Она. Он. Оно. Пьеса в одном действии.
Предисловие.
Нет, нет, ни слова не скажу Вам о закулисной жизни нашей эстрады, не вскрою ни одного нарыва на теле общества и даже не обнародую ни одной грязной предвыборной кампании - не потому что не знаю - сами понимаете, выдумать что то в этом роде может каждый, кто хотя бы раз смотрел телевизор, а потому что не хочу. В этой пьесе осталась без внимания любовь русского солдата и чеченского подростка, за скобками трагическое расставание влюбленных, и намёки на то, что красота опять не спасла мир. Имена героев не названы, но это не значит, что Вы можете фамильярничать и называть их Он и Она. Они совсем другие, не делайте их похожими на собирательные образы. Вряд ли кто-нибудь ответит на вопрос: что реальней до мелочей продуманный литературный персонаж или малознакомый человек, рядом с которым ты сегодня с утра ехал в метро. Я позволю себе писать от всех трёх родов одновременно, но никогда не забуду о том, что в предисловии нет ни одного определённого личного окончания.
Так о чём же здесь всё-таки написано? Обо мне, о Вас. О Вас больше. Мне так приятней. Зачем? Потому что не могу иначе, боюсь разорваться на миллиарды кусочков, запачкать стены, заговорить Вас до смерти.
Рекомендации господам актёрам.
Не пытайтесь это прожить, в это нужно играть.
Экспозиция.
Есть много мест, где никак не желают воспринимать человека, таким, какой он есть на самом деле. Например, секретарши не воспринимают своего шефа как добропорядочного семьянина; любовный роман, подписанный мужчиной, не желают трактовать как романтический бред, к "никам" неопределённого рода не относятся, как к нормальным людям. А ещё есть советы директоров, где каждый - деловой человек, метро, где каждый не в состоянии купить себе машину, очереди на биржу труда, семейные скандалы, тонущие вертолёты, взлетающие подводные лодки, стройки и необитаемые острова. Есть много ситуаций, помимо критических, где человек может показать себя во весь рост. Хватает одной фразы или суждения, чтобы милые барышни воротили носики от хама, и лишь одна, та самая - единственная, увидит в нём тонкую натуру, которую ему так хотелось показать. Есть пьяные компании, трезвящие воспоминания - да чего только нет! Ещё есть стремление к независимости от настроения и погоды, желание быть одним и тем же человеком ранним утром и поздним вечером, ярко выраженная тенденция к сохранению постоянного равновесия в своей душе. И вот это ещё полупризрачное, несостоявшееся существо, пытаясь реализоваться, взбирается на самую верхушку пирамиды потребностей и размахивая красиво сложенным кукишем остальным потребностям утверждает, что "no pasaran" без его ведома.
Если мой герой становился нежитью, кем-то вроде существа из другого мира, то его вряд ли могли увидеть глазами обычные люди. Но я точно знаю, что ему удавалось побывать в лесной чаще и городской трущобе, заглядывать в окна градоначальникам и дворникам, разнорабочим и профессорам. Даже не "ему" - у него не было никогда пола - и нежить оно не от того : что умерло, вообщем- то смерть неактуальна для тех, кто и не предполагал, что будет когда-нибудь жить. Оно не было достаточно мудрым для того, чтобы не иметь имени вовсе, но зато его хватало на пару десятков имен и ни одного схожего описания из всех тех, что люди ему приписывали. Конечно, у него не было облика, зато был образ, так или иначе трактуя который, люди рисовали себе самую откровенную картинку из тех, которые только могли извлечь своего подсознания. Дрянь - вот самое неконкретное из его имён, чур меня, самое громкое из того, что говорят ему, а остальное -бормотание себе под нос, из страха перед самим собой, отвечая перед собственной совестью в расчёт - не идёт. Сильное и слабое, живя в больших городах и маленьких деревнях, но всё же предпочитавшее быть первым и лучшим в любых обстоятельствах. Единственное к чему оно стремилось - это не утратить своих способностей, а значит остаться ровным и целым. Это было всего лишь зеркало души, отражающее реальный облик того, к кому оно приближалось. Душа со всеми её потёмками, закоулками, чёрными дырами и провалами, обглоданная соляной кислотой из желудка представляет собой жуткое зрелище для любого из нас, а уж тем более - своя собственная душа. Для тех, кому удалось убедиться в том, что души у них нет вовсе или они её продали за хорошую цену, а может и за пирожок с изюмом - разочарование было самым болезненным. Если человека угораздило родиться с душой, или заслужить наличие этой самой субстанции в своем теле, то избавиться от нее гораздо сложнее, чем получить её из небытия. Она может сморщиться, сгнить, покрыться плесенью или стать благодатной почвой для произрастания каких-нибудь сорняков, но совсем исчезнуть - это уже сказки. Оно всегда находило то, что ему отразить, как далеко бы не было запрятано самое сокровенное, в каком бы ракурсе не извивался бы отражаемый, даже через захлопнутые веки отраженный свет проходил, не преломляясь, прямо в череп. Нет, конечно, не всегда были крики, иногда пузатые дяденьки не узнавали большеглазых юношей, а рельсоукладщицы крылатых созданий с едва угадываемым контуром, и очень редко зеркало отражало так, будто оно самая обычная стекляшка. Это случалось тогда, когда перед ним оказывался либо нечеловек, либо душа неискажённая. Оно носилось по миру, бестелесное, невесомое, безобразное и прекрасное, быстрее ветра, неизменней земли, покоящейся на спине огромной черепахи.
