Васька-Матрос
Июльское утро на реке. Солнце высунуло краешек своей сияющей лысины над деревьями. От неё тепло и приятно. Только к обеду она запылает жёстко и ядовито, а сейчас, жмурясь от калейдоскопической игры речных бликов, хочется вальяжно потягиваться и мурлыкать. Прохладная волна нежно гладит прибрежный песок, придавая ему волнистую форму диковинной стиральной доски. Ракушки, опустевшие ещё со времён ноева потопа, с неповторимым шелестом перекатываются в узкой, отведённой для них законами гармонии, полосе. Плюх! Шевельнулся камышовый островок. Господин сазан изволили проснуться и отправились кушать. А гражданин окунь давно не спит, гоняя по мелководью проворные стайки малька. Нет-нет, да и брызнет то там, то тут пугливый, серебристый фонтанчик. Кукушка, отсчитывая всем, кому не лень, остатки жизненных годков, летит в рощу на том берегу со злостным намерением – подсунуть какой-нибудь зазевавшейся птахе прожорливого пасынка или падчерицу. Завершённость пейзажу придаёт одинокая лодка с поникшей фигурой дремлющего рыбака. Удочка порой выпадает из его слабеющих рук. Он вздрагивает, автоматически подсекает. Поправляет замученного червя. Плюёт на него в который раз. Забрасывает. И снова засыпает, гипнотизируемый, танцующим на волнах, вертлявым поплавком. Откуда-то издалека доносятся позывные радиостанции «Маяк». Такие родные и такие вечные. Они напоминают: цивилизация жива, она на месте, она незримо присутствует здесь, опутав паучьей сетью электромагнитных волн блаженный уголок природы. «Не слышны в саду даже шорохи…» Скоро семь часов.
Леонтьич, Лохматый и Пастор скучали в ожидании гонца. Игорёк – сторож лодочной станции «Аврал» – ушедший с полчаса назад к цыганам за вином, как в воду канул. А делов-то на десять минут – туда-сюда.
- Его только за смертью посылать!
Лохматый в сердцах пнул, изъеденный за зиму мышами, спасательный круг. Пенопластовая крошка с сухим шорохом вылетела из-под видавшего виды сапога.
- Хорошо хоть помидоры не порезали, – рассудительно заметил Леонтьич. – И рыбца… хорошо не порезали. Муха…
Помолчали минут пять, наслаждаясь тихими звуками просыпающейся реки. Пастор, лениво пустив «блинчик», задумчиво произнёс:
- Икоркой вяленого рыбчика с чёрным хлебушком хорошо водочку…
- Размечтался, – Лохматый с тоской посмотрел разложенную на перевёрнутой плоскодонке закуску. – И где его черти носят!?
- Гляди-ка! – Пастор выронил «недопечённый блинок» и махнул рукой в сторону фарватера.
Снизу к «Авралу» бесшумной громадиной приближалась баржа. Утюжа водную гладь, чудовищная железяка тащилась вверх по течению. Она с холодным безразличием половинила набегающие волны, тяжело «присев» по самую ватерлинию. Тонны воды всасывались под её ржавое брюхо, нарушая спокойную прибрежную жизнь искусственными отливами и приливами.
- Руду везёт, авторитетно констатировал Леонтьич, – в Волгоград.
- Или песок, – вяло поддержал разговор Лохматый.
- Да вы на корму посмотрите! Какой ещё песок! На корму… – Пастор сложил ладонь козырьком и приставил её ко лбу. – Во дела!
На корме можно было разглядеть молоденького матроса в шортах, держащего в руках что-то, что доставляло ему огромные неудобства. Разглядеть издалека это что-то было невозможно, но было ясно одно, что оно либо горячее, либо кусачее, либо колючевзрывоопасное. Ибо паренёк нёс это, энергично перекладывая из руки в руку и отчаянно матерясь. Сочные выражения долетали до берега без искажений. Казалось, что матрос танцует какой-то чудной танец, нечто среднее между брейком и ча-ча-ча. Так он дотанцевал до самого борта и, широко размахнувшись, выбросил свою беспокойную ношу в реку.
