Второй месяц Алика пытала бессонница. Хотя, бессонницей это можно было назвать с большой натяжкой, так как сон все-таки настигал измученное житейскими проблемами Аликово сознание.
В отличие от нормальных людей, обычно случалось это днем, ну, в крайнем случае, рано утром, когда этажом выше начинает неистово орать радио, под окном гудят машины, а в широкое окно его спальни просачивается яркий солнечный свет. Алик и сам не знал, каким образом его организм умудряется отдыхать в такой суете. Самое интересное, что эти две недели Седов-Муханов, а именно такой и была фамилия Алика, стал высыпаться намного лучше, нежели раньше. Теперь, проходя мимо зеркала, Алик стал замечать легкий румянец на щеках и полное отсутствие мешков под глазами, ставших неотъемлемым атрибутом его внешности.
По догадкам Седова-Муханова, причиной столь кардинальной перемены образа жизни был его уход с работы. Кстати сказать, Алик был фотографом. Журнал «Сохо», где до этого времени он работал, давал неплохой заработок, давая вести жизнь преуспевающего фотографа. Одно время Алик спускал все деньги на ухаживания за фотомоделями. Меняя свои пассии как перчатки, он, вскоре, разочаровался в «девушках с обложки», осознав, что длинноногим красавицам от него нужна была только обложка «Сохо», ну, в крайнем случае, разворот журнала, на котором непременно должны были быть их фотографии. К сожалению, сам Седов-Муханов не представлял для девушек особого интереса, поскольку не был красавцем. Поискав немного девушку своей мечты среди среднестатистических москвичек, что так же не дало результатов, Алик целиком посвятил себя искусству. Теперь вся зарплата уходила на последние технические новинки в области фотосъемки. Дошло до того, что столичные магазины не успевали закупать то, чего требовала творческая душа Алика, и аппаратуру ему начали привозить с одного закрытого склада прямо домой.
«Красивую» жизнь Седову-Муханову сломала новый редактор. Будучи, как и большинство женщин-редакторов, порядочной стервой, Виктория Степановна Фирсова моментально невзлюбила его за безграничную лень, несобранность и безответственность. Впрочем, чувство нелюбви было обоюдным. Виктория Степановна гнобила Алика, не жалея ни сил, ни голоса, а тот, в свою очередь, делал всевозможные калаши с Фирсовой в главной роли, которые с неимоверной быстротой распространялись по редакции. За это «творец» и был уволен.
Уходя из «Сохо», Алику каким-то чудесным образом все-таки удалось выбить из Фирсовой пару «бонусов», которые Седов-Муханов якобы должен был получить еще зимой. На этом добыча денег и закончилась.
Являясь натурой творческой, Алик любил потакать своим желаниям и потребностям. Поэтому последние деньги были потрачены на покупку новейшего изобретения фирмы «Cannon», портативного цифрового фотоаппарата. Несмотря на то, что размерами новшество еле-еле превосходило спичечный коробок, качество снимков было ни чуть не хуже, нежели у больших, «полноценных» аппаратов.
Холодильник опустел за пару дней, денег в любом их виде в ближайшие дни не намечалось, поэтому Алик стал размышлять над проблемой получения хлеба насущного. После однодневного голодания, Седов-Муханов не нашел ничего лучшего, как стать папарацци. Техники было, хоть отбавляй, запасы пленки внушали полную уверенность насчет их бесконечности, да и с чувством кадра у Алика тоже было все в порядке.
В результате недельной практики на своей новой работе, Алик был пару раз избит охранниками нескольких ночных клубов, в которых пытался заснять личную жизнь знаменитостей; а один раз, правда, по ошибке, был отправлен работниками правопорядка в вытрезвитель.
Казалось бы, хрупкая душа фотографа давно бы отказалась от этой скотской работы, но нежелание умереть с голоду заставляло его идти на новые подвиги. Через месяц Алик овладел искусством маскировки, и дело пошло намного лучше. Несколько скандальных снимков одной подающей надежды поп-звезды, позволили Седову-Муханову снова прочно встать на ноги.
Алик проснулся, когда алый полукруг солнца, скрывшись в чернеющем небе, уступил место свинцовому диску луны, изъеденному коррозией кратеров. Бледно-желтое сияние светила в совокупности с радужными огнями вечернего города лучше всякого будильника оторвали Седова-Муханова от сладких грез, буквально выбрасывая его сознание в реальность квартиры. Пролежав несколько минут без движения, он, кряхтя, поднялся с кровати.
