Аида Мейер - аспирантка, еврейка, двадцатишестилетняя девственница, из всех дней недели более всего любила пятницу, полагая ее своим счастливым днем. В пятницу она возвращалась с работы раньше обыкновенного, на ужин съедала отбивную с кровью и вишневый кекс, застилала кресло алым платком и на платке устраивалась так, чтобы в зеркала наклонной серебрящейся плоскости видеть все сто семьдесят сантиметров своей плоти - от ступней до макушки. И на платке проводила праздные, полные неги часы. Нежный глянец кожи шафранного цвета, переливчатый шелк волос, сладострастного чрева чарующий, томный изгиб - все черты послушного своего отражения взглядом ласкала в зеркале, бесконечно пленяясь знойной своей красой; обольщена, очарована тусклым мерцанием глаз, дивных глаз, как две ягоды винограда сорта черный мускат, жаром губ, сухих и горячих, цвета молотого жгучего перца, - аспирантка, еврейка, двадцатишестилетняя девственница, томимая жаркими мечтами, мучимая темным волнением, изнуренная жгучим пылом неведомых миру страстей.
Субботу Аида Мейер считала днем несчастливым, поэтому в субботу она спала до одиннадцати, на завтрак пила воду, весь день постилась, а вечером читала молитву. И когда в субботу Аарон Гнедич, настояв на встрече, в шестой раз сделал ей предложение, она не удивилась, - и, по бледной щеке наотмашь его ударив ладонью, согласилась выйти за него замуж, про себя полагая, что наступившая суббота из всех возможных суббот самая несчастливая.
Вечером той же субботы Аида с балкона смотрела на полыхавший в небе закат. Смотрела на раскинутые в небе полотнища - алые, золотые, лиловые, словно бешеной еврейки в танце летящие юбки; смотрела на горящий меж юбками солнца натужно-багровый шар: увлажненный, разбухший, налитый кровью, поющий о страшной, о вселенской любви. Видела, как наплывали с запада серые, плотные словно войлок покровы, как сгустились, застлали небо, заволокли солнце; видела, как вдали у самого горизонта из-под войлока просиял последний искристый, розовеющий клочок дня. И, глядя на последнего клочка тихое угасание, в невнятной, смутной тоске она в кровь прокусила ладонь, чувствуя, как в груди ее угасают нездорового жара пламена, стынут угли тысячелетнего бешенства...
Спустя час она приняла ванну. Ослабелая, в испарине, она ждала, чтобы угасли в ней темные, жгучие пульсации боли. Сквозь пелену пара следила, как колышется в воде размякшее, слегка вверх увлекаемое тело, как плывут темные пряди волос. Отрешенно, неотчетливо, вяло думала о том, что, самолично совершив кровавый обряд, украла у Аарона хоть часть из того, что ему причиталось.
Все воскресенье она провела в постели, не отвечая на звонки. В понедельник явилась на работу с двухчасовым опозданием и в ответ на осторожный вопрос шефа заявила, что увольняется сегодня же. После обеда к ней пришел Аарон и с ним вместе она отправилась подавать документы в ЗАГС.
Во вторник она разбила зеркало, замела осколки под диван и купила свадебное платье алого японского шелка. В среду сообщила родным о предстоящей свадьбе. В четверг в полдень с Аароном она села в самолет, летящий на юг. К вечеру на попутной машине они подъехали к дому его родителей.
Здесь по левую руку лежало мягкое, влажное, сонное тело моря, по правую руку высилось сухое, горячее, сосной заросшее тело горы, вилась между ними дорожка, тянулась вдоль дорожки увитая плющом ограда, а за оградой Аида увидела садик, в садике - дом под красной крышей, газон, крыльцо, и у крыльца - отцветавшую вишню, что роняла на траву, на дорожку белорозовые нежные лепестки.
