Господи, ну когда я буду просыпаться вовремя? Может, когда будить меня будет не телевизор, а кто-то более одушевленный. Например, телефон - там хоть голоса знакомых. Сегодня утром аппарат расстреляно молчал: его убил диктор новостей, сообщением о подорожании электроэнергии.
Минут пять пыталась увидеть себя в зеркале, но что-то мешало четкости образа. Фу ты, елки с палками, - это ж челка отросла. Сейчас мы ее, родимую, урезоним. Где мои маникюрные ножницы?
Образ четче – узнаваемости еще меньше. Лицо заспанной идиотки с торчком на лбу. Ладно, чего там говорят: «волосы – не ноги», ага, и не руки, и не зубы, - парики зачем?
Проблема намбэ два: одежда. Для характерности было бы здорово шорты и майку с Продиджи, жаль, - не поймут!
Выбираю долго, завалив диван вариантами. Блин, ну опаздываю же!
Проблема намбэ три: дорога. Предложений два, как в любимом анекдоте. Трамвай или такси. Выбираю дорогое и комфортное (в смысле – сидение и музыку). Попадаю в пробку. За окном дребезжащие вагончики медленно, но свободно уезжают вдаль.
Дышу выхлопными газами, матерясь про себя: почему не поехала трамваем?
Kenny G склоняет к романтике. Вспоминаю флейту на Подоле. Шла вечером из гостей, пешком, спешить ни к чему... и не к кому. Фоном – простая грустная мелодия. Пустота и смысл, свет фонарей и мрак подворотен, влюбленные и бомжи на скамейках: никто не мешает, не диссонирует.
Шаг за шагом, нота за нотой, - мысли... Мысли растекались в стороны, как ручейки вшей по белой простыне. Незабываемая картинка. В прошлом году сидела в реанимации возле отца, после инсульта (разрешил знакомый заведующий). Отгороженный ширмой лежал вонючий заросший старик, привезли с вокзала. Медсестры подходили к нему редко, санитарки – еще реже. Только сердобольная баб Шура меняла бутылочки с желтой жидкостью. Так эта самая баб Шура и брякнулась в обморок, с матом на выдохе, когда увидела, как вши, копошащимися потоками, покидают умирающего.
Под эти чудные «Картинки с выставки» я столкнулась с тобой. Не с тобой – с бампером старенького «Форда», и не столкнулась, а успела отскочить на тротуар, ударившись коленками об урну.
- Дура! Идиотка ослепшая! Смотри куда идешь! Жить надоело?
- Я... а сам? Какого хера несешься? Тут люди иногда ходят...
И вдруг расплакалась, по бабьи, с подвываниями. Сидела на холодном асфальте, обнимая подранные колени, – раскачивалась в стороны и ревела. Мужики по-разному реагируют на такое. Кто становится агрессивным, кто-то теряется, - ты же наполнился действием. Решительно затолкал меня в машину, подобрав с тротуара рассыпанный арсенал Орифлейма и тяжелую Ланкомовскую артиллерию.
В салоне сунул мне салфетки, посмотрел колени:
- Зеленкой обойдется...
- Ага, и звезду во лбу для симметрии...- уже беззлобно, но со всхлипом.
- Ничего, в брюках походишь.
Я пила кислый кофе, надеясь, что недавние слезы не обезобразили мой фэйс окончательно. Ты рассказывал о себе, о любимой черепахе, и не очень любимой работе. На правой руке – символ «устаканенности быта» - кольцо.
Тогда меня перемкнуло – молчала, а данный вид общения для меня не характерен. Слушала и растекалась по пластмассовому стулу под внимательно-ласковым взглядом.
Подвез меня к дому, спугнув кота у мусорного бака. Ноги упорно отказывались воспринимать двигательные импульсы.
- Я могу встретиться с тобой еще?
Слова потерялись, не желая складываться в стройные фразы, зато визитка нашлась на удивление быстро:
- Позвони, может, мне понадобится «зеленка», а в аптеке ее не будет... - пойдет на окраску флагов гринписовцев…
...о, поехали догонять трамвай. Полезно иногда, в пробке, послушать Kenny G: повспоминать, помечтать...
***
Я хотел тебя видеть... или слышать... рядом... тебя - живую, настоящую...
Но - видел нарисованные улыбки, красные и черные метки, чувствовал холодный глянец, слышал тишину. Играл, раскладывая на столе дам и королей, девятки и шестерки.
Азарт был в возможности просчитать, предугадать и сделать единственно верный выбор. Я угадал – победил, уложив карты правильными рядами.
Браво! Оркестр – туш! Не надо аплодисментов... это не концерт – жизнь, и хлопал сам: до зуда, до трещин ...
Сигара... коньяк... измятые пальцы. Глядя на них, тогда вспомнилось: холл пражского отеля, рояль,... как ты смотрела на меня, не отрывая пальчиков от клавиш. Наклон головы... усмиренные волосы... играла пошленький популярный романс, но не резало слух, не раздражало. Та музыка, как нельзя больше подходила к дешевой плетеной мебели и наивным розочкам на обоях.
