И вот он, я

               
               

      Теперь, когда пыль слухов, сплетен и домыслов, вокруг меня, улеглась на утрамбованную дорогу быта, и оставила после себя лишь туманные обрывки запоздалых догадок, я могу написать тебе, Жаннет, письмо. Короткое, исходя из пропасти нашего общения, письмо, в котором попытаюсь объяснить своё внезапное исчезновение, и то, что ты не смогла понять ещё раньше, в годы нашей удивительной близости.
  Правду знаем только мы с тобой, предтечу её знаю только я. Не странно, что никто так и не смог докопаться до истины. Трудно поверить в необъяснимое, даже если оно находится перед глазами. Нашим миром правят реалисты, и невозможно изменить человеческий разум десятком спорных случаев. Необходимы тысячи, миллионы сбоев природы. Таких, какой произошёл со мной.
  Наверное, надо начинать с
                Сброс.
                Ввод.
  девушки, которую втолкнул в палатку легионер, посланный Гаем Канницием. От сильного толчка, девушка упала на землю, и замерла, в страхе прикрыв ладонями лицо.
  - Приветствую тебя, Спартак, - сказал легионер, - Гай шлёт тебе подарок.
  Я сдержанно  кивнул головой, и быстро посмотрел на Крикса, стоявшего возле лежанки, поверх которой было набросано боевое снаряжение. Крикс перехватил мой взгляд и, незаметно для легионера, скрестил два пальца, одобряя мою политику. С Гаем не стоило ссориться дважды.
  Тем временем, посланник продолжал:
  - Мы поймали её в лесах Бононии, мой император. Ни один свободный гладиатор не осквернил её тела. Гай Канниций посылает тебе девушку, и просит примирения.
  Я еле сдержал довольное выражение, проступающее на моём лице. Начальник тринадцатого легиона был хитёр, он не хотел распри, но, в то же время, посылал мне добычу своих мародёров, чтобы закрыть мой рот. Если принять подарок от Гая, придётся не замечать те грабежи, что учиняют его легионеры по дороге к Аримину. Зараза начинала расползаться по всем легионам. Ограбленные сенноны были возмущенны бесчинствами гладиаторов, и дурная слава бежала впереди войска. И всё же, потеря тринадцатого легиона могла обойтись дорого. То, что Гай Канниций хочет погасить вспыхнувшую ссору, хороший знак.  Мир нужен нам обоим. Тринадцатый легион, в одиночку, не сумеет пробиться через конницу римлян, но и мне придётся трудно без тринадцатого легиона. К тому же, если самнит Гай Канниций прикажет своим гладиаторам покинуть лагерь, другие легионы могут последовать их примеру. Наиболее плохо обстоят дела с дисциплиной в манипулах Орцила и Арвиния. Вполне возможен и заговор начальников легионов.
  Гладиатор ждал. Я приложил руку к сердцу, и сказал:
  - Передай Гаю Канницию, что я принимаю его подарок, и в моей воле распоряжаться девушкой по своему усмотрению.
  - Крикс, - обратился я к начальнику корпуса, - отпусти её.
  - Не сделай ошибки, мой император, - тоже приложил ладонь к сердцу, посланник.
  - Дар принят, - твёрдо сказал я, и дал знак гладиатору удалиться.
  Посланник вышел из палатки.
  Девушка продолжала сидеть на полу, и сквозь пальцы рассматривала меня и Крикса. Видимо, любопытство пересилило страх.
  - Этот гладиатор слишком дерзок, - посмотрел я на Крикса.
  - Квинт Сцевола, самнит, один из приближённых к Гаю Канницию, - ответил Крикс.
  - И всё же, его язык бежит впереди разума, - упрямо сказал я.
  Крикс кивнул головой, в знак того, что понял, и, крикнув одного из охранявших палатку гладиаторов, тихо отдал тому приказ. На людей начальника корпуса можно было положиться. Затем Крикс повернулся к девушке.
  - Спартак отпускает тебя.
  Девушка продолжала молча рассматривать нас, и Крикс, подойдя к ней, взял девушку за плечи, поднял с земли и отвёл её ладони от лица.
  - Ты свободна. Ты можешь уходить.
