Наверное, каждому в жизни приходилось кого-то бросать. Любовь – штука не вечная. Полюбил кого-то другого, просто разлюбил, может, ошибся, да наконец, просто устал. И уже не в радость вечерние встречи. А искренние поцелуи вызывают лишь раздражение да головную боль. И давно созрело решение “пора всё заканчивать”
Ты выбираешь день, решительно шагаешь навстречу, готовый выплеснуть на голову любви огромный ушат ледяной воды, но встречаешь счастливый взгляд, полный безграничной веры в тебя. Ты тушуешься, виновато пряча глаза. Бубнишь что-то невнятное. Решимость пропадает, и целый вечер затем в голове обитают тоскливые мысли о том, какой же ты трус и негодяй.
Ночью под звуки проезжающих одиночных машин, не можешь уснуть, обвиняя то себя, то свою уже бывшую любовь, а порой и ночных водителей только в том, что так трудно сказать всего лишь один раз: «я не люблю тебя больше».
***
Много лет назад.
В самый первый раз, едва увидев этого лохматого чумазого мальчика, я решила для себя - «он будет мой». Не зная моих мыслей, Сашка (так его звали) сразу согласился, и через неделю мы, гордо именуясь «парочкой», расхаживали в обнимку по деревенским улочкам. Кажется, мы были очень и очень серьёзны тогда. Не то чтобы собирались непременно пожениться, но что-то вроде любить друг друга пока смерть не разлучит нас, было непременной и не вызывающей сомнений аксиомой.
По вечерам друзья снисходительно оставляли нас одних. Только Сашкин маленький брат, под предлогом охраны нашего спокойствия, крутился рядом, метрах в десяти, пытаясь подглядеть, чем же мы занимаемся. За что нередко получал тычки и подзатыльники. Но мужественно терпел, чтобы в кругу дворовой мелюзги, наутро хвастать своими познаниями в области любовной премудрости. Мелюзга слушала открыв рты, а едва завидев нас, начинала истошно вопить : «Тили-тили-тесто Светка невеста, Сашка жених…..целовались, целовались». Не понимаю, чего их так веселило?
Тут на сцене появлялись вездесущие бабки и, громко упрекая распаясавшихся внуков, тащили их по домам. Уже там они деланно равнодушно вытягивали из малышей последние новости, за что последние ещё получали строгое наказание примерно следующего содержания: «Откуда ты это взял? От Юрки Сашкиного? Не водись больше с этим мальчишкой, он тебя хорошему не научит! Вот мать приедет, я ей всё расскажу!»
«Хорошо, ба!» – бубнил ухмыляющийся малец, пытаясь незаметно выскользнуть на улицу.
«Куда собрался? Стой, кому говорят! Марш в огород, нечего без дела болтаться, морковь не полота».
Внучок понуро брёл на грядку, а бабка скоренько бежала к соседке, обсудить с ней услышанное.
Слухи расходились быстро, перевираясь, приукрашиваясь. И не один раз какая-нибудь «добросердечная» старушка заходила к моей матери под предлогом «взаймы уксуса». Там она задерживалась на чаёк, выспрашивала, вынюхивала, и под конец, словно нечаянно проговорившись, выкладывала все сплетни: ещё тепленькие, гадкие, злые.
«Ой, что это я! Простите Вера Сергеевна!»
Но было видно, как она довольна собой, довольна вмешательством в чужую счастливую жизнь. Старушка убиралась восвояси, внося сумятицу в сердца моих родителей.
Отец, волнуясь, ходил по комнате: «Пусть только явится! Я ей покажу «любовь»!» Мать молча улыбалась, вспоминая свои юные годы: «А помнишь, отец…?» К вечеру, вдоволь наговорившись, оба успокаивались. Но всё равно мать изредка проводила со мной тихие беседы, которые заканчивались миром: «Ничего, дочка, пусть говорят, раз уж ты так любишь своего Сашку!"»
