Последние недели я думаю о них постоянно. Я думаю о ней, примеряю ее судьбу на себя, а свою – на нее. И откуда-то приходит странное имя – Калерия. Я в жизни не встречала ни одной Калерии. Это будет совсем простая история.
***
Полузаброшенная северная деревенька Крошкино, стоящая на берегу озера с темной водой, летом оживала. Приезжали дачники.
Озеро называлось Белым. Здесь все озера или Светлые, или Черные; или Круглые, или Долгие. Зависит от того, при каком освещении, и в каком ракурсе увидел озеро первопроходец. На карте они выглядят кружками и запятыми. Местные жители на вопрос «как попасть к Черному озеру?», уточняют: «к ближнему Черному»? Вот и путают все приезжие, блуждают в лесах с непривычки.
Калерия первое время тоже блуждала. Несколько раз пугалась, особенно если солнце пряталось. Без солнца она не ориентируется. А этот мох на стволах, который, якобы, указывает на север - он же со всех сторон! Топографическая беспомощность у нее сочеталась с неуемной страстью к одиноким блужданиям в лесу, по возможности дремучем.
Впервые она оказалась у бабушки Варвары четыре года назад. Подруга уговаривала: поедем, да поедем. На курорты у нас с тобой денег нет, а детям воздух нужен. Калерия поехала. Для ее подруги та поездка оказалась первой и последней, а Калерия бросила мелкую денежку в воду Белого озера, и с тех пор проводила летние месяцы в Крошкино.
Тверские леса манили нестерпимо. Был год грибным, ягодным, или пустым, Калерия целыми днями пропадала среди полян, оврагов и бурелома, постепенно осваивая и расширяя собственную территорию, ограниченную то заросшими просеками, то впервые увиденными озерами, к которым вели едва различимые тропы. Калерины мальчишки не стремились ходить с ней, предпочитая строить в ближних перелесках шалаши, участвовать в бесконечных боях деревенских пацанов с дачными, или тягать удочками рыбешку из Белого.
Калерия тем временем входила в воду очередного, пока безымянного для нее, озерка, проваливаясь ногами в мягкий ил, наблюдала за водомерками, состязающимися в беге среди белых кувшинок. Пряталась под широкими еловыми лапами от проливного дождя, или собирала землянику для сыновей - веселую ягоду по краям счастливой поляны до поздних северных сумерек, не имея сил остановиться. Пальцы уже не отмывались от ягодного сока, на щеках не успевали заживать царапины от веток, а глаза делались все зеленее, вбирая в себя краски травы и листьев.
В этот год она была совершенно счастлива. Жизнь повернулась к ней лицом, сказала: ну хорошо, будь по-твоему. Была, наконец, прекрасная работа. Такая, о какой она не смела мечтать, обивая бесконечные пороги, мыкаясь по собеседованиям. «Вы одна. У вас маленькие дети». «У вас же совершенно нет опыта. Вы что, предлагаете нам свой творческий потенциал?» И вот – теперь она живет как в сказке. Раз в месяц, приходя в банк за зарплатой, зажмуривается: «Кажется, я сплю, и мне все это снится». Да и старые ее начинания приносят кое-что. Капает помаленьку. А осенью дети пойдут в хорошую школу. Калерия уже нашла чудесную женщину, которая будет забирать их, помогать делать уроки, кормить обедом. Наконец можно будет помочь маме. А то, что в это лето она будет без отпуска – что ж, никто не дает отпуск человеку, проработавшему три месяца и неделю.
Калерина начальница сказала ей ласково: «У нас впереди непростой год. Тебе необходимо куда-то поехать». Калерия не верила своим ушам. «Можно, да? На недельку, за свой счет?» - «На две, в оплаченный отпуск. Под мою ответственность. Ты ведь не уйдешь от нас, отработаешь». Господи, да куда же она уйдет? И заспешила, полетела телеграмма в Крошкино.
Спустя неделю они входили на бабушки-Варварин двор. Дети несли свои небольшие рюкзачки. Уже мужчины, и должны помогать маме. Калерия сияла, лучилась, обнимала хозяйку, вытаскивала из сумок гостинцы.
Бабушка Варвара была сердечно рада своим дачникам. Калерия с детьми давно стали для нее родными. Никого у бабки не было, кроме племянника Ивана, да и тот бывал в Крошкино пару раз за лето. Калерия иногда видела его – крупного немолодого дядьку. Он приезжал на здоровенном джипе, только такая машина и могла проехать по разбитой лесной колее. Обладатели «Жигулей» оставляли свои машины в Петровском, большом селе у трассы, а после топали пешком, прибегая для перевозки скарба к услугам вечно нетрезвого тракториста.
