О, сколько способов есть чудных почувствовать себя занудным, ощутить в себе прилив интеллектуального импотентства. Но как бы ни лёгок был известный путь, всегда можно открыть новый - ещё проще. Вот мой сюжет:
У Кузьмы был друг. Это - я. Кузьма и предложил мне знакомится с девушками там и так, как ему казалось наиболее верным и любопытным. По его наблюдениям самые интересные девушки Москвы учились в МГУ. Причём на определённых факультетах: филфак, философский, истфак, удачно собранных в одном букете: в девятиэтажном здании, называемом первым ГУМом. Кузьма, выдавая мне свои секреты за открытия, рассказывал, как «понимающие» девушки, начинавшие переписываться с ним по Интернету, оказывались прогульщицами лекций по лексике или археологике. Поэтому, самым верным ему виделось и искать девушек сразу в МГУ. И Кузьма разработал нехитрый план моего знакомства:
Я, вооружённый от щедрот Кузьмы оправдательным фотоаппаратом «Minolta», выхаживаю вдоль обычного для студенток первого ГУМа маршрута:
[1] от светофора возле метро по тротуару вдоль чугунного забора - метров 300
[2] через ворота наискосок до угла ГУМа
[3] по глиняной дорожке мимо двух ярко-жёлтых каштанов до входа в здание
(Скажу сразу, что эти этапики я протопал туда и назад столько раз, что фотографируй меня на каждом из них, по разу за проход - набралось бы на трёхсекундный фильм.)
Подойдя к девушке, я должен был попросить разрешения сделать её снимок. Хотя бы снимок. Но предпочтение отдавалось приглашению незнакомки на не за горами день рождения Кузьмы (всего, в пределе, предполагалось - двух девушек). За минуты девичьего недоумения мне нужно было успеть заинтересовать её. Для этого я должен говорить. Говорить о наведении связей между нами, техническими гениями бауманки и ими, интеллектуалками (конечно - прекрасными, но сначала - интеллектуалками) из МГУ. Я должен был оплести её своим обаянием, заинтересовать её до потери недоверчивости и, наконец, - закрепить договор вспышкой фотоаппарата. Вот и весь план.
Я не чувствовал в себе уверенности, но знал, что её никогда не будет, если не поехать сейчас (может, завтра? давай на той неделе). И причины якобы нежелания (на деле - чистоводной боязни) знакомиться, с радостью, запыхавшись, отыщутся, и я, пользуясь автообманом, путаясь в словах как в мешке, оправдаюсь перед собой, перед Кузьмой. Чтобы вместе усмехнуться над моей рахитичностью.
Девушка, - сказал Кузьма, - должна быть обязательно красивой. Ты должен подходить не к беспроигрышным середнячкам от красоты, а к тем, с которыми ты не знакомишься, обманываясь, говоря, что она, мол, не в твоём вкусе. А на деле, именно из-за того, что она - самая прекрасная на этой улице за последний миллион морганий светофора, лишь из-за того, что ты боишься её, боишься, потому что не веришь в свою способность зазвучать в её ушах, заиграть в её улыбке, ты насильно отводишь взгляд - нет, не в моём вкусе. А по ночам - только такую и мнёшь в своих запрещённых снах.
Итак, я поехал. Чёрных кошек по дороге не водилось, женщины с вынесенными вёдрами не шаркали мимо. Приметы были против: ничто не мешало. И хоть и осень: всё зеленело как семафор: вперёд! Даёшь! Бойся, другой пол!
