- Привет, мамахен! Расслабляемся? «Сага о Форситах»? Ню-ню. Уже какой месяц мучаем?
Елена Сергеевна запустила в Дениску тапком. Ухмыляется, чёрт, здоровый вымахал. Ребёнок. Словечка в простоте не скажет.
- Поешь борща!
Скривился. Шавермы, небось, налопался, гастрит зарабатывает. Эх, молодо-зелено, не бережёт здоровье, мать не слушается. Сейчас плюхнется за компутер и давай зрение портить.
- Динька, звонок! Дверь открой!
Не слышит – в интернете, небось, сидит. Придется старой, больной женщине…
На пороге стоял толстый, хорошо одетый мужчина с брюзгливым – видимо, от жары, - выражением лица.
- Простите, это квартира Семёновых?
Фраза какая-то нелепая, как из старого фильма. Неужели сейчас повестку в суд будет вручать? Или зарыдает и скажет: «Я ваш давно потерянный брат»?
- Я отец Наташи Малининой.
Ну и что? Какая такая Наташа? Хотя вроде фамилия знакомая… Елена Сергеевна никогда не умела толком управлять лицом –подняла изумлённо бровь, и отец Наташи Малининой очевидно застеснялся.
- Разрешите, я войду. Тут, понимаете, разговор такой… Деликатный.
- Ну проходите.
Толстяк зашёл и попытался усесться на сломанный табурет – едва удалось спасти гостя и мебель.
- Елена Сергеевна?
Она кивнула и поинтересовалась, как его имя-отчество.
- Это неважно, - толстяк поморщился, - Дело в том, понимаете… В общем, наши дети… как это теперь называется… Встречаются.
Хозяйка сама чуть не уселась на опасный табурет. Встречаются? Ах, скрытный, паразит! Да, мать, стареешь… Елена Сергеевна попробовала на вкус слово «невестка». Фу! Гадость какая.
Толстяк посмотрел жалобно на потолок.
- Понимаете, Наташе только семнадцать. Она в прошлом году в институт не поступила, на юрфак. А тут, лето на носу, экзамены. И роман этот… Некстати. Она вчера мать до инфаркта чуть не довела – сказала, что замуж собралась. Ну, нельзя так, честное слово, - он страшно конфузился.
- Я не понимаю.
- Ну, в их возрасте… У меня у жены больное сердце. Они не обеспечены. То есть, конечно, мы, со своей стороны, можем… - он с сомнением оглядел комнату, не видевшую ремонта пару десятков лет.
А может быть, все это просто сон? Как в сериале каком-то. Дикая роза, дикий ангел – бедный юноша, богатая девушка. Не обеспечены. Бред. А вдруг…
- А Ваша дочь, она не беременна?
- Что вы, что вы! – толстяк испугался ещё больше, чем она. – Кажется, нет. То есть нам она ничего не говорила такого.
Слава Богу! От облегчения Елена приободрилась и начала свирепеть.
- И все-таки я не понимаю, зачем вы это?
- Ну, повлияйте на сына. Я не знаю. Пусть они хотя бы подождут.
Хотя бы! Хотя бы! Ах ты боров! К чёрту, не позволю сыну лезть в такое дерьмо. Семейка чистоплюев!
- Нет, я решительно не понимаю, чего вы от меня хотите. Чтобы я поговорила с сыном – о чем? О том, что не следует встречаться с девушкой, которая никоим образом ему не подходит?
- Почему не подходит? – толстяк обиделся.
- Потому что, опасаюсь, она получила неправильное воспитание. Чего вы испугались? Что она поломает себе жизнь?
- Нуу…
- Это ещё неизвестно, кто кому жизнь поломает. Вот что. Идите домой и лечите свою супругу от инфаркта. Я сама решу, о чем и когда мне беседовать со своим сыном.
Выражение лица у неё при этом было такое, что толстяк испуганно вжал голову в плечи и поднялся.
- До свидания, Елена Сергеевна. Я, простите…
- Прощайте! – глаза сверкают, раскраснелась – Афина Паллада, да и только.
Он вдруг вздрогнул и приоткрыл рот. Кажется, собрался что-то ещё сказать, но Елена едва ли не силой выпихнула его за порог и захлопнула дверь.
Дениска выглянул из комнаты, снимая наушники.
- Ма, кто это был?
А толстяк стоял на крыльце их дома и курил. Двадцать три года, Боже, двадцать три года! Ленка была другой – меньше ростом, кажется, и совсем глупой. Они сидели у метро и тихо разговаривали. Белая ночь – ее родители уехали на дачу, и можно было не следить за часами. Хотя, наверное, не ночь, а вечер – ещё вокруг шастала дворничиха и мешала целоваться. Двадцать три года!
- Это всё она, я знаю, знаю.
- Тшш, Тусик, не плачь, все будет хорошо.
Наташка всхлипывала, слёзы катились вдоль носа и собирались в ямочке над верхней губой. Дениска поцеловал ее и облизнулся.
- Ты чего?
- Солёная.
Наташка улыбнулась было, но вспомнила утренний эпизод и опять заревела.
- Оннна! Ну почему уу меня таакая мамааша.
- Сама виновата. Зачем говорила о свадьбе?
- Нуу… Не знаю. Мы руугались, и оно само как-то выскочило.
- Эх, Тутуська, Тутуська.
Она надулась – терпеть не могла, когда он ее так называл. Пришлось поцеловать.
- Тьфу, сосутся.
Дениска обернулся – в урне, не глядя на них, искала пивные бутылки бабка в форменной оранжевой жилетке.
- Совесть потеряли! Ох, выдрать бы вас. И мимо урны срёте.
Наташа улыбнулась:
- Мы не срём.
- Ага! Знаем мы вас. Не срут они. Как же! Все бы так не срали, то-то бы хорошо было. Чума на оба ваши дома, - и, забрав жестяной совок и метлу, она поплелась по своим делам.
Дениска захохотал.
- Ты чего?
- Бабушка Меркуцио!
- Не поняла.
- Ну это же из «Ромео и Джульетты»! Меркуцио, когда умирает, говорит: «Чума возьми семейства ваши оба».
Наташка улыбнулся смущённо.
- А я думала, это такое еврейское народное выражение. У меня тётка его любила. Слушай, Дениска… А ты меня не бросишь?
- Эх, Тутуська, Тутуська, глупый ты щенок…
Аделаида Захаровна заметила разбитую бутылку и побрела, ругаясь, подметать осколки. «Вот так, гады, ни себе, ни людям. А мне убирать». Метла шквиркала по асфальту, стекло звенело в совке, рядом прыгал любопытный воробей.
Она подняла голову и посмотрела задумчиво на сияющие закатным солнцем окна верхних этажей. Кажется, все это уже было когда-то – вечер, разбитая бутылка, парочка на скамейке…
«Тьфу ты, черт, дежавю какое-то».