с клиентом, проститутка, хотя в кармаш-ке её джинсов лежал портсигар с тремя «джойн-тами». – Джин и тоник есть?
  - Однозначно, - вспомнил, «крылатое» в по-следнее время, слово, Макасин, и достал из ба-ра две бутылки, «Абсолют» и «Бифитер». Поло-жил их на столик, вернулся к бару, взял себе пу-затую рюмку, и бокал для Алёны. Потом сходил на кухню (по дороге заскочил в спальню, где на-дел майку и шлёпанцы), принёс бутылочку тони-ка, блюдце с тонко нарезанными дольками ли-мона, тарелку с кусочками копченого мяса и сы-ра,  чёрными египетскими маслинами. Сел на-против Алёны.
  - Чего это ты оделся? – цинично ухмыльнулась Алёна.
  - Джин сама разбавишь? – спросил, Сергей Да-видович, не ответив на её вопрос.
  - Налей ты, я тебе доверяю.
  Макасин кивнул, поинтересовался:
  - Покрепче, или как?
  - Или как, - ответила Алёна.
  Он разлил напитки. В свете лампы, джин ка-зался синим, клубился туманом за стеклом бо-кала.
  - За что выпьём? – спросила Алёна.
  Макасин решал, за что можно пить в такой си-туации. Все тосты закрутившиеся в его голове, может и подходили к данному моменту, но никак не могли быть произнесены Сергей Давидови-чем.
  - Стоп, - подскочил он, - а музычку-то мы забы-ли.
  - Точно, - подхватила Алёна, – давай. У тебя «Двигай попой-3» есть?
  - Чего? – от неожиданности, хохотнул Макасин.
  - Да ты что, не слышал? Классный альбом, - зажглась Алёна, но, бросив взгляд на стопку дисков лежащих возле музыкальной установки, успокоилась. В стопке - попсы явно не было.
  - Ладно, если чего другое есть, хорошее, ставь, - пожала плечами проститутка.
  Сергей Давидович выбрал блюзы Гиллеспи. Алёна наклонила вбок голову, послушала.
  - Тоже ничего.
  Макасин вернулся на место, взял рюмку в руку.
  - Это - Гиллеспи, - зачем-то, объяснил он, Алё-не.
  - Так я слышу, - тоже взяв в руку бокал, при-двинулась она к краю дивана. – Классика. Круто.
  - Ну, поехали, - неловко сказал, Сергей Дави-дович, и, выдохнув воздух из груди, понёс рюмку ко рту.
  - А за что, пьём? – не унималась Алёна.
  Он застыл, чуть запрокинув голову, с поднятой рукой, и вытянутыми, гусиной попкой, губами. Скосив глаза, вдоль рюмки, Макасин посмотрел на девушку, и, вдруг, сразу понял, почему тогда, у дверей, ему показалось, будто в квартиру во-шёл ангел. Теперь, под голубым светом лампы, это стало более заметным. Ну, конечно, светлый пушок, в том месте, где шея плавным изгибом переходит в плечи. При нормальном освещении его практически не видно, тогда же, в коридоре, свет из подъезда обтекал её спину, и нежный, еле заметный, пушок вызвал в Сергее Давидо-виче некоторые ассоциации. Теперь  на неё па-дал свет прожектора, и крохотные волоски, на матовой коже, опять задели чувственную струну в его душе, которая тонко звякнула, одной но-той, но продолжительной и щемящей, так, что Сергей Давидович сглотнул пустоту во рту, дёр-нув острым кадыком.
  - За нас, да? – поспешно сказала Алёна, по своему поняв это движение Макасина горлом, видимо заподозрила, всё же в нём, алкоголика.
  Сергей Давидович чуть кивнул, вылил в приот-крытые губы водку, но прежде чем жидкость достигла желудка, она успела ещё побалланси-ровать в районе солнечного сплетения, словно раздумывая, не изменить ли ей маршрут.
  Алёна тревожно всмотрелась в его лицо.
  - Не пошло? – спросила, с состраданием.
  - Бывает, - сделав горячий выдох, сказал Сер-гей Давидович.
  - Ага, - согласилась Алёна, - мне тоже иногда… 
 Она отпила немного джина, из бокала.
  - Знаешь, заставляют водяру бухать, ну, «от-морозки» всякие. Вот здесь, - она обхватила ла-донью горло, - как встанет…Я эту водку ненави-жу, честно. Так, выпью джин-тоника, шампанское тоже, а водка…
  Алёна сморщилась, как будто лимон раскусила.
   - Один козёл мне недавно полбутылки влил, ой, как я облевалась, весь прикид ему испорти-ла. А он мне «в репу» настучал, я три дня не ра-ботала. Смотри.
  Она поставила бокал на стол, выгнулась, под-няла правую руку, пальцами другой руки задра-ла чёрную, с золотым тиснением «Гуччо», майку кверху, так что обнажился плоский живот с глу-боким пупком, идеально бритая подмышка, и одна тугая большая грудь. Сбоку, под правой рукой, обнаружился широкий и длинный шрам.   
  - Видишь? Ногтем распорол, - и тут же дёрнула маечку назад, закрылась, настороженно посмот-рела на Макасина, мол, чего ж я, дура, изъяны в товаре показываю.
  Если бы Сергей Давидович отметил этот жест, ему стало бы неприятно, но он заворожено смотрел на участок тела, опять исчезнувший под материалом.
  - Да ладно, незаметно совсем, - наконец сказал он, и перевел глаза на стол.
  Взял сигарету, вставил в мундштук, закурил, глубоко затягиваясь.
  Алёна тоже взяла сигарету, откинулась на ди-ван.
  - Слушай, а чего ты делаешь?
  Сергей Давидович непонимающе взглянул на неё.
  - Ну, у тебя бизнес, что ли? – она покрутила го-ловой, кивая на обстановку квартиры, и обхва-тила губами фильтр сигареты.
  Макасин встал, обошёл стол, и поднёс к её си-гарете зажигалку. Потом вернулся на место.
  - Я – врач.
  Алёна засмеялась.
  - Ой, конечно. Гинеколог. Я тебя серьёзно спрашиваю, - она выпустила колечко дыма. - Ладно, не хочешь, не говори, - Алёна опять за-смеялась. – «Врач», скажет тоже.
  Сергей Давидович улыбнулся.
  - А что, врачи не могут так жить?
  - Хорошо, проехали тему, - лениво махнула она рукой, и потянулась сигаретой к столу.
  Макасин пододвинул к ней поближе стеклянную черепаху, с откинутым панцирем. Алёна взяла черепаху, стряхнула с кончика сигареты пепел, и снова откинулась на спинку дивана, положив пе-пельницу себе на колено.
  - Расскажи чего-нибудь.
  - О чём? – спросил Сергей Давидович.
  - Я знаю?! – Алёна задумалась. - Ты «Амери-канский пирог» видел?
  - В каком смысле?
  - Ну, фильм?!
  - Нет, не видел.
  Девушка стала пересказывать кино.
  Макасин наблюдал за её лицом, за тем, как жестикулировала она руками, и думал: «Госпо-ди, да как же перейти к ЭТОМУ? Потанцевать, наверное, надо?!». Вспомнился покойный Кор-сак, этот точно не стал бы рассусоливать. Сер-гей Давидович никогда не видел Генку с прости-тутками, но неужели они, там, в своих «новорус-ских» сборищах, в саунах, не занимались тем, о чём всё время рассказывают по телеку. Генка бы сейчас сказал: «Хватит болтать, пошли в спальню».
  «Что же я Генку-то приплёл? - подумал Сергей Давидович. -  Ведь не видел никогда. Он же все-гда плевался, когда видел этих, на Тверской».