Сев в подвернувшийся поезд метро, я оказался рядом с девушкой с красивым профилем. Знакомство в метро не оговаривалось нами с Кузьмой. Не оговаривалось. Но я сидел и понимал, что не познакомиться нельзя: как Орфея точила меня мысль о той, что за спиной, сбоку, в одном ноготочке от меня. Если я так раскован, что буду щёлкать всех красавиц напропалую где-то там, то чем метро хуже? Или везде или нигде. Понравилась - бери! И я решил испытать свой словесный аппарат на ржавость. Оказалось: изъеден намертво. Как нередко случается в историях знакомств: до метро мы ехали с ней на одном троллейбусе, где она пару раз рассеянно взглянула на меня и бесстрастно вышла из двери передо мной. Хотя-не хотя, но я, слишком обогнав её, подспудно остановился у ненужного мне ларька лекарств в подземельном переходе, задумчиво крякнул, имитируя интерес к слабительному, немного напрягаясь, стараясь выглядеть как можно более естественным, чтобы ничего не заподозрила стоявшая рядом пожилая тётушка, которая с радостью, что здесь-то доро-о-оже, качала головой: - надо же, таблетки от кашля - пятнадцать рублей! Девушка с красивым профилем в это время обогнала меня. И я с холодком симпатии отошёл от ларька, отклонил стеклянную дверь и попал в метро.
В подождавший нас поезд мы вошли через разные двери. Я, абсолютно индифферентный ко всему, открыл «Анну Каренину». Девушка села рядом. Она ока- пока-залась похожей на одну Свету, назовём её - моей подругой, которая, как выяснилось, была того, сдвинутой (представьте: я, 19летний, боготворящий всех противоположнополых, вдохновенно познакомился со Светланой нагретым летним вечером, посвятил ей треть одного рассказа, а она как-то приехала ко мне неожиданно домой и с недовольством замазывала кремом моей мамы синяк на своей шее (рублёвый такой подтёк), полученный от якобы ударившего её парня (я пылко предложил заступиться за неё!), но она сама ему хорошенько двинула. Занималась в секции айкидо. А разминка на их занятиях состояла в бегании от учительского бультерьера, науськанного пугать, и методично клацать зубами у икр). Эта девчонка в метро, после первых же аккордов её речи, между первым и вторым движением бровями на меня, страх как напомнила мне ту, осторожную и необъяснимо вдруг замолкающую Свету. С этой я проехал бок о бок, нога об ногу шесть станций. Я вышел. Вслед за ней. Пройдя насквозь Арбатскую, она пошла на эскалатор, и, стоя на нём, заметно, да, заметно делала головой в сторону воображаемого преследователя, поворот. Но не такой явный, чтобы его можно было принять за что-нибудь, кроме просто поворота вызванного необычной рекламой, колупиной штукатурки на стене, запахом духов, поднимавшемуся шлейфом вслед за прошедшей по эскалатору дамой. И в первый миг, когда в переходе я в толчее подошёл к ней и спросил: - Барышня, нельзя ли задать Вам необычный вопрос? - И после ответа: - Задавайте. - Нельзя ли сделать вашу фотографию? - Она была рада тому, что я слежу за ней уже восемь остановок (две - троллейбусные и шесть - метро). Но потом - она насторожилась. И было от чего. У меня вдруг просох язык. Я с ужасом проговорил предложение сделать снимок, не представляя: что произносить дальше. Знающие меня нередко бывали свидетелями моих восхитительных речевых экспромтов. Если только они не были глухими или вредными, то не признать моего таланта они бы не смогли. Теперь же, я не чувствовал никакой уверенности в себе. На её вопрос: - Вы чё, фотограф? - произнесённый как-то так по-детски, я ответил: -Да. - Но чувствовал себя при этом как мальчик, обманно кричавший: «Волки, волки!» Но у меня даже волки знали, что я вру и поэтому никогда не прибегали на крик.