Изредка Иван наезжал с друзьями. Жарили шашлык, топили баню, с молодецким гиканьем ныряли в озеро. Чаще же он бывал один, или с молчаливым развинченным парнем по имени Вадик. «Телохранитель», - шепотом сказала бабка Калерии. «Боже, - изумилась та в душе. – Да разве может такой защитить хоть от чего-нибудь…»
Иван привозил пестрые пакеты, наполненные снедью, к которой его тетушка не сразу решалась прикоснуться. Совал соседу двадцатку, чтобы тот выкопал картошку. Скользил взглядом по Калерии, особенно не задерживаясь, не находя ее привлекательной. И уезжал, оставляя у нее смутное ощущение того, что вот, где-то близко есть совсем другая жизнь, в которой не считают копейки, которой правят сильные, работящие и, скорее всего, надежные мужчины.
Бабушка снова и снова доставала по вечерам пакет с гладкими блестящими фотографиями: «Вот Ванечкин дом… А это Ольга… Не пойму, жена она ему или так…» Калерия улыбалась, не говорила бабуле, что видела во сне этот дом, его крепкие стены, и себя – в большом кресле у пылающего камина.
***
Бабушка Варвара обнимала Калерию, целовала детей. Те отворачивались, украдкой стирали со щек следы поцелуев. «Лерочка… Милая… Ну-ка, покажись. Да ты похорошела как, прическа новая, и не узнать тебя… Вот похудела только. Трудно, Лерочка, жизнь у вас там тяжелая. Ну, ничего, тут отдохнешь, покушаешь, как следует…»
Калерия втащила пожитки в летний домик, в котором они с детьми всегда останавливались. Бабуля семенила следом. «Вот, Лерочка, я тут вымыла все, подготовила, вот и кроватки ваши, подушки я на солнышке прожарила… Приехали, родные мои. А писала, не сможешь…»
Калерия раскладывала вещи, развешивала одежду на вбитые в стену гвоздики. Дети рвались на улицу, ей насилу удалось переодеть их в старые джинсы, которые не жалко.
Она зашла к бабуле в дом, улыбнулась извиняющейся улыбкой. «Ну, я пойду, баб Варь…» «Уже? Уже полетела? И не поговоришь со мной?.. Ну, беги».
Калерия мчалась по натоптанной деревенской дороге, приветливо кивнула Белому, и дальше, дальше по топкой каемочке, на тропу, через влажные перелески, на поляны, на холмы. Туда, где с господствующей высоты, с самой высокой точки открывались все ее зеленые, все ее озерные владения.
Она повалилась в траву, и зашептала себе самой, сбивчиво и горячо: «Сумасшедшая, сумасшедшая… Опять, опять ты убежала… Опять ты убежала от всех, прибежала к себе…»
Назавтра Калерия возвращалась из леса с бидончиком земляники, тихо мурлыкая себе под нос:
«Выходила моя мама за сосновый за порог,
Выносила моя мама берестяный туесок,
Молодая, молодая в синий-синий лес густой
Шла, тихонько напевая: «Ненаглядный милый мой…»
У ворот стоял джип. Калерия заглянула в дом к хозяйке. За столом сидели бабушка и Иван. Калерия тихо поздоровалась, Иван хмуро кивнул. Она подивилась переменам, произошедшим с ним за год. Из плотного шумного пятидесятилетнего мужика он превратился… Калерия отлично помнила, каким он был. Как заразительно смеялся, как прыгали чертики в карих глазах. Сейчас за столом сидел пожилой, усталый человек с обвисшими, заросшими щетиной щеками. Резко обозначились морщины, под глазами набрякли мешки.
Увидав Калерию, бабушка вскочила и увлекла ее вон из дома.
«Лерочка, - бормотала она умоляюще, - Ваня надолго приехал, на неделю, может больше. Ему здесь побыть надо. Ты уж не взыщи, милая. Освободи ему домик, а? А ты с ребятами ко мне переберешься. Ну, пойми ты. Он же хозяин все-таки. Наследник мой».
Калерия кивнула. Отпуск был слегка подпорчен. Она взялась перетаскивать пожитки. Теперь придется проводить вечера с бабусей. Отвечать на вопросы о своей жизни, которую той все равно не понять, как бы она ни старалась.
Вечером сидели за столом, как семья. Прощай, свобода. Иван выпил, оживился, разговорился. Вдруг, ни с того, ни с сего, начал спрашивать Калерию о ее жизни. Чем она живет и что поделывает. Калерия стеснялась, неохотно роняла слова, рассказывала о своей новой работе. Бабушка зазевала, заскучала, пошла спать.