И едва Аарон распахнул калитку, едва Аида ступила на дорожку, ведущую к дому, как уже в доме растворилась дверь, и на крыльцо, на дорожку высыпали многочисленные родственники. И Аида папе Аарона, любезному седому мужчине пожимала теплую руку, и бабке Аарона, огромной, нежной старухе целовала мягкую щеку, и усмешкой встречала мамы Аарона настороженный взгляд, и с рассеянностью, с небрежной улыбкой слушала, как ей представляли старшего брата Аарона... жену старшего брата... у нее на руках младенца, оживленно брякавшего погремушкой... старшего сына старшего брата, который, понукаем родными, сообщил, что ему семь и зовут его Лева... трепала за уши рыжего ирландского сеттера... И снисходительно приняла извинения в том, что младший брат Аарона пока отсутствует.
Уже старший брат Аарона подхватывал чемоданы, из рук Аиды вынимал дорожную сумку. Уже папа Аарона увлекал Аиду прогуляться в саду. Жена брата Аиде предлагала подержать на руках младенца. Ирландский сеттер прыгал, пыльными лапами пачкал Аиды новый пиджак. Аида, отодвинув сеттера, отвергнув младенца и цветники, отправилась с мамой Аарона осматривать дом: гостиную, столовую, застекленную веранду, кухню, на втором этаже - четыре спальни, две дополнительных спальни в мансарде. За осмотром сумели договориться, что свадьба состоится через в месяц, что торжество оплатит Аарон, что жить станут в квартире Аиды, что родители Аарона помогут с ремонтом и новой мебелью.
За ужином Аида кушала, слушала папу Аарона, слушала маму Аарона, медленно кивала, в тусклых, темных глазах тая презрение и скуку. Улыбалась рассеянно, спрашивала лениво и отвечала небрежно. Старший брат Аиде подливал домашнее вино. Старший сын старшего брата с подсказки матери боязливо угощал Аиду мацой. Аида мацу принимала благосклонно, с легкой брезгливостью касалась мальчика стриженной головы. Ирландский сеттер приплясывал, у Аиды выпрашивая подачку, Аида с досадой сеттера отодвигала ногою.
Вдруг стукнула дверь, вошел в комнату юноша, и едва лишь на юношу взглянув, Аида поспешно опустила глаза, чувствуя, как густая, темная кровь прилила к щекам, чувствуя, как угли, что в груди ее подернулись пеплом, остыли, вновь занялись томительным тихим жаром.
"Это наш Давид..."
"Младший брат Аарона..."
"Студент. На каникулах..."
"Способный мальчик..."
Аида кивала, юноше говорила: "Здравствуй", под рассеянным его, скучающим взглядом прятала глаза.
"Всегда опаздывает... никогда его не дождешься".
Давид небрежно извинялся. Папа ему шутливо грозил пальцем. Мама, нахмурившись, посылала строгий взгляд. Аида усмехалась, взгляд вперив в тарелку.
Давид придвинул стул, сел рядом с бабушкой; она мягкой, дряблой рукой потрепала его затылок, его нежную смуглую щеку.
Томясь, млея, в медленном жаре незримо сгорая, неспособная говорить, Аида нежный взгляд обращала к собеседникам - к папе, к маме, к старшему брату, к жене брата. Не слушая, улыбалась, безмолвно кивала. Мальчику чистила апельсин. С тарелки роняла куски мяса, не замечала этого, не видела, как мясо с жадностью проглатывал сеттер. Послушно принимала в руки младенца, и, присмиревшая, кроткая, младенца гладила пушистую голову, кончиком ногтя щекотала животик, улыбалась, слушала жены брата многословный рассказ. Не видела радостных, недоверчивых взглядов Аарона, не слышала, как в углу мама тихонько говорила папе: "пожалуй, ты прав... застенчивая... оттого дичится... что ж делать... хоть и некрасива.... а все-таки...". И неизменно, на Давида не глядя, как теплую, мутную волну, как густое сияние ощущала близкое его присутствие. Не глядела, но видела лица его влекущий овал... шафранного цвета кожи ласковый глянец... густой ворс ресниц... темных глаз беспокойный, прерывистый взгляд... нежного рта капризные очертания...
