Посвящается Валерию Лебедеву
Сцена, где пираты обсуждают сроки наступления нового века, написана по мотивам сетевой дискуссии на сервере www.lebed.com
1
Ясным солнечным утром 24 декабря 1699 года странная гафельная шхуна, принадлежность коей определить было не-возможно, так как ее флагшток был пуст, отдала якорь на от-мели в горловине пролива, отделявшего Сулливан-айленд от Американского материка. Вскоре к берегу направилась шлюп-ка, в которой сидело пять человек; четверо бодро работали веслами, а пятый, приметного роста господин лет пятидесяти, устроившись на корме, курил трубку, дружелюбно поглядывая на гребцов.
Лодка была — небольшая дори, простенькая, без рулево-го пера, и сторонний наблюдатель, окажись он об эту пору на безлюдном побережье, мог бы только подивится слаженности гребцов, правда, при ближайшем рассмотрении, он бы увидел, что кормчий все же командовал ими, только уж больно стран-ным образом: устроив свои дорогие, удивительной выделки ботфорты под кормовой банкой, он вытянул ноги и едва за-метно шевелил пальцами. Команда неотрывно следила за этими холеными пальцами, белыми, с недавно подпиленными ногтями, и каждый употреблял свои силы именно так, как ука-зывал его, заранее определенный палец.
Дул слабый норд-ост, обычный для этих мест, небо было чистым, солнце только что поднялось над океаном, причудли-во разделяя зыбь глубокими тенями. Человек, ведущий шлюп-ку к берегу, был никто иной, как Вильям Кидд, бывший офицер британского королевского флота, а нынче — предводитель отряда пиратов, одного из самых крупных и дерзких на всем Атлантическом побережье, от острова Сейки до Тринидада.
Лодка шла ровно, поскольку на дне ее был балласт, до-вольно солидный для такого рода судна: фунтов в триста пятьдесят — как бы два средней упитанности взрослых чело-века — золота и драгоценных камней, доверху заполнявших дубовый кованый сундук. Более пятидесяти тысяч долларов золотом и ни одной серебряной монеты. Некоторые из них были большие и тяжелые, столь старые, что невозможно ра-зобрать надписи. Сто десять крупных алмазов, восемнадцать рубинов, триста десять изумрудов. Кроме того — множество золотых украшений: массивные кольца и серьги, цепочки, зо-лотые ложки, столовые и чайные, одна большая золотая чаша старинной работы, и еще черт знает что. Все это было золото, чистое золото — ни единого грана серебра, потому что все се-ребро, добытое отрядом за последние семь лет, было либо пропито в портовых тавернах, либо выменяно на золото, чис-тое золото, в том числе и антикварное — такова была финан-совая политика капитана.
Все эти ценности, стоимостью не менее полумилиона долларов, сумма по тем времена грандиозная, были аккуратно переписаны на лист пергамента и брошены как попало в сун-дук. Все камни были извлечены из оправ, а оправы сплющены несколькими хорошими ударами молотка, чтобы никто не мог сказать, кому они принадлежали раньше. Этой кропотливой работой, связанной как с высшими арифметическими матери-ями, ловкостью ювелира, так и с недюжинной физической си-лой, капитан Кидд занимался всю прошедшую ночь, пока суд-но шло от Чарльстона до Сулливана к этому, заранее присмо-тренному месту; двое помощников, бывший цирковой борец и бывший ювелир, толстый и тонкий, сидели сейчас в лодке; они также должны были сегодня умереть, но не знали об этом, как и двое других членов экипажа — старый медовар, потерявший в своей жизни все и обретший свое последнее пристанище на пиратском судне, и юнга.
Все это были пустые, никчемные людишки, включая бор-ца, который, несмотря на свою огромную физическую силу, оказался трусом, включая опытного ювелира, которого Кидд приобщил к своему делу, когда сам еще не был сведущ в дра-гоценностях. О старике и юнге говорить вообще не приходи-лось… Последние месяцы Кидд едва терпел всех четверых, зная, какую почетную миссию придется им выполнить в их об-щем деле…
И еще одна причина его неприязни именно к этим людям, причина, которую бывший офицер британского флота, чело-век, не слишком хорошо владеющий английским языком (да и любым другим, впрочем…) вряд ли смог бы выразить слова-ми, была, может быть, именно самой главной, о чем, с позво-ления благосклонного читателя, мы расскажем несколько поз-же, а сейчас, пользуясь тем, что шлюпка еще не достигла бе-рега, опишем, по традиции, ее временных обитателей…
Сол Цукерман, пожилой ювелир и бессменный казначей отряда, отличался малым ростом и слабостью телосложения; его зоркие, юркие, как насекомые в норках, неизменно хитрые глаза выдавали человека столь же богатого умом, сколь бед-ного физической силой; семь лет назад он прибыл на туман-ный Альбион с берегов Балтийского моря, в надежде продать изделия из дешевого сибирского золота, но был ограблен прямо в Ливерпуле, где его и завербовали в команду Кидда как большого знатока по части драгоценностей. Его тайным планом было бежать с корабля одним прекрасным утром, где-нибудь у берегов Северной Америки, чтобы возродить свое золотое дело, теперь, понятно, уже на новой основе… Свои сбережения Сол хранил в сейфе Центрального банка Нового Амстердама (в последние годы прозванного Нью-Йорком) и был совершенно уверен, что его сегодня не убьют, несмотря на то, что он назубок знал все ценности, уложенные в сундук. Ни одна сделка Кидда не проходила без участия казначея и более того — произойти не могла, потому что никто из уваль-ней команды не разбирался в золоте и драгоценностях так, как он, Сол Цукерман. Вот почему он был столь спокоен и весел, сидя у второго левого весла и пристально наблюдая за указа-тельными пальцами ног капитана, которые и руководили его греблей.
Не менее спокойным был и борец, вернее, бывший цирко-вой борец под сценическим псевдонимом Бумба, а ныне бес-страшный пират (тоже — по корабельной кличке — Бумба), ру-ководимый средним пальцем (по древневавилонской астроло-гии — пальцем солнца) и размеренно, с уверенностью гребу-щий первым левым веслом. Он, конечно, понимал, что Кидд задумал вернуться из леса налегке, но также был уверен, что существует большая разница между тем, что задумал Кидд и тем, что ему удастся исполнить. Вчера ночью Бумба, много лет выжидавший подходящего момента, понял, наконец, что пришел его черед. Из экспедиции должен вернуться, конечно, один человек, владеющий тайной сокровищ, но было вовсе не обязательно, что этим человеком станет именно капитан Кидд, а не другой капитан, одетый в роскошное платье Кидда, скажем, капитан Бумба… Кидд был, конечно, здоровяком, но больной ногами и справиться с ним не составляло большого труда, надо было только следить, выжидать и не подставить спину под дуло одного из его пистолетов… Вот почему Бумба спокойно греб, мерно жевал смолу и поглядывал на пальцы капитана, краем глаза оценивая его костюм, состоящий из разноцветных лоскутков, словно карта Европы, с множеством блестящих застежек, как у гарной дивчины с берегов родного Днепра…
Третий член команды, Хома Ягель, по корабельному про-звищу Хмырь (безымянный палец, второе правое весло) был медовар, подобранный Киддом два года назад в Голландии, куда он прибыл в составе великого русского посольства, и бе-жал, битый урядником, за то, что мало добавил к меду коноп-ляного листа. Этот урядник, детина чуть ли не семи футов росту, был своенравен и лют. Он бил Хому пудовыми кулаками сверху вниз и снизу вверх, приседая, затем повернул его, ис-текающего кровью, поднял на воздуси и приимел. Затем уряд-ник распорядился бросить Хому в темницу, пригрозив, что на-завтра снова придет — бить и иметь — за то, что он не доло-жил в мед конопляного листа… В той же темнице томился от-рок, также весь окровавленный, которого уже неделю бил и имел урядник, и не за что-нибудь, а просто так… Ночью медо-вар позвал сторожей: они очень хотели курить, но табак был запрещен государевым указом, и Хома сказал им, что за пазу-хой у него припасен табак, и когда те, накурившись дурмана, уснули, перегрыз сыромятные запоры и, прихватив из жалости битого отрока, бежал из посольства. Три дня и три ночи, го-лодные, ходили они по Амстердаму, пока в порту не нанялись на отходящее судно. Так оба и оказались в отряде Кидда.