«Ну и, в общем, теперь все совсем по-другому стало… я большой конкурс выдержала… Командировки постоянно. Дети тоскуют, не привыкли, чтоб я уезжала».
«А я-то выселил вас… - сказал он вдруг. - Куковать тебе теперь с теткой. Хочешь, назад поменяемся? Я тут надолго застряну, кажется». Подсел к ней на лавку. Он говорил: «А у меня такие дела, Лера. Такой год был. Думал, останусь ли жив. А ты так переменилась. Я ведь помнил тебя. Ты такая стала. Ты молодец, Лера, молодец. Когда я вот таких девчонок вижу, как ты, я думаю, куда нам, мужикам, до вас, русских женщин. Все сама, все».
«Да ладно, ну что ты, - лепетала Калерия. – Ничего особенного, ну, а потом, что мне делать было? И у тебя все еще хорошо будет, вот увидишь…»
«Вот увидишь» - отзывался Иван. А потом кончились слова, потеряли смысл. Не было больше слов.
Не глядя на нее, глядя в сторону, он двигался ближе. Собственно, нужна ли ему эта мышка, эти забытые хлопоты? А ведь сейчас будет поздно. Она клонилась, клонилась головой к нему на плечо. Господи, он так ей нравился. Он встал, он взял ее за руки. Он взял ее на руки.
«Ой, что ты», - пискнула Калерия. Вечная неловкость женщины, непривычной к ласке. Ее несли в домик, в тот самый домик, где она так безмятежно проспала предыдущую ночь.
«Год, год никого у меня не было, - шептал он тихо, - а тут такая девочка, милая, милая…"
Калерия подумала… Сказать по правде, она ничего не думала. Она забыла, как это – думать. Вот и мысли ушли вслед за словами. А на заданный ей ближе к утру вопрос: «Лера, там, в Москве… Ты будешь встречаться со мной?» - торопливо кивнула.
На рассвете Лера выбралась из домика и тихонько пошла к озеру. Нужно сполоснуться. Греметь колодцем не хотелось. Она вошла в воду, обернулась. Он стоял в десяти метрах за ее спиной, смотрел на нее. Лера протестующе замахала руками. Он смеялся, беззвучно хохотал. На светлеющем небе гасли бледные звезды. Трава была мокрой от росы, и Лера промочила тапочки.
В большом доме было тихо. Лера посмотрела на спящих детей и залезла под одеяло.
«Кто ты?» Спросите ее, кто она. Она не помнит, не вспомнит.
***
Мне нравится писать про них вечерами, вернувшись домой. Она становится все понятнее – бледная неизбалованная женщина-ребенок, пусть немного странная. В конце концов, а кто не странный? Сейчас я ясно вижу и мужчину. Он вылеплен из совершенно другого теста, он деловой и бесшабашный одновременно. В его душе тоже живет ребенок. Просит бережной ласки. Теперь я живу их жизнью.
***
Дорога в Княжое заросла малиной и крапивой. Лет пять здесь никто не ходит. В прошлом году Лера впервые, робея, сошла с дороги, прошла чуть влево. За полоской бурелома обнаружен был сосновый лес, спускающийся по склону к большому озеру с извилистыми краями. Просто необходимо было сегодня пойти туда, посидеть на берегу, посмотреть, что и как. На всякий случай взять бидон для ягод.
Всего несколько часов прошло с тех пор, как она освободилась из его неожиданно нежных, настойчивых объятий. Нельзя сказать, что в ее жизни не было сейчас мужчины. А можно и так сказать. Потому что невнятно все. Иван спросил ее, серьезно и требовательно. Она соврала, что нет, никого нет. Разве с этого начинают? Она нагибалась за земляникой. Проигрывала в голове. Он сказал: год никого не было. Он спросил ее… Калерия наклонилась за особенно крупной ягодой, смело произнесла: «Кажется, у меня появился роскошный любовник». Звучало неплохо. Год был просто фантастический.
Она возвращалась, он шел по дороге ей навстречу, издалека крикнул: «Ты где была? - с обидой, - я проснулся, тебя нигде нет. Тетка говорит – ты в лес ушла. Не сказала мне ничего. Я в село ездил, мяса привез, замариновал. Ты что, за ягодами ходила? Тебе нужны ягоды? Давай заплатим кому-нибудь, пусть наберут».
«Да я просто гуляла. Я люблю ходить по лесу. Просто ходить». – «Просто ходить? И что?» - «Ничего…»
Вечером жарили во дворе шашлыки. Дети слопали по два шампура, скакали в опасной близости от мангала. Иван приговаривал: «Ну, давай, Лера, за тебя выпьем. За детишек, за удачу…» Она с изумлением обнаружила, что ее уже не слушается язык. Он снова расспрашивал: «Ну, послушай. Мне страшно интересно. Расскажи мне все-таки, что же ты делаешь у себя на работе?»