Родители у меня хорошие. Они никогда не давят, не настаивают на своём, даже если моё мнение целиком отлично от их. Но в то же время, они пристально следят за моей судьбой, чтобы успеть вовремя подхватить, помочь, подсказать, где это нужно. Мне доверяют, хотя, так стыдно признавать, иногда зря они это делают – слишком много соблазнов в жизни подрастающей девушки. Отец грозит, конечно, иногда: «Принесёшь в подоле - за дверь выставлю!»
- Ну что ты, папка, я чиста и невинна, - смеюсь.
- Может, ты хотела сказать наивна? Знаю я парней. Да ладно, ладно – не смотри на меня так, твой Сашка вне подозрений. Но Светка, только честно, что ты в нём нашла?
Сашка простой. Обычный деревенский разгильдяй. И не красивый вовсе, скорее наоборот. Всё лицо в шрамах – ладно б в драках, или подвиг какой, а то на стекло с качели в детстве упал. И зубов передних нет, он, поэтому, так смешно картавит. Ростика маленького, даже ниже меня. Мы когда с ним в обнимку ходим, неудобно очень. Волосы как солома: такие же жёлтые и жёсткие - непослушные длинные кудри. И вечно грязные руки. Хотя лично я не считаю грязью машинное масло, солидол и разные там технические прибамбасы, а именно в этом он и измазан. Оправданно – у Сашки есть мотоцикл, и если есть бензин, то мы просто живём на нём, летая то туда, то сюда, по делу или просто так.
Безумно радостно лететь сто двадцать по шоссейке, когда придорожные деревья сливаются в сплошную серую стену. И каким бы жарким не был день, всё равно замерзают руки, сомкнутые на Сашкиной талии. Он, зная об этом, время от времени накрывает мои ручки своей большой широкой ладонью.
- Сашка, - кричу я, - руль держи, ты что больной? Убиться хочешь!
- А ты боишься убиться?
- Нет! Я не скоро умру – за тебя боюсь, дурачок.
- Ну, тогда держись! – кричит он сквозь рёв мотора. И сворачивает на первую попавшуюся лесную дорогу. Конечно же, уже не на ста двадцати. Но на восьмидесяти всё равно жутковато. Некоторое время, подпрыгивая на кочках и буксуя в песчаниках, мотоциклист придерживается дороги, высматривая что-то по сторонам.
- Ага, Светка, теперь точно держись!
Сашка сворачивает в лес. Без какого-либо намёка на тропу. Ветки хлещут по плечам, я укрываю лицо за спиной любимого. В голову не приходит мысль о возможности разбиться – столько раз мы уже падали, но я верю в свою звезду, в своё умение приземляться без серьёзного ущерба. И в Сашку верю, он такой, такой, такой… Он не даст нам разбиться!
- Светка, Светка…держись, тормоза, б…я!
Мы несёмся с горы. Чёрт бы побрал - эту пересечённую местность, эти понатыканные в шахматном порядке гнилые пенёчки. Смурные кривенькие елки своими колючими лапками больно хватают за плечи. Золотоногие сосны вырастают прямо на пути. И даже солнце, проявив к нам любопытство, рвётся сквозь густые кроны верхушек деревьев, тем самым, мешая Сашке разглядеть на пёстром ковре леса, ту единственную, свободную для колеса, дорожку к спасению.
Банальность и закономерность – тормоза никогда не откажут, если скорость не превышает сорока километров, если дорога пряма и пустынна, если на голове каска, а локти и колени надёжно закованы в защитные пластмаски. Противоположная крайность, когда ты нарочно ищешь смерти. Когда ты не нужен никому, противен сам себе; ты боишься резать вены, прыгать из окна. Тогда садишься на мотоцикл и гонишься вперёд; тогда выходишь на дорогу на красный свет; только тогда лезешь купаться в море в штормовое предупреждение. И всё это в надежде, что смерть произойдёт по воле случая, а случай никогда не даст тебе такой возможности.
Но если ты молод, счастлив и полон жизни – тогда и только тогда подстерегает тебя опасность быть случайно сбитым машиной. Только тогда падают самолёты, не долетев до пункта назначения. И какая-нибудь озверевшая собака, выскакивает из темноты, чтобы ты мог узнать, как вытекает горячая кровь из разорванного горла.