  И, вдруг, совершенно другие мысли посетили Макасина. То над чем он задумывался, с тех са-мых пор, с той перемены в его жизни, после Ти-типутина, банковского счёта, после первого шо-ка, от свалившегося фантастического богатства. И никогда ещё мысли эти не были такими ост-рыми, не вспыхивали в нём так чётко и мучи-тельно реально, в одну секунду стерев все гори-зонты, и открыв перед ним одну захватывающую бесконечность. Проститутка ли была тому при-чиной, или просто время подошло?! «Какие «но-вые русские», о чём ты? – думал он. - Почти ЧЕТЫРЕ МИЛЛИОНА ДОЛЛАРОВ! Уехать, ку-пить на каком-нибудь острове дом, плевать на всех, сколько же можно жить в этом дерьме. Можно позволить себе ВСЁ! Расстаться со сво-ей идиотской «совковой» закомплексованно-стью, бросить, к чёртовой матери, эту работу, пусть и не работа это, бизнес, всё равно бро-сить. Для чего тужиться, бояться, что «раско-лют», отказывать себе в том, чего хочется. Да за такие деньги тысячью женщинами можно окру-жить себя. Перестать «бекать - мекать» перед ними, быть хозяином, а не растерянным мужич-ком с придурью. Кому нужна эта любовь? Чего хорошего видел он от этой любви? Уехать, уе-хать, уехать! Изменить всё! Оторваться от пре-следующего прошлого, и пугающего настоящего! Забыть офис, грязь на улицах, протянутые руки нищих, Диночку и Марию, бандитские рожи в проезжающих иномарках, тупые и самодоволь-ные лица пациентов. Какой он, на хрен, психо-лог, он даже с собой разобраться не может, на нём слишком плотно налипла  реальность, в его кожу слишком глубоко въелась прошлая жизнь. Отбросить никому не нужные догмы, забыть, всё забыть. И, в первую очередь, Элку! Уехать, уе-хать, уехать, уехать!», - распирали его голову мысли, и в них, как в тающей льдинке щербины, проступали: трёхкомнатная «хрущоба» его дет-ства, и перловка в пионерлагерских столовках; зависть к «фарцовщикам» на переходах в мет-ро, и мерзкая кушетка в «дебильнике», с раско-ряченной на ней медсестрой Ритой; олигофре-ны, шизофреники, дауны, и просто косящие от армии; спившийся, смердящий дед Мазай, у ко-торого он снимал «угол», и обида на мать, замк-нувшуюся в себе, после смерти отца; озверев-ший «ультрас», рушащий его нос, возле стадио-на, и скоморохи-политики, всерьёз вещающие с экрана ТВ; ощущение ничтожности, тогда, на второй свадьбе Корсака, и неустроенность в личной жизни; животный страх перед «быками», в любой момент могущими унизить прилюдно, и одна жалкая поездка в Югославию, десять лет назад; постоянная нервотрёпка, связанная с бизнесом, не сел бы кто «на хвост», и, вообще, ожидание окрика: «А ну, делись!»; его жестоко-выйная любовь к Элке, и редкие, скоротечные встречи их, в гостинице.
  И, вдруг, раздувающийся годами, внутри Сер-гея Давидовича, пузырь, сразу лопнул, осев на стенках организма мелкими сопельками, и стало ему неожиданно легко, будто весь его вес за-ключался в пузыре этом, тоннах выстраданного груза, и теперь, освободившись, он может вы-порхнуть из окна, сплёвывая на головы прохо-жим, несущим в себе такие же пузыри прошлого и настоящего, по ночному городу.
  Сергей Давидович весело смотрел на, увлёк-шуюся рассказом, Алёну, слегка прищурившись, и растянув губы в глуповатой улыбке. Ему было хорошо. Гиллеспи играл «по второму кругу». На плечах девушки нежно стелился пушок.
  - Короче, этот пацан, - продолжала Алёна, - выбегает на улицу, и чешет к своему дому. За-точку такую зудовую сделал…А весь город уже в Интернете сидит, на эту тёлку смотрят и прутся. Он, короче, в комнату свою вбегает…А, подож-ди, там ещё такой прикол был…, - она, вдруг, оборвала свой рассказ, и удивлённо уставилась на странно улыбающегося Макасина.
  - Ты чего? – спросила Алёна.
  - Ничего, - всё с той же улыбкой, ответил Сер-гей Давидович, и налил себе полную рюмку вод-ки. Алёна молчала, машинально потянувшись за своим бокалом. Макасин подхватил пальцами рюмку, и, приподняв её, провозгласил, услы-шанный, когда-то, от друга-венгра, тост, простой и ёмкий:
  - Чин-чин!
  После чего выпил водку.
  Легко скользнув по пищеводу, она обожгла Сергея Давидовича, и наполнила его могучей энергией, желанием действовать, переполнила его силой, до краёв, и задышал Макасин полной грудью, прямо глядя в  янтарные зрачки девуш-ки.
  - Чего, пойдём, да? – сделав глоток из бокала, сказала Алёна, и кивнула головой в сторону спальни. Сказала ни радостно, ни грустно, с ру-тинной привычкой.
  - Секундочку, - подмигнул ей Сергей Давидо-вич.
  Он отставил рюмку в сторону, взял телефон-ную трубку, и плюхнулся на диван, рядом с Алё-ной.
  - Один маленький звоночек, - Макасин положил ладонь на ногу девушки, и, чувствуя пальцами, под джинсой, тёплую упругость кожи, другой ру-кой набрал номер. Алёна развернулась к нему лицом, с интересом наблюдая за происходящим. Сергей Давидович поглаживал бедро девушки, вслушиваясь в длинные гудки на противополож-ном конце связи, когда же ему ответили - убрал от Алёны ладонь, и приложил один палец к гу-бам, с просьбой соблюдать тишину. Алёна кив-нула, и Сергей Давидович больше не обращал на неё внимания.
  - Элка, привет, - громко и радостно, сказал он в трубку.
  - Привет, - осторожно сказали на другом конце телефонной связи, как обычно бывает, когда пытаются вспомнить голос звонящего.
  - Это – я, - подсказал он, неприятно удивив-шись Элкиной интонации, но тут же отогнал от себя кольнувшую обиду.
  - Представь себе, узнала, - в её голосе прозву-чал смешок. – Мне только интересно, Макасин, почему ты часа в четыре ночи не позвонил? По-дождал бы ещё два часа, для более сильного эффекта. А чего, я женщина видимо свободная, почему бы и не звякнуть ночью?!
  - Твой рядом? – спросил Сергей Давидович.
  - Стала бы я с тобой разговаривать. Псих, что ли? Совсем, со своими шизоидами, рехнулся.
  - В принципе, мне всё равно - рядом он, или нет, - сам себе улыбнулся Сергей Давидович.
  - Да-а-а? – наигранно удивилась Элка. - Что это, в тебя сегодня агрессивчик вселился? Ну-ка, давай, выкладывай. Подожди, ты, что не один?
  - В смысле?! – замер Сергей Давидович.
  - Макасин, ты Гиллеспи слушаешь только в ми-нуты душевных откровений.
  - Йеп, мэм. Для меня каждый разговор с Вами - откровение.
  - Ладно, считай отболтался. Итак?!
  - Есть несколько соображений. Во-первых, Эл-ка, я тебя люблю, - сказал он, и почувствовал рядом с собой, на диване, какое-то движение.
  - Это – соображение, или признание? – спокой-но поинтересовалась Элка.
  - Это – напоминание, - Сергей Давидович заку-рил, не вставляя сигарету в мундштук.
  - Подожди, Макасин, я тоже закурю, - услыша-ла, как он щёлкнул зажигалкой и затянулся, Эл-ка. Помолчала немного, видимо раскуривая си-гарету.
  - Ты ещё там? – спросила, выдув, в микрофон телефона, дым.
  - А куда я денусь? – пожал он плечами.
  - Кстати, Макасин, если ты позвонил мне ночью только для того чтобы напомнить, как безумно ты меня любишь, то я - делаю тебе «первое ки-тайское предупреждение», и…
  - В-во-вторых-х! - прервал он её, - Дослушай, пожалуйста, до конца.