Лера взмахнула рукой. Произнесла с глубокомысленным пафосом: «Ннну, видишь ли…» Подозрительно заглянула ему в лицо. Он откровенно ржал.
«Ты трезвый?» Она задала этот вопрос с обидой и недоумением. «Ты что, не пил? Дурачил меня?» - «Ну да, я нарочно. Хотел поглядеть, как оно. Трезвому с пьяной женщиной. Вчера-то у нас все наоборот было. Ну, и я, так сказать, для полноты картины. Завтра пить не будем оба…»
Тяжелая кудлатая башка на худом Лерином плече. «Понимаешь. Я так рано один остался. Родители были очень образованные. Погибли, когда я был еще мальчишкой. С шести лет меня бабушка растила. Дом полон книг, пластинок. А я так и не прочел их, и не послушал. Политех закончил, в конструкторском бюро работал. Ну, не могу я сидеть на зарплате. Шоферил одно время. Деньги-то у меня всегда были. Не хочу перед этим государством прогибаться. Кидать его – вот это по мне. И нищенствовать не могу. Разнарядку, уравниловку эту ненавижу».
«Когда ребята родились, я в НИИ работала… Ну, какие там деньги…» - «А муж?» - «Ну, а что муж… Я всегда на себя рассчитывала. А видишь, двойня получилась… Они плакали по ночам.. Он спать не мог. Ругался… Два года кое-как промыкались… Ушел, сначала помогал, потом заглох…» - «Коззел… Убил бы, слушай!» - «Тихо, тихо… Бог с ним… Все прошло и быльем поросло. Не надо об этом. Слушай… Я спать пойду». – «Кто ж тебя отпустит». – «Вторая ночь без сна». – «Ну, то ли еще будет. Ты на сколько приехала?..»
На следующую ночь, ближе к утру, Лера почувствовала, что проваливается, засыпает, как бы это сказать, в процессе… Он тормошил ее, смеялся в ухо. «Кто это тут у меня спит?»
«Потом меня на работу не брали никуда… Ну что, я с детьми два года отсидела, думала нужно зарабатывать как-то. В фирму идти. Пока я дома торчала, везде компьютеров понаставили, а я и подойти к ним не знала как… Английский в институте учила, а вот – забыла все… Надо мной чуть ли не смеялись… Взяли меня только в распространители… Ну знаешь, товары по организациям носить, продавать… Туда всех брали. Вот я приду куда-нибудь, и говорю: а можно мне за компьютер на полчасика? По ночам английский зубрила. Курсы закончила…»
«Я три раза женат был. От второй жены сын есть. Они сейчас в Канаде живут. Я со всеми своими бабами дружу, всем помогаю. А ты, слава богу, что ты такая». - «Какая?» - «Самостоятельная, сама всего добилась. Ни у кого не одалживалась». - «Да чего я такого добилась-то? Чего особенного? На службу попасть удалось – только и всего…» - «Ну, я же вижу. А я так устал оттого, что вечно все от меня денег ждут. Два года назад влюбился в одну. Квартиру снял, обставил. Три штуки потратил, блин! Если честно, мне с ней просто говорить хотелось. Пообщаться. Такой казалась необыкновенной, умной. Похожей на меня, и непохожей… Оказалась манерная баба… А потом нас Ольга в ресторане застукала. Пропали денежки. И еще, знаешь, мне нравилось долго ухаживать, завоевывать. В этом весь смысл, потом уже не так интересно». – «А я-то как же, за мной ты минут двадцать всего ухаживал… Со мной тебе интересно?» - «Да, странно. То ли жизнь меня так поломала, то ли ты – особенная. Ты – чудо, чудо. И я вижу, что не ждешь ничего от меня. Только я сам тебе и нужен, не деньги…»
Она тихонько вздохнула. Да, не судьба. Не судьба ей расслабиться. Раз в жизни встретила богатого мужчину. И тот восхищается ее самодостаточностью и бескорыстием… Ну, неважно.
«Завтра пойду с тобой в лес…» - «Ты что, зачем тебе это? Ты, кажется, вообще больше ста метров пешком не ходишь… Да и я, прости, люблю ходить одна…» - «Ты это брось. Я хочу посмотреть, что ты там все-таки делаешь. Я просто не представляю, зачем ты каждый день бросаешь меня и идешь наматывать эти километры. Должен же в этом быть какой-то смысл». – «Просто в лесу я чувствую себя человеком…»
Наутро Лера убедилась в том, что он не шутил. Никогда она не могла спать в солнечный день. Плевать, что к себе в постель она приползает в шестом часу, все равно, стоит утренним лучам упасть на ее веки, она просыпается. Невозможно спать, охота жить. Петь и прыгать. На крылечке сидел Иван в белоснежных кроссовках и ошеломительном спортивном костюме. Ждал ее.