Мы не разбились.
Удар колеса о невидимое препятствие, мы как в кино, кувыркаемся в воздухе, и по очереди приземляемся на землю: Сашка, «Планета-Спорт», а затем уже я. Перед моим лицом крутится мощное колесо. В рёбра упирается что-то очень жёсткое. Первая мысль - удовлетворение «всё-таки жива». Секунду я лежу, пытаясь определить степень повреждения. Руки-ноги, кажется, целы, хотя ужасно болит ступня, я задела ей какую-то корягу. Мои размышления прерывает недовольный предсмертный рык мотора. Только тогда я поворачиваю голову к Сашке. Ему досталось больше всего. Огромный красивый мот всей своей массой упал на него. Но Сашка шевелится, крови не видно.
- Саш, ты как?
- Кажется нормально. А ты? Ничего не сломала?
- Нет. Подожди, я помогу тебе вылезти.
Не так-то легко поднять спортивный мотоцикл. Как-то раз Сашка, не подумав, попросил меня подержать «ПС»-ку, пока он сбегает домой. Целую минуту я честно пыталась выполнить просьбу. Изо всех сил упиралась ногой в землю, пытаясь всем телом удержать вес. Шаталась под тяжестью, то вправо, то влево. Но потом бросила эту затею, и, как можно грациознее, уронила мотоцикл на землю, сев при этом почти на шпагат. Долго ещё после этого тряслись мои колени.
Помня об этом, я собрала все свои силёнки. Плавно, чтобы в случае неудачи не уронить мотоцикл, потянула его на себя. «ПС»-ка неожиданно легко поддалась. И мне даже удалось привалить мотоцикл к дереву.
- Санька, ты двигаться можешь?
- Заяц, всё нормально. Пара синяков.
Мы смотрели друг на друга и не верили. Мне хотелось плакать, а Сашка вдруг как-то сжался, побледнел.
- Света, прости меня, - еле слышно прошептал.
И мне стало по-настоящему страшно. Так страшно, как в детстве, когда веришь, что под кроватью прячется чудовище, готовое сожрать тебя, если ты пошевелишься. И я снова летела и летела с горы вниз. И не было видно конца. Злое солнце, казалось , готово было спалить нас. Лесная тишина, с её робкими шорохами, пугала своей пустотой. И, наверное мне показалось, за дальними деревьями мелькнула спина уходящей женщины с чем-то длинным в руках.
Сашка переживал что-то подобное. Мы не сговариваясь прижались друг к другу. Так и сидели.
К вечеру кое-как добрались домой. Мотоцикл был разбит почти в хлам, Сашка, хромая на обе ноги, тащил его на себе. Я хромала только на одну – с туфли напрочь отлетела подошва; два пальца на ноге багрово распухли. К счастью мои родители в тот день уехали в город и не увидели в каком виде пришла домой их дочь. Я же первым делом нагрела ведро воды и с наслаждением вымылась. Слева на ребрах красовался огромный синяк, я долго тёрла его мочалкой; почему-то казалось – это грязь, и если её не отмыть, случится что-то ужасное.
Затем долго читала – пока строчки не начали сливаться. На самом деле, я и не читала вовсе, просто, закрывшись книжкой, пыталась понять, что такое происходит внутри меня. Что-то изменилось. Я мысленно возвращалась назад, пытаясь сравнить себя до падения и после, но посередине находился провал, пустота, которая колодезным эхом возвращалась ко мне, неприятно вибрируя в желудке.
Отложив книгу, закрыла глаза. Я не гасила свет. Большой пустой дом устало дремал, поскрипывал, постукивал. Застенной мышкой скрёбся в уголках. Тихонько гудело электричество. Зашуршали кусты смородины под окном. Я вздрогнула испуганно, и в тот же миг раздался тихий стук по стеклу.
- Света, открой! Это я!
- Сашка? Ты что здесь делаешь? - спрашиваю, открывая окно.
- Соскучился, - влезая на подоконник, - брр, холодно! На улице ветер поднялся, – а потом умоляюще, - Светик, пусти меня под одеялко?
