Наброски о жизни и смерти вещей
Екатеринбург, год 1987. Робкие выступления интеллигенции, ночное битье стекол в комитете партии, первый российский рок-фестиваль. Главным архитектурным управлением города был запланирован снос старинного двухэтажного здания по улице Красноармейской и строительство на его месте новой гостиницы. События развивались стремительно - уже через несколько часов после того как к дому была стянута строительная техника, собралась небольшая демонстрация из членов общества защиты памятников архитектуры. Люди встали на пути строительной техники и здание было спасено. Организовали круглосуточную охрану, поскольку власти предпринимали попытки снести дом "втихую". Я очень хорошо помню прохладные осенние вечера, костер во дворе. В костре горят остатки сломанной китайской ротонды... Темный, безжизненный силуэт дома за моей спиной не был для меня ценностью исторической - скорее просто декорацией. Помню, нам наскучило сидеть возле костра и мы полезли с фонариками побродить среди полуразрушенных стен. Собственно и дом меня не заинтересовал особенно - пыльные коридоры, отсутствие штукатурки, запах гнили. Сколько не пытайся напрячь воображение - не увидишь ничего, кроме тихой смерти, не почувствуешь ничего кроме недоумения. Но вдруг мой фонарик осветил клочок бумаги, лежавший на столе в одной из комнат. Это был обрывок газеты с чернильной надписью на полях. Я прочитал: "Если лампочка в 10 свечей обходится в месяц в 13 рублей, то во сколько обойдутся 5 ламп по 5 свечей?". 1918 год. В те темные времена, когда город переходил из рук в руки от красных к Колчаку и обратно, кто-то жил здесь, сидел в комнатке перед запыленным окном и мечтал о том, чтобы стало светлее. Дом сразу ожил - я увидел этого человека, революция среди безмолвных камней закончилась.
"Воздухоплаватель" Алексея Рубина для меня - такой же лист старой бумаги на запыленном столе.
* * *
В каждом старинном городе есть дом-призрак. Днем - это обычный дом, в котором живут люди, смотрят телевизор, принимают душ, читают газету "Известия". Но ночью, мучаясь от бессонницы, можно краем глаза увидеть на подоконнике горящую свечу или услышать голоса, произносящие имена Распутина или Столыпина... Говорят: "все пройдет", "время лечит". К сожалению, жизненный опыт утверждает обратное. Есть страдания, против которых время бессильно. Но что напоминает нам о них? Слова, пришедшие в голову кому-нибудь из современников? Рассказы? Мемуары? Нет. Все слишком субъективно, надуманно, однобоко. Фотографии? Нет. Это лишь слепок с лица когда-то жившего человека, его предсмертная маска. Люди, обладающие сверхчуственным восприятием могут определить по фотографии жив человек или умер. Разглядывая старые фотографии мы словно бродим меж запыленных стен в пустом, уже давно покинутом жилище. Но все-таки выход есть. И этот выход - вещи. Обычные вещи, которые мы носим в руках, храним в ящике письменного стола, красивые вещи которыми мы любуемся и безделушки, существования которых не замечаем.
Вещь важна не потому, что она "впитала тепло рук" владельца. Она важна потому что владелец ее ВЫБРАЛ. Держа вещь в руках, мы принимаем тепло и чувствуем выбор. Тепло безадресно и происхождение его не играет роли, но в выборе вещи сохраняется индивидуальность владельца. Маленький мундштук из слоновой кости или старинный хронометр марки "Elysse Nardin" в руках опытного фантазера превращается в целую вселенную полную больших городов, кровавых драм, дальних путешествий. Современность - это яд, разрушающий историю. Вещь - противоядие.
Мир "Воздухоплавателя" - это прежде всего мир вещей, предметов среди которых тенями ходят типажи знакомые по романам Жюля Верна, Уэллса, "Двум капитанам" Катаева, повестям Вайнеров. "Воздухоплаватель" это прежде всего попытка преодолеть время. Вовсе неочевидное намерение для произведения, посвященного истории. Затянутые диалоги, масса ненужных подробностей - шероховатости, необходимые для того, чтобы читатель не соскользнул вниз по отполированному шесту детективного сюжета. Чего же ради мешать читателю? Зачем ему выслушивать историю Анастасии Францевны или знать кто держал кондитерскую на углу Разъезжей и Коломенской? Вещи проносятся перед нами, щедро выбрасываемые из бездонного рога изобилия. Автор словно шарит в темноте прошлого, вытаскивая и показывая нам блестящие обрывки старинной атмосферы. Вымышленные они или нет нам уже не важно. Когда говоришь об истории, необходимо забыть о правде и довольствоваться правдоподобием.