«Там, вообще-то, без сапог делать нечего. Промокнешь сразу». – «Нет у меня сапог. Ну, не растаю же… Видишь, на них – дырочки… Как нальется, так и выльется. Ну что, пошли?» – «Ты мальчишек видел?» - «В шалаше мальчишки твои».
«Да, - бубнил Иван, - кажется, в последний раз я ходил в лес пионером. А потом чего только не было, - и море, и горы. Европа, Таиланд. Но вот, чтобы по такой чащобе вслед за женщиной продираться... С ума сойдешь с тобой».
Лера вела его «на большой круг». Отчасти из спортивного интереса - выдержит ли? Но и не только из спортивного. Хотелось показать ему все. Всю сонную нетронутую прелесть. Все ее одиннадцать озер, все звонкие цветущие поляны. И в конце взобраться на холм.
При форсировании первого ручейка она сказала: «Лучше разуйся». – «Да ладно», - ответил он, и побрел по воде в своих кожаных белых кроссовках. Выбрался на берег. Лера смотрела с ужасом. Из дырочек на кроссовках действительно выливалась вода. Намеченный ею пятнадцатикилометровый маршрут Иван преодолевал с честью. Они плавали в Долгом и вспугнули тетерку у Светлого. Лера сказал: «тут еще есть озеро, но оно в такой чащобе, в низине. Я к нему не подходила. Посмотрим?»
Озеро было круглым, как блюдце. Оно тихо блестело, отражая высокие старые елки, обступившие его со всех сторон. По берегам зеленый топкий мох и сухие ветки. Снимая через голову кофту, Лера шла к воде. Оставила у кромки белье и джинсы, шагнула вперед и охнула, упала, разом погрузившись по подбородок, не находя ногами опоры, проваливаясь в мягкую зыбь. Потом освоилась и поплыла к восковым кувшинкам, замершим вдоль берегов. Вода была тяжелой, непрозрачной, и Лера не видела в ней своего тела.
Она подумала, что, не будь Ивана, ей бы не выбраться отсюда. Нет опоры, и не за что ухватиться на берегу. Он тянул ее за руки, она, смеясь и плача, пыталась нащупать хоть что-нибудь ногами. Спасенная, осматривала себя с ужасом. Все тело было покрыто тонким бурым налетом, кожу щипало и стягивало. Он отряхивал ее, пытался стереть этот налет.
«Торфяное озеро, - сказала она, - это торф. Ничего, он бактерицидный. А потом в Белом отмоюсь». – «Ну да, если кожа не слезет».
Они возвращались на свою тропу.
«И что же, ты вот просто так ходишь от озера к озеру, купаешься, валяешься в траве?.. И?..» - «Ну, не только. Я придумываю истории, сочиняю что-нибудь… Мне здесь и дышится, и думается…» - «Господи, кто бы мне неделю назад сказал, что я буду вот так за кем-то шлепать по лесу, ох, я бы смеялся…» - «У тебя ноги совсем мокрые?» - «На…плевать…»
Последний перед полянами ручей – собственно уже не ручей, а маленькая речка. Воды выше колена. Лера снимала сапожки, приговаривая: «Ты бы разулся, все-таки». Он взял у нее из рук сапоги, она недоумевала. На другой стороне ручья опустился на колени, расправлял носочки, промокал Лерины ноги своим носовым платком. Она была совершенно подавлена происходящим.
Веселая солнечная дорожка в сосняке, покрытая поперечными тенями деревьев, напоминала желтую зебру. Бежишь себе по ней вприпрыжку. Все трын-трава.
Ближе к холмам разошлись разными тропами. Иван присел покурить на бревнышко, пока она собирала землянику на опушке. Они оказались по разные стороны залитой солнцем, жужжащей пчелами сладкой полянки. Встали. Повернулись друг к другу. И Лера обмерла, просто обмерла, настолько по-киношному банально все это выглядело. Обходить поляну было нелепо, и, смирившись с неизбежностью, они пошли друг к другу через цветущий луг: высокий грузный Иван и мелкая Лера. Они шли, иронически ухмыляясь, понимая, что все подстроено, все неизбежно, понимая, что с белого облака на них глядит постановщик с крыльями. Встретились, обнялись и замерли, а что им еще оставалось. Смеялись, оба не терпели пафоса.