  - Ну-ну, я слушаю. Прилипла ухом.
  - Ты знаешь, что у меня сейчас есть деньги.
  - Слушай, Макасин, давно хотела спросить, ты не банк случайно грабанул? Откуда деньжища-то? – наивным, казалось, голосом, сказала Элка.
   До сих пор он не рассказывал ей о полученном от Генки наследстве. Она не спрашивала (но, ведь, хотелось же, явно хотелось спросить, од-нако показывала своё пренебрежение к деньгам, мол, я выше этого), и он молчал (всегда, в по-следнюю секунду, прикусывал язык, мстил за её пустую игру), появились, ну и ладно. Однажды, только, когда он, в первый раз, положил на стой-ку администрации в гостинице зелёную бумажку (специально обменял у банка, для пущего фор-су), стрельнула глазками, приподняла бровку, и, закрывая сумочку, откуда хотела достать день-ги, сказала:
  - О, мучачас, ты стал богатым, как Пиноккио?!
  Уже возле лифта, добавила:
  - В следующий раз – сделай лицо попроще. Весь гостиничный персонал распугал своим царственным видом.
  О его самолюбии Элка никогда не заботилась.
  Макасин переложил телефонную трубку в дру-гую руку.
  - Я же не спрашиваю, откуда у твоего нувориша бабки, – сказал Сергей Давидович, и тут же по-нял, что допустил грубейшую ошибку.
  - Так ты с ним и не трахаешься, - разозлилась Элка.
  Он выдержал паузу.
  - Ну, ладно, Макасин, - тоже осеклась она, - че-го ты надулся? Мы с тобой НЕ ТОЛЬКО траха-емся.
  - Я не надулся.
  - Я же чувствую. Как индюк, сидишь, там, и ду-ешься. Ты знаешь, я тебя тоже люблю.
  Вот это, действительно, уже было обидно. Тон,  которым была произнесена последняя фраза, наводил на мысль о неискренности. Так, обыч-но, отмахиваются от капризного ребёнка: «На, держи свою игрушку, только не хнычь».
  И, тем не менее, Сергей Давидович сдержался.
  - Слушай, тут такое дело.., - медленно начал он. – В общем, …я хочу уехать.
  - Ой, Макасин, опять – двадцать пять, - тут же перебила его Элка. – Какая же ты зануда. В Из-раиль, конечно?
  Это была грустная история. Лет семь назад, один хороший знакомый подсказал ему возмож-ность соскочить из России. Нужно было всего лишь сопроводить некоторый товар в Армению, получить поддельные документы, и, под стату-сом беженца, эмигрировать в Израиль. В столи-це тоже можно было сделать нужные докумен-ты, но стоило это бешеных денег, которых тогда у Макасина не было, а в Армении ему бы всё обстряпали в счёт сопровождения товара. Мака-син строил грандиозные планы. Уедет в Изра-иль, подзаработает денег, и вытащит к себе мать и Элку. Оставалось дня три до отъезда, ко-гда другой хороший знакомый случайно расска-зал ему о подобной поездке, закончившейся ле-тальным исходом для сопровождающего. Решив не искушать судьбу, Макасин навёл справки че-рез Корсака, к тому времени уже обзаведшимся широким кругом связей, и выяснил некоторые интересные подробности. Например, что статус беженца из стран Закавказья – давно вырабо-танный «канал», и израильские власти отказы-вают в убежище лицам нееврейской националь-ности. Просветил его Генка и по поводу поездки в Армению. Постучал себя по лбу.
  - Тебе что, старый, жить надоело? Психиатр, твою мать. Там -  «стволы». Думать надо.
  Кое-как отвязавшись от посылающих его в «круиз» людей, опять же с помощью Корсака, Макасин взял в привычку, с тех пор, иногда го-ворить:
  - Всё, завтра начинаю оформлять документы на Историческую.
  Друзья ему не верили, и хотя он многозначи-тельно произносил своё отчество, хохмили над ним:
  - Ты, Серёга, фамилию матери возьми. Тогда, конечно, тебя туда впустят. Будешь сионистом царских кровей.
  Только в последнее время, он стал забывать эту историю, и, вот, Элка напомнила.
  - Нет, Элочка, не в Израиль, - терпеливо пояс-нил Сергей Давидович. – И не в Штаты. Хочу ку-пить дом, на каком-нибудь острове, может быть, на Карибах, ещё не решил.
  - И…? – сказала Элка.
  - Я хочу с тобой поехать, - перешёл к главному, Макасин. – Понимаешь?
  - Ну, отчего же не понять?! Не дура, - ответила она.
  Потом помолчала, и сказала, со смешком:
  - Не поеду я с тобой, Макасин.
  - Ты же не любишь его.
  - Не люблю, - подтвердила Элка.
  - И мента своего не любила, - вспомнил пре-дыдущего её мужа, Сергей Давидович.
  - Не любила, - словно эхо, отозвалась Элка.
  Макасин молчал. Элка тоже.
  Оба понимали, что настал тот момент, когда они зашли в тупик, когда нужно объясниться. За-кончилось время никому не нужных игр, и даль-нейшие их отношения зависят от слов, которые они произнесут сейчас, через двенадцать лет, после того вечера в кафе - мороженном «Кос-мос».
  Макасин первым сделал шаг.
  - А меня? – спросил Сергей Давидович.
  - Пошлятина какая-то. «Любит – не любит», - сделала она отчаянную попытку уйти от ответа.
  - Это очень просто, сказать всё так, как есть, - подтолкнул её Макасин.
  - Ты не на работе.
  Сергей Давидович промолчал.
  - Слушай, Макасин…
  - Если ты ещё не забыла, меня зовут Сергей, - медленно сказал он.
  Потом опять была пауза, и, в наступившей ти-шине, Сергей Давидович слышал, как вырыва-ется воздух из Элкиных лёгких.
  - Их я не любила…
  Макасин ждал.
  - …, а тебя люблю, - наконец решилась она, и прозвучало это так, как Сергей Давидович ещё никогда не слышал. Удивительно надёжно про-звучало. Тут же что-то громыхнуло возле неё.
  «Как в фильмах, - подумал Сергей Давидович, - сюжетная развязка сопровождается громом и молниями».
  - Что там, у тебя? – устало, спросил он, хотя опять непростительной глупостью было это, с его стороны.
  - Пепельница свалилась, - бесцветным голо-сом, ответила Элка, и он снова услышал её ды-хание, прерывистое и натужное. Наверное, под-нимала с пола пепельницу.
  И, вдруг, Элка рассмеялась.
  - Как в триллерах, что-то обязательно грохнет-ся, чтобы снять напряжёнку.
  - Ты поедешь со мной? – хрипло, от злости на самого себя, оттого, что позволил разговору со-скочить с нужной интонации, спросил Сергей Давидович.
  - Да нет же, Серёжа, никуда я с тобой не поеду, - просто и лёгко, ответила она.
  - Господи, Элка, ну почему, почему? Это же не логично. Мы должны быть вместе. Я тебя люб-лю, ты меня любишь. Какие могут быть пробле-мы? У меня есть деньги, много денег, Элка. Уе-дем отсюда, куда захочешь, купим дом, дети у нас будут. Да сколько же можно? Все эти годы – коту под хвост. Ты, ведь, сама всё понимаешь, Элочка. Как дети, ей богу…, - прорвалось у Ма-касина.
  - И умрём в один день.
  - Что?
  - Я говорю, уедем, купим дом, нарожаем детей, будем жить счастливо, и умрём в один день, -  задумчиво, сказала она.
  Сергей Давидович даже дышать перестал, бо-ялся спугнуть своё счастье.
  - Не поеду я, Макасин, - одной фразой разбила Элка его надежду, и добила осколки, чеканя по слогам. – Ни-ку-да-я-не-по-еду.
  Сергей Давидович глубоко вздохнул, и, мелан-холично, спросил:
  - Объяснить, хотя бы, можешь?
