БИБИП
Это было его имя. Его тайное имя. Никто кроме его не знал этого имени, а если бы и знал, то не имел права произносить даже в мыслях. Потому что это было имя Бога. Богом быть нелегко. Стать Богом трудно. Он был многим, перед тем как избавиться и стать Богом. Галереи картин и ощущений. Запахи, цвета, звуки, запечатленные в памяти. Самая тяжелая быль - это маленький убегающий колорадский жучок. Но из этого он понял как. Из этого он поднялся и стал Богом. Комки серой сухой земли. Отчаянный бег. Как тяжело бежать когда у тебя много ног. Когда есть крылья, но не можешь летать. Эти проклятые комочки земли, как тяжело лезть через них. А позади пружинистые удары. Она бежит, огромная белая, с налипшими кусками кала на заду. Наклонила голову и раскрыла клюв. Комочки земли, бесконечные в своем мешательстве, шесть лап которыми трудно бежать, тяжелые крылья, как горбы и топот позади. Она всё ближе и даже ботва картофеля не спрячет. Под одним из листков огромные, липкие, желтые яйца. Он равнодушен к ним, он чувствует дрожание земли и приближение горячей вони.
А чего стоит диван. Огромное кожаное чудовище, доставшееся от далёких предков. Он часто скалился, а по ночам выл, пугая Бибипа. Необъятный, черный, с бездонной пастью, как же она зловонна. Ночью опасно было ходить рядом. Когда Бибип прятался от одиночества, ещё тогда когда не был Богом, то всегда шел с пластмассовой выбивалкой. Когда диван дёргался, начинал скрежетать зубами и отрыгивать, Бибип бил его что есть силы. Налетал, бил, отскакивал, пока не уставал и уходил прятаться от одиночества.
Ещё он унижал диван. Бибип был тогда слаб и не мог победить, поэтому просто унижал. Слышал как негодует, как стонет от ярости диван когда её голый зад ёрзал прилипая к черной, вытертой, в трещинках коже. Красивейший зад метался по дивану и он был повержен, уничтожен, диван был грязью с ног Бибипа.
Она. Бибип увидел её в магазине. Взвешивала селёдку и разговаривала с покупателем. Бибип поплыл. Он почувствовал, что стал мягким как растопленное масло, он понял что уходит куда-то в пустоту. Единственное, что твердело, единственное, что стало его центром, самым главным, оно бурно жило в его брюках, наполняясь неведомой мощью. Он тогда ещё не был Богом и испугался. Зверь сидел в нём, зверь страшной силы, наполняющийся, готовый к прыжку. Он знал, что зверя уже не остановить. Хлопнула дверь и зверь метнулся. Через прилавок. Крики и люди метаются в ужасе. Зверь шел к добыче. Один удар и она упала, зверь жадно впился в задыхающееся горячее тело. Зверь пожирал её. Люди бросались на него и отлетали в сторону. Опасно подходить к зверю за едой. Бутылка вина об голову. Вторая, третья. Зверь рвал добычу, стонущие, дрожащие куски. Обухом топора, которым рубили мясо и вышибали крышки бочек, ему проломили голову.
Потом она пришла к нему сама. Она смеялась и тяжело дышала. Она знала, что от зверя не уйти, она запомнила зверя, она полюбила зверя. Бибип не сразу придумал насчет дивана. Он вообще этого не придумывал. Однажды они очутились на диване и мебель застонала от унижения. Бибип каждый раз теперь бросал её на диван. И её голый вертлявый зад извлекал из дивана разнообразные стоны. "Старый педераст "- подумал о диване Бибип и рассмеялся. Он больше не боялся дивана. Жалкий, старый извращенец, весь потертый, в морщинах и трещинах.
Та белая, вымазанная в говно курица была страшнее. Её нервная голова с предсмертно раздвинутым клювом скользила в зелени картофельной ботвы, словно придурковатая змея с красным чепчиком. И нет спасения. Картошка недавно прополота. Горы земли и высохшие тела сорняков. Негде спрятаться, а дрожание всё ближе. Кудах-кудах, проклятая птица. Он пережил тучи яда из огромных опрыскивателей, он прятался от натруженных ног в тяжелых галошах. И погибнуть от какой-то курицы! Тогда это волновало его.