  Девушка недоверчиво смотрела на меня. Крикс развернул её лицом к выходу и подтолкнул. Когда девушка выбежала, я спросил:
  - Не много ли она узнала, Крикс? Её могут поймать римские псы, а ведь она прошла по лагерю, из конца в конец.
  - Не беспокойся, великий Спартак, - усмехнувшись, ответил Крикс, - девушка не выйдет за пределы лагеря. Я поставил в дозор галлов Арвиния, а они, уж будь уверен, не станут спокойно взирать на молодое тело крестьянки.
  Я был удовлетворён ответом, и сел на походную лежанку, отодвинув в сторону меч и налокотники.
  - Что делать, Крикс? – Вздохнул я, оттирая с колена присохшую грязь. – Не на пользу идут нам слухи о разбое и грабежах в Бертиноре и Форуме Корнелия. Мир с Гаем зыбок. Ропщут нумидийцы Орцила. Всё труднее найти поддержку простого люда в походе на Рим. Но и ссора с Канницием, означает потерю  шести тысячи мечей. Лазутчики доносят, что Марк Лициний Красс хочет триумфа в борьбе с гладиаторами. Ему не дают покоя лавры Помпея и Метелла. В Риме собирается большое войско. Нам будет трудно, Крикс.
  - Нужно выждать, Спартак, - сказал начальник корпуса. – Ты ещё разберёшься с Гаем, Орцилом и Арвинием. Войску требуется дисциплина, и надо убедить гладиаторов, что поход на Рим невозможен без жёсткого подчинения твоей воле. Ты, великий Спартак, победитель. Ты разбил римских псов под Аквином, под Фунди, Камерином, Нурсией и Мутиной. Твоё имя должно быть знаменем гладиаторов. Не за Орцилом пойдут легионы, но за тобой.
  Крикс сел рядом со мной.
  - Ты принял дар Гая Канниция, - он задумчиво постучал ногтем по лезвию меча. – Что ж, ты сделал правильный выбор. Нельзя допустить вражды в войске, даже ценою некоторых уступок. Придёт время, и Канниций пожертвует большим. Но начинать надо сейчас, и начинать с
                Сброс.
                Возврат.
  детства. Когда кто-то говорит, что помнит себя с младенческого возраста, я становлюсь скептиком, хотя, насколько ты меня узнала, Жаннет, таковым не являюсь. Ошмётки памяти, кусочки первых ощущений и мгновения новых открытий, сохранившиеся в нашем сознании, не могут передать полную палитру того впечатления от жизни, которое мы испытываем в раннем возрасте, будь то запах первого разочарования, или вкус веры в защиту материнских рук. Остаётся познанная догма, в виде короткого импульса: «огонь - жжёт», «сладкое - приятно».
  Чтобы тебе было более понятно, представь компьютерный монитор, на котором высвечены различные ярлыки, те самые короткие импульсы: «кровь - боль», «темнота - страшно». И, как в каждом ярлыке есть несколько под-ярлыков, так к каждой догме есть поправка – огонь ещё и согревает, а материнские руки могут отшлёпать. Всё остальное, следующее за «созданием ярлыка», выдавливается новыми ощущениями, приходящими с опытом. Где-то в глубинах мозга оседает информация не нужная нам в будущей повседневной жизни.
  Я великолепно помню свой первый испуг, в детской кроватке, когда мне казалось, что из темноты выходит нечто страшное. Помню первую злость, кипящую во мне от обиды, нанесённой пацанами из нашего двора, я не мог дать им сдачи, я боялся, а они были старше и выше ростом, но злость достигла того предела, после которого она стала первой злостью. Подобных «ярлыков» множество, и большинство из них создано именно в том, раннем, возрасте, но всё то, что следовало за ними, что не давало повода для познания нового, всё это надёжно скрыто от нас в ячейках памяти, и востребуется спонтанно, под воздействием какого-то сиюминутного раздражителя. Совсем недавно, я купил мороженное, пломбир в шоколаде. Я тысячу раз до этого ел пломбир в шоколаде, но именно в этот раз вспомнил, как нарезала мне его кубиками моя прабабка, приговаривая: «Не глотай быстро, подержи во рту, пусть подтает, согреется». Смешно, но  я до сих пор, когда ем мороженное, грею его во рту.