А ночью, в спальне, без сна, она ложилась, вскакивала, тесную комнату мерила шагами, растворяла окно, в окно глядела на темную массу горы, на чуть шелестящие листвой вишни... платком выгоняла залетевшего мотылька, рассеяно слушала младенца отдаленный плач... и снова, бросившись на кровать, задыхалась, кусая пальцы, жгучим томима жаром... гадала, где милого юноши комната, о чем его сны, кто его подруга... и под утро, погружаясь в дремоту, еще в уме тасовала невнятные планы - обольстить, похитить, исчезнуть.
Утром, за завтраком, нарезывая лимон, папа Аарона ей говорил:
"Вы - наша гостья... Нужно показать вам все достопримечательности. После завтрака пойдем гулять. Поднимемся на гору. Оттуда удивительный вид. А вечером - вечером... Ну, до вечера еще далеко", - и улыбался лукаво, ласково.
"А завтра мы с Аидой хотели...", - начал Аарон оживленно.
"Завтра поедем в город", - перебила Аарона мама.
"Нет, завтра...", - продолжал Аарон, Аиде придвигая салат.
"В город, - подхватывал папа. - Нашей гостье это будет интересно".
Аида между тем, к салату не притрагиваясь, разговоров не слушая, отрешенно на столе озирала нежные ломти сыра, тосты, десяток всмятку вареных яиц, на блюдце резаные, алым соком истекающие томаты, и от томатов, набравшись смелости, взгляд поднимала к Давиду. Боязливо взглядом следила его к тарелке склоненное хмурое лицо: меж бархатных бровей мягкую складку, нежную тень под глазами, в проеме рта быстрый блеск белых зубов.
После завтрака начались сборы. Папа Аарона искал альпеншток; бабушка в сумку укладывала бутыль с морсом, фрукты, завернутый в пергамент пирог; жена брата уговаривала Аарона не брать сеттера, так как вчера он из лесу принес клеща; без сеттера отказывался идти мальчик. Аида, на коленях удерживая младенца, ловила тихие отзвуки тянувшегося на веранде спора:
"Один только раз, Давид... ну что тебе стоит... ты же видишь, у нас гостья... сходи, погуляй... она из столицы, расскажет тебе..." - слышался голос Аарона мамы.
Аида ждала, замирая от страха, невольно тесным объятьем сжимала младенца мягкое тело, и когда в ответ донеслось Давида хмурое: "ладно... один раз", почувствовала, как в груди ее над изливавшими жар углями вспыхнуло быстрое золотое, алое пламя. И, услыхав наконец младенца недовольное хныканье, поспешно затрещала погремушкой, а потом, погремушку отбросив, младенца стала подбрасывать на руках, смеясь безграничному его восторгу, и не видя к ней обращенного Аарона счастливого лица.
Лес был сухой, прозрачный, насквозь просвеченный солнцем. Земля изливала тяжелый, томительный жар. Стволы сосен, темно-багровые, теплые, оплывающие смолой, надвигались и отступали, снова надвигались и отступали опять. Аида шагала с усилием, маячившую между стволами спину Аарона сверлила злым взглядом. Под ногами скрипела прошлогодняя хвоя. Лился кругом густой запах смолы. В просветах между деревьями мелькала бледно-синяя мгла моря.
Через полчаса пути Аиду и Давида зачислили в разряд отстающих. Давид, глядя на резво впереди шагавшие фигуры, Аиде хмуро говорил: "Туристы... им лишь бы темп... не сбивать... сколько можно... и не надоест им..."
"Живее, живее, - весело кричал старший брат, оборачиваясь, взмахивая рукой. - Шагайте! Не сбивать темп!"
"Туристы... ненавижу их..." - повторял Давид сквозь зубы.
Аида осторожно ему поддакивала, несмело сбоку поглядывала на его лицо, зарумянившееся от ходьбы, на черные, взмокшие на висках пряди волос. В двадцати шагах впереди Аарон тревожно оглядывался, пытался замедлить шаг. Брат и отец его подгоняли: "Вперед! Не спать! А ну живей! Они нас догонят". Растерянный, оглянувшись в последний раз, Аарон, спешил вслед за ними.
