ЭШТЕТИКА – новый стиль в современной литературе. Представленный ниже рассказ написан как раз в этом литературном стиле. Все права на стиль принадлежат Виктору Эшу.
Виктор Эш
CHIKATILO FOREVER!
Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа...
Я закрыл маленький потертый томик стихов, потянулся, не выпуская его из руки, и встал с дивана. Подойдя к окну и отдернув штору, я посмотрел на улицу. Несмотря на ноябрь, на улице было тепло. Ярко светило печальное солнце. Затем я перевел взгляд на письменный стол.
Здесь царил некий рабочий беспорядок: вычерченные карандашом сетки, распечатки, рукописные наброски и, на самом почетном месте, пишущая машинка “Ортех”. Но сейчас не хотелось ни писать, ни делать переводы со скандинавского, ни даже составлять кроссворды для газеты “Советская Украина”. Хотелось совсем другого... Во! Хотелось пива!
Томик стихов я положил на свое обычное место - в портфель, стоящий в шкафу, а сам прошлепал на кухню. Выудил из буфета трехлитровую банку, ополоснул ее под струей прохладной воды и опустил в плетеную сетку. В коридоре накинул плащ и сунул ноги в ботинки. Дверь за собой захлопнул.
Возле пивной точки, как всегда, столпотворение. Братва лезет по головам, под ногами хрустят баночные осколки. Короче, не подойти. А в очереди можно стоять до вечера. И я бы постоял, да только в таком случае пива точно не достанется. Эх, Господи, зачем ты меня создал интеллигентом!
- Батя, тебе пива взять?
Возле меня появился сорокалетний крепыш - типичный представитель зарождающегося теневого бизнеса - в серой грязной футболке, спортивных штанах и пивным запахом изо рта.
- Какой я тебе батя? - говорю.
- Посмотри на себя, ты ведь старик! - он отер пот со лба. - Так надо пива или дальше будешь выеживаться?
Знал бы он сколько мне хлебнуть пришлось всякого в своей жизни, сам бы тут же постарел лет на двадцать.
- Возьми.
- Полтинник сверху, - заулыбался крепыш.
Я протянул ему два рубля и пустую банку.
Через пять минут он вынырнул из людского месива. Часть пива расплескалась, да и сам благодетель, не теряя времени, сделал из банки несколько больших жадных глотков.
- Ты чего это? - спросил я.
- Налог на покупку, - ответила наглая морда.
Забрав у него пиво, я закрыл банку полиэтиленовой крышкой и направился к своему дому. Внезапно я вспомнил, что через десять минут по телевизору должны показывать “Аиду” и прибавил шаг. Но до своего подъезда я так и не дошел. Кто подхватил меня под руки и негромкий голос произнес в затылок:
- Гражданин Чикатило Андрей Романович, вы арестованы...
Осень - паршивое время. Я сам по себе человек очень пугливый и сентиментальный, а осенью эти чувства обостряются чуть ли не до плаксивости.
Помнится, лет десять еще назад Витька Ерофеев подходит ко мне и говорит:
- Романыч, - он так и звал меня, Романыч, - мы тут литературный альманах затеяли, “Метрополь” называется, может подкинешь несколько стихотворений?
Я сначала согласился, но в последний момент струхнул и забрал стихи обратно.
- Чего ты ссышь, - не унимался Витька, - альманах переправим на Запад, ни одна сука тебя не посмеет тронуть. Тем более ты с Ахматовой дружишь.
- Дружил, - поправил я его, - и довольно давно.
- Это все ерунда, - отрубил Ерофеев, - нам, писателям, главное вовремя засветиться.
Стихи я ему все-таки не дал. Струсил.
А под ногами шелестели осенние листья. Выплюнув изо рта обгрызенную веточку, я подпрыгнул и, ухватившись за мощную горизонтальную ветвь березы, несколько раз подтянулся, а потом сделал “солнышко”.
- Кончай придуриваться, - обернулась моя новая знакомая. - Ты сюда спортом пришел заниматься или меня убивать и насиловать в извращенной форме.