- А почему мы шёпотом говорим?
- Не знаю. Так пустишь или нет?
- Ни за что! – а сама, приглашая, откидываю одеяло. – Ну, иди ко мне.
Сашка, целовал все мои синячки, все царапинки. Жалея сначала: «Прости меня нехорошего, это я во всём виноват», - но постепенно поцелуи становились всё менее и менее невинны. А Сашкины руки, осмелев, залезли под трусики. Я впервые ничего не почувствовала. Никакого даже самого малюсенького волнения – этого просто не случилось. Ничего не случилось. Я вдруг ясно услышала, как он сопит от возбуждения, как скрипит старая пружинная кровать. Стало так неловко. Наверно, я устала. Лежала и думала: «Скорей бы он кончил!» И когда Саша уснул - поняла, как рада, что всё позади.
Под утро он ушёл, счастливый как никогда. Я поцеловала его на прощание, даже не удивляясь, что совсем не расстроена его уходом. Передумала за ночь многое, решила, что действительно просто устала и завалилась спать. Разбудила меня, приехавшая мама: «Вставай соня, солнышко высоко!»
- Ну, мам, ну ещё минуточку!
- Светка, вставай. У меня отличные новости. Ну, вставай же. Отец в институт заезжал….
- Ну? - я тут же вынырнула из под одеяла.
- Поступила! Молодец!
- Вау!
- Ещё девчонки твои звонили. Лена тоже поступила, Таня сразу в два, теперь выбирает, Костик на вечернее в «Политех» пошёл, - я уже не слушала.
«Вот ведь, здорово!», - думала, одеваясь, - «Институт - я сделала это! Интересно, а тот мальчик, что на экзамене со мной сидел, прошёл – не прошёл. Хорошенький. Стоп, что это я о мальчиках». Но не думать о мальчиках не получалось. Мысли рвались в город, к новым впечатления, рисовали весёлые студенческие будни, вечеринки. По ночам снился секс с незнакомцами. А по утрам, я нередко просыпалась от собственных стонов. И через полуоткрытые веки, наблюдала быструю удаляющуюся тень женщины с длинным предметом в руках.
Та самая женщина. В какой-то момент я почувствовала, что она не причинит мне вреда. И перестала испытывать к ней страх. Некоторое опасение, может, и осталось, но оно граничило с любопытством. Не столько даже хотелось узнать кто она, больше – что за предмет она носит в руках. К сожалению, я этого так никогда и не узнала.
А потом всё изменилось. Мгновенно и навсегда.
Он стоял, прислонившись к стене раздевалки. Загорал. Я же, только успев вылезти из воды, сразу наткнулась на него. Эффект, им произведённый, не заставил ждать: встала, как вкопанная, и весь мир перестал существовать. Только он один! Такой крепкий красивый парень. Широкие плечи, узкие бёдра. А руки – мммм! Какие красивые у него руки. Бронзовые изгибы мышц, которые созданы, чтобы к ним прикасаться, прикасаться, прикасаться. Чувствовать ладошкой их напряжение, их сухое тепло. Повторять пальчиками рельеф. Губами слегка касаться набухших вен, улыбаться от того, как щекочут рот невидимые волосинки.
Чёрт, приехали, кажется, влюбилась! «Не стой как дура! – убеждала я себя, - Давай, соберись и спокойненько пройди мимо. Ну и пусть он смотрит, да мало ли на кого он ещё может посмотреть…имеет право…ты ведь не пойдёшь с ним знакомиться».
- Игорь! – позвал незнакомый женский голос. - Иди сюда!
И, (мне не показалось – нет!) уходя, он посмотрел на меня. Посмотрел так, будто сказал: «Ты теперь моей стала». А я была на всё согласна.