Черт! Ну нельзя себя вымучивать воспоминаниями,... болезни мне мало! Ведь выбрал - ушел...
Заброшенный рояль обиженно молчит в углу кабинета. Вместо рук - костыли, вместо пальцев – протезы, рефреном – память о тебе...
***
Офис. Аквариум с евроремонтом, жалюзями, кондиционером. Правда, джакузи в сортире не уместилось, жаль...
От бесконечного рева телефона и говнюков-посетителей – не спрятаться, не убежать, но можно секундно отключиться, раскладывая пасьянс на зеленом поле монитора.
Вот Дама - окривевшая улыбка, губы счерчены розовым. Навязчива, как монотонный дождь за окном, как дворняга с отвислыми сиськами. Успокаиваю. Шучу. Говорю, как ей идет розовое.
Валет - жалобный щенячий взвизг. Апельсины с испугавшейся кожицей. Проблемы, - решаю, получается, мысль: «кому это нужно?» Мне - ни грамочки. Ему - вряд ли... основная причина прихода - смотреть на меня, утонув в отстегнувшейся пуговке на блузке. Застегиваю. Выпроваживаю. Уф...
Туз - амбиции спереди, сверху, снизу, а внутри - пусто. Душа? Душа бессмысленно стучится о коробку передач нового автомобиля. Тело - наворочено тренажерами, массажистами, саунами и соляриями. Золотисто - блестящее, как у молочного поросенка со вчерашнего банкета. Пальцы на моем плече сигналят о страсти. Какая страсть может быть в этих рыбьих глазах? Иду мыть руки. Противно.
Король... Не собрался пасьянс. Король выпал из колоды. Остались девятки, шестерки, дамы и валеты. А он выпал, не выбрался. Где ты - итог дня, конец игры, его руки, глаза, слова? Ночь - дырка в жизни.
Не люблю карты... ненавижу телефон... и ... твое обручальное кольцо.
После дорожно-транспортного знакомства с минимальными телесными и максимальными душевными повреждениями - мы виделись еще раз. Разговор стопорился: о погоде – не говорилось, про другое – молчалось, об интересующем – только намеком, не выходя за рамки приличия и количества выпитого.
Опять подъезд:
- Как твои колени?
- Скрипят.
- Ты умеешь говорить серьезно?
- А зачем? Я умею серьезно плакать, но никто этого не ценит...
Ночью замечаю, что жизнь начинает замыкаться в странный круг: от рассвета - до рассвета. Вместо сна – мечты о несбыточном...
***
Прага.
Грохот экипажей по брусчатке. Арки, арки, арки... Улыбчивые лица толстых молочниц. Узоры голубей по карнизам. Цветы, ... груды цветов, охапки зелени, какофония запахов.
Ты была белой ромашкой с солнцем внутри – простота и покой. Внимательно слушала мою музыку, смешно морща лоб. Хохотала моим шуткам.
А я давил в себе нежность, зная, что не имею никакого права. В мыслях целовал твои волосы, родинку на шее, плечи... - тебя всю ... солнечно-белую.
Хотел счастья, обоим,... но не знал, где его брать. Умом – все понимал: так лучше, так правильнее, так честнее… не дойти до края... - места, где ходить уже невозможно.
Только три дня...
Я выбрал твою свободу, запихнув свое вмиг одряхлевшее тело в вагон «Европейского экспресса».
Любовницу – нет,... не хотел,... просто знакомой – уже не просто,... жена – была, давно была, законная...
И ты стала мелодией, простой и грустной темой... стуком колес.
***
В наших электричках романтика с меня сдирается, как запекшаяся корочка с заживающей царапины. Ранка не затянулась до конца, сочится красным.
Почему я согласилась поехать – не знаю, почему не захотела, чтоб ты меня забрал – тоже... Но ведь еду, терзаясь предчувствиями. Ты будешь там. Один.
Грязь, ругань, бомжи, попрошайки, "мороженное!...пиво, минеральная вода, бренди-кола... носки-колготы-лезвия-ручки-детективы-любовные романы...Ой, у поли тры крыны-ы-ы-ыченьки!..." Контролеры вышвыривают студентов в обоссанные тамбура. Милые ровесницы Арины Родионовны, манифестируя тележками, требуют сидячего места.
Читать невозможно. На соседнем сидении, мучимый отрыжкой и собственной значимостью алкаш, материт Кучму и дальше по тексту: «бей жидов – водку в массы!».
Перрон – взъерошенные кусты сирени. Обрывки неба в решетке столбов.
«Лю-ю-юди добрые, мы сами не местные..., поможите – чем можете..., дай Бог» ... дай Бог не со мной! Сую мелочь в ладошку с обгрызенными ногтями...
Дородные мамаши с грязными детьми: замызганым носовым платком сперва вытирается сидение, а затем рот ребенка, перепачканый мороженным. Все чистые и довольные, особенно собака, - ей досталась липкая сладкая бумажка,... облизать можно.