Еще через четверть часа Давид и Аида потеряли спутников из виду.
"Э-эй, поторопитесь!" - донесся до них отдаленный зов. И некоторое время спустя: "Встретимся наверху-у!"
Развилка тропы вызвала Давида мрачную озадаченность. Остановившись, растерянным взглядом он озирал неподвижные темно-багровые стволы, между стволами мерцавшую мглу моря; на ладони подбрасывал шишку. Аида, настороженных глаз с него не спуская, ногой небрежно разбросала на левой тропке из трех прутиков сооруженную стрелу.
"Не знаю... не знаю... куда они пошли? я здесь совсем не ориентируюсь. - Шишка упала, покатилась вниз по склону, Давид проводил ее рассеянным взглядом. - Не знаю... я только в детстве здесь ходил... не помню... простите меня, но, вероятно, нам придется вернуться..."
"Может быть, туда?", - проговорила Аида несмело, пальцем указала вправо. Давид послушно поглядел вправо, потом ногой поковырял в земле круглую ямку: "Это кажется след... Надо было взять Джима. Да, видимо, след... Наверное, туда... идемте..."
"...Здесь вообще-то трудно заблудиться... много тропинок... некоторые кружные... хотя к вершине… можно и напрямик", - бормотал Давид, на ходу срывал веточку, обдирал листки и, конец веточки сунув в зубы, задумчиво его разжевывал. Аида кивала, сбоку смотрела на нежный его, солнцем просвеченный профиль, на дрожащую тень ресниц. Чувствовала, как разгораясь, бушует в ее груди пламя древнего, тысячелетнего бешенства.
"Отдохнем... хоть минутку", - она села, спиной прислонясь к теплому телу дерева. Давид ногой разбросал шишки, улегся, на локоть опустив голову, в зубы сунул новую веточку.
"Вы живете в столице, да? Я тоже хочу уехать... здесь все так надоело... вы не представляете, каково жить в деревне... Такая тоска..."
Он закинул руки за голову, к небу обратил лицо. "Ах, какая тоска..."
Аида смотрела на него жадно, немо, страстно. Глазами влажными, тусклыми следила проворный бег муравья по его шее. Быстрый трепет выпуклой вены. На лице бесшумную, мягкую дрожь солнца и тени.
"Ах, ну что за тоска!.. Вот скажите, - он порывисто сел, обернул к ней нежное, смуглое лицо. - Почему везде такая скука?.. такая тоска?"
"Ну... что тут сказать...", - промолвила Аида, опуская глаза, в руках ломая сосновую веточку. Он уже тоскующий взгляд устремлял мимо.
"Да, и в столице... В столице, наверное тоже самое... Надоело... Как все надоело...".
Он вскочил, прошелся кругом, изнывая от бесцельного раздражения, от невнятной, неизреченной тоски. Носком ботинка раскидал хвою. Дважды пнул дерево.
"Как скучно!"
"Да... правда... Скучно", - согласилась Аида, темными, тусклыми глазами наблюдая его движения.
"Невыносимо!" - он снова сел.
"Господи Боже, как надоело... Может, кого-нибудь убить?"
"Давид, - проговорила Аида медленно, опасаясь, что вот-вот исторгнутся из нее огненные языки в груди ревущего пламени. - Давид..."
Он повернул голову, поднял к ней сумрачный взгляд.
"Давид...", - повторила Аида с трепетом…
"Вот вы где!"
Аида вздрогнула, в бешенстве обернулась на голос. Со склона, прыгая по камням, приближался старший брат Аарона.
"Ну наконец-то. А мы уже беспокоились... Аарон прямо весь извелся..."
"Где вы были?.. Нам надоело здесь сидеть", - Давид уже поднимался, уже с брюк смахивал сосновые иглы.
"Живее, живее!" - старший брат Аарона Аиду подхватывал под руку. - Идем. Здесь недалеко. Уже почти пришли..."
Аида, немая от ярости, вырвала руку, зашагала вверх по склону.