В нашем разговоре, после того как она опасливо отказалась фотографироваться сейчас (при этом приблизившись из-за знакомых мне уже ноток в голосе к ненормальненькой Светлане, которая на первом же часе нашего знакомства вдруг разрассуждалась о том, что не приемлет быстрых отношений, чтобы сразу в постель, а через неделю, вечером, нажав на стоп в лифте, провожавшем вместе со мной её до квартиры, она буквально накинулась на меня. Лопнули две пуговицы на моей рубашке. Немного - стоя, а потом - мы с каким-то остервенением рухнули на пол (ничего что окурок под лопаткой). И четверть(?) часа на квадратном метре пола где-то между этажами дня (9) и месяца (10) её рождения происходила запись в память открытых ягодиц, боли от укуса в шею, и энергичного стука возмущённого старика со спаниелем, громившего дверь на 16м этаже). Не знаю: как там устроен мозг или ещё чего, что за миг в метро всё это можно махом пережить. И, может, моя речь и была торканой из-за этих постоянных параллелек, протянувшихся из прошлого. Но к тому же мои незаконные цезуры возникали и по причине её, тоже общей с первоисточником, настороженности. Мне казалось, что моя слишком затянувшаяся погоня за ней, которую она отметила, пугала её. Она довольно открыто, так, будто я не мог догадаться зачем, посматривала по сторонам, когда я лепетал ей про фотостудию, которой нет, но я профессиональный фотограф. Она даже взглянула наверх, словно мы оказались не в битком набитом вагоне метро, а вдвоём и в огромном пустом ангаре, на внутренних высоких галереях которого она подозревала моих сообщников. Она спросила: «Почему ты выбрал именно меня?» Я: «Я выбрал для снимка красивую девушку». Она: «Но таких как я много». Я замялся. Зачем она это сказала? Что за скрытое кокетство? Или она и вправду так думает? - Зачем вы так говорите? - Только и смог произнести я, потому что вслед за её то ли настороженными, то ли наигранными словами, я и сам уныло почувствовал, что она и вправду как те многие, к которым я не подошёл. И она справедливо усомнилась в искренности моего желания, в моём выборе. И, может, сделала верно, но после этого наша встреча была уже непоправимо закончена. Ещё пару станций я небойко узнавал, что Таня учится на фармаколога в Медицинском, а я - аспирант. Причём она, прицепилась к значку на моей куртке «отличник учёбы», с интересом тронула его пальцем, но я абсолютно никак не был способен подкинуть эквилибристических каламбуров в наш разговор. Немного поталдычил про то, что можно прямо сейчас сделать фотографии, но она сказала: не надо, это очень странно (пристально озирает ангар: где же ключ к её опасности? Странно, кажется: всюду только выход). На Фрунзенской она вышла. За четыре секунды до этого я, из последних сил имитируя энтузиазм, предложил: выйти вместе, чтобы сфотографировать её. Она ответила, опять вернувшись к ретроградному Вы: «Нет, лучше Вы оставайтесь». Слава Богу, освободила меня от невозможной повинности развлекать пространство рядом с ней. Уже после Кузьма пожурил меня за слишком навязчивое предложение сделать снимок. А для меня это было единственным камешком, за который цеплялась моя мысль в крутовороте беспомощного желания познакомиться.
Опущенный как в воду, я доехал до Университета. Однако по дороге к первому ГУМу, где меня с терпением ждали, ко мне вернулась, словно запыхавшись, сбежав от той настороженной свето-тани, догнав меня, моя какая?-никакая! уверенность. Идя по направленью, по которому сегодня я ещё не раз пройду, я всё же чувствовал себя скованно. Никак не мог свести в себе образ спокойного парня, легко предлагающего, с бурлеском делающего снимки и свой истинный облик: боящегося, с сухим от чащебиения горлом. Проходя по маршруту [1]-[2]-[3] я заметил двух девушек, которые сразу подошли бы под наше с Кузьмой аддитивное представление о красоте. Но они прошли мимо. Вернее - следует, связав центры инерциальных систем отсчёта с каждой из них, следует признать, что это я двигался с удвоенной скоростью (я и моя боязнь) мимо них, этих точёных сердцевин улицы. Светило солнце с силой четырёх вечера, было тепло, с каштанов слетали листья в гармошку, в общем, происходило множество удивительного, на что так хочется перевести внимание во время паники. А она, паника бессилия, потихоньку начиналась во мне.