  - А чего тут объяснять? –  вопросом на вопрос, ответила она. – Я, Серёжка, уже привыкла к то-му, что есть. Меня устраивает.
  - Что тебя устраивает? Я не могу понять, Элка, клянусь. Ну, не умещается у меня это в голове. Сама же себе противоречишь, - пытался уце-питься за спасительную логику Макасин, но на-ткнулся, вдруг, на холодный и отстранённый Эл-кин голос.
  - Слушай, ты меня извини, я страшно устала. Ты себе не представляешь, как я хочу спать. Давай потом поговорим?!
  - «Потом» не будет, я уезжаю, - сказал он, с горечью.
  - Тогда, доброго пути, Серёжа, - тихо и мягко, закончила она разговор.
  Макасин слушал, ещё с полминуты, отбойные гудки. Потом осторожно, как будто она была хрустальной, положил телефонную трубку на стол. Сидя на крае дивана, он смотрел в одну точку, перед собой, и барабанил по столешнице кончиками пальцев. Рядом кто-то вздохнул. Сер-гей Давидович изумлённо посмотрел в сторону, но, прежде чем увидел Алёну, вспомнил, что он в квартире не один.
  - Не поедет? – участливо спросила она.
  Макасину захотелось сказать: «А твоё какое дело?!», но, вместо этого, он сказал:
  - Нет.
  Алёна опять вздохнула, и, мельком, посмотре-ла на часы.
  - Я бы тоже не поехала, - вдруг, дерзко вскину-ла она голову.
  Сергей Давидович ошалело вглядывался в её янтарные зрачки.
  - Интересно. И почему же?
  Алёна выпятила нижнюю губу, выгнула вверх брови, и развела руками.
  - А что ты ей сказал? Купишь дом, там, дети, туда – сюда, сдохнуть можно от скуки. Придумал бы чего-нибудь классное. Ну, я не знаю, роман-тику бы наобещал, - она скинула туфли, забра-лась, с ногами, на диван, и положила на его спинку локоть, подперев голову ладонью. Дру-гую ладонь Алёна зажала коленями.
  - Бабы, ведь, как?! Любят, чтобы им всё краси-во было. Да? – она убрала из-под головы руку, повертела ею в воздухе. – Там, «будем вдвоём на острове, море, голубая лагуна», ну, всё та-кое. Типа, «лучше тебя нету, мне нет без тебя счастья». Да? А ты сразу «наехал»: «дети, дом». Она теперь, что думает?! Как бы, «он меня за дурочку принимает».
  Сергей Давидович был поражён. Конечно, не этим примитивным диалогом, но той, совершен-но домашней, позой, в которой сидела сейчас проститутка, тем доверительным тоном, с кото-рым она произносила слова, будто знакомы они много лет, и имеет она право таким, вот, наглым способом, влезать в его личную жизнь. И хотя он сам, ещё несколько минут назад, вскрыл перед нею пласт своей жизни, разговаривая с Элкой, и абсолютно не заботясь о том, что в квартире он не один, и, собственно, посвящая проститутку в тайны своей любви (а значит, оказывая ей дове-рие, пусть и не умышленное, но вполне допус-тимое, наверное, с её точки зрения), тем не ме-нее, в душе Макасина начали метаться огнен-ные протуберанцы злости и негодования, на бесстыдное вмешательство этого чужого чело-века в его личные дела, и, особенно, на чудо-вищное мнение этой глупой, пошлой и грязной, в своём грехе, потаскухи, по поводу Элкиных мыслей.
  И тогда Сергей Давидович, сделавшись лицом похожим на хищную птицу, почти шёпотом, ска-зал:
  - А ты зачем сюда пришла?
  - Как это? – удивилась Алёна, ещё не осознав угрозы.
   - Может быть, ты думаешь, что я тебя КУПИЛ для того, чтобы слушать твои басни? – всё так же тихо, продолжал Макасин.
  Тут до Алёны дошло. Наверное, сработал ка-кой-то рефлекс, потому что она быстро отодви-нулась от Сергея Давидовича, и спустила ноги на пол, не глядя вниз, маленькими напедикю-ренными пальцами  нашаривая туфли.
   - Я думаю, что, как-нибудь, сам разберусь со своей жизнью, - он отвернулся от девушки, и за-курил, пытаясь справиться с нахлынувшей зло-стью.
  «Сейчас докурю, и выброшу эту тварь из квар-тиры», - подумал он.
  То, что произошло затем, на долгое время впе-чаталось в мозг Сергея Давидовича.
 
  Через пару лет, задумчиво глядя в мутное от дождя окно, Элка спросит его:
  - Макасин, а какое самое сильное потрясение было в твоей жизни?.
  Может быть, для других, это показалось бы смешным, но Сергей Давидович, ни на секунду не сомневаясь, вспомнит эту ночь, проститутку Алёну, телефонный разговор с Элкой, свою бе-зумную злость, и дикое мерзкое своё желание, последовавшее за этим.   
  - Когда ты в меня учебником швырнула, - улыбнувшись, скажет он Элке, и она отойдёт от окна, встанет за спиной, прижавшись губами к его, начавшей, вдруг, редеть волосами, макуш-ке.

  Очень хорошо Сергей Давидович представил себе, как берёт её за руку, открывает дверь квартиры, и выталкивает проститутку на лест-ничную клетку. «Спокойной ночи», - говорит он. Нет, лучше: «Я расплатился, ведь, уже? Давай, шуруй отсюда». А лучше всего, просто молча вытолкать её, и закрыть дверь.
  Макасин сильно затянулся сигаретой, так, что она, потрескивая, уменьшилась сразу на чет-верть, и потянулся к пепельнице, размазав оку-рок по стеклянному дну черепашки. Потом он повернулся к Алёне.
 
  От автора. Странная штука – мгнове-ние. Сколько времени оно занимает? По всей видимости, в математических выкладках, это – промежуток, на шкале времени, между нулём и следующим делением. Совсем другое дело, наш жизненный, позвольте банальность, опыт. Очевидцы расскажут, как может растягиваться это мгновение на долгие секунды, минуты, и, даже, часы. Вот и сейчас, я написал: «Потом он повернулся к Алёне», и вы, конечно, можете представить себе этот разворот, как простое движение, справа – налево, занимающий, по времени, какую-то долю секунды. На самом же деле, всё происходило, наоборот, в замедлен-ном темпе, и это не моя выдумка, с целью при-украсить сюжетную канву романа. Время сгу-стилось, и мы чувствуем, как плавно, и мучи-тельно медленно поворачивается Сергей Дави-дович. Как, вместе с началом его движения, Алёна берётся пальцами за края майки, и так же  медленно, стягивает её со своего тела. Как за-канчивающий поворот, Сергей Давидович ви-дит задранную майку, и, томительно долго вы-ныривающее из её горловины, лицо прости-тутки, а потом начинает скользить взглядом по освободившейся, молодой и упругой, коже, двум большим, и крепким, грудям, вызывающе торчащим, плавным, как грушы «Дюшес», по паре спелых, не знавших материнства, сосков,  сочно – тёмных, и окантованных круглыми, гладкими дисками, темнеющими на белой ко-же, по плоскому животу, легко помеченному дольками мышц, по бездонной, волнительно овальной, воронке пупка, и тонюсенькой ко-роткой волосяной полоске, от воронки до поя-са джинсов. Королевским движением руки, как протягивают её женщины для поцелуя, Алёна  ведёт, в сторону стола (а на самом деле, во вре-мени реальном, резко выкидывает её парал-лельно своему телу), ладонь, с зажатой в ней майкой. Тяжело поднимая ресницы, Сергей Да-видович следит за этим жестом. Ещё несколько секунд, и пальцы нехотя разжимаются, а чёрная майка, переливаясь золотыми буквами, плывёт по густому воздуху, странным образом, не пу-зырясь словно парус, одним большим сгустком, который спустя некоторое время, опускается на пыльный пол, между столом и музыкальным центром, оставаясь в поле зрения Макасина. Вот тут-то и меняет свою концентрацию про-странство, и всё возвращается к логическому изложению нашего романа.