На вершине горы провели около часа. Отдыхали. Сидели на камнях. Смотрели вниз - на лесистые склоны горы, на поселок, на бледно-синее, туманное марево моря. Ели пирог и фрукты. Пили морс.
"Наш Давид - прямо как ребенок... на пляже может потеряться..." - папа Аарона говорил Аиде сконфуженно.
"Третий сын, что тут скажешь... Иванушка", - старший брат со смехом Давида похлопывал по плечу. Давид посмеивался. Аида враждебно молчала. Отворачивалась. Отталкивала Аарона осторожную руку.
Второй привал сделали на пляже.
Аарон и старший брат Аарона, сбросив одежду, с гиканьем, с воплями бросились в море. Папа Аарона глядел на них с берега, похохатывал, толкал в бок Давида. Давид отмахивался: "не хочу... холодно".
Выскочив из воды, веселые, мокрые, они хватали Давида, тащили к морю, - он отбивался с ожесточением, - тогда, отпустив Давида, стали ловить Аиду. Подхватывали, несли к воде, невзирая на гневные ее окрики, смеялись, - и вне себя от злости, Аида, за ухо ухватив Аарона, в ухо ему зашептала страшные проклятья. Аарон поспешно ее отпустил, сделал знак брату, и, Аиду оставив, переглянувшись, они снова прыгнули в воду. Плавали наперегонки, перекликались с отцом, ныряли, со дна доставали водоросли.
Аида оставалась рядом с Давидом, смотрела, как он на ладони подбрасывал обломки ракушек, как длинным, ленивым жестом в горсть набирал песок, как песок пропускал меж смуглыми пальцами.
В доме вовсю готовились к праздничному ужину. Мама Аарона сновала от плиты к столу и обратно. Бабушка задумчиво в кастрюльке помешивала соус. Жена брата Аарона нарезала овощи для салатов. В прихожей перед зеркалом мальчик приглаживал челку. Сеттер лаял.
"Суета, суета - весело говорил папа Аарона, входя в дом, отстраняя к его ногам бросившегося сеттера. - Проходите, проходите... Аида... Аарон... Давид, не стой на пороге. - И, повышая голос, прокричал жене. - Мы прекрасно прогулялись!"
"Через полчаса придут гости! Где вы ходите?" - крикнула мама Аарона из кухни.
"Сейчас, сейчас..., - папа Аарона взволнованно потирал руки. - Действительно... А который час?.. Спокойно. Мы все успеем" - и, к стене прислонив альпеншток, устремился в столовую, распахнул шкафы, из шкафов доставал сервизы.
Старший брат Аарона схватил младенца, стал младенцу поспешно менять штанишки. Аарон, взяв метелку, принялся лихорадочно с полок смахивать пыль. Давид из дома в сад выгонял сеттера. А уже по дорожке к дому приближались гости: тетушка, дядюшка, две толстых, черноволосых кузины.
"Вы нас не ждали? А мы приехали раньше... Это сюрприз..." - тетушка весело оглядывалась, мальчика приветливо дергала за ухо, Давиду в руки совала коробку сластей.
Между тем Аида увлекла Аарона в угол и там расспрашивала в тревоге: что случилось? почему гости? почему он ей не сказал? Аарон, улыбнувшись, отвечал, что за ужином будет объявлено о помолвке. И не успела Аида возмутиться, не успела отвесить Аарону заслуженную оплеуху, как уже мама Аарона, схватив за руку, подводила его к тетушке.
"Вы спрашиваете, что за повод? Вот он, этот повод... А еще... Да где она?"
….Аида уже со всех ног бросилась вон, - из прихожей мимо кухни, мимо двери на веранду, - прямо кинулась в ванну, запирала дверь, пускала воду... И в ванне, под гул трубы, под плеск бегущей воды, прислонясь к стене, зубами прикусывала ладонь... пыталась унять бешено стучавшее сердце... умерить в голове звонкий гул, в крови нараставшее бешенство… лихорадочно перебирала планы: убить Аарона, убить тетушку, похитить Давида…
Через четверть часа, приняв решение, Аида покинула ванну, устремилась в погоню за Аароном.
