Открыв глаза, я опять вижу его. Перед тем, как уснуть, я смотрела на него, и теперь оно снова тянет меня, зовет заглянуть в его прозрачный, меняющийся глаз. Я сопротивляюсь, как могу, заранее зная, что все бесполезно.
Моя давняя привычка – рассматривать жизнь сквозь стекло – въелась в мое сознание и стала необходимостью. Чудесное свойство имеет окно – оно позволяет забыться, представить себя на мгновение частью улицы, частью природы, частью живого мира. Оно позволяет выйти за пределы аквариума, - моей комнаты, - и раствориться в первой же луже. Но в тот миг, когда я осознаю свое растворение, когда мир покажется холоднее, чем объявит об этом мой градусник – кстати, он имеет обыкновение слегка привирать, видимо, мое постоянное притворство портит характер моих вещей, - так вот, когда я почувствую себя неуютно, окно всосет, втянет меня обратно, вернет на свое место, на подоконник, с чашкой кофе в руке.
… как мне паршиво, господи Боже! Я сто раз клялся, что больше ни капли, но… Так как же я сюда попал? Ах да, вчера… А что было вчера? Мы пили? Пили. Пели? Пели. И плясали… Потом моя челюсть сильно не понравилась кому-то, а мне внушало отвращение чье-то левое ухо. И мы здорово попортили друг другу физиономии. Всё. Вечер воспоминаний окончен.
Итак, все это было вчера – и кулак, свистящий рядом с моей, вполне симпатичной челюстью, и визг каких-то девиц, очень кстати вписавшихся в композицию «Six to six», и огни дискотеки, которые сверкали вначале вне, а потом внутри моего сознания. Еще была железная коробка крытой машины, пропахшая тысячью алкоголиков, холодный душ, и… И вот теперь я сижу на металлической ограде, с ломом и лопатой, которыми должен расчистить остатки грязных, как мое прошлое, сугробов. Сижу, смотрю на дом в двадцати метрах от места моего принудительного заключения.
Не так уж рано, граждане, пора бы встать, мне надоело рассматривать ваши занавески, а душа жаждет живого общения! Впрочем, вот на четвертом этаже толстяк хлещет пиво прямо из горлышка бутылки. Левее бабка швыряет огрызки в форточку, а справа тощий парень меланхолично раскуривает уже третью сигарету. Прямо напротив меня, в окне третьего этажа, сидит на подоконнике девчонка в майке на тонких бретельках, держит в руке маленькую чашку и нахально меня разглядывает, просто режет глазами. Даже голову склонила к плечу как собака, которая слышит незнакомую команду и не поймет, чего от нее хотят. Вид у меня, надо сказать, не слишком,. но ей, наверное, не привыкать.
…по стеклу ползет капля. Вторая следует той же дорогой. Мне хочется попробовать их на вкус, рука тянется к шпингалету, но – что за дикая мысль! Впустить улицу в мой собственный мир, нарушить такую тонкую и хитрую преграду, которая надежно нас разделяет? Нет, я никогда на это не решусь. И не стоит думать об этом. А парень все отдыхает, хотя давно пора бы разгрести остатки апрельского безобразия. Эта отвратительная весна нарушает холодную гармонию черного на белом, мешает краски и делает все на свете серым, как глаза этого парня. Ненавижу весну – предчувствие перемен, их неизбежность, бессмысленная тревога и беспокойство. Люди выглядят истасканными, выкупанные в весенних лужах. Проклятая капель! Нудно стучит в подоконник, а кажется – в затылок. Я вижу, как все животные объединяются в парочки, полощут ноги в ручьях, держатся за ручки, целуются и цепляют микробов! Ну, чему ты смеешься, юный алкоголик?
… а почему бы мне не улыбнуться? Сидишь такая грустная, в обнимку с кактусом. И вовсе я не алкаш, это случайность, понимаешь, бывает, жизнь есть жизнь. Вот докурю и возьмусь за работу, приведу в порядок объект пристального обзора для твоих прекрасных глаз. А вот тебе, бэйби, сейчас вправит мозги твой муж (или кто он тебе?), как только увидит в каком виде ты сияешь в окне. О, ты смеешься! Значит, до мужа дело еще не дошло и это – честное слово! – радует.
…ты напоминаешь мне героя дешевого американского фильма, слегка потрепанного жизнью. Твои джинсы, парень, так виртуозно изорваны, что майка, которой, кажется, пару раз помыли пол, тут весьма кстати. Образу придает композиционную законченность трехдневная щетина, ботинки американского наемника и шапочка на затылке как у Николсона в «Гнезде кукушки», а твоя веселая физиономия слегка оживляет мрачный пейзаж, но это ненадолго.
…добавь ко всему этому и специфику заведения, в котором я нахожусь! Ты тоже выглядишь неплохо, только прошу тебя, оденься, иначе я никогда не оторвусь от твоего окна!