«Гулливеры – три на гривну...» - если на одну гривну – три Гулливера, - то сколько ж, на нее, многострадальную, лилипутов придется, ну скажем даже не поштучно, а на развес?
Эх, Лапута юго-западной железной дороги...
И зачем я туда еду?
Начинают появляться мысли о неуместности происходящего, привокзальные галлюцинации...
*
Я рвался к тебе, как кобель на запах желания, но рука хозяина сильнее. Петля долга по охвату шеи. Не закричать – задохнуться от понимания: все! Все кончено!
Мимо меня по вагону, третий раз подряд «случайно проходила» чересчур напудренная барышня, заполняя все пространство духами.
Искал воздух – а его не было,... как навязчиво пахла эта пудра!
- Вы действительно *ский? – поволока в глазах, растянутые по лицу губы.
- Да, - вытолкнул. Потом вдохнул... липкий, чужой запах.
- Я искренняя почитательница вашего таланта! Ваша музыка … о, - это чудо, это восторг, это...
Вокзальный колокол – вот моя музыка... Ничего не скажешь: минорный финал романса... нет, ни финал и не романса – только увертюра... рождаемая морщинисто-крапчатыми руками дирижера...
А опера? Кто ее напишет? Я? Да что я понимал в музыке, пока не узнал твои глаза? И не должен был тебя видеть,... слышать,... творить с тобой?
***
«Очевидное – невероятное» - действующие лица и исполнители: шампанское, клубника, ты, я. И все мои морали летят к чертям собачьим. Мир сжался до пульсации в висках. Как-то сразу узнавалось твое тело, ... руки, ... губы. Недолго, на миг, пока в бокале нетерпеливо пузырилось. А потом – бокал разбился.
Наверное, шампанское очень спешило... вместе со мной...
Прости... ушла, позорно сбежала, оставив растерянную постель, которая пахла нами. Не смогла встречать с тобой рассвет, не имела права. Право на рассвет есть только у жен и любовниц. Жена в наличии, а любовницей быть не хочу. Даже твоей.
Такси на проселочной дороге – удача. Вжимаюсь в сидение потоком воздуха. Ветер выдувает жидкость с ресниц и мечты из головы. Они разлетаются над дорогой и тонут в лужах...
***
Я больше никогда не видел тебя...
Выстрел в Сараево изменил судьбы многих без их согласия.
Война, семья, концерты, ежедневные проблемы засорили мою память. Но однажды, под Летомышлем, я набрел на луг ромашек и вспомнил о тебе: милая… милая моя, - ромашковое чудо...
Я не мог остаться. Или мог, но не хватило смелости менять жизнь? Ты ведь не звала, не требовала, - молча смотрела вслед вагону, не замечая, что стоишь в луже на перроне...
Финальная сцена... занавес.
***
- Какая у вас соблазнительная родинка! – слюнявые толстые губы водителя мусолят слова, как жвачку.
«Да пошел ты», - думаю.
- У меня не только родинка соблазнительная, - говорю.
Жигуленок трусило на дырявом асфальте. Моя спина следила за дорогой позади машины. Но догоняющих фар не было...
Потом спала, провалившись в слепое и глухое твое отсутствие. Мне ничего не снилось. Не слышала, как комары с хищным завыванием пикировали на мое тело. З-з-з-з-з...
Что это? Не комар?
На пороге стоял ты, сжимая ворох ромашек.
- Они росли под подъездом.
Прижимаясь – понимала, что потом будет страшно выбирать и больно от ошибки, ромашки – не предложение, - но не могу я сейчас от тебя отказаться…
За окном, вопя, дрались коты,... белые колечки дыма в форточку, туда же пепел. Нет у меня в доме пепельницы. Не было. Может,... будет?
Мне-то терять особо нечего. Лишь «достоинство», на хер никому, кроме меня любимой, не нужное. Тебе сложней. Тебе заковыристей, - с последствиями и разборками, возможным битьем посуды и «петлей без мыла». Раздел имущества, нажитого в счастливом браке... кому черепаха? – ага и про туалетную бумагу не забудь... тьфу...
А может ничего не будет... какой-то выбор?.. зачем? Уйдешь утром, потом станешь звонить днем, с работы,... иногда вечером, из дома, прикрывая трубку рукой, и называя меня Васей.
Ладно, не важно...
Главное – слышать музыку... слышать вдвоем.
***
Меня не призвали в армию, я не погиб на фронте - я умирал, топя свои легкие в крови, стекая потом на дубовый паркет. На четыре дня пережив жену, на два – сына...
Выползая из обморока, видел глаза монашки, которая ухаживала за мной. Почему она не болела?
Ее руки были в желтых старческих пятнах.
Я умирал без музыки, от эпидемии «Испанки».
И, уже хрипя, просил, чтобы моя сиделка помолилась о тебе, о нас.
Господи, ты же учил, что души бессмертны! И я верил тебе, верю,... еще живу и знаю: тело умирает... душа... нет. Да будет воля твоя, - пройти путь,... найти ее там,... в будущей жизни...
Я верю тебе, Господи...