В гостиной папа Аарона ловил ее за руку, представлял седоватому старцу - двоюродному деду Аарона. Старец смотрел благосклонно, трясущейся холодной рукой слабо сжимал Аиды огнем горящую ладонь. Аида вырывалась, бежала далее...
Тетушка с дядюшкой пожелали поговорить с ней о столичном образовании. Останавливали, расспрашивали, в пример ставили ее своим дочерям - толстой Лере и толстой Вере, - но Аида уже, вырвавшись, бежала далее...
Аарона спина мелькнула в проеме двери, ведущей в коридор. Аида бросилась в коридор, из коридора - в кухню. В кухне, растолкав бабушку и маму Аарона, в дыму, в чаду жарящихся кушаний искала Аарона и Аарона не находила...
По лестнице бегом поднявшись наверх, она обежал пустые спальни. Комната папы и мамы Аарона пахнула на нее ароматом благовоний. В комнате старшего брата и жены брата под ногой хрустнула погремушка. В комнате Давида она помедлила, жадным взором обегая на стене несколько фотографий, модель истребителя, на полке - пилотский шлем. Но вот внизу стукнула дверь, Аида выбежала из комнаты, кинулась к лестнице, скатилась вниз по ступенькам...
В ванной - никого, в кухне - никого, в прихожей - никого...
Аида влетела в столовую. Здесь мама Аарона на столе расставляла сервиз. Аида устремилась в гостиную. Здесь Давид толстой кузине показывал книгу. Аида, спаляема ревностью, к книге проявила жгучий интерес... Жена старшего брата Аарона ей в руки сунула младенца.
Аида младенца в руках потрясла нетерпеливо, взглядом кругом рыская хищно.
"Где Аарон?" - спросила у одной из кузин.
"Только что вышел", - ответила кузина, сквозь очки глядя на Аиду любопытно, и пальцем указала на дверь в коридор.
Аида незаметно двумя пальцами ущипнула младенца мягкую ножку, и когда он, взвизгнув, разрыдался, поспешно младенца сунула матери, а сама устремилась в погоню...
Ворвавшись в коридор, успела заметить, как затворилась дверь уборной. Тогда, к двери уборной приникнув, проникновенно она зашептала:
"Аарон... Аарон, я рада сообщить тебе, что нашей свадьбе не бывать ни через месяц, ни через год, ни через 10 лет. Аарон, я согласилась выйти за тебя, так как думала, что на земле нет мужчины, который подходил бы ко мне, как ключ к замку. Теперь я поняла, что такой мужчина есть, Аарон. И это не ты, Аарон. Это другой, хотя он еще об этом не знает… Тебе должно быть понятно, Аарон, что пожениться мы не можем никак... Помолвка отменяется... гости отменяются... Аарон - случилось непоправимое... - Уборная отвечала ей мертвой тишиной, и теряя терпение, Аида прикрикнула: Выходи, Аарон!.. Немедленно выходи! Я сейчас вышибу дверь," - и с силой в дверь ударила ладонью.
И в эту секунду прошумела вода, задвижка щелкнула, и немедля Аида дверь рванула на себя и за дверью увидела на пороге в страхе замершего мальчика - старшего сына старшего брата Аарона; бледные его щеки горели румянцем, из открытого рта стекала, серебрясь, капля слюны. Онемев от ярости, Аида мальчика оттолкнула, ворвалась в уборную, единым взглядом окинула ее от стены до стены: волнуемую сквозняком ленту туалетной бумаги, бурлившую в унитазе воду, - и, видя, что Аарону здесь спрятаться негде, решительно негде, - обернулась к мальчику. Нагнулась, холодной ладонью взяла его подбородок и, чувствуя, как грудь ей теснит мрачная, древняя злоба, в его испуганное, дрожащее лицо прошептала:
"Слушай, как тебя, Лева кажется, да... если ты кому-нибудь, хоть кому-нибудь, Лева, когда-либо скажешь что слышал... хоть бабушка, хоть мамаша и папаша... я, Аида Мейер приду к тебе в ту же ночь и выпью всю твою кровь", - и в доказательство схватила Левы бледную, потную ладонь, и зубы вонзила в хрупкий мизинец.