[3]-[2]-[1] и [1]-[2]-[3] шёл я с ужасом внутри. Опять вернулся на перекрёсток. Здесь глупо снял с одного из четы таксофонов трубку и имитировал для воображённого себя же ожидание ответа на том конце гудящей без просвета трубки. При этом, словно невзначай, как бы вторым планом, я посматривал: кому улыбнулся зелёный человечек, и кто пересёк двужильную дорогу. Нет ли среди них… Ах, вот одна. Идёт высокая, в штана… Спиральные кудри, действительно: высокая, но бёдра для её роста не слишком широкие. Помедлив немного, чтобы она успела удалиться на расстояние, могущее в случае, если я её не догоню, послужить мне очередным оправданием, я устремился за ней. Она пронеслась мимо ворот, обозначавших слом между [1] и [2] и, широко ступая, шла, уже в полном одиночестве (мои внимание и сомнения - не в счёт) дальше по дороге вдоль проспекта. Эту отдельность я, скрепив боязнь, принял за знак снисходительной фортуны, и, когда она, свернув на территорию Университета, но через дальние ворота, пошла по тропинке меж осыпающихся шпалер, я, пройдя ещё немного в невозмутимом отдалении, пошёл наискосок судьбе, страшась совсем неглубоко в себе.
Я подошёл: - Барышня, разрешите задать Вам необычный вопрос. - Пожалуйста. - Разрешите Вас сфотографировать? - Нет. Не надо. - Ответила она. Не испуганно и безвозвратно как та, метряная девушка, но всё же - Нет. Я пытался быть свободным, общаться легко, а не принужденно, как на каторге, уверенно овладеть её вниманием, но опять мой разговор вился вокруг на лету придуманного Кузьмой. Про то, что я из Бауманского. Что у меня скоро день рождения, что я хочу налаживать мосты между нами, технарями, и интеллектуалками…Тут она перебила меня и с явным довольством произнесла самоуничижительно: - Да что Вы! Я не интеллектуалка! Я не знаю сколько будет дважды два! - В другой момент, которого не будет, я бы успокоил её тем, что нельзя же все константы помнить, но сейчас я пытался оправдаться перед собой за неё: я промял фразу о том, что это-де не принципиально, ведь она же учится в МГУ. А на это она отпарировала тем, что входит в баскетбольную сборную и только на таких условиях её взяли на Экономический факультет. Я, ещё улыбаясь, автоматически как японец, пригласил её на интеллектуально-танцевальную встречу моего дня Рождения, а она - Я больше люблю негров (это она о танцах). Я отчаянно сказал, что у меня мама негритянка. Прозвучало чересчур правдиво, чтобы смеяться. Она спросила как скоро у меня день рождения, так как у неё тоже надвигается. Потерянно ответил, что 19 мая (а надобно сказать, что стояли приветливые дни второй трети октября, а понятие скоро имеет протяжённость лишь в направлении будущего). Я опять чересчур настойчиво просил о фотоснимке, лишь позже поняв, что это и был мой единственный мотив знакомства. Получалось, что я не имел никакого иного стимула, никакого желания, желания хотя бы приключения, нет. Будь я хотя бы маньяком, продавцом скрытых камер, сектантом, цыганкой - хоть какая-то цель. Но внутри кровоизливался лишь страх, что я никого не сниму и абсолютное незнание: как обогнуть эту боязнь, как проложить внутри себя рельсы уверенности в обход дремучего страха? - Фотографии, давайте фотографии, а может - фотографии? Ну как же мы с фотографией? - Маньячил, почти канючил я. Баскетболистка, будучи даже более доброй, чем высокой, сказала, что нет, у неё нет настроения и что, если можно, она настроится на тренировку. Тут, возле здания, разбитого внутри на спортзалы, с нами повстречался её знакомый. Разносчик мячей, полотёр, двоечник, прогульщик, а может - просто добрый малый. Они перебросились через меня парой одноочковых слов. Я жутко желал хоть как-то пошутить, приклеить улыбку к его сакраментальной фразе о сколько времени. Но я лишь что-то беспомощно пукнул на грани не только слуха, но и понимания. Затем - она стремительно взлетела по лестнице к двери корпуса. Будучи доброй, по-матерински голубя меня, она проговорила: - Спасибо, но - до свидания. - И, как иронический довесок: - С наступающим днём рождения! - И тяжёлая дверь дубовая её скрыла из виду.
