Она смотрела на мир иначе. Бывало даже так, что порой она сидела дома ни то, что днями, а целыми неделями. По началу у соседей вызывало подозрение то, что они ее не видят, но потом привыкли, и никто больше не думал о ней. Она стала безразлична этому обществу. Иногда ей становилось грустно и она чувствовала себя старой заброшенной игрушкой, которая проводила время в ожидании своего нового хозяина, ведь на то, что вернется старый, надежд не было. Зажигая свечу, уже не молодая, но по-прежнему привлекательная, она погружалась в забвение. Я часто приходил к ней в гости. И поверьте мне, она была прекрасна. Я называл ее поэтесса, моя поэтесса. Я просто бредил ее творчеством. Каждый раз, приходя к ней домой, я постоянно задавал ей один и тот же вопрос:
-Новые произведения есть?
- Будут. – Успокаивающе отвечала моя поэтесса.
С ней я забывал обо всем и обо всех. Глядя на нее, я понимал, что грош цена мнению окружающих. Сначала говорим одно, потом другое, а потом просто молчим, провожаю чью-то фигуру циничным взглядом. Поэтесса страдала от своего творчества. Были моменты, когда она просто царствовала на Олимпе, а потом резко летел вниз, как она говорила: « в безбожную тьму». В этой тьме ей приходилось менять свои взгляды, менять в определенной степени русло своего творчества. Ей было больно, но она мечтала о том, чтобы люди говорили о ней, как говорят о наших классиках. Конечно же, это звучит глупо, но, тем не менее, ее ни что не могло остановить. Иногда она бредила этими мечтами. Лишь, спустя какое- то время поэтесса поняла, что ей не изменить ход событий, но и останавливаться слишком поздно. А я лишь наблюдал, как она то цветет, то вянет, словно вечный цветок потока жизни.
Вскоре я и сам стал писать. И ее мнение было самым главным для меня. Она редко говорила приятные слова, чаще всего поэтесса видела в моем творчестве только недоработки. По началу я обижался, не понимая того, что идеального не бывает, что не может быть все хорошо. Максимализм – это был мой бред. Я приходил к ней и часто спрашивал, почему меня не читают, а она мне говорила только одно:
-Подожди, мой мальчик, не все сразу. Все приходит и уходит со временем.
Я делал вид, что соглашаюсь с ней. Только вот кого я хотел обмануть, ведь моя поэтесса прекрасно видела, что я лгу, нагло и откровенно лгу. Боялась ли она, что я повторю ее ошибку, не знаю, потому что мы никогда не разговаривали на эту тему. Мы часто говорили о ее прошлом, о ее взлетах и падениях, но никогда не сопоставляли эти периоды с тем, что происходило со мной.
В один радостный для меня день, когда я, наконец то получил прекрасные отзывы о моем творчестве, я побежал к ней домой, для того чтобы разделить эту маленькую победу. Но ее не оказалось дома, хотя мы договаривались, что поэтесса дождется меня.
-Как ты могла! – прокричал я в дождливое небо.
Моя поэтесса могла, ведь она смотрела на мир иначе.
После того визита от радости остались лишь былые воспоминания. Мне не нужна была радость в одиночестве, потому что только она понимала меня. Но, увы, поэтесса решила по- другому.
Я ждал ее звонка, словно приговора свыше, но все мои ожидания оказались напрасными. Она ни разу не позвонила. Я ругался, я нервничал, но чувствовал, что мир стал глядеть на меня иначе. Спустя четыре дня мама мне сказала, что поэтесса умерла и передала мне записку. После таких слов я боялся дотронуться до этого клочка бумаги, ведь я не знал что там написано. Словно в чужом бреду я пошел в комнату, где спустя три часа, я набрался смелости развернуть то, что мне оставила в память о себе моя поэтесса. Читая, я даже не заметил, что мои глаза превратились в бесконечный океан слез и боли.
« Подожди, мой мальчик. Все приходит и уходит со временем». – Это все, что она мне подарила. Эта записка стала для меня целым миром, миром, где жила моя поэтесса.
Ей можно все, ведь она смотрела на мир иначе.