По улице шла голая женщина. Ее тело не было красивым, но смотрелось как-то очень неожиданно на фоне обычного городского пейзажа, переполненного обычными городскими людьми в клетчатых юбках, полосатых брюках и кожаных пальто. Каждый из них думал, что он лучше всех, и шел, высоко задрав свой сопливый нос, не замечая никого вокруг. Никого, кроме нее…
У нее были длинные тонкие волосы, но никто этого не видел. Все смотрели на ее тело. И было обжигающе больно глазам, как будто смотришь на искрящийся на солнце белый снег. И почему-то вспоминалось, как в детстве летом бегал босиком по росе и обрывал лепестки у ромашек: «Любит – не любит, любит – не любит…»
Именно на такой мысли чувство долга застало одного уже не молодого полисмена, и он, стараясь смотреть нарушительнице порядка исключительно в ее грустные фиолетовые глаза, но все-таки с трудом удерживая свой взгляд от того, чтобы опуститься немного ниже, осторожно взял ее за тонкую гибкую руку и отвел в больницу для душевнобольных. «А жаль…», - подумал старый полисмен, прикрывая это хрупкое тело своим пиджаком. Женщина не сопротивлялась, и никто даже и не заметил, как на позолоченную пуговицу служебного пиджака упала крупная прозрачная слеза. Никто даже и не заметил…
Скоро ее одели, обстригли волосы, отучили ходить голой по улицам, а глазам придали характерного стеклянного блеска и равнодушия. В общем, ее вылечили.
И вот, та же улица, та же женщина, той же походкой идет среди тех же людей, только она уже не голая, а одетая. «Значит все нормально, все хорошо, все, как надо», - думают люди. Да они и думать-то уже не умеют. Их мысли остались в ее теле. И там они говорят ей: «Ты здорова. Значит все спокойно, все нормально. Не правда ли?»
1 ноября 2000