Отрок, а это был никто иной как он, греб теперь первым правым веслом и управлялся мизинцем. Звали его иго Иван, но в пиратах он получил прозвище на голландский манер — Ван. За эти годы он возмужал, превратился в статного юношу, овладел лютней, добытой в одной из операций на берегу, на-учился слагать стихи… Оба они, и старый медовар, и юноша, были настолько близкими друзьями, что даже делили койку и рундук. Вечерами они вместе мечтали о том, как заработают много денег и вернутся в Россию… Купят дом и заживут под одной крышей… Может быть, разыщут этого урядника, которо-го звали Михайлов Петр, и вернут ему неоплаченный долг… Оба и вовсе не помышляли о том, что сегодня их могут убить…
А кто же символизировал большие пальцы капитана, спросит внимательный читатель, и почему эти, казалось бы, самые заметные пальцы на ноге всякого человека, не выра-жали никакой персонификации? Занятный вопрос… Дело в том, что у капитана Кидда не было больших пальцев на обеих ногах, и вместо них красовались изъеденные морской солью обрубки. Кидд потерял их давно, будучи еще на службе у ко-роля, отморозил в Баренцевом море, куда король послал его фрегат на разведку северного пути вокруг Азии… Вот когда, едва не сдохнув от гангрены в вонючем жилище из оленьих шкур, он впервые познакомился с русскими, и вот когда он возненавидел и русских, и всю их Русь, а заодно — и короля Британии, короля Руси, да и всех королей вообще. Все четве-ро сидевших в лодке, те, кто был выбран Киддом сопровож-дать его в этот траурный путь, помочь ему захоронить его зо-лото, были именно русскими, они порядком надоели капитану, они должны были умереть сегодня, до Рождества…
2
— Хмырь, старина! Ты у нас самый старый, а значит, са-мый умный… Э-э-э… — Кидд вывалил белесый,
растрескавшийся язык, огромный, будто говяжий, и с длинным звуком «э-э-э» искупал большой палец в слюне.
Все неотрывно смотрели на палец, часто дыша. Кидд ут-рамбовал табак в большой трубке с янтарным мундштуком, достал и приспособил трут… Последнюю неделю на судне ис-сяк запас табака. Курили только Кидд, офицер и боцман. Все остальные жевали битум.
— И, значить, Хмырь… У-у-у… — Кидд затянулся с глубо-ким звуком «у-у-у», и стало видно, как струя дыма течет сквозь янтарь…
— Ты скажи… Ы-ы-ы… Сегодня у нас Сочельник. Завтра ты гуляешь Рождество. Через недельку гуляешь Новый год и даже новый век… А правда ли это? Лично ты, Хмырь, уверен, что на днях, дай Бог тебе здоровья, будешь гулять новый век? И вы все… — Кидд обвел строгим взглядом подчиненных, тесно сбившихся вокруг костра. — Вы все точно уверены, что на днях, дай вам Бог всем здоровья, будете гулять новый век? Хмырь, я тебя сначала спросил!
— Я… — протянул медовар. — Почему я… — он вдруг понял, отчего все эти годы ненавидел и боялся Кидда: отчего боялся-то ясно, а вот отчего ненавидел… Этот Кидд, англича-нин, росту более шести английских футов, здоровый, всегда говорящий с высоты, был дьявольски похож на того русского урядника, Михайлова Петра, который одним ударом вдребезги разбил всю жизнь Хомы, теперь уж Хмыря, разбил и оземь бросил на старости лет…
— Почему это я — отвечать? — сглотнул Хмырь.
— Потому что ты самый старый, — терпеливо повторил Кидд. — Вот и отвечай. Я в каком смысле? Сейчас у нас век от рождества Христова семнадцатый. Следующий будет какой? Правильно: восемнадцатый. А с какого года его считать? С наступающего, тысяча семисотого, или со следующего, тысяча семьсот первого. Вот в чем вопрос.
— С наступающего, а как же! — подал голос Бумба.
— Ты уверен? А почему?
— Так ведь круглая дата.
— А почему она круглая?
— Потому что тысяча семисотый. Две дырки, как в черепе. А череп, он тоже круглый.
— Вот как? А если я тебе в черепе еще одну дырку сде-лаю? Получается, что круглое оно потому, что ноль круглый. А если его каким другим знаком записать, например, крестом? Почему же тогда сотня круглая, а девяносто шесть какие-нибудь — нет? Ты хоть знаешь, отчего такой счет пошел, на десятки и сотни?
— Так договорились, я думаю.
— А почему именно так?
— Потому что… Не знаю.
— Я знаю! — воскликнул Ван и выбросил, сияя, растопы-ренную ладонь, словно играя в транк. — Потому что у челове-ка на руке пять пальцев. А на обеих — десять.
Кидд мрачно обернулся на него:
— На руке, говоришь? А на ноге?
Ван содрогнулся. Бледнея, он понял, что брякнул неосто-рожную глупость, наступил Кидду, так сказать, на больную мо-золь.
— У меня по четыре пальца на каждой ноге. Русские отку-сили, в России. Так что ж мне, теперь, по восемь считать? Вот и получается, что девяносто шесть — это как раз восемь дю-жин. Только я не о том вообще. Отчего этот счет пошел на го-да? Почему тысяча семисотый, откуда?
— От рождества Христова, — сказал Сол.
— Правильно. Значит, Христу сколько лет исполняется?
— Тысяча семьсот.
— Неправильно. Он в каком году родился? В первом. Во втором году ему сколько было? Год. В третьем два, в десятом — девять. Значит, в тысяча семисотом ему исполнится тысяча шестьсот девяносто девять. То-то и оно. Для того, чтобы со-считать, много ума не надо. Хватит ножа, чтобы делать заруб-ки, и длинной палки.
— Как же это получается? — сказал Бумба. — Выходит, мы еще целый год будем в семнадцатом веке? И выпивку придется отложить?
— Если есть желание выпить, то повод всегда найдется, — буркнул Сол. — Только я так скажу. Когда Христос родился, вообще никакого счета не было. Не было никакого года. Когда ему год исполнился, тогда и первый год времени пошел. Так же как год начинается с первого месяца, месяц начинается с первого числа, столетие начинается с первого года. Завтра Христу исполняется ровно тысяча семьсот лет.
— Сол, ты еще не проспался, я думаю, — сказал Хмырь. — А жизнь ребенка начинается когда ему один год, или когда он только появился из чрева? Объясни тогда, почему пальцы ты считаешь, начиная с первого, а года — с никакого? Или ни-какой палец у тебя тоже есть?
— Этому Хмырю кто-то на хмыря накапал, — пошутил Ван, покосившись на капитана.
Все расхохотались, потом вдруг замолчали… Лишь тихо попукивал уголь в костре.
— Никакой палец, — тихо сказал Кидд, — у меня, конечно, есть. Как ни крути, а первый век начался первого января пер-вого года и закончился тридцать первого декабря сотого. Зна-чит, и семнадцатый закончится ровно через год.
— Кидд, а ты сам в Христа-то веришь? — вдруг спросил Бумба. — Геенны огненной не боишься?
— Если бы я не верил в Христа, — сказал Кидд, — то не сидел бы тут с вами, у этого вонючего костра. Я бы до сих пор королю служил, козлу этому. Ты что думаешь, я всю жизнь по морям шляться буду? Выкуси! Вот еще один сундук доверху наполню и баста. Уйду на покой. Таверну куплю в Ливерпуле. Женюсь. Буду вечером у огня сидеть и деткам приключения рассказывать. А насчет геенны, так она как раз и есть по части Христа. Я по вечерам буду у огня сидеть, а по ночам молиться буду. Года за три и отмолю грехи.
— А как не успеешь? Как заместо таверны на виселицу попадешь?
— Это ты не успеешь. А насчет виселицы, это тоже про-сто. Смертник, он так хорошо молится, так честно, что его Христос и за одну ночь простит… Ну, а теперь новая задачка вам. Это как раз про череп будет. Допустим я на дерево залез и чей-то череп, ну, к примеру, твой, Хмырь, к дереву гвоздем прибил.
— Это зачем? — испугался, не поняв юмора, Хмырь. — Зачем мой череп к дереву прибивать?
— Так, для красоты просто. Но я мало того, что твой че-реп к дереву прибил. Я еще этому черепу в глаз выстрелил, тоже для пущей красоты. Вопрос: как мне этому черепу в глаз выстрелить, чтобы пуля точно под черепом в землю легла?
— Хорошо прицелиться надо, — посоветовал Бумба. — Вот у нас в шапито стрелок был. Брал яйцо, ставил его на го-лову напарнику своему, лысому, и прямо с десяти шагов это яйцо сшибал.
— Я и сам хороший стрелок. С десяти шагов из красного туза черного сделаю. А вот так чтобы пуля точно под череп легла, это я пас. Так что, слушай сюда, Бумба. Если будешь не по делу говорить, то я у тебя яйца оторву и на голову тебе поставлю. Тут не в меткости суть. Как ты оттуда, с дерева, приметишься? Метиться-то куда?
