«Жила была девушка». Так хочется написать об этом. Но я не могу. Я не настолько свободен в воображении, чтобы всякая девушка принимала в нём реальные очертания. А так — где я возьму такую чудесную девушку?
Герой, герои, сонм героев — это кто? То же я? Тогда кем бы я себя возомнил? Вот моё могучее слово — кричу я Богу. «Вот моя реальность» — отвечает мне Бог. И значит, что Бог такая же часть целого, как и я. Более или менее — не имеет значение. Я живу, а Бог возвращает мне солидарностью — так начинается творчество. «Жила была девушка» — подумал я. Но пишу не о том, что думаю; не так, как кажется. Пишу иначе. Это кто? То же я? Словно кто-то во мне, и правда, знал девушку, и она рассказала ему историю, а он рассказал мне. Однажды я даже видел её такой, какая есть, то есть реально… во сне.
«Это была девушка особого сорта. Будь я каким-нибудь графом де’Монте-Кристо, то её открытый взгляд, прямую спину и круглые, с мягкими впадинками коленки признал бы породой. Но теперь я склоняюсь к версии о «свободных» генах. Мне нравится игра случая, я нахожу в этом повод вновь удивиться жизни. В детстве у меня была собака – дворняжка. Она была исключительно умна, предана и даже интеллигентна. Я допускаю, что, в определённом смысле, она умела разговаривать. Но потом, при переезде на новую квартиру, родители уговорили меня отдать собаку бабушке в деревню. Как случилось на самом деле, я не знал. Оставим на совести моих родителей. Когда через год я приехал к любимой бабушке на каникулы, никакой собаки там не было. Я настроился спросить о пропаже, но пришли ребята с настоящими удочками из пластика и утащили меня на рыбалку. За всё лето я больше не вспоминал ни о чём. Маленький был. Даже сейчас вспомнил так, по случаю.
А девушка была особенной. В ней что-то светилось, самовыражалось, блистало. Нужно быть поэтом, чтобы описать характер. Но моя девушка того стоит. Так что я постараюсь…
Это были туман, какая-то небесная аура, сквозь которую нельзя было толком разглядеть ни лица, ни фигуры, ни того, что, собственно, она из себя представляет. Всё слитно, какое-то общее движение, игра. В ней был шарм. С ней было легко. Так смотришь на облака и удивляешься, что они ещё на что-то похожи.
Вокруг неё всегда крутилось много насекомых-мужиков. Я тогда собирался защищать диссертацию и даже не думал, что в итоге окажусь с ней в одной постели. У моих приятелей, которые влюблялись в неё почём зря, она словно проскакивала сквозь пальцы. Для всех была неуловима. А у меня и тогда была масса дел.
У неё была первоклассная интуиция, которая позволяла ей всегда оставаться стильной, быть к месту, ни в чём себе не отказывать и, в то же время, не ввязываться ни в какие истории, не расставлять, что называется, акценты. Даже по утрам, когда у всех, что называется, морда крива. Это был прирождённый дар. Уверен, что у подобных молоденьких фурий, когда они знакомятся с жизнью поближе и нарожают детей, начинаются глупые эксперименты. Там животик подтянуть, там реснички подмазать. Тогда и выясняется, что, на самом деле, ноги кривы, а нос картошкой. Но это так, к слову. Я не верю в талант от рождения. Им нельзя насладиться по праву. И как только хочешь посмотреть на себя со стороны — всё летит к чёртовой матери. Так мне кажется.
Короче, мне польстило, что у нас вдруг завязался роман. Всё случилось само собой. Даже каких-то подробностей сейчас не припомню. Я вхожу в облако и чувствую прикосновение, касание, дуновение губ. Меня начинают ласкать её руки, и я понимаю, что это хорошо.
После того как мы поженились, она выдавала мне что-то вроде: «Ты нелепый!» От неё можно было ожидать заскоков. Но в том-то и фокус, что при всей неординарности она делала вполне адекватные выводы. «Ты только не обижайся, — говорила она мне. — Я погружаюсь в тебя как в холодную воду. Я остываю и реально касаюсь земли. Ты мне нужен».
