Итак, она необыкновенная женщина; «не» раздельно, верно, се – правило; не обыкновенная, а какая, значит? Она странная, непонятная, не из мира сего; действительно, из другого. Там, в другом мире и детстве, остались куклы, мишки, игрушки, коньки и хоккей (всю жизнь мечтала о фигурных коньках, не было денег, потом не стало в продаже коньков, постепенно забылось); почему хоккей – просто веселая игра с мальчишками, они интереснее, это правда. Мама говорила: «Дочка, ты музыкант, ты ничего тяжелее стакана и вилки поднимать не должна», учила хорошим манерам: вилку слева, нож справа, курицу руками. Водила в музыкальную школу; в левой руке - дочка, в правой - аккордеон. «Дочка, сыграй, гости просят…», и играла, а как же. «Хаз – Була-ат уда-а-лой, бедна сакля твоя…» На выпускном играла, на вступительном играла, что наша жизнь – все игра, только правила запутаны: там нельзя чего-то руками, там – опасная игра высоко поднятой клюшкой; тут, да что тут, тут другая жизнь, взрослая, у самой уже дочка и муж, да, муж, не подумайте, что она может жить одна, мы-то знаем, как может жить одинокая женщина лет тридцати с дочерью; нет, у нее все хорошо, муж работает и приносит деньги домой, ну и что, что кочегар, сейчас всем трудно, не пьет, и то слава Богу. Телевизоры в доме не переводятся, все несут ремонтировать; золотые руки, до своего "Горизонта", правда, никак не дойдут, ну да ладно, свой-то старый, черно-белый, а ремонт – неделя, не меньше, можно смотреть чужие цветные картинки. Потом другой ящик становится на место отлаженного, круговорот телевизоров в квартире, ничего не скажешь, только размер экрана меняется. Дочку от телевизора не оторвешь, что за дети пошли, книгу ни за какие коврижки читать не станет: «Неинтересно, мам. Я, кстати, на каникулы в различные кружки записалась: танцевальный, моделирования… Буду ходить. Правда, здорово?» Правда, дочка, только в доме второй день есть нечего, так надеялась на каникулы ребенка отвезти к матери, домой. Бабушка там скучает по тебе, видишь, письмо прислала – ждет». Откуда еде взяться – зарплата работника культуры, и ту крайне неаккуратно выплачивают, вот времена пришли, свое не получить, а что делать, какая никакая, а работа. Страшно было после института: куда? куда? Подруга была, то есть и осталась, но это другая история, такая дружба, с полувздоха, с полуслова, все завидовали, вслед за ней и приехала в этот город, подруга здесь всю жизнь прожила; тоже ведь, могла и в Тмутаракань попасть, а тут – город, и – хореограф, не хрен с бугра, играй себе на аккордеоне, весели людей, работник клуба; только жить негде, потому как – кто ж отвалит целую квартиру незамужней, полгода так и жила в Доме Культуры, в кабинете, тогда и познакомилась со всеми, узнала, что за город, что за люди; что люди, как везде, не лучше, не хуже. Девчонки (милые подружки) чаще тогда на работу ходили: придут в кабинет, сядут на колченогие стулья, кровать, просто на тумбочку, а чайник уже кипит, к чаю, понятно, пирожки-рулеты, малиновое варенье – весело, одним словом. Там же и с мужем познакомилась. На хор ходил, ходил и доходился. Подружка к тому времени в Питер засобиралась, перспективы появились, все такое, уехала, в конце концов, но это совсем другая история; все как в жизни – одна уехала, другая осталась, родилась дочка, не в маму, это точно – на улицу не выгонишь, кричит – холодно, или жарко, или еще чего удумает; наверное город этот действует своими высокими, выше человека, заборами; дома не так, там малюсенькие заборчики, кошка перешагнет; здесь друг от друга прячутся, но неудачно как-то. Хорошо ехать отсюда автобусом до областного центра, все друг друга знают, разговаривают о себе, тебе, общих знакомых, сиди, слушай, все узнаешь: кто, где, когда, с кем и сколько раз, и какие песни при этом пели, все известно, интересно, откуда? (Генька-то спился. – Иди ты! – Ну. Бабу выгнал. – А говорили – она его… - Не. Он бабу. Другую королевну привел. Да тоже, пьют и пьют. – В доме шаром покати. – Это он из дома ворует и за бутылку носит. – Говорили ж, пропадет, так и вышло… - Ага, так и вышло…) Никуда, никуда не спрятаться, все знают, что сбылось, чего хотелось, о чем мечтал, кого любил, как только из-за заборов видать; на всякий случай заборы летом в массовом порядке ремонтируются, белят–красят, город для Тома Сойера. Когда из-за забора