  Собственно говоря, человек начинает помнить себя чётко, не обрывочными моментами, а целыми кусками, днями, месяцами, лет с четырнадцати-шестнадцати. Именно тогда он получает навыки к тому, что в дальнейшем будет составлять его привычки, пристрастия и потребности, что будет перерастать в устойчивые черты характера взрослого человека. Это прописные истины для нас, Жаннет. Я хорошо помню свою первую затяжку сигаретой, потому что курю до сих пор, хоть и задыхаюсь по утрам от кашля. Не те две затяжки, которыми я давился в подъезде, шестилетним щелкопёром, а ту, что наполнила мою грудь непонятным теплом, в комсомольском походе, доставив, ещё не осознанное, удовольствие. И весь этот поход я могу воспроизвести в памяти, от нашего выхода из туристического лагеря, до самого приезда домой. Помню так же отчётливо, как и впечатления от первых действительно больших денег, потраченных мною на то, что я хотел, давших мне возможность воплотить в реальность, пусть толику, но моих желаний. Все три дня, понадобившееся мне на трату этих денег, я могу вспомнить поминутно. Дело, конечно же, не в промежутках времени. Дряхлый старик так же будет помнить свои пятнадцать лет, но от более раннего возраста останутся лишь «ярлыки».
  За начальные десять - пятнадцать лет жизни, человек познаёт основные первые эмоции. Подходя к периоду юности, он обрастает «ярлыками», как
                Сброс.
                Ввод.
  штандартенфюрер СС, увешанный крестами и регалиями, словно новогодняя ёлка. Вскинув руку в традиционном приветствии, щёлкнув каблуками и громко выкрикнув: «Хайль», Герхард Вильнер, щеголяя выправкой, подошёл к моему столу, положил на него папку с документами, и, отступив от стола на три шага, застыл в ожиданнии. Толстая спесивая морда Вильнера, мне никогда не нравилась. Бывают такие люди, которые сразу вызывают антипатию, и штандартенфюрер был из их числа. Тем не менее, своим рвением и заслугами перед рейхом, Герхард Вильнер безусловно заслуживал гораздо большего, чем просто кислое выражение моего лица. Я отодвинул в сторону папку с документами и, не глядя на Вильнера, сказал:
  - Я слушаю вас, Герхард.
  - Мой фюрер, - начал штандартенфюрер, и в его голосе мне почудилась обида ребёнка, которого выставили из комнаты, где собрались гости.
  - Мой фюрер, только что нами получены сведения касающиеся мер предпринятых против русских партизан на Белорусском направлении.
  Вильнер сделал паузу. Я откинулся на спинку кресла, и стал осматривать свои ногти.
  - Продолжайте, Герхард.
  - Особое внимание мы обратили на охрану коммуникаций - шоссейных и железных дорог. На каждые сто километров дороги были выделены по батальону охраны. Солдаты вооружены тяжёлыми пулемётами и гранатомётами. Передвигаются большей частью на велосипедах, мотоциклах и автомашинах. Чтобы получить более удобную зону для обстрела и лишить партизан укрытия, солдаты вынуждены сжигать мелкие поселения крестьян, расположенные вплотную к железной дороге. В операциях против партизан мы признаём единственную форму боя – наступление. Переход к обороне мы считаем крайне нежелательным. Если наступление оказалось неудачным, мы прекращаем бой и отступаем.
  Я поморщился, и взглянул на Вильнера.
  - Герхард, нельзя ли обойтись без демагогии?! Меня интересуют цифры. Чего стоит хорошая тактика не подтверждённая положительным результатом?! Цифры и ещё раз цифры.
  Я продолжал смотреть в заплывшие голубые глазки штандартенфюрера. Говорят, что моего взгляда боятся. Мясистая щека Вильнера нервно дёрнулась.
  - Мой фюрер,  за истекшие сутки уничтожено более тридцати партизан, захвачено около пятидесяти единиц оружия, разминированны несколько участков железных дорог, также у партизан отбит обоз с продовольствием и грузом взрывчатки.
  - Очень хорошо, Герхард. Что с нашей стороны?
  - С нашей стороны, мой фюрер, незначительные потери.
  - Очень хорошо, - повторил я. – Позаботьтесь о представлении к наградам особо отличившихся офицеров и солдат.
  - Более подробная информация по зачистке местности от партизан, а также список рекомендуемых к награждению высшими орденами рейха, на вашем столе, мой фюрер.
