Он был весёлым мальчиком. Хотя нет, порой очень даже грустным. Или нет!? Не весёлым и не грустным, а с маленькой щербинкой промеж передних зубов, когда улыбка росла как бы сама собой; и дугообразной складкой под крылышками носа до кончиков клубничных губ, когда он дулся или задумывался над чем-то более важным. Что его грустило, и что обыкновенно веселило - нисколечки он не знал. Не мог он знать и того взрослого обстоятельства, что подвержен влиянию, поскольку оставался всё ещё маленьким.
- Чего ты такой грустный? - спрашивал его взрослый дядя, заложив руки в карманы, глядя, как мальчишка, сидя на корточках в песочнице, уткнулся подбородком в колени и застыл. Мальчик наблюдал, как в свежевырытой пещере жили воображаемые человечки; как они боролись за жизнь и все без исключения денно и нощно трудились, поскольку песок был сухим, и ход в любую минуту мог обвалиться.
- Я не грустный… Я обыкновенный, - отвечал любезный мальчик. И как со всякой любезностью происходит - копилась в нём досада, что в игру, не бог весть как, вмешивается... посторонний. Такого слова, как "фактор", он тоже не знал, но неосознанное чувство было. А слова, как водится, дело наживное.
Он познакомился с кошкой. Та подошла, села рядом и начала умываться. Самая обыкновенная кошка: серая морда, вострые, лохматые ушки, длинный хвост. Но отчего-то было ясно: если захочешь ударить, то кошка узнает об этом наперёд. Отпрыгнет и, чего доброго, выпустит коготки из своей мягкой, пушистой лапки, которую облизывала, прикрывая глазки. И мальчик сидел и смотрел, как кошка знает его хитрость. И так продолжалось минут десять. Пока мальчик не стал совсем взрослым и не начал вспоминать, как сидел и смотрел на кошку, которая играла в умывание, а сама знала и о мальчике, и о нём взрослом, и обо всём вокруг. В этом заключалась мудрость - в согласии тех, кто смотрит.
Однажды он засмотрелся на девочку. Та была старше года на два и выше в голову. Но даже он мог предугадать те волнующие линии, которые ложатся в основу всего прекрасного. А поскольку эти линии казались по-человечески доступны: они смеялись, болтали тоненьким голоском, являлись истошным воплем: "Ма-ма, ну можно я пять минут ещё погуляю!" - и так, словно брошенный всей пригоршней утренний свет среди просыпающейся зелени, - он страстно желал познакомиться. В конце концов, она знала какую-то тайну. А грубый мальчик, наглее и старше его, о чём-то шептался и лыбился с прелестницей.
- Почему ты всё время играешь один? - спрашивала мама. - Познакомился бы хоть с Наташей, если нет для тебя других ребят во дворе?
Других и не надо. Но как познакомиться? Как играть с такими розовыми коленками в вечных ссадинах и синяках? Любовь не бывает маленькой. Она бывает только непонятой.
Когда он чуть было не попал под машину и его привели домой, ещё растерянного и не осознавшего, что случилось… И когда мама, вдруг совсем чужая женщина, в истерике то хваталась за сердце, то за разъяснение его вины, то за мытьё посуды… Пока он плакал - он вроде бы понял, что смерть (мама несколько раз повторила: "Ведь ты мог умереть, ведь ты мог умереть!") - не имеет к нему никакого отношения. И смерть, или то, о чём думают взрослые, - надо научиться претерпеть. Обидно, когда мама называет тебя "глупым".
Он стал готовиться к смерти. Он представил, что ни мамы, ни папы, ни Наташи, ни даже другого мальчика уже рядом с ним нет. И погода в тот момент тоже может испортиться. Пойдёт холодный, липкий дождь. Замёрзнут нос, уши. Капли станут скатываться за шиворот. И даже в этот роковой час или два необходимо возобладать над своим одиночеством. Поскольку несчастья человека поджидают на каждом шагу - счастье человек должен носить с собой.