От нее отшатнулся мальчик, перекошенным ртом стал хватать воздух, и тогда, выпустив мизинец, Аида прошептала: "иди". Запинаясь, дрожа, мальчик отступил от нее на два шага, повернулся и, приволакивая ослабелые ноги, медленно пошел прочь.
Аида, еще на губах ощущая медный вкус крови мальчика, осталась стоять, прислонясь к стене…Думала, как поступить: убить Аарона, похитить младенца, выманить в сад Давида...
"Вот ты где, - сказал Аарон. - А я ходил в сад за цветами. Пойдем... Пора садиться за стол".
"Подожди... Одну минуту... Я хотела что-то сказать... Сейчас, сейчас", - Аида в смятении хватала Аарона ладонь. Он, обнимая за плечи, ее уговаривал:
"Потом, после. Обо всем поговорим. Пора за стол", - и вводил ее в комнату.
Уже за столом сидели гости. Поднимался над кушаньями пар. Аарон усадил Аиду, сел справа от нее. Слева от нее задрожал мальчик, в ладони зажимая кровоточащий мизинец.
Папа Аарона постучал ножом о край бокала. Встал, откашлялся.
"Дорогие наши родные. Сегодня знаменательный день. Сейчас Аарон скажет... Прошу внимания..."
Дядюшка из вазочки ловко стянул маслину, тетушка шлепнула его по руке. Кузина хихикнула. Аарон поднялся, пригладил волосы.
"Мы сегодня... Кхм... Да... Сегодня вечером, я… хочу объявить", - но Аида, дрожа, уже вскакивала, уже Аарона хватала за руки: "Подожди... Я что-то хотела... Подожди..."
И, стискивая дрожащие в ознобе пальцы, в смятении, запинаясь, не замечая за столом безмолвного замешательства, лепетала: "Сейчас... Я скажу, сейчас... Подождите одну минутку..."
"Аида, ты волнуешься, давай я", - шепнул Аарон, беря ее за руку. Аида руку вырвала, возвысила голос:
"Я сказать... хочу сказать вам сейчас... Я никогда не хотела!.. я собиралась выйти за него, но я... Но теперь... Опять же, я с самого начала... Однако... И я презираю!... Я не хотела чтобы он... Никогда! чтобы меня... Я сама! В прошлую субботу... Да."
И, задыхаясь, трясущейся рукой отирая испарину, смутно сознавая, что в страсти заплетается язык, что в страсти кружится голова, что меркнет свет, что мутнеют, блекнут, рассыпаются фразы, заспешила выговорить остальное:
"А теперь!.. это и вовсе!... потому что случилось... Сегодня помолвка, но не с ним!... Не с ним! сегодня... нашла того, которого любит душа моя! ухватилась за него! и не отпустила его!"
И, в возраставшем гуле никем не слышима, еще продолжала шевелить губами. Не замечала за столом бурлившего волнения. Не видела мамы Аарона мертвого оцепенения. Папы Аарона растерянности. В глазах кузин радостного любопытства.
"Да что же это, да у нее жар!", - воскликнула жена брата.
"Да что вы сидите, да вы разве не видите, да она в жару!"
"Это грипп!"
"Эту весну ходит такой страшный грипп..."
И уже вскакивали мама Аарона, опрокидывая бокал, вскакивала тетушка Аарона, грузно поднималась на ноги бабушка. Аарон хватал Аиду за плечи, усаживал на стул, и ко лбу Аиды одна за одной прислонялись ладони, в то время как, мыча, она отстранялась, вырывалась из многих к ней тянущихся рук, выкрикивала темные, древние, из груди ее лавой извергавшиеся слова: "не отпустила его! доколе не привела! в дом родительницы моей! заклинаю вас, дщери Иерусалимские! возлюбленный мой! бел и румян! лучше десяти тысяч! голова его! чистое золото..."
А ее уже подхватывали, уносили к дивану, укладывали, уже под голову подсовывали подушку, уже подмышку вкладывали градусник, и Аарон в своей руке удерживал ее в ознобе трясущуюся руку.