Шлепая босыми ногами по старому, давно потерявшему блеск паркету, Алик подошел к низенькому журнальному столику. В ворохе журналов, газет и фотографий он принялся искать пачку сигарет. Поиски продлились добрых пять минут, но особых результатов не дали. Единственное, чем утешился Алик это пульт от музыкального центра, который находился в розыске уже который день. Сбросив от злости пару стопок макулатуры на пол, фотограф отправился в ванную. Там тоже возникли проблемы. Во-первых, этим вечером его непропорционально большой нос с горбинкой почему-то стал еще больше, а во-вторых, синяк, который поставил Алику какой-то верзила-охранник, никак не хотел проходить.
Наконец, приведя себя в порядок, Седов-Муханов пошел на кухню, чтобы хоть как-нибудь поднять себе настроение чашечкой горячего кофе. Но без сигареты поднять себе настроение не представлялось возможным. Морщась от горячего «Nescafe», буквально сжигающего пищевод, Алик наскоро выпил содержимое чашки и отправился в ларек за сигаретами.
Улица встретила фотографа какофонией автомобильных гудков, неустанно работающего в этот вечерний час отбойного молотка, гомоном прохожих. От этого шума не спасали ни тенистые деревья, в большом количестве росшие во дворе Аликова дома, ни монолитные дома сталинских времен, стоявшие непоколебимыми громадами вот уже которые пятьдесят лет. Обогнув пару раз, фотограф неспешным шагом вывернул на набережную.
Город дышал летом. Тополиный пух, наметавшийся за день по улицам теперь, чуть подгоняемый ветром, невесомыми комами нехотя перекатывался по мостовой. Справа от Алика бесконечным потоком неслись машины, а дальше, за Москвой-рекой, пылал своими огнями Парк Горького. «Черт бы побрал этих старушек!», - думал Седов-Муханов, пиная ногами невесомый пух. «Эта палатка им мешала что ли? Видите ли, оттого, что ларек во дворе стоит, к нему вся районная пьянь приползает. Будто бы без ларька пьяни меньше стало!» Негодование Алика было оправдано. Всего несколько недель назад во дворе его родного дома стояла очень чистенькая, беленькая, с каким-то замысловатым логотипом палатка, в которой всегда можно было купить свежее пиво и хорошие, «непаленые» сигареты. Но потом ларек убрали, и теперь Алику приходилось тратить целых двадцать минут, чтобы достать драгоценный табак.
Докуривая третью сигарету, он зашел в подъезд. Голова чуть кружилась от полученной дозы смол и никотина. Запах мочи и перегара, витавший в подъезде, моментально забивался в нос, одновременно отрезвляя и вызывая приступы тошноты. Стараясь дышать ртом, Алик открыл свой почтовый ящик. Внутри одиноко лежал «Московский комсомолец» за 15 июня 2010 года (то есть за вчерашний день). Вяло перелистывая страницы, фотограф отправился к лифту. Новости политики его мало интересовали, рассказы дачников о вреде пестицидов для своего урожая тоже. Вдруг он, уже подходя к своей квартире, наткнулся на заголовок следующего содержания: «Макарова снова в столице!».
Это было уже интересно. Лаура Макарова, а в простонародье просто Лариса, молодая актриса театра и кино, всего за полтора года завоевавшая сердца миллионов поклонников в России и за рубежом, могла принести Алику неплохие деньги. Молодое дарование пробыло в гастролях немногим больше трех месяцев и, вернувшись, должно было обязательно оторваться на полную катушку со своими друзьями и подругами. На «закрытых тусовках» подобного типа можно было заснять очень много интересных событий. А если учесть то, что двадцати двух летняя Лаура считается недотрогой, то даже невинный взгляд или дружеские объятья могли превратиться в настоящую скандальную историю.
Войдя на кухню, Алик бросил куртку на табурет, а сам уселся напротив и стал, пожирая взглядом строчки, читать статью. Правда, особой пользы это не принесло. Из пары абзацев под фотографией актрисы можно было узнать следующее: 1) Лаура уже в столице (что несомненно радует!); 2) в столице Лаура ненадолго (радоваться надо, что вообще приехала!); 3) Гастрольный тур, по словам молодого дарования, оказался: «Необыкновенно увлекательным, несказанно красочным и очень интересным!» (конец цитаты). 4) Отдохнуть девушка, конечно же, собирается в хорошей компании своих коллег, друзей и подруг (что и требовалось доказать).