  - Обаньки! – выкрикнула фальцетом, Алёна, так, будто выполнила сложный кульбит под ку-полом цирка, «Оп-п-пля!». Ладонь её осталась висеть над столом, лишь развернулась поду-шечками пальцев к потолку.
  Сергей Давидович перевёл взгляд, с опавшей на пол майки, к туго звенящим, словно камертон, соскам. Ещё мгновение назад, ему казалось, что девушку корёжит от страха. Действительно, «Обаньки!». Запросто, пошлая девка показала господину психологу очень хороший фокус. Эта-кая конституционально – генетически обуслов-ленная дисгармония личности, в чистом виде. Макасин смотрел на соски, и стройные мысли, как телетайпная лента, бежали в его голове. «Вот они, эти циничные, приторные, набрякшие рефлекторным желанием, купола древней веры. Эти репелленты моральных шаблонов, и аполо-геты религии соблазна…»
  Алёна убрала от стола руку, тронула пальцем сосок, и он мелко завибрировал, словно пружин-ка. Вспугнутые зрачки Сергея Давидовича мет-нулись вбок, к чёрной, даже в свете синего про-жектора, запачканной пылью, майке, валяющей-ся на полу, но мысли не утратили стройности, зафиксировав другую картинку, стали приобре-тать ещё более пафосную элегантность. «…Приставший прах трагической любви, пропи-тавшей эту квартиру, и чёрно-золотая грязь, всасывающая бренные останки былых страстей. Что мне до того? Смешается животный пот, за-стрявший в синтетических нитях, со слезами из-дыхающего счастья, и в смешении этом второе растворится в первом, оставив после себя лишь лёгкий запах неизбежности…»
  - Ладно тебе, - сказала Алёна, и он вернулся к ней, смотря в улыбающийся рот, с густо накра-шенными губами, - я больше не буду. Извини. Ты спросил – я ответила. Забыли, да?
  Рот приблизился, и Сергей Давидович почувст-вовал чужую руку у себя в паху.
  - Пойдём?…Ну, пошли, хватит тут сидеть, - поймал он движение её слов, и запах ментоло-вой жвачки.
  «…А что есть я? Когда исчезло призрачное ве-личие счастья. Я – та же, грязь. Грубое, бес-смысленное животное, лишённое чистоты духа, и красоты поступков. И теперь мне нужна такая же грязь, как и я сам».
  - О-о-о, - притворно удивилась Алёна, царапая коготками его прикрытую джинсами плоть, пере-бирая пальчиками по дерюжной материи.
  И, действительно, плотно заполнялось про-странство под «зиппером», билось толчками, в тяжёлом пульсе, и уже больно впивалось в шершавую американскую ткань.
  - Я-то думала - маленький зверёныш, а у нас тут целый зверь, - продолжала Алёна, и в этих словах он не нашёл её слов. Он чётко понимал, что это такой сценарий, не раз проверенный, и утверждённый опытным редактором, но уже со-глашался играть в этом, новом для него, театре, клал пальцы на бархатную кожу её груди, тянул-ся к чёрным, от синего прожектора, губам, а они ускользали от него, прикрывались ладошкой.
  - Нет, целовать нельзя…Пошли туда, - кивнула она, в сторону спальни.
  Сергей Давидович встал с дивана, нагнулся к Алёне, подсунул одну руку под её колени, вто-рой – обхватил её голую спину. Резко выпря-мился, так, что девушка на долю секунды повис-ла в воздухе, и пошёл в спальню, молча, глядя вперёд, изредка поворачиваясь боком, чтобы Алёна не ударилась головой и ногами о дверные косяки.
  - Уй-ты, давно меня на руках не кантовали, - захихикала Алёна, и груди её смешно подпрыги-вали в такт движению Макасина, а сама прости-тутка вжимала голову и подгибала ноги, из бояз-ни шваркнуться об стенки коридора. – А ты чё, всех тёлок так, на руках, таскаешь, да? Слушай, а может я искупаюсь? А у тебя, какая ванна, джакузи? А давай в джакузи? Прикольнее.
  Сергей Давидович не отвечал на её вопросы, метр за метром преодолевал коридор, пока не зашёл в спальню. А Алёна ещё продолжала го-ворить, слова сыпались из неё, даже, когда Ма-касин бросил её на кровать, стал срывать с неё туфли, джинсы.
  - А ты как любишь, сверху или снизу? Ой, да-вай я сама разденусь. А хочешь, я стриптиз за-бацаю? Хочешь? Ты ложись, а я разденусь. Эй, аллё, больно!
  Ей, действительно, было больно. Сергей Дави-дович уже не срывал с неё одежду, соскребал ногтями тугие джинсы с белой желанной кожи, а шершавая ткань упорно цеплялась за девичьи ноги, и тогда Макасин, одним рывком, перевер-нул Алёну лицом в постель, надавил ладонью на её позвоночник, коленями разжал её бедра, со спущенными ниже колен джинсами.
  - Ты чего? – сдавленно, от давящей сверху ру-ки, сказала проститутка, и, тут же, заорала. – Отпусти. Больно, придурок, отпусти. Не надо. Отпусти, с-с-сука.
  И от её крика, сквозь все поры тела Сергея Да-видовича брызнула звериная сила, вздулась на виске его крупная вена, и с подбородка стал ка-пать, на извивающуюся поясницу Алёны, вязкий, как слюна, пот.
  - Тварь! – сказал Макасин, и, стиснув зубы, подцепил пальцами край кружевных трусиков.

                7.

    - А ты с Серёжей? – спросила Элка у Светла-ны, когда тот ушёл заказывать мороженное. – Ну, в смысле…
  - Да нет, - улыбнулась Светлана, - наши роди-тели дружат, и мы с ним, вот с такого возраста.
  Она опустила ладонь к полу, указывая с какого именно возраста знакома она с Сергеем.
  - А-а-а, - неопределённо протянула Элка, и по-смотрела в окно, возле которого стоял их сто-лик. – Учишься, или так?
  - В «универе», на гуманитарном.
  Элка кивнула головой, взглянула на Светлану.
  - Ну, и как?
  - Нормально.
  Помолчали. Светлана поискала глазами Серё-гу. Макасин стоял у барной стойки, делал заказ. Обернувшись, подмигнул Светлане, сделал жест рукой: «секундочку».
  - Слушай, пока Серёжка там, - повернулась она к Элке. – Он тебя любит.
  - Знаю, - спокойно сказала Элка.
  - Ты бы ему объяснила всё. Мучается ведь. Скажи, так, мол, и так, не получится. Во всяком случае, это – честно.
  - А почему, подруга, ты решила, что не полу-чится? – усмехнулась Элка, и закурила.
  Светлана откинулась на спинку стула, скрести-ла руки на груди.
  - Тем более, ты с ним должна поговорить. На-сколько я знаю, у тебя парень есть. Ты уж раз-берись, как-нибудь. А то нехорошо получается. Крутишь с одним, другого - на привязи держишь.
  Элка глубоко затянулась сигаретой.
  - А твоя какая выгода?
  - Бред, - поморщилась Светлана. – Сергей мой друг. Просто хочу помочь.
  - Трогательно, даже очень, - снова усмехнулась Элка. – Мальчик с девочкой дружил. Ты у самого мальчика-то спроси, он тебе, как начинающий психиатр многое объяснит, про такую дружбу.
  - Может, обойдёмся без хамства? – наклонила вбок голову, Светлана.
  - Запросто, - ответила Элка. – Курить будешь?
  - Давай.
  Элка протянула Светлане сигарету и зажигал-ку.
  - Ну, так как? – прикурив сигарету, сказала Светлана.
  - Никак, Серёжа идёт.
  - О чём философствуем? – спросил Серёга, подойдя к столику.