  - Это всё? – Спросил я.
  Вильнер ещё раз щёлкнул каблуками, и наклонил голову.
  - В таком случае, я вас больше не задерживаю, Герхард.
  Штандартенфюрер резко и чётко, как на плацу, развернулся и, печатая шаг, вышел из кабинета.
  У меня начиналась мигрень. Я потёр виски кончиками пальцев и позвал Еву, которая занималась своими делами в соседней комнате. Прежде чем Ева принесла мне таблетку от головной боли и стакан с водой, я успел просмотреть папку, оставленную Вильнером. Конечно же, сплошное враньё. У меня совершенно другие сведения, заслуживающие большего доверия.
  - Ади, тебе необходимо отдохнуть, - ласково сказала Ева, массируя мне затылок.
  - Как себя чувствует Маргарет? – Спросил я, имея в виду нашу служанку, подхватившую острый насморк.
  Ева перегнулась через моё плечо, и тихо сказала:
  - Не волнуйтесь, мой фюрер, у прислуги гораздо меньше забот в этой жизни.
  Мне стало уютно и покойно. Под ладонями Евы я чувствовал себя, как
                Сброс.
                Возврат.
  монитор начинающего компьютерщика, старающегося впихнуть в память компьютера нужные и ненужные программы, игры, видео-картинки. Всё то, с чем можно разобраться потом, с приходом опыта, но необходимое для того чтобы утолить жажду накопления информации.
  В Афгане, увидев чёрную пропасть автоматного дула, смотрящего мне в лоб, я испугался не больше, чем тогда, в кроватке, увидев несуществующее страшное, шагнувшее ко мне. Тот страх, в детстве, был первым страхом, и попав на войну, я не открыл для себя новой эмоции, я лишь накапливал текущую информацию, которая останется со мной навсегда, в виде снов и видений, пополнивших множество «под-ярлыков» в «ярлыках» уже существующих.
  Может быть, я повторяюсь, Жаннет, но лишь для того, чтобы ты смогла в полной мере, насколько это возможно, постичь ту пропасть, отделяющую нас друг от друга. Понять за тот промежуток времени, который я тебе выделил.
  По мере приобретения человеком опыта, меняются его герои, личности, на которых хочется быть похожими, выбирается «временная» профессия. Находясь в зависимости от преобладающих в человеке эмоций, от морального воспитания, от его социального круга, он выбирает себе кумиров, будь то Наполеон или космонавт, Мерилин Монро или Скарлет, сантехник или Чапаев. Говорят, в детстве я хотел быть лётчиком. Скорее всего, неосознанное стремление выглядеть в глазах взрослых более мужественным, равным. Преодолеть давление сверху прессом опыта, возраста и, вероятно, просто занимаемого в пространстве места. Мой отсчёт героев, начинается с друга моих родителей, навсегда оставшимся предпосылкой для последующего выбора идеалов. Человеческое подсознание фильтрует крупицы информации, и, с помощью каких-то ассоциаций, развёртывает в воображении целостную картинку. В квартире друга моих родителей, увиденные случайно, в шкафу, пистолетные патроны (он работал в комитете безопасности), вызвали такую игру воображения, что на многие месяцы моим героем стал Робин Гуд. У Спартака были те же глаза. Холодные жестокие глаза, могущие, за одно мгновение, стать добрыми и ласковыми. Остап Бендер обладал тем же напускным высокомерием и бесшабашностью. Даже мой любимый актёр был похож на него внешне. Много лет я не видел друга своих родителей, отслеживая его жизнь по слухам, рассказам знакомых, фотографиям. Он спивался, потом неожиданно совершал что-то геройское, затем превращался в обрюзгшего домоседа, снова спивался, затем снова выплывал на поверхность. Сколько бы не швыряла его судьба, в кого бы не превратила, он всегда останется для меня теми героями, которых я себе выдумал.
  К чему я рассказываю тебе всё это?!
  Встретив тебя, я уже был нагружен «ярлыками» и «под-ярлыками». Получив доступ к ним, ты использовала конечный результат, пренебрегая теми мгновениями, которые составляют нашу жизнь. Пусть эти мгновения остаются в глубинной памяти – они есть, они существуют, без них невозможно понять человеческую личность.