— Вниз и метиться, — вставил Ван.
— Куда вниз? Я у тебя Ван, сейчас тоже яйца оторву и на голову Бумбе поставлю. А целится буду отнюдь не в яйца.
— Надо бечевку взять, — сказал Сол.
— Ну?
— Надо к бечевке грузило привязать. Грузило бечевку точно к земле потянет. По бечевке и метиться.
— Хорошо придумал, — похвалил Кидд. — Честно говоря, я и сам до этого додумался. У тебя бечевка есть? А грузило?
Сол пошарил по карманам и вытащил на свет суровую нить, фута два длиной, протянул капитану. Тот взял ее, намо-тал на палец, дернул. Затем достал из своего мешочка боль-шой медный гвоздь, стал привязывать, потом вдруг плюнул.
— Что ж это я делаю? Нет, гвоздь тут не пойдет.
— Почему же не пойдет? — не понял Сол. — Хороший груз.
— Нет, — грубо оборвал Кидд. — Я сказал, что этот гвоздь не пойдет. Надо другое что-то. А гвоздю этому работа тоже найдется…
— У меня замочек есть, — сказал Ван.
— Что? Какой замочек?
— Серебряный, для сундучка, — Ван покраснел, протяги-вая замочек. Эту вещицу он снял с пояса одной женщины на Карибах, той, у которой взял и лютню. Серебряным замочком ее муж запирал пояс верности, когда уезжал из дома. Эта женщина была молодой, но не слишком красивой, она полза-ла по полу и умоляла пощадить ее. Ван убил ее одним точным ударом ножа в шею.
— Запасливый, собака, — процедил сквозь зубы Кидд, принимая замочек из рук Вана. — Сундучка еще нет, а замочек уже приготовил. Вы, русские, вообще, запасливый народ, хо-мяковый. Ну, а что он тебе вообще не понадобится?
— Это как?
— А так. Я ж вас всех застрелить собрался, чтоб про со-кровища могила полная. Шутка.
Первым засмеялся Бумба. За ним все остальные.
— Правильно, — сказал Кидд. — Если кто шутку шутит, то все смеяться должны. А то ведь, каждый небось об одном ду-мает. Наслушались пиратских историй.
Хмырь еще смеялся, хлопая себя по коленям, как вдруг простая и ясная мысль полыхнула под черепом: А ведь правда — убьет!
Он вспомнил, как в прошлом году зарывали стофунтовый сундучок с испанского галеона, неподалеку от мыса Кабу… Кид отправился с матросом по имени Сбышек, а обратно вер-нулся без Сбышека, сказал, что тот утонул в болоте. И только сейчас Хмырь подумал, что нет и не было никаких болот в районе мыса Кабу-Бранку, не было никогда никаких болот…
Сразу вспомнился урядник, Михайлов Петр, его розовые сытые щеки, большой круглый лоб, тонкие, завитые, как винь-етки в книжке, усики… Как он сорвал со стены лампадку и бле-стя глазами, хохоча, масла плеснул себе на елду… Убьет, точно убьет.
— Что, Хмырь, приуныл? — улыбнулся Кидд. — Думаешь, и вправду застрелю? А ты пошевели мозгами под черепушкой. Как это я вас, четверых, один, застрелю? Вот мои пистолеты. Оба заряжены. Порох на полке, не отсырел. Ну и что? Писто-летов два, а вас четверо. Как же это я вас всех застрелю? Так-то. Я вас, ребята, по особому признаку выбрал. Русские вы все. А русский народ, — Кидд поднял вверх палец, словно проверяя ветер, — самый надежный народ в мире. Я верю вам, ребята. По всем морям. Русский — это могила.
— Врешь, капитан, — подумал Бумба. — Лестью нас не купишь — пуганные. Тот выиграет, кто нанесет первый удар.
— Только бы успеть смыться, — подумал Сол. — Напри-мер, пронесло меня. Пойти в кусты. Понос у меня. Камзол на ветку повесить, издали — будто я там сижу…
— Русский, оно конечно, — подумал Хмырь. — Урядник, он, верно, не русский был. Доберусь до него. Он теперь, счи-тай, чином повыше — выслужился. Живет себе и не знает, что я тоже живу.
— Вот если бы придумать такую лодку, чтоб под водой ходила… — -подумал Ван. — Всплывает, значит, откуда ни возьмись, и сразу — на абордаж…
— Что вы, черти, приуныли, а? — весело окликнул Кидд. — А у меня для вас новая загадка-задачка припасена.
Все замерли, обратившись к капитану. Сол улыбался, по-казывая, что ему очень интересна новая загадка-задачка. Ван улыбался, потому что ему и вправду было интересно. Хмырь не улыбался, настороженно смотрел. Бумба не улыбался.
— Ну, например… — продолжал Кидд. — Вот мы сундук зароем, но надо ведь место заметить. Ладно. С этим я приду-мал уже. Но надо ведь и записать, где зарыто, на ту оказию, если со мной что случится. Тогда пусть кто-то другой отроет, Флинт там или еще кто… А ну как записка в неправильные ру-ки попадет? Как с одной стороны, записку написать, а с другой — чтоб никто не понял, что там написано?
Сол просиял. Он-то знал правильный ответ:
— Шифром надо.
— Ага, молодец. А шифр ведь тоже надо куда-то запи-сать. А ну как кто-то и шифр найдет?
— Шифра записывать не надо, — сказал Бумба. — За-помнить просто.
— Яйца оторву, — сказал Кидд. — Я ж говорю: если я тог-да мертвецом буду. Шифр должен быть. И записка должна. Так как же?
Команда молчала. Никто не мог сообразить ответа, хоть все и старались во всю.
Кидд подождал с минуту, затем хлопнул себя по коленкам, достал из кармана кусок бумаги, бережно развернул…
— Вот слушайте. Слушайте и пусть каждый скажет, что это значит.
Кидд порылся еще в своем мешке, достал золотое пенс-не, нацепил на нос и прочитал:
— Хорошее стекло, трактир епископа на чертовом стуле. Большая ветка, седьмой сук с востока. Стреляй в левый глаз мертвой головы. От дерева прямо через выстрел пятьдесят футов. Понятно?
— Ничего не понятно, — покачал головой Бумба.
— Я только про пятьдесят футов понял, — сказал Ван. — Это глубина, да?
— Возьми свою лопату. Собери. Выкопай мне яму в пять-десят футов глубины. А я посмотрю.
— Верно: не глубина…
— Так-то, — довольно сказал Кидд, пряча бумажку за па-зуху.
Тут только Сол заметил, что это не бумажка вовсе, а пер-гамент, и написано на нем было не на языке каком-то, а циф-рами и крестами… Шифр это…
Следовательно, все уже было готово, и действовать надо немедленно. Сол схватился за живот, скорчил мучительную гримасу и тихо застонал. Никто не обратил на него внимания. Сол застонал громче. Кидд с отвращением посмотрел на него.
— Живот схватило, — пояснил Сол, медленно, опираясь о землю, встал и заковылял на край поляны. Спиной он чувст-вовал взгляды. Поляну обрамляли густые кусты тамариска, за ними возвышались деревья, в целом, местность понижалась к востоку, образуя небольшой овраг, по которому можно было достичь побережья, а дальше — обманом двинуться на юг, поскольку искать его бросятся, скорее, на север. Только вот в чем вопрос: бросятся — когда? И бросится — кто? Сейчас они не смогут оставить сундук. Следовательно, погоню, если она и будет, можно ждать только с завтрашнего утра. И направлена она будет на север…
— Стой! — окликнул его Кидд.
Сол оглянулся, вымученно улыбаясь.
— Назад! — приказал капитан. — Здесь давай садись. Знаю я эти штуки. А мы как раз закусим пока.
Сол вернулся, развязал пояс и сел посреди поляны. Он совершенно не хотел испражняться. Выпустил струю, тоненько пукнул… По спине поползли капли пота. Тем временем Бумба выволок палкой из костра кусок солонины и, придерживая ее носком сапога, разрезал на пять неравных частей. Самый большой кусок он протянул Кидду, самый маленький — юнге. Солу швырнул средний кусок. На его глаза навернулись слезы. Сол принялся жевать, пряча лицо в своей солонине.
Внезапно Кидд встал и, продолжая жевать, медленно по-дошел к Солу, обошел его вокруг, нагнулся и заглянул под не-го. Сол затравленно смотрел на капитана, не выпуская куска солонины изо рта. Кидд пристально посмотрел ему в глаза и усмехнулся:
— Живот ему схватило. Ну-ну…
В котелке закипела вода. Хмырь отсыпал из своего мешка горсть чая и бросил в воду. Котелок пошел по кругу, не обде-лили и Сола. Это был очень крепкий чай, от него начинало бешено колотиться сердце, как во время схватки, и на душе становилось теплее, будто от глотка рома.
