Для того, чтобы приблизиться к пониманию душевной жизни «раннего» Кафки, усмотреть тот главный ее стержень, вокруг кото-рого сконцентрированы чувства и мысли писателя в этот период, не-обходимо выявить основополагающие темы, образы и мотивы, кото-рые в той или иной форме содержатся в его первых произведениях и ранних письмах.
В этом отношении показательны образы, фигурирующие в та-ких текстах Кафки, как рассказ «Описание одной борьбы» (1904-1905 г.г., переработан между 1907-1909 г.г.) и история про стесни-тельного Ланге /письмо от 20.12.1902 г./. Наибольшего внимания за-служивают пары героев, которые в пространстве этих текстов всту-пают между собой в тесное взаимодействие: Alter-Ego Кафки – Но-вый знакомый; Богомолец – Толстяк; Ланге – Нечестивец.
В истории про стеснительного Ланге Кафка наделяет своего героя такими чертами: «большой нескладный череп», «неловкие то-щие пальцы», «длинный», «костлявые ноги»; стыдясь, он остается «желтым как лимон».
Подстать Ланге и герой «Описания одной борьбы», с которым Кафка себя мысленно идентифицирует (Alter-Ego):
«…Он на вид… как болтающаяся жердь, на которую несколь-ко неловко насажена желтокожая и черноволосая голова».
Достойным продолжением этой темы является образ Бого-мольца из того же рассказа. Кафка описывает его как «силуэт, во всю длину вырезанный из желтой папиросной бумаги», который при ходьбе должен шелестеть. Богомолец считает свою внешность наи-более приемлемой для тех людей, которые «хотят жить»:
«… Что, если я … поведаю вам, что когда-нибудь все люди, которые хотят жить, будут на вид такими же, как я; этакими силу-этами, вырезанными из желтой папиросной бумаги, - как вы замети-ли, - и при ходьбе они будут шелестеть. Они не будут иными, чем теперь, но вид у них будет такой…».
ТЕМА «УЩЕРБНОЙ» ТЕЛЕСНОСТИ, по-видимому, имела для писателя особое интимное значение. Общеизвестно, что Кафка стеснялся своей внешности. Основываясь на дневниковых записях и письмах Кафки, биограф писателя Клод Давид отмечает: «Франц Кафка был ребенком, который быстро рос, вскоре после достижения отрочества его рост – 1,80 м, а затем достигает 1.82 м. Он стесняется своего роста, ходит, как говорит сам, сгорбившись, с перекошенны-ми плечами, со стесненными движениями рук и кистей; он боится увидеть себя в зеркалах – до такой степени чувствует себя уродли-вым…» (Давид К., «Франц Кафка», с.60). Видимо подобное своеоб-разное переживание собственной телесности оставило отпечаток в текстах Кафки в образах его Alter-Ego, Ланге, Богомольца.
Другая тема во многом перекликается с первой. Описывая свое Alter-Ego, Кафка отмечает, что
«его тело увешано множеством небольших, ярких, желтова-тых лоскутков, которые вчера целиком прикрывали его, ибо в без-ветрии этой ночи гладко прилегали к нему».
В некоторых ранних письмах Кафки можно найти схожие об-разы. В письме Оскару Поллаку от 10.01.1904 г. он пишет:
«Хорошо когда можешь сам от себя укрыться под грудой слов, а еще лучше, когда можешь украсить себя и обвешать словами, пока не станешь таким, каким мечтаешь быть…».
Из письма к тому же Оскару Поллаку от 6.09.1903 г. становит-ся ясно, почему «слова» имеют для Кафки такое значение. Он пи-шет, что собирается послать другу все свои литературные вещи, кроме «несущественных» и, особенно
«…кроме тех, что я не могу тебе показать, потому что неволь-но ежишься, когда оказываешься перед другими совсем голым и те-бя ощупывают, даже если ты сам на коленях молил об этом».