- Уже иду, - буркнул я.
Не люблю когда жертва мне указывает что делать!
- Так вроде бы уже пришли. Место подходящее. - Она села на сухие листья и призывно посмотрела на меня: - А Мандельштама ты мне почитаешь, спаситель?
- Ладно, - сжалился я, - только ложись поудобнее, чтобы кровь мне на брюки не стекала.
Я встал на коленки достал из ветхого портфеля томик стихов, веревку и нож. Веревкой связал ее, нож взял в правую руку и высоко поднял над головой, так что на нем появились блики заходящего солнца, а левой - раскрыл потертый томик стихов и с воодушевлением начал декламировать:
- Воздух пасмурный влажен и гулок.
Хорошо и нестрашно в лесу.
Легкий крест одиноких прогулок
Я покорно опять понесу...
- Значит вы - Чикатило Андрей Романович?
- А вы сомневаетесь, что именно меня к вам привели?
- Не острите, гражданин Чикатило! И вообще, что это за привычка дурацкая – отвечать вопросом на вопрос?
- Я просто хотел, чтобы вы тоже представились. А то вы про меня все знаете, а я про вас ничего.
- Ну хорошо, - сдался мент. – Меня зовут Амурхан Яндиев. А должность моя – следователь по особо важным делам Ростовской областной прокуратуры.
- Член партии?
- А как же! А вы?
- Коммунистической, - уточнил я.
- Где и когда родились?
- Шестнадцатого октября одна тысяча девятьсот тридцать шестого года, а вот место не помню.
- Это плохо. Но мы еще освежим вам память. Сколько убийств вы совершили?
- Товарищ, я никаких убийств не совершал.
- Побожитесь!
- Не кощунствуйте!
- Побожитесь!
- Перестаньте!
- А я говорю, побожитесь!
- Если вы будете на меня кричать, я заплачу.
- А если вы все не расскажете, то заплачу я...
Следователь всхлипнул и засеменил к двери. Я исподлобья наблюдал за его действиями. Яндиев потоптался у выхода и вернулся на прежнее место.
- Давайте обратимся к статистике, - сказал он.
Я с невозмутимым видом посмотрел в окно и стал насвистывать мотив пугачевской песни «Осенний поцелуй после жаркого лета».
- По нашим сведениям вы зверски убили около пятидесяти жертв!
- А почему не сто пятьдесят? – игриво спросил я.
- Гражданин Чикатило! – В голосе Яндиева появился металл. – Не паясничайте! Ваши руки в крови!
Я внимательно осмотрел свои руки. Чего он в них нашел такого? Очень красивые руки. Тонкие холеные пальцы, красивая форма ногтей, нежная кожа. А если б он знал, какими нежными они бывают! Чтобы узнать насколько нежен мужчина, надо смотреть как его руки контактируют с предметами. Если он даже пачку сигарет берет ласково и нежно, то, будьте уверены, он и в постели этими руками многого добьется. А если все валится из рук, ломается…
- Вы знаете, что такое пятьдесят убийств? – вернулся к старому Яндиев.
- Ну, это порядка пяти десятков или около полусотни…
- Нет, вы не понимаете истинных размеров своих деяний. А я вам наглядно покажу! Допустим, что у нас есть булка размером с небольшое футбольное поле. Разрезаем ее по вдоль, а вместо начинки положим всех тех жертв, которых вы замочили. Получится гигантский чизбургер…
- Гамбургер, - уточнил я. – Чизбургер с сыром.
- Вот-вот, - согласился Яндиев. – Но есть примеры более наглядные. Если класть трупы один на другой, якобы, каждый последующий трахает предыдущего, то получится стопка высотою более десяти метров! Такая групповуха ни в одной комнате с высокими потолками не поместится!
- В Кремле поместится…
- Что? – не понял следователь.
- Там потолки высокие.
- А, ну да… На чем я остановился? Так вот… Если бы каждая последующая жертва становилась на голову предыдущей, то получилась бы башня, выше которой нет во всей Ростовской области. Ну, что? Впечатляет?