— Чаек пьете? — дружелюбно спросил Кидд.
— Пьем! — за всех ответил Бумба.
— А я вам тут сахарку припас… — Кидд развернул тряпи-цу, в который лежал большой, с кулак величиной, обломок ку-бинского сахара.
Глаза у всех загорелись: сахар кончился в команде не-дель шесть назад. Обломок также пошел по кругу и был схрус-тан в несколько минут. Хмырь ел и стонал от боли: у него очень болели зубы. По-настоящему хорошо он чувствовал се-бя только когда спал. Во сне он обнимал мальчика, крепко оп-летя его ногами, и чувствовал в животе тепло и покой. По-следние годы по ночам ему снились львы…
Кидд был доволен зрелищем. Его забавляло, что сахар срубили столь быстро и жадно, что никто и не подумал пред-ложить ему, мирно сидящему в стороне. Даже Сол, притво-рявшийся посреди поляны, и тот погрыз… Что ж, запомним это. Все эти мелочи в одну копилку…
Впрочем, Кидд бы отказался от своей доли, под предло-гом, что не может жрать сахар, если трубка во рту. Обломок был щедро пропитан лаоданом. До места назначения остава-лось не более полумили…
— Где эта хуфра, никак не возьму в толк… — проговорил Бумба заплетающимся языком.
— На, возьми, — сказал Сол, протягивая ему кусок своего дерьма. — Вот она, твоя хуфра…
— Я у этой Хуфры голову отрезал на Карибах… — мечта-тельно произнес Ван.
— Молчи, юнга! — прикрикнул Хмырь. — Хуфра, она толь-ко в Африке водится.
— И в России, — мысленно усмехнулся Кидд, а вслух ска-зал:
— Ну ладно. Кончай перекур, пошли.
— Это какой перекур? — сказал Бумба. — Ты один и курил свою черную хуфру.
— Хуфру, — подтвердил Кидд, — маленькую мою хуфру.
Четверо взялись за ручки и поволокли сундук — в разные стороны, как муравьи, бессвязно бормоча про хуфру, снуфру и брюхру, хихикая и кашляя, постоянно сплевывая по ноги: Кидд хорошо понимал их состояние. Первый час зелье будет хва-тать крепко, они станут греметь словами, будто пережевывая камни, затем замолкнут, ощутив прилив сил, потом ослабнут, так, что их можно будет развешивать на ветвях, как тряпки. Теперь уж недолго осталось. Он цербером шел позади и по-смеивался, качая головой.
— Отчего это муравьи, — думал он, — всегда тащат пра-вильно, скажем, какого-нибудь жука, хоть и тащат в разные стороны…
— Хуфра-, — думал Ван, — Никогда в жизни не знавал та-кой хуфры, как у того урядника из посольства. — У старого Хмыря хуфра была брюхра какая-то, и пахло от нее чесноком. А у той молодой женщины, которая поделилась с ним лютней, хуфра была гладкая, тонкая, полная теплой розовой воды…
— Урядник, — думал Сол. — Почему Хмырю все урядник какой-то покоя не дает? И почему это я об этом думаю, а не он? — Он вдруг понял, что нет и не было никакого урядника, а был всегда только Кидд, который всегда шел за ними, гремя дорогими ботфортами, шел и давил их сзади, будто каких-то ползучих муравьев… Будто, будуто, будо…
— Вот и Сол все про золото, — думал Хмырь. — Бормо-чет себе что-то под нос, снухра все это, снуть… — А елда у него была все-таки хороша…
— Без стекла, — подумал Бумба. — Я и так их хорошо ви-дел из-за портьеры, шторы… — Он вспомнил, как из-за шел-ковой пурпурной портеры, шторы смотрел на них, сжимая в кулаке свою фуфру…
— Ну и народец же! — думал Кидд. — Нет бы каждому на свой манер бредить, а ведь все бредят — одинаково.
Он вспомнил тех русских, с которыми впервые столкнулся в северных морях. Мужчины, от мала до велика, носили на по-ясе кожаные мешочки с какими-то сушеными грибами, время от времени кидали горстку-другую в свои беззубые рты, а по-том тянули одну большую песню на унылый манер… Правда, те русские, которые лечили его в поселке на берегу Печоры, были все какие-то морщинистые и узкоглазые, но, рассуждал Кидд, русские вообще, нация темная, и много среди них раз-ных чудных пород.
— А что, Бумба, — кивнул он циркачу, который играючи нес свою долю сундука, мерно помахивая свободной рукой, бормоча, — Ты, небось, хорошо по деревьям лазить умеешь, да?
— Да совсем не умею, сэр. Ни разу и не лазил.
— Что же ты в цирке-то делал?
— Боролся.
— С кем — с людьми?
— Иногда с медведями. Один гастроль — со львом, пока тот не околел.
— Ну, и болван же ты однако…
— Верно, болван, — весело подтвердил Бумба, но что-то насторожило Кидда в его голосе. Он задумчиво посмотрел вдаль, где среди вековых дубов возвышался еще более древ-ний, тысячелетний желтый тополь.
— Ты с компасом, с буссолью, со стеклом — работал ког-да?
— Нет, сэр, не доводилось.
— А в цирке как же? Небось, там, из-за шторы за дамами подглядывал в хорошее стеклышко?
— Не было там стекол. Первое стекло я только в море увидел. И хуфру…
— Понятно, — сказал Кидд, дружески хлопнув Бумбу по лоснившемуся трицепсу плеча.
— Да, хуфру… Выиграет тот, кто нанесет первый удар, — подумал Бумба, свободной рукой незаметно нащупав под пла-тьем нож.
3
— Забрызгал, дьявол, забрызгал всего с ног до головы! — Кидд принялся вытирать руки об камзол, потом глянул на свои испачканные пальцы, плюнул, пнул Бумбу ногой:
— Это сколько ж в тебе крови, собака! У хорошего чело-века пинт десять будет, а у тебя, похоже, аж два галлона на-бралось. Ы-ы-ы… — протянул Кидд обычное свое, и мрачно, исподлобья набычившись, посмотрел на остальных.
Сол, Хмырь и Ван сбились в тесную кучку у ствола дере-ва, дрожа от страха и раскрыв рты от удивления. Было забав-но смотреть на этих троих, ставших вдруг на одно лицо: боль-шие, словно у восточных красавиц, глаза и раскрытые рты, словно просящие пищи… Кидд подумал, что следующим птенцом будет Сол, потому что гомиков нельзя было разлу-чать ни в коем случае: черт ее знает, эту любовь… Он дунул в дуло пистолета, затем с удовольствием понюхал черное теп-лое отверстие и заткнул пистолет за пояс.
— Видели? — высоким, вызывающим голосом спросил он.
Трое дружно закивали головами.
— Подумать только! — продолжал Кидд. — Собака злая. Из-за угла хотел… Правда, — Кидд внимательно осмотрел серый ствол дерева сверху вниз, — нет тут никакого угла…
Он нагнулся и вытащил нож из окровавленной руки Бум-бы.
— Вот этим, — он потряс в воздухе длинным, восточной работы клинком, — он и вас бы потом проткнул. Всех до еди-ного. Во змей-то!
Кидд размахнулся и швырнул нож в ствол, на полфута выше стоящих людей.
— Меня надо слушать, ребята. А теперь держите его. Он — ваш.
Трое медленно подошли к Бумбе и осмотрели его. Солу приглянулись желтые полусапожки на высоких каблуках. Хмырь взял себе чулки и подвязки. Кафтан был испорчен пу-лей, но его можно было зашить, поэтому Ван взял себе каф-тан. Сол как ювелир осторожно расстегнул браслеты, два се-ребряных, с запястий, и три золотых, с голеней. Перстень снять не удалось. Тогда Сол вытащил из коры дерева нож и срезал его. Все ценности, он, естественно, отдал капитану.
— Ну-ка, Сол, дружище, помоги-ка мне, птенчик, браток, — сказал Кидд, принимая металл.
Он взял Бумбу за ногу, правую или левую, что теперь уже не имело значения, и кивком отдал распоряжение Солу. Вдво-ем они потащили тяжелого борца по траве, прочь на край по-ляны и, когда достаточно удалились от остальных, капитан прошептал, тихо, но весомо:
— Я знаю, сынок, почему ты тогда сбежать хотел.
