Я – это ветер, разрывающий волны
Я – это пламя, я- это шторм
Я – беспокойное серое море
Я - это буря, я – это гром.
Ветер, рвущий листву и обтачивающий скалы, гоняющий волны и бесконечные стада туч, ласкающий лица и приносящий свежесть – вот единственный житель этого места: пустынного скалистого берега, на который даже птицы боятся селиться и, лишь иногда, случайный буревестник присядет отдохнуть на вершину скалы, но гонимый ветром, полетит дальше. К этому месту не проложили дороги, сюда не приходят корабли, а вездесущие торговцы считают это место проклятым. Но однажды случилось – в единственной, ещё не обвалившейся пещере поселился человек. Он был под стать этому месту - прямой, как палка, древний старик с развевающейся бородой, обветренным морщинистым лицом и какой-то неведомой могучей силой в небесно голубых глазах. Старик сам перетаскал нужные камни в пещеру. Его руки, на первый взгляд не обладавшие богатырской силой творили чудеса – огромные камни и валуны, непосильные даже для некоторых молодых мужчин, старик переносил с лёгкостью пушинок, а осколки ракушек превращал в бесценные произведения. Откуда он пришёл и где его дети и внуки, должные обеспечивать ему покой и уют. Как это обычно принято – то неизвестно. Старик появился ниоткуда. Он просто пришёл и стал здесь жить, подчиняясь закону этих мест – закону ветра всесильного и всепроникающего. В первый же день старик спустился по верёвке к воде на огромный плоский камень, еще не разбитый волнами и выловил огромную рыбу. Затем он повесил её на спину и полез вверх. Путь обратно занял почти втрое больше времени: то ли рыба была такой тяжёлой, то ли ветер возмущенный таким безразличием к его величию, стал сильнее, то ли старик устал, но только уже ночью, когда взошла луна, проложив по морю загадочную дорогу, старик вернулся домой – в пещеру. Насобирав в трещинах скалы, казалось, чудом попавший туда хворост он попытался разжечь огонь, но ветер, всё ещё сокрушающийся о своём могуществе, проникал всюду и огонь, так и не затлев, остался лишь мечтой нового хозяина пещеры.
Старик спал беспокойно. Подложив в углу жилища котомку под голову он уже в середине ночи с криком вскочил и, озираясь безумными глазами, вдруг упал на колени и стал молиться – быстро, в чём-то убеждая своих неведомых богов. Но те не приносили ему успокоения, и первый луч солнца коснулся не спящего и видящего сны человека, а коленопреклоного, измученного своими воспоминаниями старика.
Рыба всё так и лежала в углу, не тронутая руками, не испробовавшая костра и старик, собрав разбросанный хворост принялся за работу. Для начала острыми камнями выдолбил ямку – пусть небольшую, но иногда и монета – преграда ветру – думал старик. Затем измельчил уже тупыми камнями хворостинку – хворостиночку в порошок и ссыпал в эту ямку. Взял единственную, более – менее длинненькую прямую палочку в ладони и стал быстро - быстро крутить этот трут, - искра так и не появилась. Огромной силы ураган бушевал над морем, заглядывал в расщелины и гостил в пещере. А потом пошёл дождь. Море было везде: где-то внизу обрушивалось со звериной силой солёное; сверху - хлестали ледяные струи пресного. Нити молний трещали, казалось, над самой головой, а из-за удара грома хрупкая для таких сил защита из камней, построенная стариком разрушилась, и хлынувший поток воды залили пещеру, устремляясь через котомку, выдолбленную ямку для разжигания костра, куда-то к стене, в маленькую трещину. Ливень закончился быстро, уносясь куда-то вдаль. Последние струйки воды в пещере стекали вниз, и даже ветер немного утих, отдыхая после этих ратных подвигов. Усталое, довольное и уже с меньшим напором билось об скалы море. Только человек пострадал от этого внезапного буйства. Всё намокло и огонь, так долго подготавливающийся стариком, по-прежнему был где-то завтра за дымкой уже подступающего голода.
Весь оставшийся день старик посвятил ремонту жилища: тасканием камней, заделкой щелей в условной крыше и чистке рыбы. Взяв острый камень, он соскоблил чешую, вытащил внутренности, отрезал голову, хвост. Затем, вытащив хребет, разломал её пополам вдоль тела и вытащил на открытое место. Яркое солнце должно было высушить сырую рыбину и превратить её в пищу для старика. Вечером, когда работы была уже закончена, на уступе скалы появилась фигура. Усталый человек сел, прислонившись к тёплой скале спиной, и смотрел, как солнце дарит свои последние лучи этому миру, оставляя ненароком ярко красную дорогу, чтобы люди и апостолы не забывали про светило, а шли вслед за ним и, быть может даже, умаляли вернуться. Но люди гибнут на этой дороге – они тонут, не пройдя и несколько метров, а у святых есть дела поважнее, чем гоняться за всегда возвращающимся светилом. Возвратясь к жилищу старик затащил рыбину в пещеру, чтоб её не склевали случайные птицы, и лёг спать. Наступила ночь. Человек спал, крепко, не ворочаясь во сне, утомлённый тяжёлым днём и битвой со стихией. Вдруг он вскочил и побежал вон из пещеры. Вся скала тряслась, волны огромными монстрами тупо шлёпались о дрожащий камень. Кто-то тяжёлым молотом бил по скалам, равномерно усиливая удары и разрушая всё, что не было монолитно связано со скалой. Землятресение, порождённое где-то в глубине планеты движением тектонических плит, выходило на поверхность и крушило, било, уничтожало творения рук человеческих. Пещеру засыпало, рыба с котомкой так и осталась где-то под камнями, оставив без ничего упрямого человека. Старик сел, обхватил голову руками и заплакал. Может быть впервые за много-много лет из небесно-голубых глаз текли слёзы! Его кулаки сжимались и разжимались… И над царством бури, ветра потекла песня. Старик пел, пел священную сагу о гибели богов и рождении новых. Ветер трепал его бороду, проникал в одежду и нёс солёные брызги в лицо, но этот человек, ни когда ещё не проигравший, пел. Он пел так, что не слышно было моря, а звёзды, казалось, перестали мерцать, боясь пропустить хоть слово, хоть звук. Только с рассветом, когда далеко – далеко на востоке появились первые признаки будущего дня; когда в небесной темноте остались только самые достойные звёзды, песня оборвалась. Старик умер – от голода, пронизывающего насквозь ветра, отдав все силы этому последнему гимну. Гимну жизни и смерти. Он так и остался сидеть на камне с поднятой вверх головой и открытыми глазами. И если бы он был жив, он бы увидел, он бы услышал, что море успокоилось, и в кровавых отблесках солнца наступил полный штиль.