Конечно, мы скоро познакомились. У нас нашлись общие друзья, которые и привели его к нам в компанию. Более того, я узнала, что Игорь и Сашка вместе учатся, и чуть ли не друзья закадычные (вот ведь с этой любовью – ничего же не замечаешь). Ещё узнала, что у Игоря есть девчонка, и что она двоюродная сестра моей подруги. Он очень верен ей, ходит по пятам, очень порядочен и скромен. Так наперебой рассказывали подружки. Но я верила только тому, что видела сама – его взгляд обмануть не мог. Скромный мальчик был только снаружи. И хоть десять девчонок на моём пути, хоть десять друзей на его – нас ничего уже не могло остановить.
Чтобы встречаться тайком – на какие только ухищрения мы не шли! А, преодолев преграды, как наслаждались победой! Два обезумевших зверя, целый день держались на расстоянии. Боялись себя, даже оставшись наедине. Но едва ночь прикасалась к кончикам волос на макушке – срывали ограничения. Ласкали друг друга – нагло, смело. Пуговицы отлетали под нетерпеливыми пальцами. Он брал меня, глубоко проникая в мысли. Дотрагивался до сердца бесстыжими глазами. Улыбался. Я убить его была готова. Но любила, любила. Он целовался, чтобы не кричать – ни мне, ни ему. Только тогда, и только чтобы не кричать. Я не люблю целоваться. Запускаю ладонь в густые волосы, резко дёргаю. Он кусает в кровь мои губы, стонет от запаха крови. Мне нравится то же, что и ему. Я люблю – жаль только он не любит.
Всё чаще я забываю о Сашке. Утром отец за завтраком: «Света, ты где вчера была?»
- Гуляла, а что?
- Ничего. Санька заходил, тебя искал. Вы что, поссорились?
- Нет, пап, - недовольно морщась. Мелькает мысль: «а ведь и правда, что я Сашке скажу»
Как же все-таки тяготит это объяснение. Да зачем оно вообще нужно. Что я теперь, без него и шагу ступить не могу.
- Папочка, - осторожненько так, - выручай единственную дочь, - Скажи, что я вернулась домой через пять минут как он ушёл, и сразу легла спать. Ну, там голова болела к примеру.
- Светка, что всё-таки происходит? – папа смотрит очень внимательно.
- Пап, да я сама ничего не понимаю.
Да всё я прекрасно понимаю. Нет больше любимого Сашечки, точнее нет любившей его Светочки. Я изменилась, жёстче стала, что ли. Нетерпимей.
- Надоели бессмысленные разговоры о любви, - жалуюсь подруге, - Надоели бесконечные, сопливые поцелуи. Меня раздражает, раздражает, раздражает. «Светочка, хочешь то….Светочка, хочешь сё….почему ты грустная такая сегодня». И это его дурацкая привычка – целовать ушко. Сопит, слюнявит, бррр. А эти бесконечные вопросы: «Ты меня любишь?» - передразниваю, блеющим голоском.
- Как же тогда с твоим заявлением: «я буду любить его вечно»? – ехидничает Иринка.
- А я не сказала, что не люблю, - подумав немного, - я люблю, даже очень люблю. Но Ирочка - он мне стал как брат. Он родной, милый. На расстоянии – скучаю, увидев - не хочу его совсем. Ерунда какая-то, стоит ему дотронуться у меня сразу что-нибудь болеть начинает. И проходит только, когда его рядом нет. Мы не трахались вечность!
- То-то ты от этого страдаешь! – смеёмся вдвоём, - Ну, давай, расскажи про Игоря.
Быстро лето пролетело. Я так и не смогла ничего исправить. Разлюбила Сашку. Совсем. Каждый раз, идя на встречу с ним, думала: «Вот сегодня, точно скажу». Его родные глазёнки сияли, а я молчала. Злилась на себя. Срывалась на нём. Часто совсем его бросала. Стала ходить на местные дискотеки. Лишь бы его не видеть рядом. А он, как нарочно, припёрся на танцы: «Света, давай поженимся!»
- Ну, Сашенька, ну милый мой, сам подумай, что у нас может выйти? Ничего хорошего. Я никогда не обещала, что выйду за тебя замуж. Я в городе живу: ты там не сможешь, я здесь умру. Саша, я приеду к тебе следующим летом. Не дури, прошу.
- Светка, я без тебя не могу!