Сол посмотрел на окровавленного Бумбу и почувствовал, как теперь, уже совсем некстати, надувается в животе дерь-мо…
— Ты свое брюхо, — продолжал Кидд, — от Бумбы хотел унести. Я сразу понял, что и ты тоже его раскусил, каналью. Держись меня. В оба следи за педиками. Печенкой чую: за-мыслили что-то…
Сол украдкой посмотрел на товарищей. Оба были заняты осмотром только что добытых вещей: медовар изучал чулки, проверочным жестом потягивая, а юнга полоскал на ветру кафтан, просунув палец в дырку от пули. Они стояли рядом, и с двадцати ярдов казалось, будто трясут они и полощут само-го Бумбу. Жуткое это было зрелище…
— Ну-с, други мои! — потирая руки, громко сказал Кидд. — Начнем, пожалуй!
Он широким шагом пересек поляну и, придерживая картуз, принялся рассматривать крону дерева. То был желтый тополь, или, по-другому, тюльпанное дерево, самое красивое из аме-риканских деревьев. У молодого дерева кора чрезвычайно гладкая, у старого — вся в буграх. Это было взрослое дерево. Забраться на него не представляло труда.
— Кто из вас, братцы, на такое вот дерево влезть смо-жет? Кроме меня, конечно.
— Лезть? На дерево? — переспросил Хмырь.
— На дерево, — подтвердил Кидд.
— И сундук туда?
— Насчет сундука еще подумаю, — хитро сказал Кидд. — Но сначала — на дерево.
— Кто ж на деревьях сундуки зарывает?
— Слушай, ты! — Кидд мигом вырос над Хмырем, взял его за жабо, накрутил на руку и чуть приподнял. — Если ты мне… Если еще раз… Я тебе точно голову оторву и вот этим гвоздем, — свободной рукой он достал из кармана гвоздь и постучал им Хмыря по лбу, — эту голову к желтому тополю прибью, ты понял?
— Понял, — прошептал Хмырь, балансируя, как балери-на, на цыпочках и задыхаясь, как повешенный, в своем жабо.
Кидд отшвырнул Хмыря прочь и, не в силах успокоиться, принялся ходить туда-сюда по траве. У него были длинные толстые ноги, но маленькое, изящное туловище. В целом, он напоминал человека на ходулях.
— А потом я тебе в глаз выстрелю, — сказал он, разма-шисто ткнув ладонью в валявшего на траве Хмыря. — А по-том… — он пощелкал пальцами в сторону Вана, который сто-ял в отдаленье, белый как задница, и что-то теребил в руках.
— Кинь как это сюда! — приказал Кидд.
Ван очень волновался, потому что капитан обижал его друга. Он быстро бросил Кидду маленький сучок, который по-добрал с земли и успел заострить своим перочинным ножич-ком. Он всегда строгал что-нибудь, когда волновался, подобно тому как капитан всегда ходил.
— А потом, — зловеще прошептал Кидд, помахав в воз-духе колышком, — я в то место, куда пуля упадет, этот парши-вый остряк вобью, и от дерева вот эту бечевку на пятнадцать ярдов протяну… Сука! У меня ж сердце больное. Я тебе пока-жу, как мне возражать.
— А зачем? — серьезно спросил Ван, в раздумье потирая лоб. — Зачем надо бечевку…
— А затем, — степенно ответил Кидд, — что в том месте, куда бечевка дотянется, мы эти гребаные сокровища и заро-ем.
Первым засмеялся Сол. Потом Хмырь, сидевший на тра-ве. Затем — Ван, до которого, наконец, дошло, что все это было комедией и шуткой. Последним расхохотался сам капи-тан Кидд, пошутивший.
Он хохотал громче и веселее всех, хлопая себя по коле-ням и ягодицам, болтая фалдами и приседая в высокой траве. Он уже давно так откровенно и искренно не смеялся.
За семь последних лет истекли галлоны крови и дерьма, блевотины и спермы — пока он собирал по всем морям эти трудные деньги, в общем-то не столь крупные, если разделить на семь по триста шестьдесят пять. Останься он на службе у короля, в этой дурацкой, хоть и чистой шляпе, да на легком хлебушке, да если прибавить воровство и контрабанду…
Пират — это, прежде всего, тяжкий труд, не сравнимый ни с какой службой, даже, с войной, это, если хотите — рабство. Люди презирают нас за то же самое, за что ненавидят самих себя. А ненавидят они себя не за то, что не смеют преступить, нет, преступает каждый, и каждый всю свою жизнь просто ползет по этой черте, извиваясь, как уж, и длинным телом своим хлещет на ту и другую сторону. А на другую сторону он хлещет не потому, что боится Бога или боится людей, нет, много бесстрашных молодцов так и ползут по жизни ужами. Просто человек не хочет трудится — вот за что он ненавидит себя. Он не хочет трудиться руками, не хочет трудиться чере-пом, не хочет трудиться душой.
Сколько было намотано на эти руки пеньковых веревок, длинных, словно кишки, если ты, как последний козел, должен трудиться руками — по уши в крови и по горло в дерьме…
Сколько дней, от бухты к бухте, приходилось идти, выжи-дать и думать, если ты, как последний козел, должен трудить-ся черепом — выслеживающий и выслеживаемый в одном ли-це…
Сколько дерьма пришлось перемять вот этими пальцами, когда копаешься в их животах, если они, борясь не за жизнь, а за жадность, глотают свои обручальные кольца, и если ты, как последний козел, должен трудиться душой — в теплой воню-чей утробе, порой рядом с каким-нибудь еще шевелящимся зародышем…
Кидд смеялся уже на исходе, и смех переходил в кашель, и аж закололо сердце, и внезапно он замолчал…
— Ладно, козлятки. Отдохнули и за работу. Надо ведь, правда, на дерево кому-то лезть, — грустно сказал он.
Оценивающе оглядев оставшихся своих людей, капитан щелкнул пальцами и ткнул на Хмыря.
— Ты, значит, старый, на дерево влезть — не влезешь. Посему я тебя и не пытаю насчет буссоли и стекла. Ясно, что не умеешь.
— Умею, — неожиданно поднял голову медовар.
— Шутки закончились, — строго напомнил Кидд.
— Правда, кормилец! Точно могу румбы брать. И даже за-писывать могу.
— Череп, — напомнил Кидд. — Череп и яйца, если врешь. Сколько румбов зюйд-вест по ост?
— Двадцать, — быстро отвестил Хмырь.
— А зюйд-зюйд-вест по норд?
— Четырнадцать.
— А зюйд-зюйд-зюйд-вест по зюйд?
— Один и будет, что ж тут думать… — пролепетал Хмырь, не понимая, чем опять провинился, потому что глаза и щеки капитана налились кровью, и говоря «зюйд», он вытягивал шею, как черепаха, и брызгал слюной из квадратного, «зюйдом» оквадраченного рта.
Кидд сорвал с себя картуз и швырнул оземь, топнув ногой поверху.
— Собака! Я три года учился, чтобы румбы брать. Быстро говори, откуда знаешь?
— Урядник.
— Что? Какой урядник? Опять этот урядник?
Хмырь втянул голову в плечи и вдруг громко заплакал.
— Я не виноват, батюшка! Ничегошеньки я не знаю, отку-да, — кулачками он размазывал слезы по щекам. — Это он все опять, урядник…
Тут выступил вперед юнга и осторожно тронул капитана за плечо.
— Позвольте объяснить, сэр…
— А? Может и ты тоже румбы знаешь?
— Нет, что вы, сэр. Я тогда еще отроком был. Это у нас в посольстве было так заведено: все морскому делу учились, даже слуги и поварята.
— Ну-ка, расскажи.
— Был у нас в посольстве урядник такой, Михайлов Петр. Вот он всех этой грамоте и учил. С восхода солнца строил на плацу и по всему двору гонял.
— Зачем?
— Верно, — подтвердил Хмырь. — Прям с восхода солн-ца по плацу ходили, румбы друг на друга брали, а по вечерам в трапезной сидели, и он нас всяким морским словечкам учил, мудреным, а кто плохо словечки запоминал, того он…
— Послушайте, вы, двое! Ты, Хмырь, и ты, Ван! Если кто из вас прямо сейчас мне не объяснит, зачем урядник поваров и прочих гадов по плацу с восхода солнца гонял, а потом, ве-чером, в трапезной всяким морским словечкам учил, я вам обоим сначала прикажу яму вон там, в том углу поляны выко-пать, потом в эту яму вас обоих посажу и сверху вот этой складной лопатой, как мотыгой забью, а потом закопаю… Яс-но? А череп, — он обернулся на Сола, — череп я возьму твой.
— Это государственная тайна, — сказал Хмырь.
— Ну мы ничего, — махнул рукой Ван. — Мы тебе все равно расскажем.
— Конечно, расскажем, — степенно подтвердил Хмырь. — Мы ж тут все свои.