Тогда он ещё не был Богом.
И ненавидел куриц. Она всегда приносила копченых куриц. Он ел их, жадно работая большими желтыми зубами. Она смотрела на него, как смотрела всегда, как смотрел первобытный человек на огонь. Страх и любовь. Она боялась, но не могла иначе. Она ждала, пока он доест. Редко он успевал насытиться. Зверь взрывался, зверь чуял её дыхание, её кожу, дрожь её кожи. Бибип был обуян огромной силой, когда бросался на неё. Он чувствовал себя воистину зверем, судорогой мышц, оголенным нервом. Он ощущал переливающуюся внутри энергию, сверхмощь, похожую на лавину или ураган. Бибип слышал плачи диванного унижения, её захлёбывающееся дыхание и чувствовал, что уходит в этот всесметающий напор. Иногда казалось, что напор выйдет из него, оставит пустую бибипову оболочку, ринется метаться по свету и не найдет дороги обратно. Он очень боялся этого, он тогда не был Богом.
Зато дивана перестал бояться совсем, настолько, что ночью стал ходить без выбивалки. Поплатился. Слишком рано списал его со счетов. Эта развалина набросилась однажды на Бибипа и измочалила мощными челюстями ему руку. Еле вырвался, оставив в пасти несколько пальцев. Весь в крови, разъяренный, схватил на кухне топор и вернулся к дивану. Разрубил старую мебелину на части. Левой рукой, потому что правая безвольно висела, исходя кровью. Было тяжело, но он рубил. Кожа, дерево, звенящие пружины. Внутри Бибип нашел много человеческих костей, целую гору. Диван к тому же оказался и людоедом. Не только. Среди костей валялся источенный шашелем стул с переломанной спинкой.
К утру Бибип дорубил диван. Гора мусора лежала посреди комнаты. Вот и всё что осталось от былого величия. Бибип ушел в туалет. Он закрылся в четырех стенах и сидел на крышке унитаза. С руки капала кровь, а он закрыв глаза пытался раствориться. Он всегда растворялся когда становилось страшно. Страшно кому-то и чего-то. А когда растворяешься, то тебе не может стать страшно, некому страшиться. Бандиты ворвались в дом, а там никого нет. Не страшно.
Нужно закрыть глаза, напрячься и найти. Пространство колеблется с определенной частотой. Когда что-нибудь выделяется, то сразу частота становится иной. Путь обратно такой же. Нужно нащупать исходную, начальную частоту и нырнуть в неё став всем, стать чем был, а не ничтожным кусочком.
Бибип часто думал о колорадском жуке. Это его прошлое, будущее или настоящее. Если настоящие, то единственное ли. То есть существует ли только одно настоящее и одно ненастоящее или много всего. И он, Бибип, жук, ещё много чего. Он жук, не имел имени, но себя выделял четко и потому был одинок. Он был из другого вида времен, он жук. Там курица гналась за ним одним и тем же маршрутом. Он бежал уже столько раз, что выучил всё на память. Однажды он хотел остановиться, надеясь на свою бесконечность, на бесконечность своего бега. Но курица клюнула его и он взлетел ввысь. Грохнулся на землю и снова задвигал своими многочисленными лапами. Дальше бежать и спасаться. Здесь время шло по кругу, но могло и закончиться. Что было бы если курица заклевала его. Конец всему или только ему. И курица спокойно побежала бы за другим жуком.
В иных местах время бежит по прямой. А может там просто большой радиус и кажется, что прямая. Бибип часто думал о времени, но слабо чувствовал его. Оно шло как-то стороной. Трудно было сказать о времени определенно. Уже он порубил диван или только порубит когда-то. Кровь чернела на изжеванной руке, но что может доказать искалеченная конечность? 0на сама не доказана. И он не доказан. Тогда Бибип был не уверен в себе, и в себе и в жуке. Никаких оснований. И в ней он не был уверен.