- Ага, - согласился я. – Можно вопрос?
- Валяй.
- Если вытащить кишки всех жертв и связать друг с дружкой, то какой длины получится мясная веревочка?
- Хм-м-м… Вопрос… Ладно, ты пока посиди здесь, а я схожу за калькулятором.
Через минуту вместо него в кабинете появился другой. Разыгрывалась типичная схема: один был глупый, второй - умный.
- Андрюха! Какими судьбами к нам?
- Да, вот, за пивком сходил.
- Не стоило этого делать. В то время, как в стране категорически не хватает пива, нужно воздерживаться от излишеств. Пить водичку из под крана.
- Так воды тоже не хватает, - резонно заметил я.
- Ладно, кончай свой антисемитизм, - отмахнулся милиционер, - добавим чуток официальности. Я начальник отдела по расследованию особо тяжких преступлений УВД Ростовской области Виктор Бураков…
- Да, че ты, Витек, - улыбнулся я. – Будь проще, и люди к тебе потянутся.
- Хорошо, - согласился Бураков, - но тогда ты должен помочь мне.
- По мере своих возможностей, обязуюсь помогать следствию.
Следователь внимательно посмотрел на письменный стол и устало вздохнул.
- Вот уже двенадцать лет мы занимаемся черт те чем. Вместо того, что бы ловить жуликов, и при этом ты отказываешься помогать правоохранительным органам в моем лице. Вот у тебя в подъезде сколько почтовых ящиков сломано?
- Не помню, - честно ответил я. – Вроде, ни одного.
- Ну, допустим, - не унимался Бураков. Но знаешь, сколько их сломано по всей Ростовской области?
- Слушай, если я не знаю про свой подъезд, то откуда я могу знать про целую область?
- Тоже верно. Тогда я тебе скажу – их тысячи! К чему это я? А теперь вот представь, ты за двенадцать лет убил где-то пятьдесят жертв. Это чуть больше четырех человек в год. И сравни с масштабами испорченных почтовых ящиков. Жертв – четыре, а ящиков тысячи! А ведь за каждым ящиком скрывается целая семья со своей судьбой, своими проблемами и невзгодами. Люди страдают от того, что не могут регулярно получать газеты и письма. Они нервничают и портят нервы окружающим. А милиция, вместо того чтобы ловить хулиганов, уже двенадцать лет занимается твоими дурацкими убийствами. Это правильно?
- Может и неправильно, - согласился я, - но и я тут ничего не могу поделать. Люди ко мне обращаются, просят помочь… Разве можно им отказать?
- Вот, - довольно улыбнулся Бураков, - уже откровеннее стал разговор. Может вообще начистоту поговорим?
- А ты, Витек, выключи диктофон и не записывай наш разговор, тогда, может быть, и поговорим.
Бураков вздохнул:
- Все то ты знаешь…
Он полез в стол и вытащил оттуда катушечный магнитофон «Ростов-102-стерео». Перемотал пленку на начало и выключил его из розетки.
- Так бы давно, - сказал я. – Ох, говорил мне мой Отец Небесный, что люди в Советском Союзе без Него в сердце живут. А я еще сомневался. Впрочем, не все – моя паства тянется к Богу.
- Вот про нее и расскажи подробнее, - попросил следователь.
Я понял, что разговор может оказаться долгим, но все же начал издалека. Хотя Бураков и догадывался о Божественной сути моих действий, но как любой смертный атеист, мог иметь отрывочные и искаженные сведения о моем мессианстве. Как там у Мандельштама? Впрочем, некогда. Потом.
- Ты никогда не задавался вопросом: почему порядочные люди прозябают в нищете, а разные подонки купаются в роскоши, да еще повелевают судьбами этих людей?
- Ты кого это имеешь в виду? – подозрительно спросил Бураков. – Наш ЦК КПСС состоит из людей кристальной честности.