Этим вечером, укладывая ребят, она сказала себе: я только на минуточку прилягу. На чуть-чуть. Неделю он не дает мне спать. Кому тут тридцать, а кому пятьдесят… Полежу и пойду к нему. Заполошно вскочила утром, оттого что дети скандалили прямо над ухом. Наконец-то выспалась. Иван пришел в дом завтракать, бабуся хлопотала. Он на Леру не глядел. После спросил тихо: «Ты где была? Бросила меня? Обманщица, предательница». Лера изумилась: «Что ты… Я просто уснула нечаянно… на минутку прилегла и заснула». – «Послушай. Пока мы здесь. Будь со мной, пожалуйста».
«Первые года три бизнес шел просто отлично. Я всех друзей взял к себе: и своих, и Ольгиных. Прорубались плечом к плечу». - «Капусту рубили?» - «Ну да, ее, родимую. А год назад все посыпалось. Пришли одни, там… неважно. Говорят: делись, конкретно. Я утрясал как-то, еще других, там, привлек. Ну, тебе это все ни к чему… Без бутылки водки вообще не засыпал. Квартиру два раза меняли, снимали. Свою бросили. Потом эти, ну, друзья… Половину – как сдуло. Нам угрожали. Ольге звонили даже на работу, и матери ее тоже. Она ушла, я не в обиде. Страшно, у нее ребенок. Да и от меня удовольствия немного было. Деньги потерял, больше половины. Теперь вот здесь торчу». - «Надоело?» - «Нет, я не думал, что у меня еще что-то подобное в жизни будет. Думал – ну, нет и не надо, все уже у меня было, пожил с женщинами, слава богу, по-всякому. Со всякими. Попрыгал, и хватит. Так что, ты у меня – нежданная радость. Не было бы счастья…»
«Я все спланировала на ближайшие три года. Сначала буду квартиру менять, а то, посмотреть, как мы живем… Пойду на курсы вождения… Буду ребят в школу возить. Хочу, кстати, этой зимой съездить с ними в Египет…» - «Молодчина ты, Лерка! Послушай. Я все хочу спросить и стесняюсь. Почему тебя назвали так странно? Калерией… Я первый раз от бабки услышал, как тебя зовут, ел что-то, так чуть не подавился». – «Да уж… Удружили родители. В честь покойной бабушки. В шестнадцать хотела на Валерию поменять. Так мать расплакалась. Я думаю, ну и ладно… Проживу. Ты знаешь, мне порой кажется, что именно из-за этого моя жизнь не заладилась…» - «Ты считаешь, она не заладилась? Даже теперь?» - «Нет, теперь, наконец, заладилась».
***
Я нехотя отрываюсь от клавиатуры в три часа ночи. Хватит, завтра на работу не встану. Потом просыпаюсь оттого, что меня бьет озноб. Летом, под ватным одеялом. Я – как Ванька-Встанька. Сижу в кровати, воспаленно таращусь на часы. Пять утра. Сна – ни в одном глазу. Я не могу жить без них.
***
«Первый мальчик у меня появился, когда я училась в восьмом классе. Сам он был в десятом. Главный дворовый хулиган. Он был рыжий, веснушчатый, и у него не хватало переднего зуба. В драке выбили. Что уж он во мне нашел – непонятно. Он водил меня по ночам гулять в лесопарк и там пугал до потери сознания, рассказывал всякие ужасы. От страха я вцеплялась в него двумя руками. Он был первый, с кем я целовалась. А из-за того, что у него не было зуба, после этих поцелуев на люди было лучше не показываться. Вместо губ – сплошной кровоподтек. Отец поджидал нас наутро у подъезда и кричал: ты хоть знаешь, сколько ей лет? Этот мальчик пел у меня под окном песни под гитару, а когда собирались мои одноклассники, он тоже приходил, тихий и скромный. Его просили спеть, он хорошо пел. Он говорил: только выключите свет, а то я стесняюсь. И пел: рыжий-рыжий, конопатый… Ну, из мультика… Он познакомил меня со своими родителями, они были от меня в полном восторге. Очень интеллигентные люди. Но когда мы пошли в его комнату, и закрыли дверь, они почему-то стали ломиться к нам с криками…» - «Вот видишь, выходит, тебе всегда нравились хулиганы…» - «Да, Вань, получается так. Я давно хочу спросить, откуда у тебя такие странные пятна на спине? На родимые – не похоже». - «Да со стройотряда. Представляешь, им столько же лет, сколько тебе… Стройотряд был классный – в Крыму. Мы там ходили на танцы к местным девчонкам, а тамошние парни нас за это лупили. Развлекалка такая… На танцплощадке была такая стеночка из ракушняка, а поверху мозаика керамическая – одинокий парус на фоне волн. Ну, мы ее… Поломали ненароком. Она на меня и упади. Я ободранный, весь в крови… Еще купаться пошел. В море. Щипало… А потом – давай загорать со всей дури. Только-только затянулось. Ожоги были страшные, волдыри, пузыри, все дела. Так и остались следы. Побледнели только».