— В одной команде! — просиял Ван.
— Тут все дело в том, что мы с посольством с секретной миссией в Голландию пошли, на разведку. Надо было у их, у голландцев этих, выведать, как корабли строить, как их водить по морям, ну и прочее… Вот мы все время в порту и в доке, да по верфям. Все запоминали, выспрашивали, а писаря потом все записывали. Книги всякие по-дорогому в городе покупали и в сундук складывали. И вот — морское дело проходили на плацу…
— Зачем? — застонал Кидд, обхватив голову руками. — Зачем вам, в России этой, морское дело? Вы там что, по си-бирским лесам ходить под парусами собрались?
— Уж чего не знаю, того не знаю, — развел руками Хмырь. — Может, и по Сибири, а что? Может, там море какое есть…
— А урядник этот, — перешел на шепот Ван. — говорят, был вовсе никакой не урядник, а будто бы сам царь!
— Ну, не царь, конечно, — нехорошо засмеялся Хмырь. — Только ясно, что это был очень знатного рода человек. Очень он всеми распоряжался. И чуть кто что не так, так он его на воздуси и…
— Всё, — сказал Кидд, двинув перед собой ладонями. — Всё, хватит. Молчать. Море они в Сибири выкопать хотят. Вы мне яму сначала выкопайте. А там посмотрим. Значит, так… Ты, Хмырь, с буссолью работать можешь, но по деревьям ла-зить — нет. Ты ж, Ван, на дерево хоть и заберешься, да толь-ко с прибором не справишься. А вот Бумба, мир его праху, — Кидд игриво подмигнул матросам и те хихикнули, — ни того, ни другого не умел. И где ж теперь Бумба? Значит, я вот что ре-шил. На дерево полезет Сол. Он ведь как Бумба: ни того, ни другого не умеет.
Сол глянул с опаской через плечо на серый ствол.
— Боюсь, что я этого не смогу, сэр.
— А я тебя подсажу.
— Но я ведь с приборами не справлюсь.
— А я тебе подскажу.
— А как не выйдет?
— А я тогда с тобой полезу.
— Так для чего ж я тебе там, на дереве, нужен тогда?
— Для красоты, Сол, для красоты. Вот, возьми-ка этот молоток и заткни за пояс. Покрепче заткни, чтоб не выпал. Без молотка нам придется туго, там, на дереве. По деревьям во-обще не рекомендуется лазить без молотков.
Спустя несколько минут они оба уже карабкались по буг-ристому стволу, словно по отвесной скале, связанные одной веревкой. Сол полз впереди, а Кидд страховал, порой под-ставляя плечо под его пятку. Вскоре они достигли первой крупной ветки, и дело пошло на лад. Впервые за этот день Сол почувствовал себя в безопасности. Он знал, что зачем-то нужен капитану на дереве, хотя и не владел морскими инстру-ментами, которые почему-то также были нужны именно на этом дереве. Он знал: покуда они оба на дереве, Кидд не тро-нет его… Самое странное, что лезлось ему легко, хотя он ни-когда, даже в далеком могилевском детстве, не пробовал ла-зить по деревьям. Он не смотрел вниз и старался не думать о том, как он будет спускаться вниз…
Дерево внушало ему уважение и страх: там, в глубине ствола, он слышал потрескивание и глухой хруст, работу чер-вей и дровосеков, а может — движение соков по сосудам мощного ствола… Раз, ухватившись за край небольшого дуп-ла, он спугнул птицу, которая с криком вылетела наружу, чуть не свалив Сола с дерева, чуть не убив его, и он, на секунду замешкавшись, глубоко в дупло засунул руку, вытащил оттуда крупное теплое яйцо, кокнул его о свой золотой браслет и вы-пил.
— Стой! — запыхавшись приказал Кидд на одной из раз-вилок. — Экий ты прыткий оказался. Посидим, я с картой све-рюсь.
Он извлек из кармана кусок пергамента, той шифрованной записки, которую показывал на привале, и углубился в нее, поводя носом и шевеля губами.
— Шифры, Сол, всегда почему-то легче писать, чем чи-тать. Что-то я не пойму… Большая ветка, седьмой восточный сук… Прошли, что ли… Да вот же она и есть, на которой си-дим. Давай-ка передохнем малость. Ты по что птицу обидел, а? Глянь, красота-то отсюда какая! И Трактир Епископа как на ладони.
— Трактир — это хорошо, — поддакнул Сол.
— Это не трактир, а гора такая. Птиц обижать не надо, вообще, животных. Вот Бумба этот, царство ему небесное, медвежонка у себя в цирке мучил… Вон он, Чертов Стул, — Кидд подкрутил окуляр подзорной трубы. — Часика через два-три я на этом стуле сидеть буду и на тебя, Сол, дружище, ма-лыш, смотреть оттуда буду. А ты — на меня. Так и будем в глаза друг другу смотреть, только я тебя видеть буду, а ты ме-ня — нет.
Сол испытал приступ тошноты, в животе снова набухло и заворочалось дерьмо.
— Это почему, — прошептал он пересохшими губами, — почему ты меня видеть будешь, а я тебя нет?
— Да потому что я в трубу оттуда смотреть буду. А в трубу лучше видно. Хорошее стекло, дьявол его бери! А ты что по-думал-то? Эх, хотел бы я знать, где теперь Бумба: там, — Кидд ткнул большим пальцем вниз, словно римлянин на аре-не, — или там? — соответственно, вверх, тоже, римлянином.
— А птицу ты зря обидел, сынок, — Кидд снял картуз и с размаху надел его на сучок, огляделся, потирая крупные ляж-ки. — Красота! Даль голубая, глубокая… Уже поднимаются над полуденным лесом тончайшие декабрьские туманы… Зо-лотом и медью горит под ногами каждый дубовый листок. Как там у поэта вашего, Сумарокова? Мир сверху совсем не то, что мир снизу. Но лучше всего смотреть на мир сбоку. Посему, Сол, братишка, — грустно вздохнул Кидд, — Большая ветка, седьмой сук с востока. Стреляй в левый глаз мертвой головы. От дерева прямо через выстрел ровно пятьдесят футов. Пол-зи.
Капитан развязал свою долю веревки и бросил Солу ко-нец. Озадаченный его последними словами, Сол взял конец в зубы и медленно, на локтях и коленках, двинулся вдоль боль-шой ветки. Седьмой сук торчал ярдах в восьми от ствола, и Сол довольно быстро достиг его. Оглянулся вопрошающе на капитана. Тот успокоил его крупным жестом растопыренной ладони:
— Теперь привяжись к сучку покрепче, так, чтобы че… То есть, тьфу! Так, чтобы лицом на восток. А я тебе дам трубу. И ты в нее смотреть будешь.
Исполнив приказание капитана, Сол окончательно успоко-ился. Поджилки уже не тряслись: он был крепко привязан к дереву и теперь не свалится, что бы не случилось… Он слы-шал, как пыхтит позади него Кидд, продвигаясь к нему по вет-ке, этот бесстрашный Кидд. Вот он положил ему руку на плечо, вот перевалился через сук своим грузным телом и сел напро-тив, верхом на ветке, тяжело упершись обеими руками в серую бугристую кору, затем достал из-за пазухи и протянул Солу трубу… Тот бережно взял ее, раздвинул и посмотрел. Перед ним сидел маленький-маленький, необычайно далекий капи-тан…
— Не в ту дырку, дурак! — выругался он вдали.
Сол перевернул трубу: Кидд исчез вовсе, осталась одна смутная бородавка…
— Не на меня смотри, а на восток просто. Покрути кольцо. Смотри, пока не увидишь такую черную скалу. Как только уви-дишь черную скалу, еще покрути кольцо. Там должно быть что-то вроде стула. Так и называется — Чертов стул.
Все это было не так просто, как выглядело со стороны. Сол не раз видел, как капитан или штурман смотрят в эту са-мую трубу, но сейчас, в его собственных руках, она не очень-то хотела на него работать. Наконец Сол поймал и черную скалу и даже сам Чертов стул — небольшую нишу в этой ска-ле, и вправду напоминающую стул. Крик ужаса застыл у него в горле. Труба чуть было не вывалилась из рук.
— Там кто-то сидит!
— Где? — Кидд инстинктивно оглянулся, хотя, конечно, сам ничего увидеть не мог, без стекла.
— Кто-то сидит на стуле, — глухо прошептал Сол.
— Кто, разрази тебя гром?!
— Человек какой-то. Сидит и тоже смотрит в трубу. О Бо-же! Куда он делся? Пропал… Только что был и нет. Хуфра ка-кая-то…
— Вот-вот, — облегченно вздохнул Кидд. — Это тебя все еще сахаром тащит. Хуфра ты моя, — он нагнулся и поцело-вал Сола в лоб, в то самое место, куда намеревался вбить гвоздь.