- Оставим коммунистов, взглянем шире. Возьмем, к примеру, обычного монаха Васю и Гитлера. Вася этот всю жизнь молится, постится, на женщин даже не смотрит и в итоге так и умирает в своем монастыре, там же его и закапывают. А Гитлер? Богатство, власть, шикарные любовницы весь период правления, при этом организовывает концентрационные лагеря и кровопролитные войны. Почему Гитлеру Бог дал все, о чем он только мог мечтать, а монах так и остался при своем?
- На том свете все будет наоборот, - убежденно сказал Бураков. – Гитлер будет вариться в котле с кипящей смолой, а монах получит высокий руководящий пост в Небесной канцелярии.
- Ну, с какого хрена, Витя? Поставь себя сам на место Бога. Тебе прислали двух новых работников: один, идиот, всю жизнь дурака валял и подлизывался при этом, а другой за короткий срок из разрушенной страны построил державу, которая пол Европы покорила. Кого ты в руководители возьмешь? Еще момент. Ну, назначил ты монаха на высокий пост. А там ведь надо не только уметь руководить массой подчиненных, не забывай, что этот праведник окунется в роскошь, почувствует вкус власти. Как он себя поведет тогда - не знает никто. Может в коррупции погрязнет, а, скорее всего, просто не справится. А диктатор? Он прошел через все это, для него подобная работа не в диковинку.
- Неужели бессмысленно вести праведный образ жизни?
- Не все так однозначно. Скажем, если бы тот же монах принял мучительную смерть от толпы атеистов, то, без всякого сомнения, он был бы вознагражден на Небесах, как мученик. Не покончил с собой, а принял ужасную смерть. Это уточнение важно, потому оно так четко и выписано в Библии. Конечно, он бы не получил высокий пост, но был бы на всем готовом и в роскоши. А что еще большинству людей надо? И вот тут-то я вступаю в игру.
- Ага! – обрадовался следователь. – Значит ты сознаешься в убийствах?
- Опять он за свое, - поморщился я. – Да, я их убил! Но ты ведь так и не понял суть моих действий. Кого я убивал в начале? Помнишь самую первую жертву? Девочка-подросток из неблагополучной семьи. Прекрасная девочка, добрая душа, сразу скажу. Знаешь, какая судьба ее ожидала? В лучшем случае она бы спилась вместе со своими родителями. А в худшем? Ты хоть догадываешься, что бы с ней стало сейчас, через двенадцать лет? Вы ведь, милиция, не в состоянии вытащить ее из той обстановки, в которой она жила. А я вытащил! И на небесах, как мученица, она получила по заслугам! Я ее вытащил из этой грязи!
Бураков судорожно закурил сигарету, сделал несколько затяжек, но потом сразу потушил ее в пепельнице. Посмотрев на меня исподлобья, он произнес:
- Ты ведь сделал это против ее воли.
- Поначалу мне приходилось убивать людей против их воли, - согласился я. – Тут никуда не денешься. А потом у меня появилась своя клиентура. Люди ведь становятся умнее. Многие понимают, что не стоит праздно прожигать жизнь, потому что не воздастся за это. А тут гарантированный билет в Рай. Последняя пациентка моя была проституткой, жила на вокзале, и выхода из этого порочного круга у нее не было, разве что бомжевать. Она пришла ко мне, попросила помочь, и я помог ей. Поверь, таких много.
- Но сам то ты в Рай не попадешь?
- Я сказал, что о себе забочусь? Ну и что? Зато мною создано полсотни мучеников. Что такое «один против пятидесяти»?
Бураков протяжно вздохнул. Что-то его мучило.
- Говори, не стесняйся, - подбодрил я.
- Все равно я должен тебя арестовать, Романыч.
- Кто спорит? Это твоя работа.
- Как ты думаешь, - спросил он, - мне не будет Там наказания за то, что я тебя арестовал?
- Витек, это твоя работа, - успокоил я.
- Тогда напиши признание, а то у нас с уликами на тебя не очень.
- Напишу, - пообещал я, - только услуга за услугу.
- Что я должен сделать?
- У меня еще несколько заявок на смерть. Это последние. Больше я не брал заказов, чувствовал, что скоро все закончится. А перед этими у меня моральный долг. Я слово им дал. Дай мне сутки. Обещаю, что сам после этого приду сдаваться.