Данные образы («яркие, желтоватые лоскутки»-«слова»-собственные тексты) репрезентируют важную для Кафки тему: ли-тературное творчество как источник подлинной жизни обладает в одно и тоже время как «защитной» функцией, так и функцией выра-жения настолько интимных сторон душевной жизни писателя, что оно переживается им как своеобразная «АЛЬТЕРНАТИВНАЯ» ТЕ-ЛЕСНОСТЬ.
Не все образы Кафки наделены подобной внешностью. Другой герой «Описания…», Новый знакомый Alter-Ego Кафки, которого занимает вопрос о его взаимоотношениях со своей девушкой, обла-дает прямо противоположными Alter-Ego чертами: «красиво разру-мянившееся лицо»; «красные влажные губы»; «красноватые руки в белых манжетах»; «мягкая рука с толстыми пальцами»; «широкая красивая грудь»; «голова с тщательно причесанными, благоухаю-щими волосами».
Выходец из большого города, «который был пьян в стельку и буйствовал, что ни вечер», Нечестивец в сердце своем (история про стеснительного Ланге) не обладает столь же хорошо прописанной телесностью. Кафка акцентирует внимание лишь на описании слов Нечестивца:
«Это были изысканные господа в лаковых башмаках, англий-ских галстуках и с блестящими пуговицами…»
Более зримо представляется телесность Толстяка («Описание одной борьбы»):
«Он [Богомолец] сказал, что я красиво одет и ему очень нра-вится мой галстук. И какая у меня нежная кожа!»
«Ты высокого роста.., у тебя длинные пальцы, которые тебя почти слушаются…».
Однако особое внимание обращает на себя другой облик Тол-стяка. При встрече с Alter-Ego Кафки, он предстает перед ним в та-ком виде:
«Из кустов на другой берег вышло четверо могучих нагих мужчин, которые несли на плечах деревянные носилки. На этих но-силках по-восточному сидел невероятно толстый человек…Его складчатые массы жира были распластаны так тщательно, что цели-ком покрывали носилки и еще свисали по бокам, как края желтова-того ковра…»
Образы Нового знакомого, Нечестивца и Толстяка, порой в гиперболизированной форме, репрезентируют другую важную для Кафки тему – ТЕМУ ЖИВУЩЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ СТРАСТЯ-МИ И СОБЛАЗНАМИ ТЕЛЕСНОСТИ.
Странные отношения складываются между выделенными группами героев (ALTER-EGO КАФКИ – Новый знакомый; БОГО-МОЛЕЦ – Толстяк; ЛАНГЕ – Нечестивец). Можно указать на не-сколько мотивов, характеризующих их взаимоотношения.
МОТИВ ПРОСТРАНСТВЕННОЙ (ОБЪЕКТИВНОЙ) БЛИЗО-СТИ ГЕРОЕВ сквозной линией проходит через тексты Кафки.
В рассказе про стеснительного Ланге главный герой живет в «приземистом домишке» с «низким потолком», в котором костлявые ноги Ланге не умещаются и их приходится высовывать в окно; он может только сидеть в этом доме, согнувшись, потому что
«…когда стеснительный Ланге вставал со своего табурета, он чуть не стукался своим большим нескладным черепом о потолок и пробил бы насквозь не только его, но высунулся бы через соломен-ную кровлю, если бы не помнил каждый раз про осторожность».
Именно в этом тесном жилище и происходит встреча Ланге с Нечестивцем.
В пространстве рассказа «Описание одной борьбы» Alter-Ego Кафки и его Новый знакомый также вынуждены находиться близко друг к другу:
«…мы сидели вверху на горе, как в маленькой комнате… Мы сидели совсем рядом, хотя не любили друг друга, но мы не могли друг от друга отдалиться, ибо вокруг были стены».
Образ комнаты (ее виртуальность) еще более усиливает мотив тесной пространственной близости героев.
Разговор между Толстяком и Богомольцем также происходит в довольно ограниченном пространстве («низкий подъезд старого до-ма»), однако здесь Богомолец старается держаться очень близко к Толстяку (он же заводит его в этот подъезд, не удовольствовавшись «темным переулком»):
«Потом он [Богомолец] сел рядом со мной..., я освободил ему место, склонив голову в сторону. Тем не менее, от меня не ускольз-нуло, что и он сидел в каком-то смущении, все время старался дер-жаться на маленьком расстоянии от меня…».