Я повернулся и пошёл к первому ГУМу. Опять смотался до светофора, опять пошёл обратно с результатом стремящимся к минус-нулю, и решил зайти в само здание: может там повезёт хотя бы под видом студиозуса познакомиться-таки с феей, которая согласилась бы встретить новый день у Кузьмы. Я был здесь впервые и, как это всегда бывает в новых местах, заметил общность обитающих меж одних стен людей. Особенно меня сдавленно рассмешила девичья компания в столовой, где я находился из методических соображений (посидеть, втянуть с кофе того лёгкого дурмана, пробирающего голову и дающего так недостающую сейчас свободность, отвязность). Эта группа девчонок словно сбежала сразу из группы детского сада и с какого-то карнавальчика. От детсада - эта их очевидная общность вкусов, а от маскарада - пестрота нарядов. Из группы в шесть девушек все обязательно имели на себе что-то вязаное, а также - клетчатое, и соединить это надо было с заскоком на наличие вкуса при полном незнании, что такое он есть. Немыслимая, в красно-синюю клетку юбка заканчивалась на ладонь ниже колена, потом - две узкие трапеции ножек в чёрных колготках, а после - сине-красные, будто лыжные, гетры, торчащие из ботиночек с меховой опушкой. Верх этой девушки обвязан бабушкиными спицами по рецепту из осеннего журнала. Наряды других из этой компании были лишь комбинацией будто условленных атрибутов: красный и синий цвета (синие вельветовые брючки чуть большего чем надо размера, шерстяная красная безрукавка), обязательно клетка, обязательно что-то вязаное и нельзя носить это грациозно. Нет! Мы отстранённые девушки. Нам нет дела до отвратностей моды. Мы питаемся пищей духовной. Ир, дай откусить кекса. Ой, не знаю как я буду это сдавать. Препод валит на зачёте…
В коридоре меня, дикого технаря, смешит табличка на двери: «Этимологическая лаборатория». Я представил себе, как студенты приносят из дома пойманное за усики слово (не раздавить бы), кладут под микроскоп и препарируют его на предмет предков.
Заглядываю на вдруг в кабинет 712: на стенах - фотографии русских писателей. Под Платоновым на стене подпись маркером: Луи де Фюнес.
Женщин - море. Запереть бы их одних на недельку без мужчин - после приезжай: сами накинуться, ещё морщиться начнёшь, выбирая.
В курильном тамбуре три девушки с неуимчивыми взглядами дымили вокруг невзрачного паренька в усугубляющих невзрачность модных очках. Он произнёс, когда я, проходя рядом, скосил на себя три пары оценивающих сверху вниз глаз: «Я не могу видеть, когда женщина в слезах, за рулём и в ванной». (На третьем я бы не настаивал).
Так я спустился, проходя по каждому этажу, с десятого обратно на первый. Но пока никого не встретил. В коридорах все девушки были попарно или с парнями. Это правило парности действовало и на улице. Причём там, на природе, встречались действительно красивые девушки, но с какой-нибудь нагрузкой в виде невзрачной подружки (Вот Вам билет в Большой театр, но необходимо купит ещё один - на замечательного клоуна, который посидит с вами рядом в ложе и будет весело дублировать Аиду!). И что делать с полувзрачной подругой? У красавицы - ясное дело - того и гляди разыграется дружеский шовинизм: она может и рада бы не двоить мои чувства, но как же: подруга - тоже homo - не бросишь.