В кабинете повисла тяжелая пауза.
- Ладно, иди, - выдохнул Бураков. – Я тебе верю. Ты слово дал.
Когда я приблизился к двери, сзади прозвучало громогласное «Стой!». Я оглянулся.
- Шутка, - успокоил меня следователь. – Ты забыл взять пропуск. Я его отметил.
Лесопосадки притягивали своей девственной красотой. Желтые и красные листья деревьев колыхались на влажном ветру. Стояла послеобеденная прохлада.
- Возможно скоро грянет дождь, - сказал я своей пастве.
Женщины стояли полукругом между двух рядов молоденьких деревьев. Большинство из них заметно волновались - шутка ли, смертный час. Но были и такие, что воспринимали происходящее с радостью и какой-то торжественностью. Они и оделись по праздничному, а потому выделялись из общей массы. Всего их было двенадцать. Как апостолов.
- А вот одежда вам не пригодится. Раздевайтесь.
Мученицы стали робко снимать с себя одежду.
- Сегодняшний обряд пройдет под кодовым названием «Каравай», - объявил я. – Суть такова. После того, как я соберу вас в единый хоровод, вы должны будете держаться за руки и во время ходьбы распевать песенку «Каравай, каравай, кого хочешь – выбирай». А я уж буду выбирать. Всем все ясно?
Они кивнули.
- А теперь встаньте кольцом вокруг меня!
Женщины повиновались.
Я достал из своего потрепанного портфеля нож и критически оглядел присутствующих. Начать я решил с четырнадцатилетней Олеси. Что за ****ское имя! И какая невинная красивая девочка носит его!
- Кто первый начинает, то первый и кончает, - выкрикнул я, всадив ей нож в самую верхнюю часть живота всего на треть. Потом аккуратно провел им вниз до хохолка золотистых волос. Тонкий комок кишок, раскручиваясь на лету, вывалился на пожелтевшие листья. Отмерив где-то середину, я разрезал двенадцатиперстную кишку на две равные половинки.
Подобную процедуру я проделал и с оставшимися женщинами. И хотя я торопился, кто-то мог потерять сознание и банально упасть, я ничего не попортил – надрезы были ровными и аккуратными, другие органы практически не задеты.
Оставалось нанести последний штрих. Одним концом кишки я связывал даму с ее соседкой справа за такую же кишку, а другим с соседкой слева. Узел простой: берешь две кишки, оборачиваешь вокруг руки, а кончики просовываешь в образовавшееся отверстие и стягиваешь. В конце концов, они стали напоминать большую новогоднюю гирлянду!
- А теперь хороводить!
Паства медленно закружила, тихими срывающимися голосами напевая:
- Каравай, каравай, кого хочешь - выбирай…
Заметив, что Олеся близка к потери сознания, я «вырезал» ее из общего круга и толкнул на самую середину. Тут она и потеряла сознание.
Чтобы не было разрыва в круге, я связал кишки Олесиных соседок, и хоровод снова закружил в своем смертном танце. Посмотрев на лежащее на земле бездыханное тело, я громко пропел:
- Я люблю, конечно, всех, а вот Олесю больше всех.
С этими словами я овладел ею под монотонный гул голосов. Сегодня потенция меня не подвела. А кровь из живота, в обилии затекшая Олеське между ног, действовала лучше всякой смазки!
Но долго выполнять свои мужские обязанности мне не пришлось. Одним точным движением перерезав горло Олесе, я подхватил следующую падающую женщину. Денек выдался хлопотным…
На самом деле, нахождение в одиночной камере имеет свои плюсы. Это графу Монте-Кристо там было не в кайф. Он ведь привык вращаться в светском обществе, блистать, так сказать. А когда человеку негде «блистать», то и нет такой потребности. Тем более мне! Я ведь личность разносторонняя, а потому самодостаточная. Интеллект у меня развит настолько, что мне не нужны собеседники, мне с самим собой интересно. В крайнем случае, вспомню что-нибудь из высокой поэзии.