Последнее обстоятельство дает основание для выделения МО-ТИВА ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ БЛИЗОСТИ ГЕРОЕВ, связанного с переживаниями субъективной необходимости быть вместе, невоз-можностью покинуть друг друга либо с намерениями героев не рас-ставаться.
Слушая рассказ Нечестивца в сердце своем «о городе и его страстях», стеснительный Ланге, несмотря на то, что слова при-шельца «знаками вопроса» душат его, причиняют душевные страда-ния, вынужден в ответ только «дрожать и скалиться».
Прогуливаясь вместе со своим Новым знакомым, Alter-Ego пытается вообразить, что гуляет «по собственному почину»:
«Однако мой знакомый еще шел сзади, он даже ускорил шаг, заметив, что отстал от меня, и сделал вид, что это вполне естествен-но. А я подумал, не лучше ли мне свернуть в боковую улицу, ведь я же не обязан гулять вместе. Я могу пойти домой один, и никто не смеет задерживать меня».
Однако, как только Alter-Ego Кафки собирается попрощаться со своим знакомым, он [Alter-Ego] становится
« слишком робок, чтобы уйти не попрощавшись, и слишком слаб, чтобы попрощаться громко...».
Похожая ситуация, как уже показано выше, наблюдается и во взаимоотношениях между Толстяком и Богомольцем. Переживая со-стояние дискомфорта, пытаясь напомнить целиком завладевшему инициативой в разговоре Богомольцу о своем существовании, Тол-стяк мысленно убеждает себя:
«Ведь это только от тебя зависит, чтобы завязался целена-правленный разговор. Все мирно. Сделай над собой усилие, милый мой!.. Ты ведь найдешь какую-нибудь отговорку… Ты можешь ска-зать: «Меня клонит ко сну. У меня болит голова. Прощайте». Быст-рей, быстрей же. Напомни о себе!.. Что такое? Опять сплошные пре-пятствия?»
МОТИВ ВЗАИМО(НЕ)ПОНИМАНИЯ МЕЖДУ ГЕРОЯМИ Кафки также является характерной чертой этих текстов.
На многие замечания и попытки Alter-Ego рассказать о себе, Новый знакомый либо удивляется, что тот еще здесь, либо, не слу-шая его, спрашивает, почему же тот ничего не говорит. Уже в опи-сываемой сцене прощания , Alter-Ego, горло которого «было полно слез»,
«попытался протрубить, как почтовый рожок, чтобы не оста-ваться немым. Он [Новый знакомый] сперва заткнул уши, затем, любезно благодаря, пожал мне правую руку».
Все-таки пересилив себя, Alter-Ego, наконец, говорит:
«-Да, вы правы, мы пойдем домой, уже поздно…»,
на что Новый знакомый отвечает:
«-Да, вы правы, такую ночь нельзя проспать в постели».
Аналогично складываются и взаимоотношения между Толстя-ком и Богомольцем. Смысл речей Богомольца постоянно ускользает от Толстяка; он «совершенно не понимает» случай, о котором тот рассказывает; даже в конце разговора для Толстяка остается вопро-сом то, «о чем же они говорили». Богомольцу, со своей стороны, не-многочисленные реплики Толстяка кажутся «странными»:
«Я немного смутился, когда он сказал:
- Я рад, что не понял того, что вы сказали.
Волнуясь, я быстро сказал:
- Тем, что вы этому рады, вы показываете, что поняли меня.
- Верно, я это показал, милостивый государь, но и вы говорили странно».
Нельзя утверждать, что между этими героями вообще никогда не возникает взаимопонимания. Однако когда это все-таки происхо-дит, вместе с этим все очевиднее звучит тема более тесной близости героев. Так, к примеру, слушая речь Богомольца, Толстяк замечает:
«Все как в гостях на прошлой неделе. Кто-то что-то читает по списанному откуда-то тексту. Одну страницу я сам написал по его просьбе. Прочитав подпись под страницами, которые написаны им, я пугаюсь. Это ни в какие ворота не лезет. Люди склоняются над этим с трех сторон стола. Я, плача, клянусь, что это не моя подпись».
