Строго говоря, она не была бомжихой, просто слова такого еще не было в конце 70-х. Тогда этих людей называли так: "БИЧИ" - лиц мужеска пола и "СИНЮХИ" - "женщин".
Я учился тогда в театральном училище на актерском отделении, был нагл, весел, стремителен и глубоко аморален, - как бывают аморальны лишь в юности, то есть совершенно не подозревая о том...
В ту ночь я возвращался от своей тогдашней подружки-первокурсницы, которую трахнул первый раз еще летом, когда она была абитуриенткой. Вообще, абитуриентки для нас были этаким законным бонусом, мы с приятелями устраивали соревнования, кто больше абитуры трахнет.
Ксюха, так звали подружку, снимала квартиру, я провел у нее весь вечер, но "всухую" - у нее были месячные, а минет она делать так и не научилась. Она начинала кашлять и задыхаться, я ее пробовал в очередной раз обучить премудростям, но ничего не вышло, я возвращался на последнем трамвае домой и был зол чрезвычайно.
В трамвае сидела эта синюха и больше никого. Возраст определить не представлялось возможности - лицо представляло сплошной синяк, была она боса и в легком платье серого цвета, несмотря на осень. У нее была поклажа - мешок с пустыми бутылками, которые позвякивали на стыках.
За две остановки до моей она приготовилась к выходу - и я вдруг сорвался с места и пошел за ней. Мысль возникла мгновенно, даже не мысль (признаться себе в этой позорной мысли - выебать не женщину и вообще не человека, а это воняющее перегаром существо - я не мог, это было "западло").
Я вышел за ней и окликнул: "Апа" (я понял, что она татарка).
Она остановилась и что-то ответила по-татарски, но я сказал, что не понимаю. Она посмотрела на меня, пытаясь сосредоточиться, но не смогла и пошла себе дальше, но я догнал ее и сказал: "Давай я тебя выебу!"
Признаюсь, мне было чрезвычайно приятно сказать ей эти слова, грубые и правдивые, без всяких обычных штучек про любовь и прочую чушь.
Она… она смотрела на меня, как на инопланетянина… она не понимала, в ее слабом мозгу не срабатывало, что ее кто-то может хотеть выебать… Я понял это тогда по-другому и достал из сумки бутылку портвейна «777», которой затарился на вечер. Она опять не догоняла, а я – уже совершенно возбужденный, пребывающем в том сладком и безумном состоянии нереального, безграничного порока, который возбуждает более всего… и я достал рубль – железный, юбилейный, с Ильичом на фасаде…
Она взяла и молча пошла в сторону кустарника, аккуратно вытащила из сумки бутылки и постелила мешок на землю.
Дальше… дальше было судорожное, словно в первый раз, задирание платья, трусы, заброшенные на сирень… мельком – проблема загрязнения штанов на коленках… и член, который я поднес к ее лицу… не знаю, зачем я это сделал, не для минета же, - ну не дал бы я ей его в рот… Она и не взяла, а плюнула на него и растерла рукой слюну. Это было правильно – ее большая заросшая черной густой растительностью ****а была суха, я еле продрался в нее, через боль – но такую сладкую боль…
Ее глаза болтались передо мной – тупые, пустые, бесчувственные… Я **** ее так, как никого до того, - я ненавидел эти глаза, я хотел зажечь в них жизнь, я хотел увидеть в ее глазах подчинение, то подчинение и преклонение, которые есть в глазах женщин, получающих удовольствие от меня, и знающих, что я – даю им это удовольствие и счастье.
Нет, в конце концов я что-то в ней все-таки разбудил – она закрыла глаза, что-то бормотала на татарском языке, старательно шла тазом навстречу…
Я кончил в нее, - чего никогда не позволял себе прежде с девчонками и это было необычно и… это было библейское состояние, словно я был Ноем и кончил в собственную дочь…
…Потом я стоял и пил вино из горла, а она встала, собрала бутылки в мешок и присела рядом – помочиться… она ссала точно так, как виденная в детстве корова в деревне – долго, тугой струей, выпуская газы… и – глядя мне прямо в глаза… мне казалось, что она мочится на меня… прямо на лицо…
Меня вырвало и я убежал, а она смеялась мне вслед, - она хохотала, как бестия…
Она оказалась мне не по зубам: старая матерая волчица показала щенку его место…