«Когда я была маленькой, мама меня строго не воспитывала, почти все разрешала. Ну уж, если я чего-то совсем крамольного хотела, она мне говорила: делай, что хочешь. Вроде – я умываю руки. Такое было страшное наказание. Знаешь, Ваня, иногда я думаю - может, из-за этого я частенько не решаюсь делать то, что хочу». – «Зачем ты валишь все, то на имя, то на маму свою. Мы делаем жизнь сами, Лерочка». – «Я не знаю… Мне только кажется, что все происходит не случайно. Кто это сказал – «все будет, стоит только расхотеть?» Я так страстно добивалась хорошей работы, а меня не брали. Я начала сама крутиться как-то – и вот, пожалуйста, предложили работу. Ты… Я раньше смотрела на тебя и думала: вот бы опереться на такого человека. И теперь, когда мне, вроде бы, уже не нужна опора, ты – со мной».
«Я бы остался здесь… Обнес бы все это Крошкино высоким частоколом. А они там пусть – как знают…» - «А я и так здесь - всегда».
***
Лере пора было домой. Должен был приехать братец, Сережка, и увезти ее в Москву. Ребята, по договоренности с бабкой Варварой, оставались до середины августа. Иван говорил: «Прости, что я не везу тебя… Я пока и рыпнуться не могу. Вот, звонка жду». Лера с интересом рассматривала телефончик. Ничего, у нее тоже скоро такой будет.
«Я не могу тебе дать номер телефона. Ни домашнего, ни мобильного. Я его каждый месяц меняю. А домашний никому не даю. Это строго, без исключения. Да, и ни к чему тебе. Даже опасно. Ты мне дай свои телефоны. И не волнуйся, я найду тебя».
Лера приписала на визитную карточку свой домашний номер, заглянула ему в глаза. Не обманешь? Он сказал: «Да ты, небось, в Москве-то и видеть меня, нелегала старого, не захочешь… Вон ты какая, молодая, легкая, все впереди… Дунь – и полетела». Что ты, ну что ты…
Половину прощальной ночи просидели по шейку в Белом. Вода была теплее воздуха, и от нее шел пар. Целовались в этом белом пару, обнимались, прижимались лбами. Слова давались с трудом.
К полудню пришел Сережка. Сказал: «Собирайся быстрее, мне нужно засветло вернуться. Машина в Петровском осталась. Не проехать к вам». Иван закинул Лерины вещички в свою крутую тачку, доехали до Петровского, Лера всплеснула руками, не нашлась, что сказать, поцеловала детей, панически взглянула на Ивана. Села на заднее сиденье. Сережка газанул, сказал: «У меня для тебя сюрприз». Из магнитолы донесся оптимистический взвыв группы «Секрет»: «Домо-ооо-ооой!» Сережа пытался говорить что-то о доме, о маме. Лера, как мешок, повалилась на сиденье, сначала заплакала, а потом уснула.
***
Назавтра Лера потопала в банк. Должны были придти деньги с другого счета, комиссионные, которые принес ей ее маленький собственный бизнес, она толком не знала, сколько. Девятнадцать штук. Больше трех тысяч долларов. Лера мяла в руках чек, выплюнутый банкоматом. К такому она не была готова. Откуда же взялось столько… Сняла шесть, надо было готовиться к встрече с Иваном. По сути, ей ведь и надеть нечего. Единственные золотые сережки ромбиками, ей их подарили еще на свадьбу. Не пойдет же она встречаться с ним в офисном костюме. Лера шла в магазин, помахивая сумкой, строила планы. Эти деньги пусть полежат пока, она ведь такая транжира. На зарплату проживем. Нет, и зарплату целиком снимать не надо.
Она зашла в обувной бутик, купила бежевые туфли на странных круглых каблуках. Теперь хорошо бы брюки и кофточку. Что-то простое, но обязательно хорошей марки. Хватит уже по рынкам отовариваться. «Айриш Хауз» был пуст. На длинных стойках просторно висели вешалки с одеждой. Красавицы-продавщицы скучали. Лера вспомнила сцену из фильма «Красотка»: «Это место определенно не для вас…» Ну почему, теперь это место для нее. Она прекрасно себя здесь чувствует. Понравившиеся брюки были чуть велики. Ничего. Зато, какие красивые. Тонкая шерсть. И кофточка нашлась к брюкам.