В следующий момент Толстяк говорит, что:
«…между мною и им рухнуло все, что я дотоле как во сне ста-рательно подпирал».
Связь мотивов близости и взаимопонимания прослеживается и во взаимоотношениях Alter-Ego Кафки и Незнакомца:
«Мой знакомый все ближе подступал ко мне со своими реча-ми…я начал понимать его слова…Тут он обнял меня, поцеловал мою одежду и прижался головой к моему туловищу».
В случае взаимоотношения между Ланге и Нечестивцем при-ходится говорить скорее не о взаимо(не)понимании, а о прямом ПСИХОЛОГИЧЕСКОМ ВЛИЯНИИ Нечестивца на Ланге. Слова-«изысканные господа» оказывают болезненное воздействие на его душу:
«…едва выбравшись изо рта, эти господа поднимались на цы-почки, становились большими, они, танцуя, подступали к Ланге, ка-рабкались по нему, щекоча и покусывая, и, вконец усталые, набива-лись ему в уши».
Именно с этого момента Ланге начинает чувствовать атмосфе-ру своего дома, «затхлый, вонючий, застоявшийся воздух» комнаты. Катастрофичны перемены и в самом Ланге: у него «ноет сердце», он плачет, не в силах «никому поведать свою боль»; «болезненные во-просы проникают в душу»; «знаки вопроса душат» его.
Говоря о взаимоотношениях в парах Alter-Ego - Новый знако-мый и Богомолец – Толстяк, можно выделить уже МОТИВ ВЗАИ-МОВЛИЯНИЯ; ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ БОРЬБЫ МЕЖДУ ГЕ-РОЯМИ. Однако прежде надо выявить те СУБЪЕКТИВНЫЕ УС-ЛОВИЯ, которые позволяют героям ощущать самих себя и пребы-вать в состоянии ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО КОМФОРТА. Именно отсутствие этих условий либо угроза их существованию со стороны других героев и воспроизводит ситуацию конфронтации в рамках рассматриваемых пар героев.
Возвращаясь к паре Ланге - Нечестивец, необходимо отметить, что, если атмосфера «буйного» и «пьяного в стельку» города с его «страстями» является для Нечестивца комфортной, то Ланге пред-почитает атмосферу своей старой деревни с «приземистыми домиш-ками и узкими улочками». Именно незнание иной жизни и обеспе-чивало хорошее самоощущение Ланге, которое было разрушено Не-честивцем.
Если для Толстяка важным моментом самоощущения являет-ся, хотя и целомудренная, но любовь к девушке, на которую хочется просто смотреть, когда она каждый вечер, приходя в церковь, «мо-лится по полчаса, стоя на коленях», то Богомолец ощущает свое су-ществование в других ситуациях - когда он знает, что за его молит-вами в церкви наблюдает много людей. Объясняя Толстяку свое по-ведение, он говорит:
«Боишься многого. Что, может быть, исчезнет телесность, что люди действительно таковы, какими кажутся в сумерках,…что надо, может быть, пойти в церковь и громко молиться, чтобы на тебя смотрели и ты обрел тело».
Для Alter-Ego Кафки главным условием самоощущения, («лег-кость», «плавательные движения без боли и труда») также является целомудренная «любовь одетой в белое девушки». Именно эта мысль позволяет ему парить над землей («плыть над мостовой»).
Подобный образ фигурирует и в письме Оскару Поллаку от 21.12.1903 г. Кафка пишет:
«Мне кажется, что удерживают нас наверху девушки, ведь они так легки, вот почему мы должны любить девушек, а они должны любить нас».
