Эта история никогда не происходила, но если б она когда-нибудь случилась, то все произошло бы, всенепременно в году 1981-82, майским днем, в предместьях славной столицы донского казачества, в городе Новочеркасске.
…И я не усмотрел за Вованом. Конечно, от него можно было ждать подлости, но я надеялся на мирное чаепитие, но Вован, аки хищный зверь, выхватил из кармана своих безразмерных штанов большой железный гвоздь и с восторгом в глазах нацарапал на имперском самоваре неприличное слово из трех букв. Надеюсь, ненужно Вам, объяснять, что это было за слово.
- Жоп, твою мать. – Грустно сказала хозяйка Вовану, и грозно посмотрела на меня.
- Да, не занимать здесь больше червонцев. – Подумал я и мило улыбнулся. Улыбка оказалась немного натянутой.
– Вова, Вы, конечно, гений, но портить антиквариат! Нет, это не выносимо, идите на то слово, что написали своей…
Любезная Мария Ивановна. В первый раз на моей памяти она ругалась. Ее уста произносили такие вычурные матюги, что эту музыку хотелось слушать и слушать.
Смешно, но по прошествии многих лет мне пришлось посетить эту семью. На парадном месте, под иконами стоял тот пресловутый самовар со срамной надписью. Мне даже показалось, что эта процарапка не аутентичная. Вован был не в том состоянии, что бы сделать аккуратное и одновременно залихватское граффито. Конечно, теперь Литеренко европейская знаменитость.
Произведение всегда глубже, чем его видимая, нарочитая часть. Автор всегда умнее, чем кажется. Богатство реального содержания позволяет найти зрителю весьма существенный материал для того, что бы сделать выводы, в том числе и идейные, которые иногда и сам автор не сумел бы сформулировать.
- Вы помните, как Вова, Вы же были в тот день у нас в гостях… - наверное, эта история из уст Марии Ивановны, жены скульптора И, прозвучала в тысячный раз. – Я ясно помню тот день.
Я ясно помню тот день. Был май, сады цвели. Остановка электропоезда «Студенческая». Поселок, в котором проводили большую часть своей жизни художественная элита Ростова и Новочеркасска. Густо пахло землей и тюльпанами.
Я сошел с утренней электрички, и шел к дому скульптора И. У которого я занял как-то 25 рублей и книгу о скульпторе Майоле. Майоль был только предлогом, мне крайне необходим был этот четвертак. Сейчас я разжился деньгами и посчитал своим первейшим долгом вернуть Майоля. По дороге встретил Владимира Литеренко, художника и большого оригинала. В миру просто Вована.
Вован по своему обыкновению был пьян, но вменяем. В левой руке он держал пару тюбиков лимонного кадмия и тюбик охры, а правой прижимал к груди маленького котейка.
За художником, немного поодаль бежал парнишка, лет десяти, который беспрерывно кричал:
- Литренко, отдай Ваську. Ну, Литр, отдай, хуже будет.
Подобное внимание общественности начало тяготить художника, и он найдя новое развлечение в моем лице, передал скотину мальцу.
- Да, любят меня дети. Вот, смотрю, котенок. Давно не рисовал животных, ей-богу, давно. А я ведь слыл дивным анималистом.
Владимир действительно нарисовал котенка. На чужом полотне. Он был в гостях у художника Артюхова, с которым учился в «худграфе». В гости его никто не звал, но выгнать не решились.
Утром, когда все спали, Вован вышел посмотреть, как цветут яблони. Опорожнив мочевой пузырь, он увидел у забора маленького котенка, которого немедленно усыновил.
Пробравшись на цыпочках к мольберту, взял кисть и палитру, за час с небольшим добавил к неоконченному официальному портрету генерального секретаря КПСС Леонида Первого маленького котенка.
На картине Леонид Ильич читал книгу у открытого окна. В интерпретации Литеренко получалось, что лидер страны победившего социализма читает книгу котенку, причем котейка был радикально лимонного цвета. Солнце коммунизма и солнечный котик, а что, мило.
Идея шире непосредственно изображенного, потому что, художник стремится прийти к известным обобщениям. Автор уже самим выделением именно данных сторон жизни уже оценивает их, с другой стороны разносторонне освещая их, приходит к новым, более глубоким и точным оценкам.
Проснувшийся Артюхов, немедленно перешел на крик:
Снейдерс, мать твою, кто разрешал тебе дотрагиваться до чужого полотна… в рот…пошел… - потом еще и грязно выругался. *
Искусство в лице Вована было глубоко оскорблено. Прихватив исходящую натуру и несколько тюбиков артюховской краски Литеренко покинул негостеприимный кров.
В сотне метров от дома Артюхова он и встретил меня. Конечно, мы выпили пару бутылок портвейна, прежде чем достигли дома И.
Не нужно говорить, что после испорченного самовара нам пришлось уйти без сладкого. Хорошо, еще я успел расплатиться до того, произошел вышеописанный казус.
Купив билеты на электричку и еще пару «Кавказа», мы уселись на краю платформы и стали мирно распивать вино и болтать ногами. Через полчаса, зеленое чудовище забрало нас в свое нутро и понесло к славному городу Ростову на Дону. Мне нужно было в Шахты, Литеренко в Азов, но посовещавшись, мы нашли общие дела в районе Нахичеванского рынка.
Где то в перед остановкой «Красный Аксай» Вован начал тыкать мне в грудь кулаком и кричать
- Ты - Ван Гог.
- Нет, ты Ван Гог!
- От Ван Гоги и слышу.
Мы немножечко подрались, и нас ссадили на правой стороне Дона. Высадили нас очень неудачно, потому что когда мы прошли половину моста через «р.Дон» хлынул прохладный дождь. Слава Богу, в кармане у Вована нашлась … кто сказал фляжка с коньяком?
Ха-ха. Откуда у Вована фляжка? Это была молочная бутылка с широким горлышком, наполовину наполненная артюховским же коньяком. Горлышко было заткнуто огурцом. Немедленно выпив и утопив огрызок огуреца в великой реке, мы обнялись и запели:
Из-за острова на стрежень
На простор речной волны,
Выплываааааааают расссссссписные
Стеньки Разина чалны.
На этом рукопись обрывается, если было интересно, то я поищу еще отрывки.
*Снейдерс и Рубенс вдвоем написали полотно, «Поверженный Прометей». Рубенс написал Прометея, а Снейдерс орла.