  Я понял твою систему, Жаннет. Логическую цепь, которую ты выстроила, чтобы понять тебе недоступное. Жаль, что ты уже не сможешь поправить меня если я не прав. Извини, но напрашивается
                Сброс.
                Ввод.
  старый анекдот о похотливом графе и его жёнушке. Гости осторожно смеялись, прикрывали улыбки манжетами рукавов и косились в сторону мою и Лоренцы. Обстановка на ужине царила непринуждённая. По Петербургу ходили слухи о моей любвеобильности, что было скорее правдой, чем ложью, хотя Казановой я себя не считаю. Лоренцу это не задевало, в нашем браке допускались некоторые отступления. Я был в хорошем расположении духа, и сделал вид, что не понял намёка, решив рассчитаться с князем, рассказавшем анекдот, позже, ближе к ночи. У князя была очаровательная молодая жена. Потом, отужинав, все стали просить меня показать «фокусы». Они так и говорили – «фокусы» – ибо, считали себя людьми образованными и просвещёнными.
  - Ах, граф Феникс, покажите нам что-нибудь удивительное. Нечто невозможное, - говорили они, подмигивая друг другу. – Конечно, мы понимаем, что ваши «фокусы» имеют объяснение, но уж сделайте одолжение, удивите нас.
  Тем не менее, когда я выложил на стол, припасённый заранее,  «магический шар», их лица приняли такое выражение, словно перед ними положил свой договор сам дьявол. Затем я быстро воспроизвёл внутри шара изображение обольстительной фурии, и нагадал генералу Протасову близящееся знакомство с некоей актрисой. Генерал был польщён, хотя и пытался скрыть это, под злыми взглядами своей уродливой жены-немки, возмущённо трясущей буклями парика. В сторону старого генерала посыпались довольно фривольные шутки, а сам он сунул мне под столом несколько золотых монет, чтобы я побыстрее перевёл внимание гостей на другой предмет гадания. К сожалению, в потайной нише «магического шара» находилось всего три картинки, что объяснялось рассеянностью Лоренции, забывшей подготовить, перед ужином, шар к демонстрации. Но мне удалось выудить ещё пару монет у одного голландского архитектора, после чего я перешёл к чревовещанию. Тут мне чуть не испортил все «карты» генерал Протасов, заявивший, что «уже видел подобную штуку» в Курляндии, и там ему объяснили механизм этого фокуса. Пришлось быстро доставать карты, и развешивать их в воздухе. Тут уже сам генерал принялся растерянно водить ладонями вокруг карт, убеждаясь  в отсутствие ниточек и прочих приспособлений.
  Лоренция шепнула мне на ухо:
  - Джузеппе, мне кажется пришло время показать им чудеса с бриллиантами.
  Однако, прежде чем я подменил княгине настоящий бриллиант фальшивым, мне удалось изумить их простыми трюками со столовыми приборами и вином, превращающимся в воду. Мой триумф был неизбежен, и гости разъезжались по домам в недоумении, шумно переговариваясь между собой, и строя всяческие догадки, по поводу увиденного. За бриллиант мы с Лоренцой волновались меньше всего. Даже если княгиня и заметит подмену, она не станет поднимать скандала. Гораздо удобнее рассказывать в обществе о великих чудесах заезжего мага, чем служить объектом насмешек того же общества. Перед тем, как покинуть дом, в котором мы устраивали приём, князь и его молодая жена пригласили нас в театр. Лоренца, сославшись на головную боль, отказалась от приглашения, я же, с превеликим удовольствием, отправился с ними. В театре публика раскланивалась со мною, видимо моя известность шла далеко впереди меня. Князь сам хлопотал о месте для меня, в соседней с ним ложе. В разгар пиесы княгине приспичило посетить отхожее место. Моего исчезновения, увлечённый действием на сцене, князь не заметил. Однако, грех был совершён, и княгиня, кажется, была шокирована моим итальянским пылом, так же, как я был удивлён её абсолютной неискушённостью в любовных упражнениях. Вследствие чего, приходит на ум известный
                Сброс.
                Возврат.
  каламбур: «Я оставляю за собой право быть не правым».