"Боже, какой сильный жар..."
"Я такого в жизни не видела..."
"И как внезапно..."
"Где лекарство? Несите скорее же лекарство..."
"А что там она шепчет?"
"Она все время что-то шепчет..."
Аида свирепела, рвалась, в диком заходилась крике, а мама Аарона, жена брата Аарона, поддерживая ее на подушку упавшую голову, ближе наклонялись к чуть движущимся ее устам, стремясь разобрать неслышимый шепот: "которого любит душа моя... изнемогаю... лучше десяти тысяч... возлюбленный мой... голова его... щеки его... руки его... живот его... цветник... мраморные столбы.... уста его... сладость... стрелы огненные... ласки мои тебе... пламень весьма сильный..."
Вскоре при помощи сильных лекарств удалось сбить температуру с опасной для жизни отметки. Аида, укутанная одеялами, с сырым компрессом на лбу едва замечала вокруг нее кипевшую суету, слабой рукой отталкивала ложку, нетерпеливо говорила: "Аарон, ты понимаешь... никогда, никогда я тебя не любила... да ты сам виноват... что ты... и что я... теперь скажи брату, пусть собирается... выезжаем утром... я немного отдохну и встану..."
"Что, что она говорит?" - спрашивала мама.
"Подождите, я сам ничего не слышу", - отвечал Аарон с досадой, к Аиде склоняясь ближе.
Жена старшего брата Аарона тем временем из комнаты прогоняла сеттера, уводила гостей, призывала сесть за стол и не беспокоить больную. Гости возвращались в столовую, вели за столом тихие разговоры, деликатно позванивали вилками и уходили, переглядываясь, с неодобрением качая головами.
Аарон, мучимый жалостью, не отходил от Аиды. Менял компресс, убирал со лба взмокшие волосы, подносил воду, лекарство, в своих руках согревал холодные ее трепещущие ладони, а она над его плечом тревожным взглядом искала милого юноши вожделенный лик, темных глаз тусклое мерцание, сухой жар влекущего рта.
Без пяти полночь Аида впала в забытье. Не слышала возобновившуюся вокруг нее беготню, не чувствовала, как меняли компрессы, как кутали в одела, как всеми средствами пытались сбить снова поднявшийся жар. В течение ночи между приступами рвоты она ненадолго приходила в себя, но, не помня уже, где она, что с ней, не различала снующие вокруг нее тусклые тени, и, выпив воды, снова впадала в беспамятство.
В беспамятстве она оставалась утром в субботу, и в обед, когда приехал врач, и после обеда, когда пришла машина неотложной помощи, и Аиду с врачом отправили в районную больницу. В беспамятстве она провела следующую ночь, а на следующий день, в палате, открывая помутневшие, тусклые глаза, не узнавала ни Аарона, ни мамы Аарона, ни жены старшего брата. Беспокойными, тоскующими глазами искала милых глаз тусклое мерцание - как две ягоды винограда сорта черный мускат, искала нежной кожи шафранный глянец, вожделенного рта влекущие очертания, - и снова, изнемогая от жара, впадала в тягостное забытье. Сгорала огнем, измучена, ослеплена алых, золотых, лиловых юбок бешеным сверканием, свистом, безумной еврейки неистовой пляской, жгучего румянца пунцовым, пылающим жаром.
Врач, осмотрев Аиду, под левой лопаткой, сухой и гладкой, как солнцем иссушенное дерево, обнаружил впившегося в кожу кровососущего паразита, признал вирусную инфекцию и снова предупредил о необходимости профилактических мер в опасных районах. Папа Аарона спешно созванивался с родственниками, бабушка возносила молитвы, тетушка и дядюшка в городе разыскивали признанного специалиста. Но напрасны были старания, напрасна была втридорога выкупленная вакцина, напрасно было Аарона немое отчаяние, - уже перед взором Аиды Мейер простерлась бескрайняя счастливая пятница, и уже там, в зените счастливой пятницы ждал ее жених, лучше десяти тысяч других.