выходят, мимикрируют, приспосабливаются к беззаборному пространству – пьют. Здорово получается. И ползком, ползком обратно, в тихое местечко, под защиту родных стен. Сама попробовала мимикрировать несколько раз – вроде ничего, вроде, и жить можно. Наверное, так пила бы и пила целыми днями, да денег нет, нет денег, что тут поделаешь. Работа эта долбаная, все вечера на этих руках, кто ж еще так ловко умеет исполнять на аккордеоне, «Roland’e» разные мелодии, человек-оркестр, не меньше; музыкант, короче, как и было сказано выше, с умением таскать колонки и плясать цыганочку, поневоле маму вспомнишь. Различные инсценировки, все роли: Снегурочка, Дед Мороз, скоморохи, шуты, Баба Яга, всю жизнь: «А ну-ко, честной народ…» и т. д. Страсть, как смешно. И время, времени ни на что не хватает, на себя особенно, как бы и стареешь. Появляется иногда мальчик, непонятно, что ему надо, неконкретный и непоследовательный. На вопрос «Кто любимая женщина» неопределенно машет рукой: «Вчера во сне видел, что беременная, ветром, разве, надуло – полгода не виделись…» Кто ж не видит любимую женщину по полгода, это за свет можно по полгода не платить, проверено. Когда только будут деньги, и не станет долгов, никогда наверное, давай, лучше выпьем, и он несет водки, и милые подружки (черт их всех…) рядом, но вроде и не до них, есть о чем поговорить; о чем, да ни о чем, так, легко, спокойно, это все водка, славная маскировка, ловкая мимикрия, шутки, утки, прибаутки (Ай’м Робин Гуд – Ай’м Квентин Дорвард – Ай’м сорри…) Ай’м сорри, надо идти, дочь болеет, ах-ах, как все качается, дочь ждет, надо готовить ужин, до свидания, всем до свидания. Народец бредет к своим замкам, где холодно, и надо топить печь, скоро праздник, и, может, дадут денег, а нет – все равно опять напьюсь, шубу дуба блюз. (Ты любишь блюзы? – Да, да. Ты не смотри, я не только «Ягоду-малину» могу…» И дочка будет теребить свою лежащую на кровати маму, не имеющую сил даже раздеться, смотри, мама, кино начинается «Санта-Барбара», что ты спишь, что? И все куда-то проваливается, маскируясь усталостью, и остается сил только сказать: «Суп остынет. Ешь с хлебом…»
А наутро снова топить печь, и праздники пролетели, может, это другое утро, но какая разница, тот же снег, та же комната, тот же холод, и снова каникулы, но куда везти ребенка по такому холоду и морозу к бабушке, так просила остаться, стоит сейчас у елки и молится на нее, руки сложила и молится: деньги дали, но мало, даже за свет не расплатиться как следует, на одни пени, но зато елка стоит на столе, красавица, к черту мужей и любовников, есть острый топор и елочный массив в городском парке, хей ю, под самый корешок.
И успеть причесаться, накраситься бы, да нечем, деньги, не стоит и повторять; помада где-то на работе валяется, морозец спал, голова болит; анальгин разжижает кровь; две таблетки, дочка, маме; не верь, разжижает, но у мамы густая кровь, веди себя хорошо, сейчас папа придет с работы, все, все, убежала.
Знакомые лица по дороге на работу, еще бы, музыкант, личность, заметная в городе, можно при случае на танцах заказать какую-нибудь «Морячку, «Здравствуйте» - «Здравствуйте», «Как дела?» - «Ничего», тепло кабинета, теперь здесь нет кровати, но стулья на месте, и бурлит чайник, кружки на столе, неожиданно возникающие печенья и конфеты, разговоры, разговоры (девчонки милые подружки) – сто лет не виделись, какое, только вчера ругались; неспешное вязание (лицевая, изнаночная, две вместе), бормотание радиоприемника, кофе «Vienna», сигареты «Bond», «Что такое город на Лене, пять букв? Ты должна знать», «Ой, девчонки, мне вчера снилось, что я в бассейне одна, ныряю, хочу до дна достать, чувствую воздуха не хватает, и дно близко, так страшно. Но проснулась» - «Это тебе сон в руку. Мне снилось: сижу я за столом с красной-красной скатертью, и ногти на руках у меня маленькие-малюсенькие…» Она тоже вспоминает прошедшую ночь, аспирин действует, кровь разжижается, и уходит головная боль, и приходит спокойствие, а от него ощущение чего-то радостного; необъяснимое чувство, откуда-то из сна идущее, и она ликующе говорит, что сегодня ночью летала, да, взлетела и летала, легко и свободно, вверх и вниз, вправо и влево, в любую сторону; кругом были трубы, из труб шел дым, черный и белый, настоящий дым, а она летала между трубами и дымом, между дымом и трубами, но хоть так-то, хотя бы так...