Сначала люто ненавидел её. За то, что зверь выбрал её, за то, что соблазнительна, за то, что пришла. Чтобы подпитывать ненависть он представлял её красивенькой туповатой торговкой. Мелкая буржуйка с легким жирком, ещё только чуть-чуть намекающем о будущем шестипудовом расцвете. Но ненависть жила не долго. Бибип понял.
Она говорила: "Шальной". Но она сама была такой. Он увидел это, когда научился видеть что-то вне себя. Он очень удивился тому, сколько всего существует помимо него, и тогда уже у него промелькнула первая мысль о Боге. Непонятная, но не забытая. Когда он увидел, что в её глазах есть что-то кроме пустоты. Бибип раньше считал, что в глазах у людей пустота. Он смеялся, называл её влюбленной дурой, но в её глазах была сила. Не сила силы, а другая, основная сила. Точка счастья, он был счастлив. Он и раньше бывал счастлив, особенно когда курица подбрасывала его и он, взметнувшись над лесом ботвы, падал вниз так и не успев ничего увидеть.
Сначала он любил хватать её жирными от курятины пальцами, бросать, как шторм бросает утлую лодчонку, мотать её волос на кулак. Но с тех пор, как Бибип увидел глаза её, зверь заметно присмирел. Он не стал слабее, он из зверя-охотника превратился в зверя-кормильца. Бибип не знал, как соотносится он и зверь. Два побега из одного корня. Враги, друзья, одно и тоже? Кто был приручен? Кто был великой силой? Кто когда-то рвал и метал, а сейчас нежно лизал и покусывал за груди и ягодицы, умирая и воскресая от теплой нежности её кожи. Он закрывал её руками свои глаза и понимал такое, что нельзя выразить словами.
Тогда, сидя на унитазе, с окровавленной рукой, усталый и разбитый от многочасовой рубки он не смог раствориться. Он не захотел растворяться, хотел чтобы она была рядом. И вдруг вспомнил о куске платья в куче костей. Побежал туда и заорал. Это было её платье. Он поздно убил диван. Потрескавшийся извращенец отомстил.
Выл. Бибип не знал времени и потому не знал когда в последний раз видел её. Может даже этот последний раз ещё впереди, но ощущение страшной утраты наполнило Бибипа. Показалось, что он снова мечется в комьях сухой земли, стараясь спастись от сероногого чудовища.
Тогда Бибип ещё не стал Богом, но стал есть людей. Это трудно, но это легче, чем стать Богом и гораздо легче, чем быть им. Бибип очень деликатно ел людей, не кусая и не жуя. Он просто открывал рот и заглатывал их. Особенно трудно приходилось шейным позвонкам. Раздвигать их, чтобы пролез человек, иногда очень крупный.
Он и сам не знал зачем это делал. Наверное от тоски и одиночества, настолько сильного, что только человеческий голос изнутри мог его утешить. Ещё Бибип мечтал или вспоминал о ней. Оставалась надежда, что она будущее. Бибип садился за стол, выкладывал израненную правую, чтоб не тревожила, левой подпирал лоб и думал. Момент, когда он перемахивает через прилавок. Он видел её глаза и он уже был её, хотя не догадывался об этом. Так часто бывает, что человек уже, но ещё ничего об этом не знает. Бибип ждал её все те непонятные дни. И когда она очутилась на пороге, он улыбнулся, ещё не зная чему. Он долго боялся смотреть ей в глаза. Груди, ноги, бедра. И всё. Он зверь и только эти стенания, разгоряченные тела, хрип, сбивающееся дыхание вершины. Но оказалось, что он был не только зверем. Он был и маленьким ребенком, сжавшимся в калачик, приникшим к её груди. Она говорила, а чаще молчала, он слышал ещё не утихомиренный стук её сердца. Её дыхание, её пальцы ворошили волосы Бибипа. В такие минуты он не чувствовал себя одиноким, не потому что растворялся в пространстве, а потому, что вбирал в себя всё. Они вбирали.
Даже бежать от курицы становилось легче. Он знал, что чем быстрее пробежит отведенный ему круг, тем быстрей он будет здесь, ждать её. Конечно курица может когда-нибудь догнать его и склевать, но этому он ничего не мог противопоставить. Он был простой колорадский жук и не в его силах остановить курицу. Но в его силах бежать и он бежал, он делал всё что мог. Сухая, серая земля не вызывала больше его ненависти. Он просто бежал.