Кофе остыл и выглянуло солнце. Солнце выглянуло у меня в комнате. И не выглянуло, а вошло. И не солнце, а мой потенциальный супруг, которому навеки суждено остаться потенциальным. Он, хороший парень, не любит солнце, которое восходит. Мы сейчас задвинем шторы и соорудим снобистский коктейль, единственное, что нас сближает, отраву для двоих: коньяк на самом дне смешаем с репродукциями Босха, приправим романами Марселя Пруста, добавим пару мелодий Джона Кейджа и, бросив для вкуса по щепотке стрихнина, выпьем за здоровье друг друга, закусив экзотическим лаймом. Потом ляжем на ковер и попытаемся представить, что нам хорошо вдвоем. Это очень трудно, тут не поможет наш коктейль, тут даже неразбавленный виски не поможет! Мы честно стараемся, мы убеждаем себя изо всех сил, но, открыв глаза, я обнаруживаю, что он еще дальше от меня. Он растворяется в пространстве, а я, вместо сожаления, ощущаю вкус лимона на губах. Он зашел вместе с солнцем. Или вышел…
Ну и жара сегодня, можно сдохнуть, просто тропики! Если бы не ты, бэйби, если бы «Куин», под который так хорошо пашется и который ты включила для меня!.. Как я выжил будем знать только мы с тобой!
…за эти дни ты здорово загорел, а я… для меня светит другое солнце, тут о загаре не может быть и речи, тут не замерзнуть бы…
…ты странно выглядишь сегодня. Постой, дождь ведь кончился пару дней назад, что же за капли текут по стеклу? Не выношу женских слез, детка, кто тебя обидел? Если ты не успокоишься, я разнесу этот проклятый городишко ко всем чертям, он не стоит твоих слез! Ты наконец-то улыбнулась… А хочешь – я заберу тебя с собой? Мы сядем в мое потрепанное авто и уедем как можно дальше от твоего ледяного города, на юг или на запад, куда захочешь! Будем долго-долго ехать и петь песни, и ты будешь улыбаться мне, так как улыбаешься сейчас, только мне одному! Скажи мне «да». Открой окно и крикни – «Да!»
…да? Какой ты маленький и глупый! Неужели ты думаешь, что я ради твоей лучезарной улыбки посмею разрушить преграду, отделяющую мой комфорт от жестокого мира и тебя! Даже ради тебя. И если ты превратишься в улыбающийся и зовущий памятник перед моим окном – ни за что! И, пожалуйста, не смотри на меня так пристально, словно прощаешься, словно хочешь запомнить меня…
…мне кажется, что я тебя больше не увижу. Я даже не знаю твоего имени. Пожалуйста, открой окно, эта проклятая рама делает твое лицо похожим на портрет. Почему ты не хочешь выйти на улицу? Мир кажется тебе слишком жестоким? Но я же буду рядом с тобой!
…перестань, не говори об этом. Давай лучше потанцуем. Я нажимаю на кнопочку, ты слышишь музыку? Ты видишь, как я кладу руки тебе на плечи? Ты чувствуешь запах моих духов? Пойми, что кроме этого, мне нечего дать тебе. Мы гораздо дальше друг от друга, чем эти двадцать метров и стекло между нами… или ближе… я совсем плохо ориентируюсь в пространстве…
…и все-таки я прошу тебя в последний раз – открой окно! Пожалуйста, бэйби, открой! Все будет не так, как ты думаешь, я обещаю! Ты опять плачешь… Ты качаешь головой… нет… и я догадываюсь, почему… Ну что ж, это твои проблемы… Твои проблемы, бэйби…
Мое сердце копали лопатой. Дробили ломом. Всю ночь. Окно нагло усмехалось осколками звезд, предлагая свои услуги, а форточка отстукивала сумасшедшие синкопы, вторя капели. Звучащий где-то рядом блюз, настойчиво твердил о том, ЧТО я рискую потерять. Всю ночь я уговаривала себя оставить свою жизнь за рамами окна, оставить мир таким, каков он есть и не нарушать его гармонию своим присутствием. Я боюсь разрушить наше оптимальное сочетание, связанное хрупким стеклом. Я боюсь.
Открыв глаза, я опять вижу его. И слышу противный, как зубная боль, звук лопаты, которую возят по асфальту. Я говорю – нет! – и, обрывая ногти, дергаю за сопротивляющуюся раму. Я говорю – нет!! – и, подавившись изрядным куском приторного, пропитанного солнцем, ветра, вылетаю в осиротевшее, равнодушное окно.
Мои вещи, оставшиеся позади, тихо удивляются моему безумию, а я внезапно понимаю, что в жизни все когда-нибудь кончается. И так же, как сама жизнь имеет обыкновение оканчиваться срок, который люди отсиживают иногда за хулиганство. Последний сугроб разгребает сегодня тривиальный алкоголик, старый, грязный и невыносим скучный, как и тот пейзаж, который уже много лет преподносило мне мое окно.
…кто же кого же назовет теперь «бэйби»?…
Апрель, 1991