  - О чём могут разговаривать две женщины, Ма-касин? – поинтересовалась Элка. – Конечно, о мужиках. В данном случае, весь разговор кру-тился вокруг тебя.
  - А где мороженное? - удивлённо спросила Светлана, и метнула быстрый взгляд на Элку.
  - Сейчас принесут, - не глядя на Светлану, от-ветил Серёга.
  - Интересненько, и что именно в моей персоне заслуживает обсуждения? – дурашливо пригла-дил волосы, и сбросил щелчком пальцев, с ру-башки, несуществующую пылинку, Серёга.
  - Да вот, обсуждали твою медлительность, - снова одарила Элку остерегающим взглядом, Светлана. – Ты, Серёженька, непробивной. Взял бы наорал на официантов, они  сразу бы моро-женного принесли.
  Серёга развёл руками.
  - Наш сервис самый ненавязчивый в мире. С этим трудно бороться.
  Элка затушила сигарету в пепельнице, и спро-сила:
  - Свет, не страшно, если я с ним при тебе пого-ворю?
  Светлана толкнула её под столом ногой, и ми-ло улыбнувшись, сказала:
  - Резвишься?
  Элка демонстративно заглянула под стол, по-том выпрямилась, и обратилась к Серёге.
  - Макасин, повлияй на свою подругу, она меня ногой пихает.
  Серёга переводил взгляд с одной девушки на другую. Что-то явно происходило, но что – по-нять он не мог. Элка разыгрывала дешёвый спектакль, Светлана же каменела лицом, посту-кивая по столу короткоостриженными ногтями.
  - В чём дело? – набычился Серёга. – Вы что, поссорились?
  - Напротив, - ослепительно улыбнулась Элка, - мы пришли к общему консенсусу.
  - Полный «асисяй», - покачала, из стороны в сторону, головой, Светлана, и отвернулась к барной стойке.
  - Что? – переспросил, Серёга.
  - Не обращай внимания, - взяла его пальцами за подбородок Элка, и развернула к себе.
  Серёга осторожно убрал от своего лица Элкину руку, и взмолился:
  - Девоньки, объясните, что происходит?
  Светлана продолжала смотреть в сторону.
  - Происходит, Макасин, следующее, - томно сказала Элка. – Твоя подруга предлагает нам идти дальше по жизни собедренно.
  - То есть?! – Искоса посмотрел на Светлану Серёга, и стал нервно вытряхивать из пачки си-гарету.
  - В смысле, не «нам», - Элка протянула ладонь к Светлане, и вернула её к своей груди, - а «нам», - снова движение руки, от груди к Мака-сину, и обратно.
  - Ну?! – Тупо спросил Серёга.
  Элка тяжело вздохнула:
  - Свет, ну как с ним можно серьёзно общаться?
  Светлана обречено отмахнулась:
  - Сами разбирайтесь, придурки.
  Подошёл официант, стал расставлять на столе вазочки с мороженным. Серёга глубоко затянул-ся сигаретой, и пепел упал ему на брюки, на что он не обратил никакого внимания.
  - Сгоришь, Макасин, - указала ему на брюки пальцем, Элка. – Сгоришь бессмысленно и глу-по, а я не успею предложить тебе руку и сердце.
  Серёга стряхнул со штанов пепел, и только по-сле этого до него дошёл смысл Элкиных слов. Он изумлённо уставился на неё.
  Официант хрюкнул, и застыл, держа на отлёте пустой поднос. Светлана закатила глаза к по-толку.
  - Заешь мороженным, - заботливо посоветова-ла Серёге Элка.
  - А Велик? – Наконец выдавил из себя, Мака-син.
  - Вас у другого столика заждались, - обрати-лась к официанту, Светлана.
  - Ничего, подождут, - разморозился официант, и удалился к барной стойке, где что-то сказал бармену, вильнув задницей в сторону наших ге-роев.
  - Велихану – кирдык! – Торжественно сообщи-ла Элка.
  - На вакантное место приглашает, - буркнула Светлана.
  - Один – ноль, - одобрила её фразу, Элка. – Так что, Макасин, будем глазки строить, или по-можешь одинокой женщине избежать монастыр-ской доли?
  - Что значит, «кирдык»? – Продолжал тугодум-ничать, Серёга.
  Элка зачерпнула ложкой мороженное, и, от-правив её в рот, почмокала губами.
  - Вкуснятина…То и значит, расплевались мы, с Великом, уехал он в свою Чурбанию… Свет, ты мороженное-то поешь, растает.
  - Добрая такая, - кивнула Макасину на Элку, Светлана.
  - Что есть, то есть, - согласилась Элка, и, за считанные секунды, расправилась со своей пор-цией мороженного.
  Макасин задумчиво наблюдал за ней. Светла-на тоже смотрела на Элку. Когда та облизала ложку, Серёга меланхолично спросил:
  - Ещё хочешь?
  - А семейный бюджет позволяет? – Озабоченно поинтересовалась Элка.
  Макасин молча встал, и пошёл заказывать очередную порцию.
  - Ну, и зачем тебе весь этот балаган? – спро-сила Светлана, ковыряясь в вазочке ложкой.
  Элка пожала плечами.
  - А как ты себе это представляла?
  - По – человечески.
  - Ой, извините, я забыла, что девушка, у нас, гуманитарий, личность высокого полёта, воспи-танная в духе классической романтики…
  - Ну что ты несёшь?! – Поморщилась Светлана. – Я-то, тут, при чём? Неужели нельзя было нор-мально поговорить, без меня, без вот этого вы-пендрёжа.
  - А «нормально» - это, как? Девочку - целочку из себя строить? – Элка сложила вместе ладо-ни, и сделала скорбный вид. – Ах, Серёженька, сю – сю – сю…
  - Не ори, - одёрнула её Светлана.
  - Да иди ты…, - огрызнулась Элка.
  Обе закурили.
  - Слушай, ты мне только одно скажи, - остано-вила свой взгляд на вазочке с мороженным, Светлана. – Всё будет нормально?
  - Опять – двадцать пять! Что такое «нормаль-но»?
  - Скажи «да», или «нет».
  - Пытать будешь? – Усмехнулась Элка. – Лад-но, лет через тридцать расколюсь, расскажу Ма-касину, как ты из меня, на дыбе, признание вы-рывала.
  Светлана оторвала взгляд от вазочки, посмот-рела на Элку.
  - Трудно Серёге с тобой будет.
  - Несладко, - кивнула Элка. – Но, вообще-то, я – нежная и пушистая.
  Светлана фыркнула, и рассмеялась.
  - Куда наш рыцарь-то подевался?
  - Может сбежал?
  А Серёга, в это время, заперся в туалетной ка-бинке, на первом этаже, и сидя на пластиковом рожке унитаза, не снимая штанов, думал. Серё-ге было плохо. Может быть, первый раз в жизни ему было так плохо. Элка отчасти была права, ему очень хотелось сбежать, уехать, к чертям собачьим, из этого города, завербоваться на ка-кое-нибудь китобойное судно и схватить крупу-лёзное воспаление лёгких, чтобы, не дожив до берега, сдохнуть среди вонючих, исходящих па-ром, китовых кишок.
  Когда Серега, наконец, нашел в себе силы подняться на второй этаж, к девушкам – испари-лось уже Элкино глумливое настроение, и Свет-лана не злилась, закатывая глаза к потолку. Они увлеченно обсуждали последний фильм Ряза-нова, мол, выдохся режиссер, завис в своем «совковом» мирке, не желая видеть перемен во-круг, перебирает с сатирой, за счет юмора, брызжет неядовитой слюной, хотя некоторые сцены сняты со вкусом, жив еще курилка.