Раз Бибип встретил человека, который вроде бы знал. Неизвестно, что именно нужно знать, каковы эти знания, но догадывался, что они есть. Бибип подвесил человека за ноги и поставил внизу таз. Тяжело подвешивать человека одной рукой, но Бибип справился и только когда отошел, то заметил ужас висящего. Тот боялся убийства. Бибип не собирался убивать. Таз он поставил на случай если человека стошнит. Бибип был тогда ещё не Бог, но Бибип никогда не был и убийцей. Он просто глотал людей от тоски и одиночества. И этого он глотнул, но никакого знания не почувствовал. Только приторность, наверное человек болел сахарным диабетом. Раз Бибип проглотил огромного председателя колхоза, настолько огромного, что шея Бибипа болела целую неделю, а он чувствовал себя не таким одиноким и того дольше. Но все это было не то. Одиночество отступало и возвращалось вновь. Он вспомнил про диван и понял диван. Наверное он был не старым извращением, скорее мебель с разбитым сердцем. Наверное, когда-то давно он любил элегантную софочку, с нежной обивкой и прекрасными формами. Но в одну из войн, люди сожгли её, чтобы не замерзнуть зимой. И он сразу превратился в потрескавшееся, обветшалое и озлобленное чудовище, скалящее зубы, рычащее и стонущее от боли. И когда они выплясывали на диване свой танец, вздохи, покусывания, объятия и поцелуи будили в диване воспоминания о его недолгом счастье и он страдал. Диван отомстил и проглотил её, Бибип отомстил и разрушил диван. Стал глотать людей.
Он начинал с головы. Широко открывал рот и втягивал череп, цепляясь зубами за уши. Он поливал человека подсолнечным маслом и срезал всю бижутерия и галантерею. Голова проходила обычно хорошо. Самое трудное были плечи. Бибип медленно втягивал человека, помогал себе руками. Потом мелькали озадаченные ноги и Бибип, с шиком, сплевывал обувь. Рядом с горой костей и остатков дивана быстро рос хребет обуви.
Бибип икал и поглаживал живот, ощущая тепло человеческого общения.
Так было до тех пор, пока Бибип не задал себе вопрос “что дальше?” Раньше он жил без времени и не знал про дальше. Не было ни дальше, ни ближе. Был его бег по серой сухой земле, была воняющая курица с нервной шеей, был черный диван, была она, было её тело и её глаза, от которых зверь становился детенышем. Всё это было безотносительно ко времени. Было, будет или есть. Но когда спросил “Что дальше?”, то понял, что она была. И больше её не будет.
Он глотал людей от тоски, но надеялся, что всё ещё только будет. Когда он понял, что ничего уже не будет, он срыгнул недоеденного человека и понял, что всё закончилось. Её больше не будет. Без неё.
Он заперся в четырех стенах, чтобы раствориться в воспоминания. Вспоминал каждую встречу, каждый поцелуй, каждую ласку. Начиная от той, на бетоном полу магазина и заканчивая последней. Он пережил всё заново.
Когда он вышел и лег на полу в комнате, он был уже Бибип. Он уже знал, как стать богом.
Он ничего не хотел. Курица догнала его и принялась расклевывать, он лежал. Она больше никогда не придет. Он лежал. Она больше никогда не придет. Он лежал. Ему было всё равно. Он был Бибипом, великим Богом.
Потому что ему было все равно. Потому что ему ничего не хотелось, ничего не было страшно и ничего не было рядом с ним. Он стал Богом которому всё равно. Благодаря этому стал.
Бибип закрыл глаза и больше не шевелился, не думал, не жил. Ему было всё равно. А где-то на далеких планетах разумные существа выкрикивали в религиозном экстазе его явное имя, строили ему храмы и сочиняли молитвы. Его боялись и почитали, его боялись и хулили, потому что он был Богом. Потому что ему было все равно. Потому что она больше не придет.
1998 г.