Робея, Лера купила в ювелирном серьги с бриллиантами. Лучше не вспоминать, что еще полгода назад они с ребятами по два месяца жили на такие деньги. Бриллианты, конечно, маленькие, но факт остается фактом. Это бриллианты.
Можно было спокойно ждать Ивана.
Одна в городе, без детей. Погода стояла чудесная, на работе на нее не могли нахвалиться. Подруги трезвонили день-деньской: пойдем в театр, в гости, поехали в выходные на природу. Лера отказывалась, с работы стремглав неслась домой. Он мог позвонить.
Пора было забирать детей. Лере очень хотелось в Крошкино. А может он все еще там? В пятницу они с Сережкой собрались и поехали. К ночи приедем, - мечтал братец, - а завтра буду рыбу ловить.
Бабушка Варвара, которая, конечно, смекнула кое-что, была не так приветлива. Ну да, от сорванцов устала. А они веселые, загорелые, и уезжать не хотят.
«Ваня? А Ваня уехал, милая, уж дней десять как уехал. Бродил тут, как потерянный, в лес даже как-то выбирался. Чувствовалось, совсем ему уже невмоготу было. А потом позвонил ему кто-то, он за час собрался, и фьюи-ить». Десять дней. Бабушка смотрела ехидно. «Я-то думала, он, как приедет, сразу к тебе кинется…» Да нет, не кинулся.
Ближе к вечеру Калерия отправилась прогуляться. По дороге сорвала две переспевшие водянистые земляничины. Не тот вкус, уже не тот. Все равно – заветная ягода. Подошла к Долгому. Вода уже холодная. Ну и пусть. Подобрала волосы и вошла. Красивая женщина, красивые серьги.
Ехали домой, бензин кончался. Почему-то больше половины бензоколонок было закрыто, а к немногим работающим стояли километровые очереди. Что делать, пристроились в хвост. С ценой случилось что-то странное. Цена выросла в два раза. Сережа бормотал: «Не иначе опять государственный переворот, или путч какой-нибудь. По бензину всегда в первую очередь».
Ночью позвонила подруга: «Ты что, ничего не знаешь? Одичала в своем Крошкине. С утра беги в банк, спасай деньги, конвертируй срочно».
Курс рвался вверх: восемь, десять, пятнадцать, восемнадцать… Калерия звонила друзьям, которые хоть каким-то боком относились к миру финансов. Когда все это кончится? Информация поступала противоречивая. У Калерии сдали нервы, она купила доллары по двадцати одному рублю. Назавтра курс опустился вдвое, но было уже поздно.
Мама, закаленная многолетней борьбой за существование, тащила ее в магазин, запасать впрок еду, мыло, зубную пасту. Вложить все деньги в продукты. Сама она ежедневно совершала по три-четыре ходки. Калерия упрямилась, отнекивалась, не хотела. «Пойдем, глупая. Спасибо мне скажешь. И детям надо одежду впрок купить. На вырост. Неизвестно, что завтра будет».
На работе стали выдавать зарплату раз в неделю. И отпускали в магазин: бегите, девчонки. Хоть чего купить успеете.
Калерия носила свои бриллианты, терпеливо ждала Ивана.
Четвертого октября она плелась с работы. Все уже знали, что будет большое сокращение. Новеньких – в первую очередь. Продаж-то нет. Начальница не смотрела в глаза.
Дома встретила мама, мрачнее тучи. Раздраженно говорила: «Как я от них устала, я просто больше не могу, дерутся постоянно. Школу ты поближе найти не могла? Мотайся – час туда, час обратно. Боже, как хорошо было, пока они ходили в сад. Ты же обещала, что возьмешь няню… А задают сколько, они делать ничего не хотят, сил моих нет».
Калерия с отсутствующим видом ковырялась вилкой в пюре. Если она сейчас скажет, что, всего вероятнее, в ближайший же месяц останется без работы, кому будет легче. Потерпи, Лера, помолчи, не пугай маму, может еще обойдется. Хвалили же…
Зазвонил телефон. «Это я», – довольно-таки развязано сказал мужской голос. Что за манера - не представляться. Хамство кругом. Чему-чему, а телефонному этикету ее выучили. «Кто «я?» - злобно рявкнула Калерия. «Ну, я же, я…» - «Простите, с кем имею честь? Я вас не знаю». – «Ну, извините…» – разочаровано протянул незнакомый голос.
Калерия все поняла. Калерия сползла по стене на пол. Сидела, баюкала телефонную трубку.
***
У меня все хорошо. Почему я реву? Я же – не Калерия.