  Серега в дебатах участия почти не принимал, сидел молча, чувствуя себя в компании совер-шенно лишним, и, лишь, поражался оптимизму девушек, уверовавших в грядущие российские перемены. Изредка, одна из девушек поворачи-вала к нему голову, и тогда Серега кивал, слов-но соглашаясь с ее словами, делал многозначи-тельную «мину», бормотал себе под нос: «Ну так…». И Элка со Светланой особо в разговор его не втягивали, довольствовались Серегины-ми кивками, словно знают друг друга тысячу лет, и шлифуют, каждый раз, при встречах, свое единство во взглядах, а мальчик этот, сидящий рядом, так, шел мимо, «приклеился» случайно, ну и ладно, главное чтобы не мешал, вроде за-навесок на окнах кафе, сквознячок потянул – по-колыхались немного, и опять висят, тихо и блек-ло.
  Потом Серега, Элка и Светлана вышли из «Космоса». Воздух на улице пах арбузными кор-ками, а в сумеречном небе появились серые об-лачка.
  - Сейчас хлынет, - посмотрев вверх, сказала Элка.
  - Все, ребятки, с вами хорошо, а дел еще по горло, - словно вспомнив о чем-то важном, за-суетилась Светлана.
  - Давай, я тебе свой телефон запишу, - достала из сумочки ручку и крошечный блокнот, Элка.
  - У меня есть твой номер, - вырвалось некстати у Сереги. – Я его, потом, Светке дам.
  Элка не обратила на его слова никакого вни-мания, разве что бровью дернула. Светлана же посмотрела на Серегу с укоризной.
  - Держи, подруга, - протянула Светлане, вы-рванный из блокнота, листок с номером теле-фона, Элка. – Будет тошно – звякни.
  - Дык, непременно, - ответила Светлана, и ли-цо ее, вдруг, сделалось хитрым. – А мой теле-фончик у Сережки спиши.
  - Сегодня же ночью и спишу, - обворожительно улыбнулась Элка.
  - Тьфу, на тебя, - весело сказала Светлана, и, уже отворачиваясь, скользнула взглядом по Се-реге. – Пока. Созвонимся.
  Серега кивнул, хотел сказать что-то, но Свет-лана уже быстро уходила от них, лавируя между людьми, густо заполнявшими улицу.
  Несказанно удивленный поведением Светланы (которая, по Серегиному мнению, не должна была бросать его в такой момент, а должна бы-ла тихо слинять попозже, при более благопри-ятных обстоятельствах, когда исчезнет ощуще-ние фарса, и появится в Элке хоть какая-то ви-димость чувства к нему), Серега смотрел ей вслед, и понимал, что не справится сейчас с со-бой, нахамит Элке, если она опять начнет ра-зыгрывать перед ним дешевый спектакль, а то-гда снова встанет между ними стена, и кто зна-ет, хватит ли сил у него перелезть через эту ка-менную кладку глупости и ребячества.
  - Слушай, Макасин, - вдруг, услышал тихий и мягкий Элкин голос, Серега, - а, ведь, сегодня юбилей.
  Он развернулся к девушке, и попытался со-стрить:
  - И сколько стукнуло Кларе Цеткин?
  - Сереженька обиделся, - так же тихо и мягко, сказала Элка, и сняла с его рубашки катышек. – Сереженька решил иголочками ощетиниться.
  - Ладно, перестань, - поморщился он.
  - Макасин, ты же будущий психиатр, ну будь немного терпимее. Чего же ты ждал от женщины с таким трудным детством?! Язва, я, есть – яз-вой и умру.
  Серега молчал.
  - Все, больше не буду, - начала крутить на его рубашке пуговицу, Элка. – Зубки сцепила, стер-возность задавила на корню.
  - Оторвешь, - скосил глаза вниз, на пуговицу, Серега.
  - Пришью, - в тон ему, ответила Элка.
  - Ну, и что за юбилей сегодня? – Поинтересо-вался он.
  - А ты подумай, - и, не дожидаясь его предпо-ложений, продолжила. – В школах выпускной се-годня.
  - А-а-а, ну и…?! - сказал Серега, переводя взгляд на гостиницу, за Элкиной спиной.
  Черт, действительно, спрашивал же его, в Вильнюсе, Корсак, пойдет ли Серега на встречу с бывшими одноклассниками. Так лоб носталь-гически наморщил под своей десантной берет-кой, что Серега соврал, мол, пойдет, конечно, и Генке потом отпишет, как было. Надо завтра письмо написать, про то, как он ребятам о бра-вом Корсаке рассказывал, а они восторгались, хорошими словами его вспоминали.
  Серега выдержал паузу. Хотелось, чтобы Элка сама развила тему того, прошлогоднего, их вы-пускного, но Элка тоже молчала, прижавшись, неожиданно, к нему всем телом, и ему пришлось оторвать взгляд от стоящих на ступеньках гос-тиницы фарцовщиков, «последних из могикан», вырождающимся, с приходом перестройки, под-видом торгашей.
  Элка смотрела на него снизу вверх, глубоко за-прокинув назад голову, и Серега не мог угнаться за ее зрачками, которые сужались по мере при-ближения его лица к ее лицу, а, когда  губы их встретились, показалось Сереге, что еще мгно-вение, и он догонит ускользающие воронки Эл-киных глаз, втянется в них, как джин в бутылку, и растворится по ту сторону, сомкнувшихся перед бесконечностью, зрачков.
  - Нашли место, - резко сказали рядом, и кто-то двинул локтем Серегу в бок.
  Его губы, от толчка, съехали на Элкину щеку, но он не стал обращать внимания на толкнувше-го его человека, лишь пальцы Серегины на спи-не девушки напряглись, чтобы не отбросило ее щеку от его губ, чтобы задержался в его ноздрях запах ее горячей кожи, и продолжали буравить Серегину грудь острые Элкины соски под блуз-кой.
  - Скоты, - жарко выдохнула она ему в ухо. – Ну почему они такие скоты?
  - Элка, хорошая моя, - зашептал Серега, - да пошли они все… Плевать на них… Элочка… Я же сейчас лопну от счастья…
  Элка засмеялась, и, отстранившись от Сереги, покачала головой.
  - Какой, ты, сентиментальный, Макасин.
  -Ну уж нет, - перехватил он инициативу, - фи-гушки. Попробуй только опять съязвить…
  - Тогда что? Выпорешь?
  - Ну, раз в жизни ты можешь содрать с себя эту кольчугу?
  - Эту? – Элка взялась пальцами за пуговицу блузки. – Ноу проблем.
  Серега решительно подхватил Элку под ло-коть.
  - Значит так, сейчас мы покупаем бутылку вина, и едем в общагу. Валерка сегодня поздно при-дет, но в принципе, мы его и до утра куда-нибудь отправим.
  Меньше всего Серега был уверен, что Валерка Бадалин, его сосед по общежитской комнате, в данный момент разгуливает по городу. Хоро-ший, в общем то, парень, Валерка был из той породы студентов, которых обзывают в народе «очкариками». Его абсолютно не интересовали шумные ночные общежитские попойки, тусовки в знаменитой «чайной», возле площади великого революционного поэта, и смертельно любимый, возрождающийся КВН его тоже не интересовал. Даже на противоположный пол, казалось,  Ба-далин смотрел, как на лишнюю препону в своем упорном стремлении к светлым знаниям. Пры-щавый и низкорослый Валерка, когда соседи по общежитию, ради хохмы, договаривались с со-курсницами на предмет «охмурения аскета», об-водил глумливо ухмыляющихся парней груст-ным взглядом карих глаз, и говорил, с отечески-ми интонациями в голосе, очередной жертве провокации:
  - Ну, ладно эти идиоты веселятся, а тебе-то за-чем это нужно? Ты, ведь, хорошая и добрая де-вушка.
  Как правило, его слова угасали в дружном гого-те всей компании (конечно же, «случайно за-шедшей на Серегин огонек»), и только Шурка Засулич, «своя в доску» третьекурсница, кочую-щая, из кровати в кровать, по общежитию, ис-кренне удивлялась вопросу Валерки.
  - Как это «зачем», Валерик? – морщила она свой лобик, и обращалась с риторическим пред-ложением к подставной искусительнице. – Ну-ка, объясни мужчинке зачем тебе ЭТО надо.