Я уже начинал уставать от хождения по этому многоуровневому зданию, и усталость приносила свои положительные плоды: кажется, исчез страх, появились даже мысли: что произнести в первые секунды и после. Я уже проговаривал про себя эти закрученные лихие конструкции. Например, объяснял девушкам, что мы проектируем мосты, используя, скажем, размер анапеста. В моём воображении даже возводилась некая эстакада, и я призывал в свидетели её прочности удивлённую и запавшую на меня незнакомку. Я рассказывал ей о нашем нетворческом объединении зависимых художников слова, на день рождения которого я её и приглашаю. Я выдумал сказать следующее: - Барышня (это обращение мне нравилось больше столь затисканного девушка), я могу пригласить Вас на день своего рождения. Мне, скажем, - 46 пополам. Я могу сказать Вам, что уже целую неделю выслеживаю Вас, наблюдаю и сегодня не выдержал, решился заговорить. Я могу сказать, что начал акцию «девушка года» и что теперь же закончу её, сняв Вас на плёнку. Выбирайте сами, барышня! - Обворожительно-воображаемо улыбался я.
Выйдя на улицу, я снова пошёл по неизбежному маршруту. Шёл я не слишком быстро, чтобы успевать обращать внимание (своё - на встречных, их - на себя). И вот, что я вывел: чем по моим представлениям была тише внешность девушки, тем более открыто, и дольше, и значительней она смотрела на меня. На меня, которого только слепой посмел бы назвать некрасивым, да и то, если бы был очень зол. Чем интереснее же была девушка, тем менее она смотрела по сторонам и, понятно, - на меня. Она просто шествовала по улице, всевидная (хоть бы братом её стать), в ореоле своей притягучести. Внимания же ко мне я неосознанно ожидал от красивой девушки как сигнала к тому, что она так и быть поговорит со мной, выслушает мою моль- прось-бу о снимке. Но внимания этого я не получил ни на крап. Одна за одной мимо проходили девушки. Всего за вечер, по щадящему расчёту, я раз пятнадцать не использовал возможности познакомится. То они вдруг неожиданно (какая неожиданность, когда ночью ждёшь падающие звезды!?) возникали передо мной, когда я с отчаяньем и угасающими силами курсировал от [3] до [1] и оттуда - обратно. Они возникали неожиданно, и моя неспособность сразу же среагировать на это уже превращалась из симптома в диагноз и в причину кончины (подождала бы она денёк, пока я пообвык, придумал что сказать, а лучше - просто - была бы она моей уже знакомой). Иных девушек я примечал издали, мы сближались как Х и У в школьной задаче про незнакомые составы. Но - проскакивали решение, и ответ удалялся и рос. А красива ли она? Вроде и время занял мыслью и ещё одну пропустил. Полнейший импотент. Не имея никакого внутреннего стимула, только внешний - привести Кузьме заложниц моих чар, но не умея придумать на ходу лёгкую как крылья гениальность, миниатюрку сакрального, я ходил туда-оттуда со сменными чувствами. То вдруг расслаблялся и совершенно уверенно думал, что щас, познакомлюсь, да так, что она надолго запомнит, то, не встретив субъектку приложения таланта, терял уверенность на полуслове и приступал к самобичеванию. Ругал себя за неспособность, полную импровизационную непригодность. И, погрязая в самоуничижении, пропускал новых, и дальше погрязал, и опять пропускал. Потихоньку от меня смеркалось, представляя мне вескую причину сбирать манатки, которых не было и - домой. Потому что фотографии уже не получаться. Нужно включать вспышку. А потом (поскорее бы) и вспышка не поможет. А без фотоаппарата я даже на макет в анатомический класс не гожусь. Полный скопец.
