Кажется, это было совсем недавно. Я ехал в такси по широкой автостраде. Шофер был со мной, его движения были точны и уверены. Кокетливо поправляя полы своего бирюзового плаща, я попросил разрешения закурить. «Курите, мать вашу», - ответил шофер. Поездка продолжалась молча. Наблюдая стройные ноги проходящих мимо женщин, я думал о том, может ли малиновое варенье стоить дюжины ископаемых конечностей, и кто вообще решает, когда будет обед?… От этих вопросов разболелась голова. Водитель равнодушно наблюдал отражение автомобиля в стеклянных витринах проносившихся мимо зданий. «А вам не кажется, что я теперь пластмассовый?», - внезапно озадачил он меня вопросом. «О нет, вы тюлень с Никитских ворот. Наверное, у вас во рту водится копченая колбаса с хамоватым привкусом»… «Нет, предпочитаю пряники»,- хмуро отозвался он.
- А вы знаете, почему идет снег? – допытывался я.
- Какое мне дело, когда придут якуты, нам нечего будет терять. Ведь кто-то должен же прекратить это безобразие!
- О чем вы?
- Давно пора запретить театр и прочую дребедень. Свободные художники, аристократы духа, мать их! Сочиняют всякую муру, а потом деньги лопатами гребут, а ты только потеешь и толстеешь за «баранкой», а дома непричесанная жена, а в выходные неизбежная рыбалка. Скучно… И никто о тебе не узнает, хоть харкни в форточку. Я вам вот, что скажу. Театр, книги, кино, - все это чушь собачья. Вот зайдешь в спортзал, парочку подходов к штанге сделаешь, так чувствуешь себя мужиком! А всех ваших поэтов комар соплями забодает, ищи их потом…
- А вот я только что из театра, - язвительно заметил я.
- Ну и дурак, - отрезал таксист. Что ты там видел, чему научился?
- Пьесу, - робко вставил я.
- Дерьмо твоя пьеса, запороть бы того негодяя, кто её придумал! Хватит дармоедов на шее трудового народа, долой сифилитические язвы на теле страны! – горячо выпалил таксист, и с этими словами он достал неприятного вида пирожок, очевидно купленный им на вокзале и начал жадно его есть, отхаркиваясь и небрежно придерживая руль.
Машина снизила скорость. И тут какой-то ребенок бросил в окно нашего рыдвана горсть мозолистого помёта, валявшегося на земле и имевшего весьма туманное происхождение. Помет радостно растекался по рулю, в бессильной ярости облепляя пальцы водителя. Таксист свирепо ударил по тормозам. «Запорю разгильдяя моржовыми вожжами!» – неистово заорал он, и пулей выскочил из машины. Ребенок попытался скрыться бегством, но его попытки были тщетны. Схватив ребенка за воротник, таксист свирепо вращал глазами и громко говорил нецензурные слова. Ребенок стал ныть и пускать сопли, но шофер был неумолим. Я понял, что, скорее всего, одним детским трупиком в этом непростом мире станет больше, но решил не покидать машину и с интересом стал ждать, что же будет дальше.
Оттащив упирающегося ребенка в сторону, таксист стал бить его головой о бетонную стену, утробно урча. Ребенок продолжал ныть и проситься в летчики. Это было нестерпимо. «Оставьте его, я дам вам резиновую грелку!» – заорал я на таксиста. «Давай», - лишь усмехнулся таксист, продолжая дырявить стену детской головкой. Грелки у меня с собой не было, я сказал это просто так, чтобы испортить ему настроение.
- А вы знаете, что вам изменяет жена, - попытался отвлечь я его.
Внезапно мои слова возымели действие. Непричесанный боров отпустил окровавленное тельце и уставился на меня. «Повтори, что ты сказал!» – взревел он.
«Да, да изменяет, я вчера видел ее в консерватории с молодым изящным брюнетом, наверняка он поэт, художник или что-то в этом роде»…
«Запорю эту курву, и поэта её педерастом сделаю!» – только и успел прокричать он, метнувшись в машину. Он стартовал мгновенно, очевидно сказалась многолетняя выучка, даже не взяв с меня денег за проезд.
«Странно», - подумал я: «Ведь он даже не спросил, откуда я знаю, как выглядит его жена». Я представил, как он будет пороть розгами незнакомую мне особу, и я вдруг страстно захотел, чтобы она действительно оказалась в консерватории с изящным брюнетом под руку, и чтоб в её жизнь больше не было этого грубого несдержанного человека с огрубевшими руками. Я представил, как она не вернется к нему, а он, лежа не продавленном диване, не сочтет это предательством и ему будет все равно. Потом он положит грязные ноги в не стиранных носках в некогда семейный борщ, сплюнет на пол и пойдет в спортзал, чтобы сделать там еще парочку подходов и почувствовать себя мужиком.
Так за размышлениями я добрался до дома, и, повесив свой фрак на вешалку, перестал думать об извечной борьбе добра со злом.
«Что станет с тем ребенком», - закрывая глаза, подумал я: «теперь он точно станет летчиком или, на худой конец, скрипачом в цирке»… На этом месте я и заснул, наверное, мне снились робкие девушки, танцующие лесбийские танцы, и не знающие, где в человеческом теле прячется голос.