  После чего Бадалин срывался с насиженного места, и выскакивал в коридор, по которому и уносился на своих коротких, сильных, как у спринтера, ногах, в сторону лестницы, ведущей, через комнатенку Бандерлога, к выходу из об-щежития. Иногда, Василий Пантелеевич Лиден-ков, комендант их обители, действительно пора-зительно похожий на обезьяну, высовывал из стеклянной амбразуры длинную волосатую руку, и ловил Бадалина за рубашку.
  - Опять издевались? – строго, но участливо, спрашивал он.
  - Гражданин комендант, пожалуйста, отпустите, - ледяным тоном говорил Валерка, и, освобо-дившись от цепких пальцев, уже спокойно, с достоинством, выходил на улицу.
  Бандерлог, просунув в окошко обезьянье свое личико,  сплевывал (впрочем, без слюны, за чистотой в общежитие он следил ревностно), вслед Бадалину, и бухтел себе под нос:
  - Я к нему, как к этому, а он, засранец, как этот…
  Лиденков считал себя заступником обиженных и оскорбленных, но, после известного всем слу-чая с Шуркой Засулич, предпочитал не лезть к студентам по любому поводу, предварительно не выяснив обстоятельства заинтересовавшего его дела. А с Шуркой, после того памятного ве-чера, Василий Пантелеевич не общался, даже в сторону ее не смотрел. Подумать только, он к ней, как к этой, а она… В общем, как говорится, пожалел пастух волка. Он, ведь, как, смотрит - подселили в общежитие худенькую такую дев-чушку, веселую, на одуванчик похожую, душа радуется. Опять же фамилия - Засулич, из евре-ев, а Василий Пантелеевич, за всю свою жизнь, еще ни одного ханыгу из этой породы не видел. Значит, из интеллигентной семьи девочка. А тут, вдруг, стал он примечать – то из одной комнаты рано утром выйдет, то в другую поздно вечером, с умывальными принадлежностями, войдет. И лицом подурнела, вся какая-то припухшая, да озабоченная. Ему бы промолчать… Ну, пошла девка по рукам, так разве ж впервой, за пятна-дцать лет комендантства и не такого видывал. Так нет, втемяшилось в голову, будто не от большого желания «одуванчик» в «перекати-поле» превратился, чуть ли не насильничают ее общежитские парни, и некому, кроме Василия Пантелеевича, грудью прикрыть девочку. Тьфу, дурак старый. Выследил он однажды, куда Шур-ку вечером повели. Оганесян такой у них был, в его комнату. Выждал комендант минут десять, не сразу же Оганесян «одуванчика» завалит, чтоб, значит, с поличным, да под статью. Ну, и дверь своим ключом быстренько открыл, через порог перешагнул, там и остался, с булькающей ненавистью в горле. Наверное, Данилов с Ур-лоевым уже в комнате ждали, когда Василий Пантелеевич Шурку выслеживал. А сама Засу-лич, вольготно разложившаяся в центре матра-са, сброшенного на пол, освободила свои губы от внушительного члена Оганесяна, и, двинув бедрами в сторону поддерживающего ее ноги Урлоева, сказала:
  - Ой, мальчики, Бандерлог.
  Данилов дернулся было в сторону, но Шурка удержала его в себе, и обратилась к Василию Пантелеевичу:
  - Может присоединитесь? Или уже …, - она скосила глаза на его ширинку, - финита ля коме-дия?
  Лиденков не был астматиком, но воздух пере-стал поступать в его легкие. Одеревеневшими пальцами он корябал дверную ручку.
  Оганесян поднялся с колен, и подошел к Васи-лию Пантелеевичу, широкой ладонью прикрыв дверь.
  - Слуши, дорогой, ты увидел и забыл, да?
  - Это вы что же… - выдохнул последние остат-ки воздуха, Лиденков, - насильничаете…, гады?
  И хотя он уже давно понял, еще тогда, когда только переступал порог, когда увидел интерна-циональную скульптурную группу, понял, что на Шуркином лице, кроме жадного похотливого же-лания, присутствует разве что желание еще большего, Василий Пантилеевич все равно про-изнес эту фразу, перед тем, как умереть мо-рально, чего ему удавалось избежать все его шестьдесят шесть лет.
  - Вай, - удивился Урлоев, потомок узбекской династии хлопкоробов, и упер пальцы ладони в Шуркино бедро, - кыто ее насилеет?
  - Ты че, мужик, - сразу вылез из-под Засулич, обычно дисциплинированный в трезвом состоя-нии, Данилов, - офонарел?
  - Ара, тихо, да, - прикрикнул на них, Оганесян, и снова обернулся к Лиденкову. – Слуши, я с то-бой, как с отцом своим разговариваю. Понима-ешь, да? Уважаю. Зачем такой вещи говоришь?! Тихо, культурно отдыхаем, да. Не пьем, клянусь мамой, наркотики нэ курим. Дэвушка в гости пришел. Играем, да, нэмножко.
  Оганесян положил ладонь на плечо Василию Пантелеевичу, с высоты своего роста заглянул тому в глаза:
  - Ты чи-то, нэ мужчина? Пачему обижаешь? Дэнег хочешь? Сейчас, извини, брат, нэт. Домой поеду – коньяк хороши привезу.
  Что-то упиралось Лиденкову в живот, но Васи-лий Пантелеевич не обращал на это внимание, ему хотелось стрелять. Шурка тихо хихикнула. Комендант машинально повернул голову, и уви-дел, что голая троица на матрасе смотрит имен-но в ту точку, куда упира… И тут до него дошло. И именно это вывело Лиденкова из ступора. Описав в воздухе полукруг правой рукой, чтобы, не дай бог, не задеть это «что-то» пальцами, Василий Пантелеевич схватился двумя ладоня-ми за дверную ручку, и, приоткрыв дверь, ровно настолько, чтобы протиснуться в образовав-шуюся щель, покинул комнату.
  От сиюминутного инфаркта, коменданта спасло абсолютно здоровое сердце человека прошед-шего войну в штабных адъютантах тылового на-чальства, и относительно спокойно отсидевшего свой срок в замызганном кабинетике ЖЭКа, по-сле войны, до тех пор, пока его не выперли из конторы, и не перевели в студенческое общежи-тие, но даже по - лошадиному сильное сердце не выдержало циничных слов, оброненных од-ним из медиков - недоучек, на следующий день:
  - Правильно, Пантелеич, я тоже за моногамию.
  И пошел, стервец, с подленькой ухмылочкой, от проходной к двери, а Лиденков уже сползал на пол, умирая теперь физически, и пытаясь ногтями выковырять из груди оплошавшее сердце.
  В больнице коменданта навещали Оганесян и Данилов, приносили фрукты, минеральную воду. Лиденков принимал дары молча, складывая их в прикроватную тумбочку, и избегая смотреть в глаза армянину. Оганесян, каждый раз при по-сещении больного, огорченно размахивал рука-ми, и причитал:
  - Ара, такого человека обидели, э! Из-за этот билядь чуть человека нэ убили! Я эта Шурка сразу сказал: «Зачем над комендант смеялся?». Слуши, ты думаешь она над тобой смеялся, да? Нэт, она над собой смеялся. Такой билядь кому нужен? Мине? Ему? – он показывал на Данило-ва, который после каждой фразы армянина, по-вторял, как заговоренный: «Падлой буду».
  Выходило, что во всем виновата Засулич.
  Впрочем, Василию Пантелеевичу было напле-вать. Как уже говорилось ранее, Лиденков умер морально, и даже объявившись, спустя месяц, на своем боевом посту, в общежитие, к жизни не вернулся, сидел в маленькой комендантской, ус-тавившись через стекло на проходную, равно-душным и рассеянным взглядом. Лишь изредка в нем высекалась, вдруг, искра прежнего со-страдания к обиженным, но то ли сама угасала, то ли исчезала под недоверчивыми взглядами самих обиженных.