Любовь к девушкам является важным условием для хорошего самоощущения и для Нового знакомого. Однако главным в них яв-ляется страстность, чувственность, телесная красота, «материаль-ность»:
«Девушка эта была красива. Шея у нее была обнажена и толь-ко под подбородком обвязана черной бархатной лентой, а ее просто-рно одетое тело красиво изгибалось… Ее щеки разрумянились, ибо она выпила вина, а ее губы были полуоткрыты…она…шагнула к мо-ему знакомому и обняла и поцеловала его и задержалась в объятье».
Возвращаясь к ТЕМЕ ВЗАИМОВЛИЯНИЯ, ПСИХОЛОГИ-ЧЕСКОЙ БОРЬБЫ МЕЖДУ ГЕРОЯМИ, необходимо выделить те главные моменты их взаимоотношений, которые смогли бы пролить свет на природу странной взаимосвязи героев.
После того, как Толстяк, задавшись целью расспросить Бого-мольца о причинах его странного поведения в церкви, наконец, ло-вит его, Богомолец предупреждает:
«…мое несчастье зыбкое, несчастье, зыблющееся на острие, и если дотронуться до него, оно падет на расспрашивающего».
Тем не менее, боясь, что Толстяк выполнит свое намерение и «покажет его людям» («продавщицам» и «их любовникам»), Бого-молец рассказывает про себя и смысл его историй, видимо, можно свести к следующим словам:
«Никогда не бывало того времени, чтобы благодаря самому себе я был убежден в том, что в самом деле вижу. Все вещи вокруг я представляю настолько хрупко, что мне всегда кажется, будто они жили когда-то, а теперь уходят в небытие. Всегда, дорогой друг, я испытываю желание увидеть вещи такими, какими они, наверно, ви-дятся, прежде чем показать себя мне. Они тогда, наверно, прекрасны и спокойны».
Толстяк на протяжении всего разговора вставляет лишь не-большие реплики, но большей частью молчит, лишь «невольными вздрагиваниями лица» показывая, как ему «тягостно». Он чувствует себя «смущенно», «угнетенно», ибо иногда ему кажется, что ему знакомы ситуации, о которых рассказывает Богомолец; тем не ме-нее, он даже не может «шевельнуть головой», чтобы подать знак. Положение его тела во время разговора напоминает «почти непри-ступную позу, которая служит борцам последним спасением». В конце концов, спросив Богомольца о возможности иной жизни, чем живет сам Богомолец и, получив отрицательный ответ, Толстяк «сгорбившись, плачет», но, тем не менее, говорит:
«… хорошо, что я встретил вас и подстерег. Для меня было большим удовольствием поговорить с вами. Я услыхал кое-что, чего прежде, может быть, намеренно не ведал…я рад».
Ключевым моментом здесь является то, что, хотя «соприкос-новение с человеческим телом» неприятно для Толстяка, он «должен был обнять его». Мы опять встречаемся с указанной выше связью мотивов близости и взаимопонимания. Вполне ясно, что борьба за-кончилась победой Богомольца.
Между Alter-Ego Кафки и его Новым знакомым реализуются столь же своеобразные отношения. Являясь инициатором прогулки на Лаврентьеву гору, Alter-Ego скоро разочаровывается в своем спутнике, который молча невозмутимо шел рядом. Alter-Ego охва-тывает «стыд» при желании по-дружески хлопнуть своего знакомого по плечу. Его отношение к собеседнику меняется после того, как тот «придает ему ценность», назвав «смешным»:
«Я смотрел на моего знакомого ласковыми глазами. Мысленно я защищал его от опасностей, особенно от соперников и ревнивцев. Его жизнь стала мне дороже моей собственной. Я находил его лицо красивым, я был горд его успехом у женского пола и участвовал в поцелуях, которые он в этот вечер получил от двух девушек. О, этот вечер был веселый!»