Наверное, кто-нибудь другой, прочитав статью, порадовался бы за молодую актрису, но у Алика от прочитанного упало настроение. В первую очередь огорчало то, что фотограф и малейшего понятия не имел, когда Лаура собирается «отдыхать». А, может быть, она уже «отдохнула» и ее вообще нет в Москве? Ведь, по словам корреспондента, девушка в городе ненадолго. А даже если все веселье еще находится в проектах, Алик не знал, где Макарова с компанией собираются кутить.
Пачка «Dunhill’а» незаметно опустела на половину. Сигаретный дым сгустился до такой степени, что глаза начали слезиться. Открыв окно, Седов-Муханов пару раз вдохнул сухой уличный воздух и вернулся к столу. На газетный разворот даже смотреть не хотелось. Алик почему-то вспомнил старую детскую загадку: «Висит груша – нельзя скушать». Действительно, любая задумка с участием такой яркой личности как Макарова могла превратиться в сенсацию за считанные часы. Нужно было лишь уловить момент и сделать пару-тройку более-менее интригующих снимков, а остальное газетчики сделают сами, благо, не перевелись еще на Руси пустобрехи, раздувалы и сплетники. Но такой возможности, даже самой маленькой, у Седова-Муханова не было.
Алик сидел, положив голову на руки, и бессмысленно искал глазами крошки на кухонном столе. «Ну, хоть что-то же должно быть!», - отчаянно думал он. – «Не может так быть, чтобы не было никакой зацепки!». Уже с отвращением он взглянул на черно-белое личико Лауры, будто бы ища ответ в больших глазах дарования. Но в неестественно сузившихся от яркого света зрачках читалась лишь радость по поводу возвращения домой. Еще раз просмотрев статью, Алик неожиданно наткнулся на фамилию корреспондента. Несколько мгновений фотограф осмысливал новые данные о злополучной статье и ее создателе, а потом на лице Седова-Муханова расползлась широкая улыбка.
С Димой Маляевым, автором статьи, Алик познакомился еще во время работы в «Сохо». Тогда Дима работал сразу в трех газетных изданиях и имел огромное количество связей, за что и пользовался большой популярностью. Довольно приятный в общении, человек с разносторонними интересами, Маляев и Седов-Муханов быстро нашли общий язык, а после ухода Алика из «Сохо» Дима даже несколько раз помог с подбором «клиентов» для новой работы Седова-Муханова в качестве папараци.
Набирая номер по памяти, Алик молил Бога, чтобы Дима оказался дома. Мольбы фотографа были услышаны, и после нескольких длинных гудков хозяин снял трубку.
- Алло, - произнес журналист сонным голосом, громко сопя в трубку, тяжело вздыхая и причмокивая губами. В отличие от Алика, Дима предпочитал отсыпаться ночью, впрочем, как и большинство людей на планете.
- Маляев, ты?
- Да, а с кем я говорю?
- Это Алик звонит, Седов-Муханов, ты что, не узнал?
- А, Сантиметр…- на другом конце замолчали, а потом тишина взорвалась гневным шипением – Ты что, ошалел?! Времени четвертый час ночи!
- Дим, ну извини, я и не подумал. Ты мне лучше скажи, статейку про Лауру Макарову ты писал?
- Какая, к чертям, статейка?! – бушевал Маляев. – Мне, может, в кой-то веке поспать по-человечески удалось, а ему статейку подавай! Это что же, если у тебя зачесалось, так весь мир кверху тормашками поставить надо?!
Какое-то время оба собеседника молчали. В конце концов, новоявленный папараци неуверенно спросил.
- Дим? Ты там?
- Да, - буркнул Маляев.
- Ты так и будешь молчать? – улыбнулся Алик, понимая, что буря прошла стороной. Обычно Димка, будучи человеком вспыльчивым, обкладывал своего обидчика трехэтажным матом и вешал трубку или, если это был не телефонный разговор, встреча могла закончиться и традиционным русским мордобоем с поломанными стульями, носами и другими конечностями. Так что можно было считать, что Алик еще легко отделался. Помолчав еще какое-то время, Дима угрюмо спросил:
- Ну, так чего там тебе за статейка в душу запала?