Приведу фрагмент, очень ярко иллюстрирующий приоритеты автора:
Комната была без окон , душная , прокуренная . ………………… Как в театральном чулане , рваные ботинки соседствовали с огромным деревянным колесом , старые тусклые канделябры и продавленный самовар лежали на груде разноцветного тряпья , рядом - какие-то пилы , цепи , коньки с кожаными ремешками , кавалерийское седло , ведра , стулья , корабельная рында , старинный барометр в резной раме, клочья рыболовной сети . Среди всякой всячины выделялся растерзанный музыкальный механизм с заводной ручкой и большим бронзовым диском , плотно усеянным мелкими штырьками .
Справедливости ради нужно отметить , что , конечно же , совсем не шарманка привлекла в первую очередь внимание Никифора Васильевича . В центре комнаты стоял стол, за которым сидели шесть человек.
Сначала - предметы. И лишь потом - герой и неуклюжий реверанс в сторону справедливости. Оказывается, героя вовсе не интересовали вещи! Ну что ж - тем виднее делаются нам тяжелые нагромождения декораций. И к концу повести уже немного чувствуешь себя посетителем музея, где есть только интерьеры и фотографии на стенах. Автор почуствовал жизнь вещи и вывел живую вещь в действующие лица своей повести, но со временем ценность и аура индивидуальной вещи была подавлена их количеством - гармония нарушилась и дух времени покинул "Воздухоплавателя".
Благодаря чему предметам удается так сильно захватить воображение читателя? Ведь мы даже не держим их в руках - они присутствует лишь в нашем воображении.
Сочетания слов, оформленные определенным образом, как устойчивые, эстетически ценные конструкции есть насилие над воображением, над фантазией читателя. Нам навязывается сконструированный мир, гармония которого, как правило, чужда. Это утверждение нисколько не противоречит тому, что произведение может нам нравится - эстетика выделяет из произведения только часть, только красивость и не анализирует ее. Есть красивость - и произведение нам нравится, нет - не нравится. Но вместе с понравившимся произведением, вместе с красивостью мы и впускаем в себя этот чуждый мир духов, мы как бы открываем дверь на стук, но не видим что на самом деле находится за дверью. Ощущения, которые мы переживаем при прочтении - есть реакция души на это насилие.
Действие состоит из двух частей - подвижной и неподвижной. Неподвижная часть интересует нас в данный момент - это есть те бесконечные скопления предметов, которые показывает Алексей Рубин на страницах своей повести. Мир статики предметов наиболее болезнен для фантазии и именно поэтому он вызывает ощущения порой более сильные, чем человеческие поступки, неоднозначные и сложные явления. Предметы чудовищно примитивны по сравнению с людьми - но внутри человеческой фантазии мертвый примитив существовать не может ибо противоречит сущности механизма фантазии. Именно поэтому фантазия, получая предмет из рук автора, адаптирует его к себе, окутывая туманом из ощущений. Так вещь захватывает сознание читателя. Мистика вещи в голове читающего есть акт отчаяния его фантазии.
Почему же вещи умирают? Почему к финалу "Воздухоплавателя" мы перестаем замечать Петроград образца 1922 года? Мне думается, дело здесь в обычном привыкании - метод автора не меняется, ощущения полученные от фантазии в начале повести приедаются и теряют свежесть. И в этом недостаток предметов - они стареют, чем больше их проносится перед глазами, тем четче понимаешь, что они - всего лишь предметы.
Одно время вызревает внутри другого как косточка в плоде. Эпоха Достоевского в веке 21 уже перезрела, высохла и ее можно добавлять в пищу только как приправу, как пряность. Быть может такая же судьба постигает послереволюционные годы и Серебряный век?
* * *
А старого дома, который пыталась отстоять екатеринбургская интеллигенция , больше нет. Он разрушился сам - городское правительство не выделило на ремонт ни копейки. Сейчас на его месте пустырь, заросший травой. Когда мы ночами сидели возле этого дома, жгли костры, мы и вообразить себе не могли, что все будет именно так.
29.07.2001