Хотя Alter-Ego Кафки и завидует успехам своего знакомого, он и радуется, предполагая, что тот должен «стыдится» перед ним своего образа жизни. Иногда он опасается, что Новый знакомый может «убить его как бандит», если захочет, и убегает от него к церкви. В свою очередь, когда Alter-Ego Кафки падает, Новый зна-комый и не думает помочь ему встать на ноги. Однако, в конце рас-сказа, после истории о Толстяке и Богомольце, инициатива в отно-шениях переходит к Alter-Ego Кафки. Не удовольствовавшись со-мнениями своего знакомого относительно дальнейшей судьбы своей любовной связи – «несчастья»; не смотря на зарождающееся жела-ние «покончить с этой начинающейся любовью каким-нибудь гнус-ным поступком, или изменой, или отъездом в далекие края», Alter-Ego заявляет:
«Тут не поможет ни гнусный поступок, ни измена, ни отъезд в далекие края. Вам придется покончить с собой…».
На это Новый знакомый отвечает:
«Хорошо..., а вы останетесь живы. Вы не покончите с собой. Никто вас не любит. Вы ничего не можете достигнуть. Вы не можете справиться со следующим мгновением. Вот вы так и говорите со мной, подлый человек. Любить вы не можете, ничто не волнует вас, кроме страха».
C «чуть перекошенным ртом», Alter-Ego пускается на обман и говорит, что он «обручен». Именно это замечание приводит его зна-комого, после недолгого замешательства, к попытке самоубийства:
«Тут мой знакомый, не мешкая, вынул из кармана нож, задум-чиво открыл его, воткнул, словно в како-то игре, в свою левую руку выше локтя и не вытащил оттуда».
Alter-Ego спасает своего Нового знакомого, и они вместе, Alter-Ego Кафки и оперевшийся на него Новый знакомый (снова те-ма близости), идут прочь. Как мы видим, борьба в данном случае за-кончилась победой Alter-Ego Кафки, хотя первоначально шансы его были не велики.
Итак, мы показали, что в рамках рассказа «Описание одной борьбы» и истории про стеснительного Ланге одни образы (Alter-Ego Кафки, Богомолец, Ланге) могут быть рассмотрены как РЕПРЕ-ЗЕНТАЦИЯ СВОЕОБРАЗНЫХ ПЕРЕЖИВАНИЙ КАФКОЙ СВО-ЕЙ «УРОДЛИВОЙ» ВНЕШНОСТИ, а другие (Новый знакомый, Толстяк, Нечестивец) – как ВОПЛОЩЕНИЕ МИРА ЖИВУЩЕЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИМИ СТРАСТЯМИ И СОБЛАЗНАМИ ТЕЛЕСНОС-ТИ, которой Кафке всегда не доставало.
ТЕМА ПОСТОЯННОЙ ТЕСНОЙ БЛИЗОСТИ ГЕРОЕВ, яв-ляющейся следствием как ОБЪЕКТИВНЫХ УСЛОВИЙ, СВЯЗАН-НЫХ С ОСОБЕННОСТЯМИ ПОСТРОЕНИЯ ПРОСТРАНСТВА текстов Кафки, так и с ПЕРЕЖИВАНИЯМИ СУБЪЕКТИВНОЙ ПРИВЯЗАННОСТИ ГЕРОЕВ ДРУГ К ДРУГУ, ЗАВИСИМОСТИ, НЕСВОБОДЫ ДРУГ ОТ ДРУГА, сквозной линией проходит через рассматриваемые тексты Кафки.
Царящее между героями ПОСТОЯННОЕ НЕПОНИМАНИЕ время от времени ТРАНСФОРМИРУЕТСЯ В ПОНИМАНИЕ ДРУГ ДРУГА С ОДНОВРЕМЕННЫМ УСИЛЕНИЕМ ЗВУЧАНИЯ ТЕМЫ ВЗАИМНОЙ БЛИЗОСТИ ГЕРОЕВ. Их взаимоотношения характе-ризуются также МОТИВОМ ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ВЗАИМО-ВЛИЯНИЯ И ПОСТОЯННОЙ БОРЬБЫ ДРУГ С ДРУГОМ, которая изменяет ПРЕДСТАВЛЕНИЯ ГЕРОЕВ, ЯВЛЯВШИЕСЯ УСЛОВИ-ЕМ ПОЛОЖИТЕЛЬНОГО САМООЩУЩЕНИЯ И ПСИХОЛОГИ-ЧЕСКОГО КОМФОРТА. Тем не менее, все перечисленные темы и мотивы являются не причиной, а скорее следствием слишком ЖЕ-СТКОЙ ВЗАИМОЗАВИСИМОСТИ ГЕРОЕВ друг от друга в рамках рассматриваемых пар (особенно, в парах Alter-Ego Кафки – Новый знакомый и Богомолец – Толстяк).