- Чой-то он? – Пастор вопросительно уставился на Леонтьича, ожидая как всегда исчерпывающего ответа.
- Да ничо, – Леонтьич устало отмахнулся. – Мусор выкинул. Поганят реку, салаги!
- Да не мусор, не мусор, – зачастил Пастор, – там что-то такое верёвкой связанное. Не мусор.
- Вот тебе дело! – Лохматый поднял чёрную, гладко вылизанную волнами деревяшку. Прицелился и запустил её в сторону мусорных баков. Послышался тревожный крысиный писк. – Кинул и кинул… А вон и Гоша бежит. Торопится. Чует недовольство народных масс!
- Да оно плывёт! – не унимался Пастор. – Смотрите, плывёт, гадом буду!
- Что у нас плывёт? – подошедший Игорёк бодро выставил на импровизированный стол три бутылки, судя по такому же количеству семёрок на этикетке, щедро одаривающими потребителей безмерным счастьем.
- Плывёт! – Пастор узловатым пальцем обозначил движущуюся цель.
- И правда, – Лохматый на миг забыл о гневной проповеди, приготовленной нерасторопному сторожу. – Леонтьич, где твои окуляры? Давай поближе посмотрим.
Леонтьич достал из ящика с инструментами и рыболовными снастями потёртый двенадцатикратный бинокль. Важно приложил его к глазам, сразу сделавшись похожим на боцмана с корабля дальнего плаванья. С минуту рассматривал, привлёкший всеобщее внимание, объект. Затем изрёк, с таким видом, будто бы подтверждая высказанное ранее мнение:
- Кошак. Мокрый и полосатый. Как матрас.
- А ну-ка дай… – Лохматый нетерпеливо выхватил из рук товарища оптический прибор. – Котяра, чтоб мне не жить!
- Интересно, за что его? – спросил Пастор. – Утонет ведь животина!
- Не утонет, – Лохматый радовался неожиданному развлечению, – гляди, как загребает! Готов поспорить, что не утонет. Пастор, мажем на пузырь «Веры Михайловны», что доплывёт. А?
- Да ну тебя! – Пастор, пользуясь тем, что Лохматый опустил бинокль, завладел им и принялся внимательно изучать плывущего кота. – Может не доплыть. Далековато. Метров сто пятьдесят.
- Доплывёт, вот посмотришь! Кошки твари живучие. – Лохматый надвинул кепку на глаза. – Или всё-таки замажем? Пастор, верное дело! Давай, не жмоться. Вместе же её и раздавим. Ну как?
Леонтьич, раскрыв перочинный нож, занялся рыбой и помидорами. А когда нарезанные кусочки аппетитно легли на газетную скатёрку, поблёскивая жиром и томатной слезой, он поучительно произнёс:
- Нашкодил верно, вот и полетел за борт.
- Мужики, – Игорёк со слюной в голосе присел на пустую канистру, – ну вас к лешему! Давайте начинать, а то скоро сменщик придёт…
И они начали. Изредка поглядывая на борющегося с волнами кота. Делая шутливые ставки и гадая, за что же поплатился шельмец.
А тот отчаянно сражался с неродной стихией, выставив наружу только недовольную морду с прищуренными глазами. Но плыл почему-то медленно. Чересчур медленно даже для кота. Как будто кто-то тянул его за хвост. То ли молод был, то ли наоборот стар. Силы оставляли его. Это было видно по тому, как он всё чаще начинал сбиваться с ритма и хватал носом водицу.
Однако расстояние между ним и берегом неуклонно сокращалось. И когда можно было рассмотреть его мокрые, обвисшие усы, мужики подхватились и стали дружными криками подбадривать невольного пловца. А кот уже и не плыл, а только по инерции шевелил лапами, погружаясь в воду по самые уши. Преодолев ещё метров десять, он вообще застрял на месте, хотя до желанного берега оставалось всё да ничего.