Счастливый, Сол заморгал глазами.
— Ладно, — сказал капитан. — Теперь держи трубу и не шевелись. Смотри прямо на этот стул, а я измерять буду.
Кидд достал и открыл буссоль. Он весьма дорожил этим инструментом. На нем был выгравировано его имя и вензель самого короля. Он часто вспоминал церемонию вручения, прямо перед отходом в северные моря.
— Посмотрите на его рожу, — сказал тогда король. — С такой рожей он далеко пойдет. Он мне все кого-то напомина-ет, но я не могу понять, кого.
— Может быть, Папу?
— ***пу. На русского короля он похож, вот что. Смотри, дружище, не попадись к русским в плен, а то они еще примут тебя за своего короля.
— У них этот король как-то по-другому называется, це-зарь, что ли?
— Вот-вот. Гай Юлий Цезарь и есть. Говорят, очень маль-чиков любит. Так что, смотри, капитан, не нарвись.
Узкоглазые русские, которые лечили его на Печоре, поня-тия не имели, как выглядит их король. Они вообще слыхом не слыхивали, что есть над ними какой-то король…
Морщась и шевеля губами, Кидд взял румб по трубе и вписал числа в пергамент. Завинтил карманную чернильницу, взял из рук Сола трубу, спрятал ее за пазуху и достал из кар-мана гвоздь.
— Дай-ка мне молоток, — сказал он.
Сол увидел, как остро блеснул на солнце заточенный кон-чик гвоздя (ведь медь на срезе — что твое золото) и вспом-нил, как на одном из привалов Кидд точил этот гвоздь о ка-мень.
Кидд вдруг заплакал, пудовыми кулаками вытирая глаза.
— Птичку жалко, — пояснил он. — Ты по что птицу оби-дел, яйцо у нее сожрал? Вот представь себе: сидишь ты в дупле, никого не трогаешь, птица такая, яйцо высиживаешь, дитятко свое… Вдруг какой-то ракалья, монстр такой, берет твое яйцо, пожирает на твоих же глазах… Гадина ты ползучая. Зачем птицу обидел, овечий ты человек, овца, отвечай сейчас же!
— Да я… — начал было Сол, но капитан перебил его:
— Ты птицу обидел или нет? Ты обидел птицу, гадина ты ползучая!? Ах, ты птицу обидел! Да я ж тебя за эту птицу… Я знаешь, что с тобой сделаю? Вот этим вот молотком, гнида, и этим гвоздем… Шутка. Ты лучше прямо сиди, как будто я тебя сейчас рисовать буду. С камерой-обскурой. И закрой глаза… Ты в Бога-то веришь? Ну и славно… Надо же! Беззащитную такую, бедную такую птицу…
4
Хмырь и Ван стояли под деревом и, задрав головы, пыта-лись разглядеть товарищей сквозь листву. Ничего толком… Лишь само дерево, да потревоженная птица, делающая один круг за другим.
Капля упала Вану на нос.
— Кажется, дождь собирается, — проговорил он.
Странная это была, подозрительно теплая капля. Ван смазал ее мизинцем, посмотрел.
— Кровь, разрази меня гром!
Другая капля обожгла руку Хмырю… Тот сделал жест, с которым сотни лет спустя будут глядеть на циферблат наруч-ных часов, понюхал свое запястье.
— Нет, — заключил он. — Это дерьмо.
— Кровь! — воскликнул Ван. — Кровь это, а не дерьмо.
— Дерьмо, — пожилым назидательным тоном протянул Хмырь.
Сверху слышался бойкий стук молотка, меди о медь, и жалобный приглушенный вой, от которого леденило душу. На людей, стоящих под деревом, падали частые крупные капли, будто действительно дождь при ясном небе пошел.
— Бог мой!- Да на тебе ж и вправду кровь…
— А на тебе и впрямь дерьмо. Кровь и дерьмо. Что они там делают-то?
— Может он его там — того? — подмигнул Хмырь.
— Нет, — озабоченно покачал головой Ван. — Слишком уж много крови…
— Да и дерьма…
Вдруг раздался выстрел, и пуля вспорола землю прямо у них под ногами. Убедившись, что с неба тут падают не только кровь и дерьмо, но и добрые порции свинца, друзья бросились наутек, прочь от проклятого дерева, и остановились, запыхав-шись, поодаль, на самом краю поляны. Послышался треск: что-то медленно падало сверху, ломая ветки. Падая, оно ос-танавливалось, задерживалось и сползало, шелестя, стукаясь и древесно треща, наконец, глухо коснулось земли. Друзья по-дошли и посмотрели.
Это был, конечно же, человек, судя по тому, что он имел руки и ноги, и одновременно — непонятно кто, потому что у не-го не было головы.
— Это опять Бумба, — предположил медовар.
— Нет, — возразил юнга. — Бумба, он там. — Это, ско-рее, сам капитан.
— Нет, капитан, он большой. Похоже, что это Сол.
— А что если это вообще, кто-то третий?
— Откуда бы ему взяться на дереве?
— Так, может, он давно там сидел…
Тут оба увидели массивную задницу Кидда, медленно спускавшегося по стволу.
— Опорожнился, наконец, бедолага, — пробурчал он. — Но отнюдь не получил от этого наслаждения. Эй, куда вы все подевались? Санта Клаус пришел, ваш добрый папа Карло. Ювелира не видели? Нашего особо приближенного министра финансов? Странно, должно быть, завис где-то. Нынче осе-нью все как-то зависает у меня. Очень это нервная работа, господа. Ах, вот и он… Сорвался, несчастный, голову потерял со страху. Не умеет он по деревьям лазить, вот что.
— А где голова-то? — глупо спросил Хмырь, подходя.
— Дак зачем ему теперь голова? Снимайте-ка с него браслеты и штаны себе, кафтан там, если нужно. Обосрался, бедолага. Да и до сих пор, как я вижу, продолжает. Итак… Ну идите-ка вы сюда. Я вас не трону. Вам ведь еще яму копать. Вы уж мне яму выкопайте, а зарывать я ее сам буду, ладно… Надоело говорить и спорить… А вот и дырка от пули. Оста-лось — сущие пустяки.
Кидд достал из кармана колышек, заточенный Ваном и воткнул его в землю, в то место, куда упала пуля. Затем обвя-зал бечевкой ствол желтого тополя и дотянул до колышка, обмотал два раза, пошел дальше, разматывая клубок. Когда бечевка вся вышла, остановился и произнес, гнусаво и моно-тонно, как поп на проповеди:
— От дерева прямо через выстрел ровно пятьдесят фу-тов…
Хмырь и Ван тем временем занимались Солом, перево-рачивая его и тряся, словно тряпичную куклу.
— Сэр! — послышался недоуменный голос Вана. — Ума не приложу, где у него ключик браслетный делся… Все карма-ны вывернули: никаких тебе мешочков, цепочек — ничего!
— Может, потерял? — предположил Хмырь.
— Да, потеряет он… — Кидд задумчиво почесал затылок. — Все ясно. Знаю, где у него ключ. Вспорите-ка ему брюхо
— Это я с удовольствием, кэп! — бодро отреагировал Ван.
Он достал из-за пояса свой ятаган, кривой, словно серп, и быстро полоснул Сола по животу. Рана раскрылась и зазияла, над ней пошел легкий парок. Ван опустился на колени, кончи-ком ятагана осторожно разрезая требуху в горячем брюхе то-варища.
— Ого! — радостно воскликнул он спустя минуту. — Вот он, ключ! И перстень какой-то… Это у Бумбы был такой, — до-гадался он, оботря перстень о рукав.
— Ага, прикарманить, собака, хотел. Так ему и надо, псу. Он, когда с Бумбы запас снимал, кто за ним смотрел? Давай-ка все это сюда, — протянул руку Кидд. — Вот видите, как с таким связываться. Прочь его тащите, чтоб не вонял… А вам двоим, ребята, я доверяю, как никому. Один за всех?
— И все за одного, — хором отозвались матросы.
— А теперь — яму копать, — Кидд топнул ногой оземь. — Тут!
Пользуясь своим турецким ятаганом как серпом, Ван сре-зал круг травы в три ярда, Хмырь поплевал на ладони и вотк-нул в землю лопату. Срезав дерн, они уложили его в аккурат-ные штабеля. Вскоре оба уже стояли по колено в яме и бодро махали лопатами. Кидд быстро ходил вокруг, держа трубку в углу рта.