С позиции здравого разума их аргументы, направленные на взаимовлияние, не поддаются пониманию. Почему Новый знакомый тяготится своей любовной связью; почему подвергает сомнению свои чувства к девушке? Почему заявление Alter-Ego Кафки («обру-чение») стало для его Нового знакомого поводом для совершения попытки самоубийства? Почему абсурдные истории, рассказывае-мые Богомольцем, несмотря на непонимание их Толстяком, вызы-вают у него интерес и, вместе с этим, слезы отчаяния по поводу тщетности всех попыток жить иной жизнью, нежели живет Богомо-лец? Почему речи Нечестивца вызывают у Ланге вопросы сомнения («Мой Бог послал его ко мне или мой черт?»)
Все эти вопросы могут получить свое разрешение, если apriori принять утверждение, что СВОЕОБРАЗНЫЕ ВЗАИМООТНОШЕ-НИЯ МЕЖДУ РАССМАТРИВАЕМЫМИ ГЕРОЯМИ ЯВЛЯЮТСЯ НИ ЧЕМ ИНЫМ, КАК ОТРАЖЕНИЕМ БОРЬБЫ КАФКИ С СА-МИМ СОБОЙ. Более того, в случае с рассказом «Описание одной борьбы» не без оснований можно утверждать, что напряженные от-ношения между Alter-Ego Кафки и его Новым знакомым, Богомоль-цем и Толстяком являются ЭКСТЕРИОРИЗАЦИЕЙ ВНУТРЕННЕ-ГО СПОРА КАФКИ. Эти пары героев оказываются суть РАЗНЫМИ ЖИЗНЕННЫМИ ПОЗИЦИЯМИ, БОЛЕЗНЕННО СОСУЩЕСТ-ВУЮЩИМИ В ОДНОМ И ТОМ ЖЕ ЧЕЛОВЕКЕ, САМОМ КАФ-КЕ, КОТОРЫЕ ТОТ ПЫТАЕТСЯ, ХОТЯ И БЕЗУСПЕШНО, ПРИ-МИРИТЬ МЕЖДУ СОБОЙ.
В письме Оскару Поллаку от 6. 09. 1903 г. Кафка описывает, порою в аллегорической форме, примерно ту же проблему, которую он пытается решить на страницах «Описания…»:
«Возможно, ты заметил, что я вступал в это лето полный голу-бых надежд, возможно, ты также заметил со стороны, чего я от этого лета ждал, я могу это сам сказать: я хотел одним рывком осилить что-то, что, как мне кажется (хотя кажется не всегда), есть во мне.<…>
Теперь лето заставило меня немного расслабить губы – я стал здоровее – (сегодня, правда, чувствую себя не совсем хорошо), я стал сильнее, я много бывал с людьми, мог говорить с женщинами – мне необходимо все это сразу сказать, - но каких-либо озарений это лето не принесло.
И тут что-то заставляет мои губы кривиться, или нет, мягко сказано, что-то рвет их, и кто-то, стоя за деревом, говорит мне тихо: «Ничего тебе одному не сделать», и вот теперь я пишу, многозначи-тельно, изысканно строя фразу: «Отшельничество отвратительно, клади свои яйца честно перед всем миром, солнце их высидит; кусай лучше жизнь, чем свой язык; можно уважать крота и его особенно-сти, но не надо делать из него своего святого». И кто-то, уже не из-за дерева, говорит мне: «Вот, значит, вывод и летнее озарение?»
В своей попытке «одним рывком осилить» то, что, как кажется Кафке, в нем присутствует – мир подлинной телесности, живущей страстями и соблазнами, писатель терпит поражение. Так или иначе, но его убежденность в собственной «ущербности» побеждает его самого.