Лохматый не выдержал и кинулся на помощь. Подоспел вовремя. Несчастное животное в очередной раз погрузилось и всплывать явно не собиралось. А глубины-то, смотри, Лохматый даже колени не замочил! Всего-то!? Вот тебе и триатлон! Неужели кранты котику?! Найдёшь его теперь в мутной юшке! Как же! Да вот же он! Тащи его! Смотри, не упусти! Живой? Дышит? А что это у него на шее?!!
К шее полосатого была привязана толстая верёвка, на конце которой болталась четвертушка кирпича! Вот такой якорь, едрёна вошь! И все эти сто пятьдесят метров он его тащил. Да в нём весу столько же, сколько и в самом коте! Человеку бы соразмерный камешек привязать, сразу бы на свидание к ракам отправился. А тут… Сила!
Лохматый вытащил кота на берег, снял верёвку и бесформенной тряпкой разложил на солнышке.
- Авось, выживет! Наливай, Игорёк, за спасение утопающего надо выпить!
И они выпили. И закусили. А когда третья бутылка показала донышко, кот оклемался. Стал пушистым и симпатичным. Получил остатки с барского стола и прозвище – Васька-матрос. За свою полосатость и плавучесть. И остался жить.
Появление на стоянке нового жильца заметили уже на следующий день. Утром, на крыльце сторожки желающие могли увидеть двух придушенных крыс. Матёрых, рыжих и хвостатых. Васька начал отрабатывать своё удачное избавление из объятий потустороннего мира.
Днём он обычно грелся на ящике Лохматого или попрошайничал, распустив свой пышный хвост перед рыбаками. Ночью охотился на вредных грызунов, одолевших стоянку. И довольно успешно. Через месяц на «Аврале» исчезли все крысы и мыши. Васька их либо передушил, либо прогнал в соседний яхт-клуб, на чужую территорию. Удачливый охотник почивал на лаврах, получая щедрые подачки от благодарных лодочников.
Но, увы, вольготная жизнь продолжалась не долго. Крыс он больше не приносил, за их полным отсутствием, соответственно снизилось внимание людей к его персоне. Сократились деликатесные подношения. В лучшем случае ему приходилось довольствоваться рыбьими головами и колбасной кожурой, или тем, что не доедали собаки.
Вот тут-то и раскрылась отрицательная чёрточка характера Васьки-матроса. Он стал потихонечку подворовывать. А что, голод не тётка! Кушать-то хочется. И делал он это просто классически!
С отсутствующим видом приближался к какой-нибудь пьюще-жующей компании. Устраивался поудобнее. Равнодушно зевал, умывался, потягивался. Входил в доверие и терпеливо ждал, пока его не переставали замечать. Ловил момент, когда собутыльники одновременно отворачивались от закуски. Делал стремительный, бесшумный бросок и скрывался в лабиринте катеров и ящиков с жирным куском в зубах. А брал он, надо заметить, самое-самое. Мясное, да колбасное. На хлеб и овощи не зарился. Вегетарианский образ жизни презирал. Худеть не собирался.
Однако его поджарость прямо пропорционально зависела от украденной пищи. Хитреца раскусили достаточно быстро и стали жестоко гонять всем, что попадалось под руку. Бедный Васька едва успевал увёртываться от камней, поленьев, разнообразной обуви, пустых бутылок, спиннингов, сковородок и прочего. Жизнь его стала интереснее и насыщеннее. И опаснее.
Судьба хранила его долго. Но всё же однажды, метко пущенный сапог, пребольно ударил матроса по голове. Сила удара заставила кота выпустить на землю добрый кружок домашней колбасы и зарыться носом в песок. Летели ли у него искры из глаз, не видел никто, но все услышали душераздирающий вопль, заставивший содрогнуться окрестности. Так, вероятно, пресловутая собака Баскервилей вводила в дрожь английскую публику.
По иронии судьбы меткий бросок выпал на долю васькиного спасителя. Встав на защиту продукта, производимого компанией «Тёща & Дочь», Лохматый за малым не пришиб своего бывшего любимца.
И кот ушёл. Навсегда. Обиделся и ушёл. В ненавистный лодочниками яхт-клуб. Видели его порой издалека. Звали. Но он не откликался. Гордо отворачивался и уходил прочь.
Через месяц на «Аврал» вернулись крысы.