А если моим героем становился он, то описать его было невозможно, потому что он состоял из одного не подбирающегося слова и от этого становился бесконечно длинным как сказка тысячи и одной ночи черноглазой мусульманки. Он был красив, своей странной, не для всех понятной красотой, особенно во сне. Спящим его видели часто, потому что он напивался до потери сознания каждый раз, как только шумная компания собиралась вместе. Когда по-детски безмятежное лицо покоилось на столе, в салате или на подушке, девушки обычно отмечали ровную, идеальную линию бровей и потом всегда пытались допытаться выщипывает ли он их. А он боялся признаться, или хотел, чтобы все думали, что безупречность стиля и внутренний вкус - это подарок природы, который не позволяет вслух говорить о таких пустяках. Несколько надломанная линия его поведения для тех, кто был его старше на пару десятков лет, означала тяжёлую внутреннюю работу над собой, над своей трусостью, ленью, бесхарактерностью, своим стандартомыслием. Эта борьба конечной целью которой было стать сильным миро сего, вписать свои инициалы в списки нынешней золотой молодёжи. Быть может не правильные ориентиры, но для тех для кого цель ничто, это движение могло бы стать образцом для подражания, так рыба не идёт на нерест, как он ломал себя от фундамента и до сто десятого этажа перестраивая и перечерчивая исходные данные. Талантливейший архитектор был бы посрамлен, ввяжись с ним в профессиональный спор. Сам минотавр счёл бы свой лабиринт игрушкой, по сравнению с той ловушкой, в которую он упрятал себя рожденного, от себя созданного. Он зарабатывал себе право на ошибку, на хотя бы одну, маленькую, которую сразу же простят или даже не сочтут нужным отмечать, потому что доверяют. Он изучил фальшь и ложь во всех её проявлениях, так тщательно, чтобы самому никогда не попасть впросак, что бы синтетичность осталась неразгаданной. Его терпеть не могли и любили, трепетно защищали и винили во всех смертных, а он умело делал вид, что к нему это не относиться. Женщины любили его, правда так долго, как длился половой акт, ему удавалось побыть альфонсом, и что было в этом, какое то преимущество, какая та ступенька выше своих одноклассников, а потом однокурсников-девственников. Сначала он боялся, что как-нибудь на него покажут пальцем и посмеются, но чем больше он пил, тем меньше понимал, что происходит на самом деле. Чем тоньше знаешь что-то тем легче оказаться в ловушке у своего знания. Почти все врачи психбольниц к пятому году работы сами оказываются больными, программисты становятся рабами монитора, художники джинами бутылок. Наигранный, неверный, едва прорисованный, таким становился мой герой во время того, как меня хотели воспринимать в мужском роде. Его звали то Inex, то Толик, он то выныривал в реальность, то погружался в бесконечное путешествие по порносайтам сети.