- Мне даже семнадцати нет, разговор окончен, всё! – срываюсь на крик, - и не ходи за мной, мне надо побыть одной!
Испуганным зайцем несусь через зал. Ира, Ирочка, где ты? Нашла – танцует с каким-то парнем. «Через пять минут на улице», - бросает мне она. Согласно киваю, и к выходу.
- Куда так торопимся, девушка? – падаю в чьи-то объятия, поднимаю глаза - Игорь!
- Тише, здесь Сашка.
- Так ты от него так бежишь? Ладно, можешь не отвечать – от него. Хочешь, я поговорю с ним?
- Ага, и заодно со своей. Лучше не лезь, я сама разберусь.
- Кошка, мы увидимся сегодня? – он трётся щекой о мой висок.
- Да, - почти неслышно, - хочу, не контролирую, буду к часу.
Убегаю, сердце стучит от волнения. В висках пульсирует «кош-шш-ка», с особым придыханием, обещающим целый мир подарить. Наполнить неведомым бархатом всю меня изнутри, чтобы не холодно было гулять ночью по голубым звёздам.
С Сашкой всё вышло просто. Я попросила Ирину побыть посредницей. Сама не смогла, струсила. Не знаю, о чём они там говорили. Через полчаса Ирка пришла и сказала: «Иди, он тебя на улице ждёт, не верит мне. Хочет от тебя услышать».
- Дурак! Что ему ещё нужно. Не хочу его видеть!
- Света, сходи, немного осталось. Один раз помучайся, и всё. Про Игоря он не знает, я не сказала. Ну, иди! – подтолкнула. – Иди!
Я остановилась перед выходом, чтобы чуточку унять дрожь. Через стеклянную дверь клуба, на меня нагло смотрела гигантская луна. Она, красновато-жёлтая, словно в кровоподтёках, низко висела над темнеющим вдали лесом. Нет, не висела! Катилась вправо и чуточку вверх. Круглая, как новоиспечённый колобок, пошлая как голая ягодица Куприновской падшей женщины.
Сашка хмуро пинал банку из под джина. Увидев меня, бросился навстречу.
- Света, это правда? – я молчу. – Света, скажи, она наврала, да?
- Нет, не наврала. Всё кончено!
- Но почему, Света, почему? – почти кричит, в глазах ужас ребёнка.
- Она тебе всё сказала, ты знаешь, - упрямо не могу говорить сама.
- Я хочу от тебя это слышать. Хочу видеть, как ты мне это скажешь. Я не верю! Ты ведь меня любишь, правда? Ведь любишь? – обнимает крепко. – Светка, не шути со мной так.
- Отпусти меня, больно, - я пытаюсь вырваться.
- Не пущу пока не скажешь, - пытается поцеловать. Я бросаю взгляд на горизонт, луна подмигивает мне, злодейка.
- Да, да, да…всё правда….я не люблю тебя больше! – как загипнотизированная, чеканя каждое слово. И тут как прорвало – то, что долго носила в себе, всё вырвалось, опрокинуло, ударило копытом в грудь и убежало радостно на волю. Я смелой вдруг стала. И словно, мстя, за свой поступок, - Я другого люблю!
- Кто он? – заорал Сашка. – Кто? Я убью его, я убью этого гада!
- Никто, пусти, не хочу больше говорить, - скидываю его руки, презрительно пожимаю плечами. Сашка бьёт кулаком в стену. Раз, другой, и плачет, всё время повторяя: «убью, убью…за что?»
Я ухожу. Взявшись за ручку двери, вижу отражения в стекле: моё, луны, Сашки и ещё одно - испуганно оглядываюсь. Рядом с Сашкой стоит женщина с длинным предметом в руках. Только теперь догадываюсь – это смерть – она пришла за умершей любовью. За той, которая разбилась вместо нас, пощадив молодость. За любовью, на рёбра которой (вместо Сашкиных), с хрустом ломая их, упал мотоцикл. За той, что вместо меня ударилась виском о холодную сталь. Упала прямо на крутящееся колесо, забрызгав кровью с изуродованного лица белый колючий ягель. А мы, мы живы остались – мы не разбились.