Легкий крест одиноких прогулок
Я покорно опять понесу...
Лязгнул засов камеры. Вошел Бураков. На лице его застыло благоговение.
- Как дела, учитель?
- Все в порядке. Отношение ко мне здесь очень приличное, - ответил я.
- Никаких пожеланий нет?
- Мне немного надо, и все это у меня есть.
Бураков потоптался на месте, потом достал из кармана небольшую стопку писем.
- Вот просили тебе передать. Многие за тебя переживают, но не всем хватает смелости заявить об этом открыто. Вот, от группы товарищей послание из союза писателей, Никита Михалков личное письмо прислал. Также тут весточки от академика Сахарова, космонавта Титова, от болгарских друзей и так далее. Алла Пугачева и Иосиф Кобзон, говорят, на словах передали тебе свою поддержку, письма писать побоялись.
- Садись, чего мнешься-то, - предложил я, подвинувшись на шконке.
Бураков робко присел на край и прокашлялся.
- Я вот о чем думаю, учитель. Наверное, трудно сознавать, что в один из дней камера откроется, и за тобой придут, чтобы отвести на расстрел.
- Это немного пугает, но не более того. Я ведь готовился к этому долгих двенадцать лет. Вспомни, у Иисуса Христа гораздо меньше времени было, чтобы смириться со смертью.
- Да, это так. Но ведь он уверен был в том, что произойдет. А ты ведь точно не можешь знать, что ТАМ?
- А мне и не надо знать, - сказал я. – Я точно знаю, что Бог – есть любовь. А я любил свою паству и нес им избавление. Тут без вариантов.
Бураков надолго задумался. Потом очнулся от своих мыслей и потянулся в карман за сигаретами.
- Не кури здесь, пожалуйста, - попросил я. – Я не переношу табачный дым.
Следователь встал и подошел к двери. Немного потоптался на месте, а потом сказал:
- Андрей, мы с тобой, наверное, больше не увидимся. Скажи мне начистоту, ты ведь не зря Иисуса упомянул?
- Я ничего зря не говорю, не в том я положении сейчас.
- Тут меня слегка озарило. Ты ведь тоже, как и он, принимаешь мученическую смерть. Тебя расстреляют, и ты станешь мучеником, как и все твои жертвы. После казни ты станешь чистым перед Богом.
- Ты правильно понял, - медленно произнес я, - но пока не до конца. Знаешь в чем главное различие между мной и Иисусом?
- Он не убивал…
- Не в этом дело, ты ведь сам додумался до того, что с меня будет снят этот тяжкий грех. Тут другое.
- Что же?
Я чуть заметно улыбнулся.
- Если даже я очень сильно захочу, то не смогу избежать своей казни, а Иисус знал, что его казнят и, тем не менее, пошел на это.
- Понял, - прошептал Бураков. – Самоубийца. Он умышленно совершил самый большой грех…
Из объяснительной записки
«Я, старший лейтенант милиции Раскатов Владимир Мефодиевич, 15 февраля 1994 года зашел в пятый блок, чтобы освидетельствовать труп гражданина Чикатило Андрея Романовича и отправить его на плановое захоронение. Но в означенном месте трупа не оказалось. То есть, под покрывалом, где должно было находиться тело Чикатило А.Р., мною была обнаружена только его одежда и следы крови. Все улики были направлены мною на экспертизу, о чем я доложил в предыдущей объяснительной записке.
По результатам экспертизы выяснилось, что кровь принадлежит гражданину Чикатило А.Р., в ней также обнаружены мельчайшие фрагменты головного мозга и черепной кости, попавшие вместе с кровью, в следствии приведения приговора в исполнение.
Особого хочу отметить результаты проверки ткани покрывала на рентгенологической экспертизе. Исследования показали, что на покрывале остались следы действия неизвестного излучения, подобного тому, что было обнаружено на плащанице, в которую, якобы, был завернут Иисус Христос.
Все материалы по этому делу мною переданы в отдел по особым делам Управления МВД Ростовской области с грифом «Совершенно секретно»…»