А если мой персонаж был женщиной, то он не был однозначен. Иногда он был похож на Франсуазу Саган, которая шаталась по кафе и писала на клетчатых листочках свои романы. Очень удачливая в творчестве, не совсем счастливая в личной жизни и никогда так и не написавшая о том, что она действительно думает, чтобы не выливать на головы своим читателям те горы чернухи, злости и обиды на мир, которые в ней были. Быть может потому что она видела своё отражение, может потому что сама нуждалась в отдушине от давящего на нее мира. А иногда она были Индирой Ганди, ходила в оранжевом сари по индийской земле мелодрам, ногами настоящей женщины, красивой, гордой, то ступала по красным коврам политических дорожек, управляла, решала, улыбалась. Или была восемнадцатилетней, которая жила в северном городе дождей и красоты, путалась в лабиринтах тумана и собственных представлениях о том, что всё-таки её окружает. Обычной студенткой, второго курса, гуманитарного факультета при техническом ВУЗе, со среднестатистическим стремлением ломиться навстречу трудностям и с такими же возможностями ломать лбом кирпичные кладки. И ещё черт знает кем, женское изменчиво, суть саламандра, греющаяся на солнышке, через час, ты не застанешь её на том же месте. Она принимает температуру окружающей среды за свою собственную и не стоит её винить в том, что обстановка накалена, она всего лишь капля послушной ртути, с которой опасно играть.
Завязка.
Лирическое отступление.
Ну почему буквами невыразимы звуки баховской симфонии или седьмого трека с того диска, что крутиться сейчас в моем сидироме. Смешать бы их вместе, выплеснуть на лист, сыграть на клавиатуре симфонию, тум, ту-ру-ту-ру-тум-тум. Почему буквы не сливаются в аккорды, вот звучный вышел бы до-мажор "вам", а под него подбирать мелодию из "л", "Ь"… Хочется уронить руки на клавиши, расслабить кисти и сыграть мелодию из сборника "Этюды для начинающих", любое андантино, любой вальс, только бы играть, только бы на клавиатуре.
Разрешено оставаться неподвижным, никто не подскажет когда надо ликовать, ты брошен в море звуков и вынужден чувствовать, не смешивая в бокале души на длинной ножке эмоции чужих людей. Ты с улицы и понимаешь быть может в тысячи раз больше, чем тот седоволосый джентльмен, но с той же вероятностью твои уши, не обласканные джазом, пропускают неотмеченными через свои крупнопористые фильтры гениальные пассажи. Слушай, сидя за барной стойкой, слушай, облокотившись на металлические перила и умостившись на теплом диване. Джаз. Когда закончиться эта тема будут аплодировать и у тебя ещё пара секунд, чтобы понять какой ноте, у тебя ещё один неверный шанс влюбиться в созданное струнами и клавишами настроение. Не каждая пауза подходит для того, что бы легонько ударить ладонью о запястье, покачнуть пиво в стеклянном стакане. Если ты сумеешь попасть в ритм и попытаться отстучать его ногой, то ты не продержишь и пары минут, все меняется, и ритм этой темы тоже. Внезапно гаснет свет, бесконечность исчезла, спокойной ночи пожелали посетителям клуба.
Не плачь, не плачь, это всего лишь djazzzzzz-z-z-z-z-z…
Кульминация.
Она смотрит в зеркало и видит его.
Развязка.
- Ты знаешь, людей нет вовсе. Есть только то, чем они хотят казаться или то, чем мы хотим в них видеть, мужчину или женщину, красоту или уродство, доброту или… Человек это ещё отражение тебя самого, как бы там ни было он всегда меняется при встрече с тобой, заглядывает к тебе в глаза и ты тоже начинаешь отражать, вы стоите друг напротив друга и никто не сможет вас растащить в разные стороны, ты отражаешь его, а он тебя, вы оба одновременно и отражаемое и отражатель, вас нет, но есть ваше отражение, вы бесконечны в коридоре ведущем повсюду и в никуда. Если к вам поднесут свечи и поставят их слева и справа, то от долгого вглядывания могут начать слезиться глаза и может показаться, что какой то силуэт перешагивает из зеркала в зеркало, все ближе к вам и тогда кто то первый не выдержит ужаса, хлопнет ресницами, и вы опять разойдётесь, до следующей встречи.
- А как же ты? Тебя тоже нет?
- Конечно нет, я говорю тебе сейчас то, что ты хочешь слышать или то, что тебе сейчас необходимо услышать. Я отражаю тебя.
- А я тебя? Глупая игра. Давай не будем больше.
- Ты бы всё равно не проиграла, но пора открывать парашют, отпусти мои руки и дёргай за кольцо.
Занавес.
Пурпурный, при ближайшем рассмотрении немного пыльный и ветхий, тяжелый, плотный. Сигнал к тому, что наконец то закончилось с трепетом ожидаемое, что гаснет свет а вместе с ним и ты, умираешь, истощенный на сегодня, выжатый, растоптанный, новогодняя елка в начале февраля. Ты вернёшься. Завтра. В репетиции, в ожидание, в электрический свет софитов, в новую закулисную игру, непрекращающуюся на сцене.