- Говорю, про Лауру Макарову ты писал?
- Ну, а что такое?
- Да, понимаешь, мне бы узнать когда, как и где она «отдыхать» собирается?
- Понятно, значит, опять по кустам шлындать будешь. Так, - Маляев опять
сделал паузу, очевидно, вспоминая подробности своего интервью с Макаровой. – Блин, ну ты просто нереальные задачи передо мной ставишь.
- Дим, нужно очень!
- Ладно-ладно! Если мне не изменяет память, то праздновать она будет завтра, ближе к вечеру, в ресторане «Гаттака». Вот только не спрашивай меня, где это, подробностей я не знаю, сам узнавай, тебе не привыкать.
- Спасибо, Дим, спасибо, дорогой! Ты даже не знаешь, как ты мне… – Алик принялся осыпать своего спасителя благодарностями, но тот быстро отрезал:
- С тебя пол-литра! Все, давай! – не дождавшись ответа, Маляев повесил трубку.
Пара часов работы в Интернете, обеспечили Алика полной информацией о «Гаттаке». К удивлению Седова-Муханова, ресторан оказался очень популярным. Несмотря на то, что заведение, по данным Интернет-сайта, пользовалось необычайной популярностью, Алик до разговора с Маляевым и знать не знал о существовании «Гаттаки».
Выключив компьютер, фотограф хотел было позвонить в туда, чтобы зарезервировать столик, но, взглянув на часы, отложил эту затею до утра.
Следующая проблема, с которой столкнулся Алик, стала борьба с бессонницей. Он перекладывал подушку с одного конца кровати на другой, сбрасывал с себя одеяло, пробовал заснуть на полу, от чего спать захотелось еще меньше, и, в итоге, больно ударился локтем об угол кровати, чем окончательно прогнал сон.
Победить бессонницу удалось лишь под утро. Залпом выпив пару таблеток снотворного, Алик угрюмо уселся в кресле, скрестив руки на груди, и даже сам не заметил, как уснул. Правда, сон больше всего походил на пьяное забытье. Алику постоянно мерещились какие-то нереальные создания, исполинские растения, огромные безымоциональные лица знакомых, родных и близких. Поэтому пробуждение с жуткой головной болью показалось ему подарком судьбы.
С легкими стонами разминая затекшие ноги, Алик ходил кругами по комнате. Через окно комнату наполнял грязно-серый свет пасмурного неба. «Так, значит сейчас день. Это хорошо!», - радостно подумал Алик, остановившись возле журнального столика. Погода была прескверная: через открытую, затянутую марлей форточку тянуло холодным влажным воздухом дождливого дня, а на оконном стекле косыми царапинами ложились мелкие капли. Побродив еще немного по квартире, фотограф отправился в душ, что бы хоть немного снять порядком поднадоевшую головную боль.
Сменяя горячий поток воды холодным, он кое-как пришел в себя, но организм все равно не покидало тяжелое ощущение многодневной усталости и тяжелого свинцового тумана перед глазами. Даже чашка кофе и сигареты не смогли изменить состояние Седова-Муханова, и вскоре он смирился с усталостью и даже в каком-то смысле перестал ее замечать. Некоторое время фотограф молча потягивал кофе и старался ни о чем не думать. Но один взгляд на часы вернул и ворох мыслей, и головную боль, и взявшуюся откуда-то дрожь в пальцах рук. Оказалось, что солнце вот уже четыре часа как прошло свой зенит, а Алик еще ничего не сделал.
Добрые полчаса он убил на то, чтобы зарезервировать себе столик в «Гаттаке». Сославшись на свою любовь к одиночеству, он попросил приготовить ему столик в некотором отдалении от остальной публики, желательно в углу, но, в тоже время, чтобы весь зал был как на ладони. Когда фотографу пообещали, что его пожелание будет выполнено, Алик поблагодарил метродателя и повесил трубку.