Но мой ангел-спаситель не оставил меня. Когда я уже отчаялся подойти к кому-либо, я заметил мужчину, стоявшего неподалёку от меня под козырьком подъезда первого ГУМа. На вопрос подошедшей к нему девушки: «Нет ли сигареты?» Он ответил: «Нет огня, а сигареты - есть.» «Да?» - С радостным удивленьем взлетели её брови, - «А у меня - как раз наоборот.» Она достала, он достал: зажигалку, сигарету. Она сказал, он сказал: «Спасибо», «А зажигалку-то возьмите.» «Нет, оставьте себе.» - Просто и как-то открыто ответила девушка в рыжем кожаном пальто с меховым воротником - шиншиллу задушилли. И она пошла, оставив мужчину в удивлённо-возбуждённом состоянии. Он шагнул в её сторону, развернулся, ища и найдя во мне свидетеля, гротескно усмехнулся: мол, удивительно так. -Да! - Кивнул я с молчаливой улыбкой. Уже слишком смеркалось. Света было на две секунды выдержки без фотовспышки (Кузьма научил меня как имитировать профессионализм, куда смотреть на панельке и как не запороть кадр). Беднеющий свет подтолкнул меня вслед за девушкой. Идя сбоку и чуть сзади, я в профиль разглядел её выступающие скулы, маленькие ручки (ногти обгрызены). На половине отрезка [1] я, вздохнув со сцены в невидимый зал, как в дуло, подошёл к ней: «Барышня, разрешите мне задать Вам два необычных вопроса?» (кажется даже в этой фразе я сковырнулся в одном месте от усталости и отчаяния). Реакция её побила всё немыслимое для меня. - Давайте. - живо, очень живо, с большой Же Живо ответила она, глядя на меня с маленькой косинкой глаз, но не разглядывая. - Первое, - выпалил я - Нетлиувасзакурить? Ноязнаюответипотомусразувторойвопрос - действительно в одно полислово выпалил я. - Да? А откуда вы знаете? (про то, что нет сигарет). - Я видел, как Вы мужчине подарили огро-о-омную зажигалку - развёл я руки, по-детски преувеличивая её размер до чемоданного.
- Да? - без удивленья, но с улыбкой и опять-таки с живостью ответила она.
- И второй вопрос: разрешите Вас сфотографировать? Не успел ещё истаять звук точки в вопросительном знаке, как она с удивлённой радостью ответила - Давайте!
И дальше - понеслось. Она, конечно, спросила: фотограф ли я. Я ответил - Да - и лишь чуть-чуть подрагивал на неуверенных поворотах руки, когда доставал фотоаппарат из сумки, когда снимал крышечку и щёлкал клавишей на ON. Я сделал два кадра, потом - мы сделали шагов двадцать и произнесли несколько обоюдолёгких слов. Тут мне захотелось снять её ещё раз (за то ли, что спасла меня от автопозора или от того, что она правда мне нравилась, и будь я сам этой Minoltой, я бы поселил её в тяжеленьком чёрном корпусе). Снял её с папиросой, в дымке. Она всё спрашивала: не нужно ли ей как-то специально становиться, а я честно, радостно, возбуждённо отвечал, что нет. За оставшийся путь мы успели поговорить с такой плотностью, что я только что не знал дату рождения детей её научного руководителя. А то, что она аспирантка третьего года, кажется мне теперь чем-то совершенно разумеющимся. И тема диссертации тоже как родная: Каталонский диалект испанского языка. У метро она с радостью встретила подругу, давно не виделись. Подруга мне напомнила глазами одну ненормальную преподавательницу бауманского, которая спокойно могла перепутать клеточки в своём от кривой руки нарисованном табеле и потом настаивать на том, что моя фамилия - Устинова. Мы покурили втроём с подругой (дружба дружбой, но сегодняшний вечер - мой) и вдвоём пошли в метро.
У Ани было столь подвижное лицо, что трудно было не назвать его привлекательным. Оно, шедшее как-то резко вверх, напоминало лицо Жанны Агузаровой. А носик у неё был как раз такой, чтобы смешно-смешно своим детям читать сказки и в нужном месте, показывая как дышит ёж, задирать вверх губу и морщить нос. Глаза у неё - зелёные, чуть скошенные. Короткие, светлые, щипаные волосы, родинка над губой, как умляут.
