«Как же так? Неужели я такой испорченный человек? Каждый мой рассказ как ком грязи на пестром полотне жизни. Где бы ни прошлось мое перо, оно умудряется подчеркнуть лишь зло и порок! Как бомж, прокравшийся ночью в детский сад, роняет паразитов на невинные детские кроватки, так и я капаю ядовитой слюной своих слов в беззащитные души читателей! Нет мне прощения!»
С такими словами Андрей метался по комнате, прерываясь лишь для того, чтобы записать особенно удачный пассаж в блокнот – авось где пригодится. «Согрешил я тяжко, так пусть искренняя молитва очистит меня!», - осенило его. «Покаяться!» Он рванул ворот майки, нащупывая простенький серебряный крестик и попытался сфокусировать залитые слезами глаза на лике Спасителя. Короткая цепочка мешала это сделать, приходилось сильно наклонять голову, рвать ее было жалко, а расстегивать долго. «Отче наш. Иже еси..., - горячо зашептал он скосив глаза на распятие, - Хер соси», - услужливо подсказало воображение вариант развития текста молитвы, несколько отличающийся от канонического. Андрей прыснул, но понял, что усугубляет богохульством свое и так не слишком завидное положение.
Взрыднув над своей несчастной судьбой он почувствовал, что сейчас был бы уместен какой-нибудь решительный (возможно даже героический) жест. Обычно в минуты душевных мук стенающие персонажи рвали на себе волосы, бились головой о стену или, на худой конец, посыпали голову пеплом. Андрей подошел к стене и нерешительно ткнулся в нее лбом. Стена была холодной и такой твердой, что продолжать контакт между ней и вместилищем могучего писательского таланта не было никакой возможности. Потрогав двумя пальцами остатки волос на темени литератор вздохнул и попытался выдрать некоторое количество растительности с затылка, где она была погуще. В руке осталось несколько жидких волосков. «Черт, надо какой-нибудь бальзам купить или шампунь укрепляющий. Так скоро совсем облысею. Придется бороду отпускать. Буду как Лев Толстой... Все от нервов, пропускаю через себя боль людскую, страдания народные... »
Он подошел к зеркалу и некоторое время зачесывал волосы, пытаясь скрыть залысины. Вроде получилось. Андрей подбоченился, гордо глядя на дело рук своих, собрался пообещать себе начать делать зарядку, но тут вспомнил о своей скорби и поспешно согнал ухмылку с лица. «Горе мне, несчастному певцу порока! Как Бодлер пал я в объятия тьмы!», - возопил он и бросился к столу. Выковыряв из пепельницы окурки он некоторое время старался посыпать голову пеплом, но тот предательски рассыпался, как власовец на допросе у партизан, зря пачкая пальцы. Наконец он просто вывалил этот сигаретный крематорий себе на макушку и некоторое время торжественно сидел, крестообразно сложив руки на груди... Андрей прислушался к своим ощущениям – как там катарсис миновал? Снизошло ли успокоение на мятущуюся душу?
В животе негромко урчало, хотелось есть. После пары бутербродов метания души стали не столь интенсивными, а когда в холодильнике обнаружилась бутылка пива, она вообще приняла собачью стойку: «Очень прошу», виляя всем, что у нее было. Андрей повеселел. Покурив на балконе он метнул окурок вниз, глядя как этот Икар, прочертив сгустившиеся сумерки, канул в реку забвения. Правда, в роли реки забвения для него выступил горшок с цветами двумя этажами ниже, но это уже детали... Скоро он забылся тревожным сном, комары и кошмары, завладев беззащитным телом, ворочали его на скрипучем диване, покрывая холодным потом и следами укусов...
В два часа ночи ему приснился Бог. Андрей смотрел вверх, на облако, расположенное примерно на уровне второго этажа. На облаке сидел Бог, что-то помечая в записной книжке. Андрея поразило, что вокруг каждой пятки бога виден маленький нимб, но виду он не подал.
- Господи! – закричал Андрей. Бог испуганно уронил блокнот.
- Чего? А, это ты, Андрей... Опять стряслось что-то?
- Открой смысл бытия моего!
- Ну, пишешь ты свои рассказы и пиши – в чем проблемы?
- Цель жизни мне открой перстом указующим!
- Говорили ведь уже на эту тему... Ладно, слушай...
- Нет, ты мне так скажи, чтобы я запомнил, а то получится как в прошлый раз!
- Ой, где ты набрался этой дешевой помпезности? Шел бы в актеры... Внемли мне, дитя мое!
- Внемлю!
- Не перебивай! Вы все дороги мне, возлюбленные чада мои – и праведники и грешники, как цветы разных оттенков в саду моем...
- Я в сельском хозяйстве не очень... Мне бы из мира искусства пример...
- Мир вокруг – моя палитра, понял? Я творец. Вы – краски мои, коими я... начертаю... Короче говоря – кто-то приходит в мир для добра, кто-то для зла. Считай, что ты черный карандаш в моей коробке – как ты можешь писать о светлых вещах? Понял?
- Да, Господи, - счастливо заплакал Андрей.
- Ну спи, спи... К врачу бы сходил... На природу съездил... Угробишь ведь себя...
Андрей счастливо засопел. Кошмары попрятались до следующего раза, жизнь обрела смысл и ясность. Правда, под утро к нему в сон прорвался Сатана с криком: «Карандаш-то ты может и Бога, но пишу тобой я!», но Андрей этого не запомнил – Бог милостив. Проснулся он бодрым, полным творческих сил и замыслов: «Что бы такого написать? Пусть будет рассказ про сиротку-инвалида, которую все пинали, а потом она нашла котенка и подружилась с ним, а он убежал к железной дороге... Что же там потом – поезд ее сбил или дембеля изнасиловали? Ладно, как муза подскажет, так и напишу...» Он вдохновенно строчил что-то в оброненном Богом блокноте, слова легко ложились на бумагу...