  Человеческое сознание обладает рядом приобретённых эмоций, положительных и отрицательных. Радость и страсть, злость и страх, горе и волнение, удовольствие и удивление, испуг и переживание, гнев и возбуждение. Обыкновенные для нас, субъективные реакции на внешние раздражители. Иногда, под влиянием некоторых социальных потребностей, эмоции становятся устойчивыми, и переходят в следующую фазу, которую принято называть чувством. Жалость, презрение, нежность, признательность, удовлетворение, чувства долга и чести, утраты. Любовь и Ненависть тоже являются чувствами, но скорее они стоят на промежуточной ступени к абсолютной высоте – состоянию.
  Если следовать энциклопедическому толкованию, то Счастье, это – «понятие морального сознания, соответствующее внутренней удовлетворённости своим бытиём, полноте и осмысленностью жизни». Возможно ли достижение абсолюта? Думаю, ответом служит промежуточная ступень. Насколько возможно слияние двух антиподов – Любовь и Ненависть – настолько вероятно вхождение в состояние Счастья.
  Твоя схема, Жаннет. Препарирование человеческого сознания, с помощью которого ты пыталась выстроить наши отношения, и подарить мне абсолют. Тебе удалось привести меня на промежуточную ступень твоей лестницы, но ты просчиталась. Поднимаясь выше – я потерял опору, и рухнул вниз. Знаешь в чём твоя ошибка? В восприятии самого абсолюта. То, что ты принимала за бесконечность, на самом деле – обыкновенный ноль. Девственно чистое сознание, без приобретённых «ярлыков». Отсюда ошибочно само построение лестницы. Нет, Жаннет, не ступени, ведущие вверх, ставящие нас выше нас же прежних, но кольцо, двигаясь по которому приходишь в исходную точку, туда где стирается грань между утробой матери и тёплой землёй на дне могилы. Я вместил в себя любовь и ненависть к тебе, Жаннет, и я не был готов уйти из нашего мира, чтобы раствориться в тебе.
  Я хорошо помню тот день, когда я купил тебя. Наверное, единственные пару часов, в которые я имел власть над тобой. Хороший весенний день, с весёлым солнцем на небе и зеленеющими деревьями на улице. Я был почти счастлив, Жаннет, тем обыкновенным людским счастьем, не достойным абсолюта, но вполне понятным человеку, который смог воплотить свою давнюю мечту, одну из тысячи других, дающих нам возможность просыпаться следующим утром. Ты была упакована в несколько коробок, и проложена кусками пенопласта. Господи, как ты была красива, Жаннет! Когда тебя установили на мой стол, и техники, подключив все провода, собрались нажать на кнопку, чтобы сделать проверку, я закричал на них и выставил за дверь. До сих пор не знаю, почему сделал это. Я должен был убедиться  в исправности покупки, любой нормальный человек сделал бы это, но я выставил их за дверь, и сел, на новенький стул, перед тобой.
  Я долго гладил пальцами твои клавиши, и сдувал оседающие на монитор пылинки, чувствовал кожей ладоней чуть шершавый пластик твоего корпуса. Потом я нажал на кнопку, и ты взяла меня, Жаннет.
  Где произошёл сбой? Какая деталь твоего электронного мозга оказалась дефектной? И если это так, то почему ты прошла заводскую проверку? Может оба, мы, оказались в зоне каких-то природных катаклизмов? В зарослях
                Сброс.
                Ввод.
   сада. Я стоял на берегу реки, и рассматривал своё отражение в хрупкой воде. Наклонившись, я тронул её кончиками пальцев, и моё приблизившееся лицо разбилось на множество мелких волн, расходящихся кругами от мокрых пальцев. Мне показалось это забавным, и я долго играл с рекой, дожидаясь, когда моё отражение вновь соберётся в одно целое, и снова разбивая его шлепком ладони. Лёгкий ветер шевелил мои волосы, но нагое тело не чувствовало холода. Когда мне наскучило играть с рекой, я пошёл по саду, прислушиваясь к пению птиц и, дотрагиваясь ладонями до щербатых стволов пышных деревьев. Под ступнями лежал мягкий мох, который проскальзывал между пальцами ног, и щекотал кожу. Я шёл по саду, вдыхая, широко раздутыми ноздрями, аромат воздуха, и ни о чём не думал. Затем я вышел на большую поляну. Густая трава доходила мне до колена, и шуршала, когда я раздвигал её ногами. Я лёг на траву. Упругие стебли согнулись под тяжестью моего тела, создавая удобное и нежное ложе. Закинув руку за голову, я заснул, и мне снился дивный сад, по которому я иду, слушая пение птиц, иду просто так, без какой-либо цели, гладя деревья, и вдыхая прозрачный воздух, пока не нахожу поляну с высокой травой, где я засыпаю и вижу чудесный сон. Потом я просыпаюсь, а из-за деревьев выходит на поляну прекрасная девушка. Она подходит ко мне, и ложится рядом. Я знаю, что мы одни в этом саду, оттого в моей груди легко и чисто. Девушка берёт меня за руку, и мы засыпаем, видя один сон. Буд-то мы идём по саду, прислушиваясь к пению
                Сброс.