Нервно потирая руки, Седов-Муханов прошелся вдоль и поперек комнаты, почему-то не отрывая глаз от телефонного аппарата. Потом, встряхнув волосами, он направился в свою «черную комнату». В этом маленьком квадрате стен хранилась вся его техника. Громоздкие «Никоны» с выпирающими дулами-объективами ютились на многоярусных полках с маленькими «Кэнонами», цифровыми «Шлайфами» и любительскими плоскими «Кодаками». В углу стояла большая коробка из-под системного блока компьютера, доверху набитая пустыми патронами пленок. С какой-то понятной лишь одному ему тоской Алик оглядел свои сокровища и направился к небольшой тумбе, стоящей у противоположной двери стене. В этом маленьком деревянном ящичке хранились самые дорогостоящие приобретения: Портативные камеры-пуговицы, цифровые «коробки», «зажигалки» и прочие изобретения гениальных умов изобретателей. У техники, хранившейся в этой тумбочке, не было названия. Практически все фото и видеокамеры были разработаны и собраны на заказ российскими умельцами. Почесав поросль на щеках, Седов-Муханов, сидя на корточках, некоторое время выбирал глазами нужную ему вещь. Наконец, он взял с полки большой перстень, якобы сделанный из платины, с матовым камнем в середине, и изящные очки с серебристой оправой. Перстень оказался портативной фотокамерой, а очки – многофункциональным цифровым рекордером с режимом инфракрасной съемки.
Ужасно довольный своим выбором Седов-Муханов, не спеша, отправился приводить себя в порядок, но, взглянув на часы, стремглав бросился в ванную.
Через час с небольшим, немного грузный мужчина в изящных очках, льняном кремовом пиджаке и платиновым перстнем на безымянном пальце развязной походкой шагал по Новому Андреевскому мосту в сторону Ленинского проспекта. На небе один за другим уже начали проступать огоньки звезд, но цвет небесного полотна все еще оставался бледно голубым. Только по краям начали проступать сине-серые кляксы темноты. Алик остановился на середине моста, подошел к парапету и посмотрел вниз. Москва-река, перекатывая мелкими волнами свои вконец загрязненные воды, в бликах электрических огней города отливала каким-то неприятным цветом окислившейся меди. Где-то вдалеке, около Крымского моста, неспешно, словно по песку, ползла старая баржа, доверху набитая какой-то дрянью. Взгляд Седова-Муханова упал на одиноко качающийся, красный буй. «Надо бы резкость наладить», - подумал фотограф и два раза коснулся пальцем дужки своих очков. По стеклам промелькнуло радужное свечение, и абсолютно прозрачные стекла вдруг начали затемняться. Когда затемнение дошло до зеркального блеска, процесс пошел в обратном направлении. С обратной же стороны стекол появилась светло-зеленая рамочка прицела камеры, крохотный индикатор батарей и окошко приближения. Удовлетворившись работой прибора, Алик поправил на пальце перстень, расстегнул пиджак нараспашку и, ускоряя шаг, двинулся в направлении «Гаттаки». Сойдя с моста, Алик некоторое время петлял узкими аллеями, скрытыми под пышными ветвями многовековых деревьев Нескучного сада. Зеленый купол листвы со временем превратился в огромный серый силуэт, еле различимый в сиянии звезд. Только лужи от недавнего дождя остались видны. Блики ночного неба нет-нет, да и проскользнут на водной глади.
На одном из перекрестков, Алик свернул на грунтовую дорожку, уводившую на вершину большого холма. Камни приятно хрустели под ногами, упрямо выдерживая массу Седова-Муханова. Стоя на вершине холма, Алик подождал, пока его учащенное дыхание стало ровным, закурил, поправил очки и продолжил свой путь. Вскоре за одним из многочисленных поворотов всплыл из темноты старинный особняк Нескучного, залитый сиянием галогеновых прожекторов. Особняк был окружен зубчатым забором, а над чугунными воротами горела голографическая надпись: «Гаттака». Алик остановился у края тени, критически осмотрел себя, смахнул пыль с мокасинов и как можно более развязной походкой направился к входу. У дверей о чем-то весело болтало несколько человек. К большой радости фотографа среди этой немногочисленной толпы оказалась и госпожа Макарова. Значит, информация Маляева оказалась верной, за что ему, Маляеву, огромное спасибо, не дал умереть с голода, кормилец. Пытаясь убрать с лица нелепую улыбку, Алик почти вплотную приблизился к стоявшим. Лаура, очевидно услышав шаги подходившего Седова-Муханова, обернулась посмотреть и замерла. Алик, будучи целиком погруженным в обдумывание своих дальнейших действий, поначалу не заметил выражения лица девушки, но волей-неволей посмотрел на Лауру и замер сам. Было такое впечатление, что перед Макаровой только что появился прекрасный принц, коварный обольститель и самый дорогой, и самый любимый на свете человек в одном лице. При этом, как показалось Седову-Муханову, ведь именно на него смотрела кареглазая красавица, всем вышеописанным оказался он сам. Глаза девушки выражали такую бурю эмоций, что Алику в этот момент хотелось одновременно разрыдаться и броситься актрисе на шею. Тем временем Лаура шагнула вперед, от чего внутри фотографа что-то екнуло. Девушка, ускоряя шаги, неумолимо приближалась к Седову-Муханову. Его руки непроизвольно поползли в разные стороны, дабы обнять звезду, а внутренний голос неустанно повторял «Откуда она меня знает?! Откуда она меня знает?!».