Я не имел уже сил на то, чтобы быть с ней суперталантливым, однако, неотъемлимая моя составляющая: без принужденья в разговоре коснуться до всего слегка - спасла меня. От всё той же усталости, что ли, я не ощущал в себе чувств победителя, обворожителя. Мы общались с ней так, словно были знакомы давно. Не было эйфории первого разговора, пьянства друг другом. Никакой дымки, иллюзии, сфумато. Разговором владела чуть аффектированная рациональность. Мы обсудили Чоси- Пави-чей, Марке- Борхе-сов, et ceterов. Успели удивиться тому, что я хожу в Консерваторию. Успели развеять миф о всесильности всех технарей в стихии компьютерного железа. Я упомянул Кузьму, чтобы он не расплатился со мной за это. Вспомнил трёх авторов (Бродский, Я, Андрей Дмитриев (другой мой друг)) и три их стихотворения, написанные пятистопным ямбом. При этом я говорил об общности настроения, передаваемого именно этим размером. Она предложила мне написать слова и чуть ли не музыку для гимна России. Она поведала о том, как ездила и жила в Испании. Я спросил про Дом Дали. Я рассказал как в Бауманский приезжал Борис Николаевич, жал всем вымытые руки, а наш лифтёр потом неделю никому не давал входить в кабину, ругаясь: «Да я на этом лифте Ельцина опускал!» Мы с Аней казались мне стародавними знакомыми. Наш разговор был спасательным нимбом всего дня. Аня естественно, будто сама суфлируя себе откуда-то снизу, скрывала моё молчание своей пёстрой, быстрой речью. Казалось: длись разговор днём больше - он не пресёкся бы ни на миг. Наше общение было настолько лёгким, что я никак не могу приписать эту газообразность на свой счёт. Я чувствовал, что темой нашего общения были не мы, не книги, а её открытость. Её спокойствие и уверенность. (Да поймут слушатели о чём я говорю.) С ней было так легко общаться, будто я это делал и за день и за год до этой встречи. Но: никакой мистики, никакого совпадения. Никакого удивления не сквозило ни в одном её жесте. Попроси я у неё в долг - дала бы как милая знакомая. Не знаю точно, но может быть я отдал бы за возможность услышать её мысли, саму эту нашу с ней встречу. - Берите, - сказал бы я богам, - первую минуту и всё остальное время общения, только дайте понять, что такое я для неё? - Сказал бы, а потом, одев богонепроницаемый костюм, в котором можно нарушать обеты, я познакомился бы с ней, уже зная па её хороводящих мыслей.
Теперь, я еду домой один. Аня спасла меня от позора перед собой (не говоря о Кузьме). Она поехала к родителям. Значит навещает их. Значит живёт не с ними, а с кем-то. Этот пятибуквенный аноним с шеей-дефисом, может подруга, может - замечательный человек. Может, я чем-то ей напомнил его, и от этого мы с такой лёгкостью прообщались час. Она-то мне точно напомнила кое-кого. Человека, обнимая которого ты понимаешь, что не можешь обнять её всю, потому что её привлекательность вовне. В жестах узких рук, в крике обманутого таксиста в Испании, в улыбке мадридского таможенника, в желании загаданном ею, когда, вспоминая, мы с ней в один голос сказали «Осип, Осип…Эмильевич!», в молоке, которое купит нищенка на её десятку, в ментоле, вьющемся вокруг, в глазах осуждающих сигареты прохожих, в серебре фотоплёнки, в номере её автобуса, тающего прочь… Я приглашу её на чужой День Рождения, подарю её какой-нибудь свой лучший рассказ. Аня, Анна, АННА, ты так прекрасна в своей свободе. Так детска и всё же серьёзна. На самом деле ты - мои несказанные никому в тот вечер на той несчастной тройной дороге слова, ты - моё ожившее вдохновение, когда хочется говорить до запоя, ты - моя жадность до жизни, находящая на меня лишь волнами, над которыми ты - главная утопленница. Ты - все мои путешествия пройденные наново. Аня, тебе не идёт это имя. Вчера в магазин много новых завезли. Сходим, а?
13-14окт2000
22:30 - 5:00