Затем её изнасиловал какой-то маньяк. Невероятно даже вспоминать об этом. Настолько ей это не шло. Вернулась домой растерзанная, в кровище. Её била лихорадка. Руки дрожали. Мне было страшно подходить к ней близко. Потом она долго лежала в горячей ванне, а я попросил не запирать двери. Мне впервые стало страшно за неё. А потом я испугался за себя. За себя испугался по-настоящему. Почему-то не так, как за неё. А именно, что на мне лежит ответственность за жизнь этого сумасбродного, легко ранимого, ни к чему не приспособленного существа.
Тогда я прямо из ванны взял её на руки, перенёс в комнату, положил на постель и нежно трахал до самого утра. В ту ночь во мне проснулось какое-то неистовство, появилась деловая хватка.
На всякий случай сходил провериться в венерологический диспансер. Но всё обошлось…
После этого случая мы стали больше доверять друг другу. Жизнь потихоньку налаживалась. Плела свою паутину. Заключив пару выгодных сделок, моя карьера резко пошла в гору. Я превратился в банкира и занял приличное положение в обществе. Она пыталась стать художницей, актрисой, самодеятельно заниматься бизнесом. Мне было необычно и даже приятно с ней. Я слегка шалел от такого характера. Мне, например, понятно, почему у неё ничего не получалось в реальной жизни.
Однажды, ей, как всегда вдруг, взбрело в голову забежать в местный магазинчик. Таких невнятных магазинчиков пруд пруди. Мы прожили вместе три года, и меня, по правде сказать, уже начинали доставать её выходки. Всё, что она ни делала — было срочно, важно, необходимо. Я высадил её из машины у детского садика, почти напротив нашего дома, где пройти оставалось, буквально, метров триста. После этого её никто не видел. Она исчезла. У меня так и осталось в памяти странным видением — маленькая рука, подхватившая кожаную сумочку. Сумочка сделана в виде старинного фолианта, но удивительно лёгкая. На ней были инсценированы огромные крепления и, вообще, она вся была в заклёпках и на болтах. Её собственное изобретение. Это всё, что я теперь помню настолько реально, что меня это мучает. Только рука, которая тянется за сумочкой. Почему так?
И когда через трое суток (по нашему российскому законодательству) я писал в местном отделении милиции заявление, я уже понял, что ни этот суетливый, неотложный милиционер (вечно болтающий по телефону, задающий дурацкие вопросы и тут же забывающий на них ответы) ни милиция вообще, ни посторонний на улице, никогда не узнают, что случилось с моей женой. Не потому что мне пришлось три часа кряду сидеть без дела, и я был зол. Закончился какой-то хаос, и начались будни. И спрашивать: «Почему?» — не имеет смысла. Сама жизнь, чтобы скрыть от нас банальные истины, начнёт выдумывать, ловчить, изворачиваться. А я не могу этого допустить. Я ни должен не доверять жизни. Доверие – это моя специальность как бизнесмена. Исчезла — значит, такова судьба.
Вот только это причудливое, временами повторяющееся сновидение, что делает меня по утрам непредсказуемым и раздражительным… Мне снится её рука, подхватившая сумочку. Иногда я тянусь к ней во сне и целую в запястье».
Я выждал паузу, давая пациенту вернуться от разговора к действительности. Передо мной сидел мужчина. По больничной карте тридцати лет. Но я — человек в возрасте, выглядел в сравнении с ним мальчишкой. Есть такая порода — быстрых и конкретных господ.
«Я предполагаю, что в вашем сновидении нет никакой симптоматики. Это не тянет даже на болезнь психическую, я уже не говорю о психиатрической. Я заявляю это как врач. Вы пережили стресс и довольно длительное время жили, безусловно, в напряжении. Я выпишу вам гомеопатические таблетки, но только в качестве успокаивающего, профилактического средства и не более того. Повторяю, в вашем случае нет ничего особенного. Вам самому надо меньше обращать на это внимание. И, как вы сами можете догадаться, рано или поздно всё образуется, исчезнет без следа».