В тот момент, когда между Лаурой и Аликом оставалось чуть больше метра, девушка, неожиданно обогнув совершенно ничего не понимающего фотографа, бросила короткое: «Извините!» и побежала дальше. Остолбеневший Алик так и остался стоять, не шелохнувшись. За его спиной слышался цокот каблуков Макаровой, а потом раздались радостные вскрики: «Сережка! Ура! Как хорошо, что ты приехал! А где Маринка?»
Все еще находясь в состоянии прострации, Седов-Муханов медленно повернулся назад. Выяснилось, что Сережкой оказался Сергей Бодров, известный режиссер и продюссер. Помимо его последних работ, Алик тут же вспомнил «Брата» и «Брата 2», которые и превратили выпускника истфака МГУ в кинозвезду. Тем временем «Сережка», не спешным шагом обходя свою машину, смеясь, рассказывал Макаровой что-то, наверное, объяснял, почему это Маринка (вторая жена Бодрова) не смогла приехать вместе с ним.
Проанализировав случившуюся ситуацию, Алик шумно выдохнул и, промокнув платком холодный лоб, пошел к дверям. На душе у Седова-Муханова было и грустно и радостно. Грустно было потому, что Алик не оказался тем прекрасным принцем. Радостно же было по двум причинам. Во-первых, Макарова все-таки здесь, а значит, без гроша в кармане фотограф уже не останется, а, во-вторых, все произошедшие события запечатлели очки. Недостаток замаскированной камеры заключался в том, что в ее системе не существовало такой функции, как включение или выключение записи. Иными словами камера снимала все, что захватывали линзы очков с момента включения механизма и до его полного выключения, то есть полной разрядки батарей. Но в этом было и их достоинство.
Буркнув что-то нечленораздельное в ответ на приветствие швейцара, Алик вошел в открытую дверь. В отличие от экстерьера, интерьер был выполнен в модерновом стиле. Больше всего «Гаттака» напоминала какую-то лабораторию. Под потолком, то врастая в него, то свисая связками, пролегали провода всевозможных цветов и размеров. Из полупрозрачных неровных стен выпирали мониторы, барная стойка была заставлена всякими колбочками, пробирочками, мензурками, мерными приборами и прочей научной утварью. Тем не менее, официанты почему-то носили строгие английские смокинги.
Сообщив метродателю свою фамилию, Алик проследовал за ним к столику. Долгое время фотограф не мог устроиться на своем месте, потому что стол в некоторых местах был выпуклый, а в некоторых – вогнутый, и к тому же форма его больше всего напоминала большую чернильную кляксу. Наконец, кое-как приспособившись, он открыл меню.
Следующие несколько часов Седов-Муханов провел в томительном ожидании. По придуманному второпях плану, Алик должен был дождаться, пока Макарова и ее гости захмелеют, а они непременно захмелеют, и тогда вовремя появившийся из кустов фотограф быстренько сделает пару снимков, доест свой «Веллингтон» и шустренько удалится домой, готовить отснятый материал для продажи. Вот сейчас Алик и ждал, когда «объекты» дойдут до нужной кондиции. Еще один подарок судьбы заключался в том, что Макарова с компанией расположились аккурат напротив столика Седова-Муханова, и снять что-либо не представляло для фотографа особого труда.
Вторым объектом своих съемок Алик избрал Сергея Бодрова. Во-первых, потому что Лаура общалась больше всего именно с ним, во-вторых, потому что сам Бодров был фигурой значительной, в-третьих, потому что именно Бодров был продюсером Макаровой, и, в-четвертых, потому что Лаура и Сергей сидели рядом, и снимать их было проще всего.