— Пошевеливайтесь, лежебоки! — подбадривал он. — Вы народец ушлый. Гулять да пороться все вы горазды, а как настоящую работку… Вы, почитай, половину суши захватили, а до моря еще не добрались… Ах вот оно что! — он хлопнул себя по лбу. — Как это я сразу не понял? Северными морями идти далеко и трудно, а южными вам не пробраться: турки проливы стерегут. Один выход: на Балтику. Но там шведы дань собирают. Это вот почему вас чиновник этот морской грамоте учил. А как я донесу сии планы до шведского короля? Сколько ж он мне заплатит!
Кидд в волнении заходил еще быстрее, просто забегал вокруг ямы на длинных своих ногах.
— С сушей, значит, не справились, теперь в море лезут. Ну-ну. На Аляску аж перевалили. Всей земли вам не удержать, конечно. Продайте ее, пока не поздно. Аляску — англичанам, Камчатку — японцам, Сибирь — китайскому императору, а Юг — туркам. А то сидите, как собаки на сене — ни себе не лю-дям. И триста лет просидите, ничего путного с этой землей не сделаете. Землю, ее любить надо, обрабатывать, а не сте-речь. Ее копать надо… Чего уставились-то? Копать, говорю, копать надо!
Когда яму вырыли по горло, Кидд докуривал третью труб-ку.
— Умаялись, — посочувствовал он.
Две головы, возвышаясь над землей, согласно кивнули.
— Ну вот, покурите, — Кидд протянул свою трубку и дал затянуться по старшинству: сначала Хмырю, потом Вану. — Ну как, теперь уж не трусите, что убью? У меня и пуль-то в писто-летах не осталось: одну Бумбе отдал, другую — черепу. Не лопатами же я вас забивать тут буду… Кстати, Ван, сынок, дай-ка сюда свою лопатку, яму с краю подравнять…
5
— Да уж, и вправду, один за всех, — пробормотал Кидд, — опершись на окровавленную лопату. — Один за всех тут отдувайся теперь.
Он отпер и раскрыл сундук. Лицо его озарилось — как блеском золота, так и собственным душевным светом. Он по-бросал сверху браслеты, снятые с ребят. Расстегнул штаны, помочился в сундук, затем закрыл и запер. Став на четверень-ки, с мучительным воем «Ы-ы-ы!» — столкнул сундук в яму, где он мягко лег на Хмыря и Вана, обнявшихся в последней своей постели…
Кидд закопал яму и затоптал рыхлый грунт. Потом собрал и уложил на место квадраты дерна. Все это выглядело подо-зрительно: остался выкошенный круг и целая куча земли.
— За всех за вас теперь, один… — бормотал он, разбра-сывая землю в стороны. — А вы все четверо, получается, за одного… Всем спать спокойно. Аминь.
Кидд оглянулся по сторонам и далеко в кусты зашвырнул лопату. Что-то было не так. Слишком странно выглядело это лысое место. Он пошел на край поляны и, чертыхаясь, нало-мал сучьев. Развел на лысом месте костер. Теперь поляна приняла человеческий вид: прохожий, окажись он в этих без-людных местах, легче всего подумал бы, что какой-нибудь пу-тешественник сделал тут привал, пожег костер, сготовил себе нехитрую еду. Закинув за плечи сумку, Кидд зашагал прочь.
На Трактир Епископа, невысокую крутую скалу в трех ми-лях южнее точки погребения золота, он взобрался уже к вече-ру. Само это место было выбрано еще в прошлом году, когда они вот точно так же вошли в бухту, обойдя Сулливан-айленд с севера. Тогда он ходил сюда вдвоем с Гейзом, храбрым ма-тросом-немцем, который помогал ему делать измерения и расчистил в листве тюльпанного дерева амбразуру, чтобы че-реп было видно только с одной-единственной точки, с Чертова стула. Гейза, конечно, пришлось потом прикончить. Тогда бы-ло лето, и на дереве во всю цвели тюльпаны… Кидду запоз-дало пришла в голову мысль, что надо было еще тогда, ле-том, сделать череп непосредственно из Гейза и тотчас опре-делить место — в таком случае, сегодня было бы меньше возни. Надо сказать, что Кидд изрядно устал за этот тяжелый день и еле держался на ногах.
Он сидел на Чертовом стуле и смотрел в трубу. В лучах заходящего солнца Сола было видно с трудом: казначей смо-трел прямо сюда — своими черными хитрыми глазами, теперь тусклыми, как дохлые муравьи, и, казалось, дразнил своего капитана вывалившимся языком.
— Будто девка кончает… — пробурчал Кидд, покручивая окуляр. — И отчего у этих русских порой бывают такие боль-шие носы? Просто орлы какие-то…
Он засунул руку в штаны и быстро продрочился на этот красный, все еще влажно блестящий язык.
Достигнув берега на закате, Кидд почувствовал себя вко-нец измученным. Снял ботфорты и, тяжело опустившись на остывающий песок, пошевелил обрубками пальцев. В сумер-ках шхуну было хорошо видно: двое матросов играли в кости на корме, один сидел в бочке. Кидд с отвращением подумал о том, что сегодня еще придется грести, одному…
Вдруг острая боль пронзила его пятку. Кидд дернулся, перекувырнулся на песке, завопил благим матом.
Какая-то тварь, может быть, змея… Глупость безбожная: вот так нелепо, не на виселице даже — кончить свою бренную жизнь! Он встал на четвереньки, злобно вращая глазами, и вскоре, наконец, увидел жука… Замахнулся, намереваясь при-печатать его ладонью, но внезапно какое-то странное тепло разлилось по кишкам, и будто хмель ударил в голову. Не-сколько мгновений он еще соображал ясно: ядовитая тварь цапнула его: вот почему ему сделалось так дурно, но сразу и неудержимо, словно наслаждение девкой, протекли сквозь все его тело умиротворение и любовь.
— Это ты меня укусил, дурашка? — мягко спросил Кидд.
Жук принял угрожающую стойку, подняв свои крупные клешни. Кидд понял, что чрезвычайно любит этого жука, как никогда никого не любил прежде — ни отца родного, ни коро-ля, ни девушку, с которой был помолвлен…
— Ах ты, кусака… — тонким голосом пролепетал Кидд и почувствовал, что весь становится мягким, расплывчатым и вот-вот всосется в песок — от всепоглощающей его неземной любви…
Жук был огромный, с воробья величиной, слишком огром-ный для насекомого, и, казалось, он все растет и растет прямо на глазах. Жук был желтый, почти золотой…
— Золотко ты мое… — прошептал Кидд. — А золотко я всю жизнь любил. Золотко, красное, как кровь. Золотко, жел-тое, словно дерьмо. Кровь, золото и дерьмо… Вот магическое заклинание. Вот для чего стоило появиться на свет.
Край солнца, по обыкновению, блеснув зеленым лучом, скрылся за гребнем горы. Стало стремительно темнеть. Кидд не мог понять, как он оказался здесь, когда успел так набрался рому или лаодану, почему сидит напротив желтого жука, и что все это может значить, и где все — толстый неуклюжий Бумба, носатый Сол, верный юнга и этот, как его…
— Вот тебе, жук. Возьми и никому не показывай, — Кидд достал кусок пергамента с чертежом и воткнул в песок, прямо перед мордой жука. — Сиди, дружище и сторожи. Хоть сто лет сторожи, не сходи с места. Один за всех?
— И все за одного, — скрипуче прошептал в ответ желтый жук.
6
Его выловили совершенно голым у борта шхуны, где он булькал и вопил как резаный, ухватившись за якорный канат. Наутро Кидд медленно оделся, вышел на мостик и потребовал позвать казначея, борца, медовара и юнгу — всех русских из экипажа. Штурман, после Рождества похмельный, вежливо возразил, что с этими ребятами капитан уже отплыл на берег утром вчера, а ближе к ночи его нашли обнаженным у борта шхуны, где он мертвой хваткой вцепился в якорный канат. Еще штурман сказал, что в лодке был отвезен сундук. Кидд покачал головой, закурил трубку и глубоко задумался. Он совершенно не помнил вчерашнего дня: все вертелось и ускользало, будто втягиваясь в водоворот, и вспомнил его лишь спустя год, когда, крутясь и качаясь в петле, видел, естественно, всю свою жизнь. Вот он и вспомнил все: желтый песок, когда босым мальчишкой бежал по пляжу к матери, череп, сидевший на ветке, словно сова, юную леди, с коей был помолвлен, цветущее тюльпанное дерево и желтого жука, который охранял и до сих пор охраняет заветный кусок пергамента на песке. И все это стремительным вихрем втягивалось в пеньковую петлю, закручивалось и исчезало, оставляя за собой лишь ясный желтый свет, да три крепких значимых слова: кровь, золото и дерьмо.