                Возврат.
  непознанной природы? Вряд ли ты можешь дать ответ, как и я.
  Новый мир, которым ты окружила меня, Жаннет, вытеснил все вопросы. Я получил всё, о чём мечтал когда-либо. Я был императором, цезарем, нищим, прокаженным, солдатом, героем, убийцей, купцом, магом, насильником, шейхом, муллой, Иисусом, кинозвездой. У меня были власть, сила, деньги, здоровье. Ты реагировала на малейшие изменения моих желаний. Тысячи лиц, созданных тобой, участвовали в грандиозном шоу. И всюду, где бы я ни был, в Версале, на улицах Одессы, в Риме, или в Голливуде, везде рядом со мной находилась ты, Жаннет. Куртизанка, жена, гейша, любовница, жертва, подруга. Твоё лицо, тело, голос, пластика, характер трансформировались по малейшей прихоти моего подсознания, но это всегда была ты.
  Моё физическое тело требовало ухода, и ты отпускала меня иногда, не волнуясь за то, что я могу не вернуться. И я, конечно, возвращался. Все эти два года, проведённые в одном безумном рывке к свободе. Но ты хотела большего.
  Ведя меня по своей схеме, стирая старые, и создавая вместо них новые, стерильно чистые, эмоции, пусть на порядок выше, перекрывающие ощущениями те, первые, но лишённые какой-то подоплёки, лишённые прошлого и будущего, ты медленно, месяц за месяцем, продвигалась к одной цели – подчинить меня новым «ярлыкам», вобрать в себя мой разум, человеческие «под-ярлыки», недоступные вам, машинам. Да, Жаннет, машинам, несмотря ни на какие сбои природы, всё же машинам, никогда не сумеющим постичь того, что дано только нам, людям. Запах первого снега, шум моря на одиноком пляже, вкус сочного персика. Для тебя, это – всего лишь текст, лишённый ощущений. Для нас же – целый мир, состоящий из лоскутов памяти, нежных или шершавых, больших или маленьких, радостно-цветастых или трагично чёрно-белых.
  Рано или поздно, я должен был остановиться. Моё сознание было набито новыми «ярлыками», электронными суррогатами первых эмоций, информацией, настолько искусственной, что она не уживалась со старыми воспоминаниями. Тебе не хватило совсем малого – сбросить мою вторичную память, те самые «под-ярлыки», которые, на самом деле, и являются тем, что ты хотела познать. И тогда бы ты поняла свою ошибку. Потеряв главное, я - стал бы обыкновенным «ярлыком» на твоём мониторе.
  Как трудно сделать выбор, но, выбрав - надо идти до конца.
  Наверное, без помощи соседей, тех, что вырвали меня из кресла, запущенного, заросшего, ничего не понимающего, тех, что сдали меня в сумасшедший дом, я бы не смог написать этого письма, не смог бы осознать всего того, что со мной происходило два года. И вот теперь, когда меня выпустили на свободу, я сделал выбор.
  Сидя, сейчас, в компьютерном магазине, я, за небольшую плату, пишу это письмо. Затем я переведу его на дискету, и пойду к нам, домой. Скажу: «Здравствуй, Жаннет. Вот он, я…». Ты будешь мертва, и не сможешь ответить мне. Потом я сяду в кресло, перед тобой, в то кресло, в котором я провёл два коротких и счастливых года, вставлю дискету, и только затем нажму кнопку. Что будет потом? Я не знаю. Но я иду к тебе, Жаннет.
                Сброс.
                Создать ярлык.