Наконец, страдания Седова-Муханова подошли к своему логическому разрешению. После активного двухчасового застолья и без того чувственный и вызывающий взгляд Макаровой стал еще чувственней и вызывающе. Дав себе волю, девушка положила свою ладонь на лежавшую на столе руку Сергея и собиралась сказать что-то по поводу нового фильма, но в этот миг, когда бездонные карие глаза уже смотрели в глаза своего продюсера и друга, а пухлые губки чуть приоткрылись, еще не успев сказать заготовленной фразы, почти невидимое сияние промелькнуло в глубине платинового перстня на руке у Седова-Муханова. Правда, ни Макарова, на Бодров, ни остальные гости не заметили произошедшего преступления. Лаура, как ни в чем не бывало, спрашивала про место съемки этого самого нового фильма, а Алик уже расплатившись за свой «Веллингтон», направлялся к выходу.
Домой Седов-Муханов бежал бегом, словно боясь, что у него не хватит времени на то, чтобы проявить отснятые кадры. Кинув пиджак на кресло, он, прямо в мокасинах, направился в «Черную комнату», на ходу прихватив со стола ноутбук. Там, в клубах сигаретного дыма и беспрерывного бурчания то любимых песен, то просто мыслей, он провел остаток ночи и полдня.
Когда же, наконец, Алик с победным «Елки-зеленые, получилось!» вышел за пределы меленького квадрата стен, держа в руках стопку фотографий. На часах было почти пять. Спать было некогда, и фотограф решил не терять времени и ехать прямиком в редакцию «Сохо». Не выпуская заветных фотоснимков, он быстро сварил себе кофе, одним махом проглотил вместе с ним плавленый сырок и, кое-как расправив помятый пиджак, вылетел из дому.
Как казалось Седову-Муханову, вокруг все пело и плясало. Город в этот день словно подменили, а может быть, подменили самого Алика. Для него даже затушенный окурок буквально искрил положительными флюидами.
Первое, что несколько насторожило фотографа, было то, как смотрел на него опрятный старичок со старым портфельчиком и газетой подмышкой, который стоял вместе с Аликом в очереди у табачного киоска. Странный старичок смущенно и в тоже время пронзительно изучал черты лица фотографа. «Наверное, это потому, что у меня настроение хорошее», - мелькнуло в голове у Алика, и он как можно шире улыбнулся старичку.
Взволновался Седов-Муханов не на шутку, когда таким же образом на него пялилась добрая половина вагона метро. Некоторые наблюдавшие то и дело перешептывались между собой. А какой-то мальчик лет шести в дешевом корейском спортивном костюме, сидевший рядом со своей матерью, которая так же, как и остальные всматривались в несколько кавказские черты лица Алика, вдруг бесцеремонно показал на фотографа пальцем и довольно громко осведомился: «Мам, а этот дядя, который в газете, да?» Мать, боясь, что ее сына могут услышать, шикнула на чадо, но было поздно. Седов-Муханов, у которого в тот момент все рухнуло внутри, быстро подошел к опешившей родительнице, долго смотрел ей в глаза, и, наконец, спросил, чуть заикаясь:
- К-какой дядя?! В какой газ-зете?!
- Ой, вы извините, пожалуйста, моего… - залепетала женщина, но Алик перебил ее, повторив словно заведенный:
- В к-какой газ-зете?!
- Да вот же, - проговорила женщина, доставая из большого целлофанового пакета свежий номер «Вечерней вестей».
Развернул газету, Алик чуть было не потерял сознание. На Седова-Муханова смотрела большая, в полстраницы фотография его самого и Лауры Макаровой. Снимок был сделан в тот момент, когда молодое дарование бежало на встречу «Сережке» Бодрову, а Алик как раз стоял на его, дарования, пути. Поэтому создавалось такое впечатление, будто бы Седов-Муханов и Макарова вот-вот сольются в едином поцелуе. Под фотографией крупными буквами было написано: «Целомудрие Макаровой треснуло по всем швам! Подробности читайте на 3 странице…»
Тело перестало слушаться фотографа: Веки поползли вниз, ноги сами собой подкосились, плечи моментально ссутулились, а пальцы рук мгновенно ослабли и разжались, выпуская пакет с фотографиями. От удара стопка фотографий высыпалась на грязный пол вагона, но Алику было безразлично то, что снимки могут испортиться.
Bez.
Москва – Назарьево.
Май – июль 2001 года.